Текст книги "Спасти Кремль! «Белая Гвардия, путь твой высок!»"

Царицын. (29 декабря 1920 года)

«Вими» натужно ревел мощными моторами «Роллс-Ройс», медленно поднимаясь в пронзительно голубое небо. В просторной пассажирской кабине, где с немыслимым по этим временам комфортом расположились в удобных креслах два человека, гул работающих двигателей отражался от фанерных стенок, заставляя их вибрировать мелкой дрожью.

– Не рассыпался бы он в полете, болезный…

Генерал Арчегов усмехнулся, сжимая пальцами обитые мягкой кожей подлокотники. Но вольготно сидеть, откинувшись на спинку, было неудобно – мешал парашютный ранец. В меховом комбинезоне, стянутом лямками подвесной системы, утренний мороз совершенно не чувствовался, лишь легонько прихватывало открытые щеки.

Сидевший напротив генерала Михаил Александрович был полностью поглощен наблюдением – в окошке внизу проплывали заснеженные поля, да дымили трубами похожие на маленькие спичечные коробки дома. Проплыла белая лента скованной льдом Волги, и потянулась бескрайняя степь с серыми проплешинами.

Странно, но высоты он совершенно не боялся, как и того, что двигатели аэроплана могут «обрезать» в любой момент. Полученных от друга уроков, двух прыжков с парашютной вышки, установленной в Качинской школе летчиков, и тщательной инструкции хватило, чтобы усвоить – выжить в небе не просто можно!

И падать камнем целую версту не придется, повторяя безумный полет гордеца Икара. Чего проще – генерал откроет люк в полу, прицепит карабин вытяжного фала его парашюта и толчком в спину отправит в полет.

Купол откроется – в этом Михаил Александрович не сомневался, ибо укладывал его со стропами много раз самостоятельно, при помощи Арчегова, разумеется. Да и безлюдной степь только казалась на первый взгляд – внизу были кочевья казахов да многочисленные разъезды уральских казаков, заблаговременно вышедших как раз для такого случая.

– В мое время недостатки умения пилотов компенсировались техническим совершенством. Здесь наоборот – примитивность конструкции восполняет мастерство пилотов!

Громкий голос, почти крик генерала был услышан сквозь гул, и Михаил Александрович кивнул в ответ. Летчики на императорском «Вими» не просто опытные, а самые умелые – командир еще в 1919 году прошел по этому маршруту, совершив долгий перелет с письмом генерала Деникина к адмиралу Колчаку.

Последние три месяца полдюжины новейших двухмоторных аэропланов, любезно проданных «заклятыми друзьями» англичанами, совершали фантастические и невероятные прежде полеты от самого Царицына до Оренбурга и даже намного дальше, до Петропавловска и Омска. Впрочем, они были таковыми только для русских пилотов – тот же «Вими» год назад перелетел из Нового Света в Англию через Атлантику, совершив первый трансконтинентальный перелет.

Но и так тысяча верст расстояния при семи часах полета казались сейчас Михаилу Александровичу невероятным подвигом, который он и собирался сегодня совершить.

– Скукота, Мики, полная! В окно тебе через полчаса надоест смотреть – даже с картой невозможно работать, привязок к местности никаких. Так что пообедаем через три-четыре часа, пару раз попьем кофе из термоса да будем спать. Заняться чем-нибудь полезным невозможно, а разговаривать трудно – голос от крика сорвем!

Проорав последние слова, генерал немного поерзал в кресле, устроился удобнее и вскоре, как показалось Михаилу Александровичу, заснул самым настоящим крепким сном.

– Вот это нервы…

Император в который раз искренне поразился поразительному хладнокровию друга, но тут вспомнил, из какого тот прибыл времени. Летать Арчегову приходилось много, как и прыгать с парашютом, это для него самого все в диковинку: и удивляет, и страшит.

Усмехнувшись, Михаил Александрович снова уставился взглядом в квадратное прозрачное окошко – внизу проплывало запорошенное снегом пространство…

«Полюбишь авиацию, как товарищ Сталин, и будет из тебя толк в этом деле! За ней будущее, и ты это уже понял!»

Арчегов демонстрировал здоровый сон, хитро подсматривая через прищуренные веки за своим венценосным другом. Спать не хотелось ни в какую – аэроплан начала века – это не авиалайнер его конца, звукоизоляция отсутствует по определению, не считать же таковой фанеру с полотном. Но мыслить шум моторов не мешал, и этого было достаточно.

«Мы пока у англичан «этажерки» покупаем, но и свои делать начнем. Сикорский в Таганроге новые «Ильи Муромцы» на крыло скоро поставит, своя гражданская авиация будет. Это мы здорово придумали конкурс на «тысячник» объявить – полет на тысячу километров с тысячью килограммов полезного груза. В хватке ему не откажешь – за три месяца обещал сделать, да еще с перевыполнением задачи, благо вместо дохлых «Санбимов» вдвое сильные моторы «Либерти» в Штатах покупаем.

Но деваться нам некуда – собственное моторостроение практически отсутствует. Ничего, года через три-четыре лицензионные двигатели выпускать будем, а там и свои моторы появятся. Истребители сейчас нам не нужны, надо транспортники да пассажирские лайнеры, хм, если можно так их именовать, строить. Кадры готовить, аэропорты – да чего только не нужно в нашем положении. Та же связь, радиостанции, училища – инфраструктура жизненно необходима, без нее настоящей авиации и ВВС не создашь. Ничего, со временем все будет!»

Мысли хотя и текли спокойно, но ежедневный ворох различных забот стал привычным для него бременем. Страна, получив год живительной передышки, уже жила мирным временем, и ввергать ее в новую братоубийственную войну не желал никто.

Все свои надежды Арчегов связывал с коротким блицкригом, «молниеносной войной», если такой термин только применим к тысячеверстным русским расстояниям, надеясь не столько разбить большевиков, а просто вытеснить их за пределы России.

«Как бы сделать так, чтобы они сами ушли? Думай, голова, на то ты и дана – пусть французы с немцами до упоения режутся, а наши коммунисты им мировую революцию устраивают – но чтобы у нас от Днепра до Амура полное спокойствие в стране наступило. За десять лет мы все последствия гражданской войны потихоньку ликвидируем, порушенное восстановим, новое созидать будем. Хватит сомнительных социальных экспериментов, пора делом заниматься!»

Может быть, обычному мирному гражданину и покажется странным, но больше всех не любят войну именно военные. И потому, что в отличие от политиков и обывателей прекрасно понимают, что именно им придется умирать в первую очередь. Для простого мужика, крестьянина с одной лошадью и тремя десятинами посева, война вообще является жутким апокалипсисом, от которого страдает весь привычный для него мир. Именно это ощущение и стало убийственным для империи, когда война не просто затянулась на долгие годы, но и продолжала дальше высасывать из крестьянского мира все новые и новые жертвы.

«Нельзя воевать с большевиками, никак нельзя. Если мобилизацию начать проводить, то весь кредит доверия мгновенно потеряем. Воевать только одной кадровой армией невозможно! Все правильно, все верно – другого пути, чем этот, у нас просто нет! Тогда больше не стоит терзать себя, ведь через три недели я буду с Ниной и детьми… Какое счастье, что у меня здесь есть семья и дом, а все остальное лишь суета! Как же я по ним соскучился, и как мне все надоело!»

Арчегов бросил короткий взгляд на Михаила Александровича – тому надоело таращиться в окошко, и теперь император курил папиросы, выпуская клубы дыма, да о чем-то напряженно думал – лицо приняло сосредоточенное и суровое выражение.

«Ничего не поделаешь, Мики, – ныне ты не самодержец, так что придется с Вологодским договариваться и Народное Собрание убеждать. Все понимаю, но так нужно. И жениться тебе придется, Милюков тебе прекрасную партию подобрал. Пусть невеста и старая дева по здешним меркам, но и жених из тебя не первой свежести. Твой брак дело политическое, так что собственные желания и антипатии принесешь в жертву, ты же умный, все сам понимаешь. Куда деваться!»

Невеста, принцесса Греческая и Датская Ольга Константиновна, оказалась троюродной сестрой Михаила Александровича как по линии матери, в девичестве Дагмар, принцессы Датской, так и по линии прадеда, императора Николая Павловича.

Препятствий со стороны церкви не ожидалось – патриарх Константинопольский прекрасно понимал все выгоды такого союза между 42-летним императором, пусть и некоронованным, и 24-летней принцессой, что томилась в изгнании в далекой Женеве.

Да и выбора у девушки не имелось по большому счету – мировая война изрядно проредила царствующие дома, и многие монархи и многочисленные члены их семей превратились в одночасье чуть ли не в простых обывателей, оставив при себе только громкие, но уже ничего не значащие титулы. Так что рассчитывать на предложение наследника какого-нибудь престола не приходилось, кому нужна бесприданница!

Единственный изъявивший желание претендент на руку и сердце Ольги румынский королевич Кароль, с очень дурной репутацией молодой человек, откровенно говоря, шалопай, потаскун, изрядная сволочь и завзятый бабник. На брак с ним греческий экс-король Константин все же дал свое согласие, желая хоть как-то пристроить дочь, да и новоявленный жених ревностно пристал к Ольге, словно березовый лист к пикантной части тела в одном жарком помещении.

Показательная порка Румынии, устроенная ее соседями, сорвала поездку греческой принцессы в Бухарест, да и акции самого Кароля упали, как говорится, ниже плинтуса – тут и репутация сказалась, и экономическое состояние страны, где с финансами и так было раньше туго, а сейчас стало совсем беспросветно.

Потому визит министра иностранных дел Российской империи Милюкова в Женеву прямиком из Парижа греческая королевская семья восприняла как чудо, и долго не могли поверить Павлу Николаевичу. Слишком сказочное пришло спасение!

«Наша маленькая победоносная война помогла болгарскому царю Борису устроить своим левым оппонентам показательную порку. Теперь его акции высоки как никогда и станут еще выше, когда появятся новые приобретения… Или вернется старое – тут как посмотреть! И греческий король Александр уже держит нос по ветру – ведь в случае успеха он сможет своего «Вазелина» по стенке размазать и чуть ли не самодержцем стать. И не знает, что крылышки его могут и подрезать! Нет, ставки сделаны правильно – стоит им заглотить живца, и уже никуда от нас не денутся, в одной упряжке ходить будут и не дергаться. Мы и есть их гарантия «светлого будущего», и никто другой его не обеспечит!»

Арчегов мысленно усмехнулся, припомнив, как доказывал Михаилу и Кривошеину реальность своего плана – те поначалу пришли в ужас, ведь задуманное генералом дело больше походило на погоню за тремя зайцами. Но, рассчитав возможности и конечный результат, согласились, хотя и не скрывали опасения от возможной неудачи, которая могла обернуться для России, и так измордованной шестилетним периодом непрерывных войн, катастрофическими последствиями.

«Еще бы – затеять войну и в случае успешного итога не получить ничего, пусть и формально, а не фактически. Создание Балканского союза имеет жизненное значение для будущего империи, как и образование нового греческого государства со столицей в Трапезунде и Великой Армении. Но как передать их Греции, не выпуская из рук бразды правления, держа их под протекторатом?! Да еще с прицелом на будущее присоединение формально независимой страны?!

Да и вопрос с Грузией будет решен без войны, я на это сильно надеюсь – потомки царицы Тамары станут намного сговорчивее, когда будут окружены со всех сторон, как и румыны, – и «форточкой» в мир для них станет море. Но ненадолго – если удастся запечатать проливы, то мы их к себе живо подтянем. И главное – если большевики примут эти наши войнушки всерьез, то цель будет достигнута. Если Фрунзе перебросит резервы, то… Нет, об этом не стоит, нельзя смешить ЕГО своими планами!»

Арчегов оборвал размышления, испугавшись за собственный замысел. Он устал, очень устал и хотел только одного – вернуться домой и почувствовать себя мужем и отцом, перестать походить на тех хладнокровных и циничных политиков, что могут шагать по трупам, ведя людей в некое счастливое будущее, которое таковым и не является. Уже погружаясь в сон, он вспомнил и повторил изречение одного из римских императоров:

«Делай что должно, и будь что будет!»

Глава первая. А на войне не ровен час… (20 января 1921 года)

Трапезунд

– Удачно пришли, как по заказу…

Капитан второго ранга Петр Игнатьевич Тирбах, уцепившись правой рукою за леера ограждения рубки, крепко стоял на покачивающейся под ногами палубе «Тюленя».

Несмотря на середину зимы, Черное море было относительно спокойным, но пологая волна являлась достаточно сильной. Подводная лодка почти беззвучно подрабатывала электромоторами, дабы ее железную тушу не вынесло на каменистый берег, до которого оставалось меньше двух кабельтовых, каких-то три сотни метров.

«Продержится еще пару часов, не меньше, пока батарею не разрядит, а то запущенный дизель уже бы всю округу на уши поднял. А этого времени нам вполне хватит, турки любят поспать, да и не ждут такой атаки с моря!» – Мысли проносились в голове быстро, но так же спешно трудились на железной палубе матросы команды, спускающие на воду собранные в ночной темноте лодки и плотики.

В своем чреве до турецкого Трапезунда «Утка», а также пришедшие вместе с ней две подлодки типа «АГ» доставили больше полусотни морских диверсантов Тирбаха, которые были должны захватить стоявшие в гавани турецкие корабли. Кстати, единственные, что остались у мятежного генерала Кемаля-паши, продолжавшего вести отчаянную войну за независимость с наседающими со всех сторон врагами.

Но теперь дела векового противника России пошли совсем худо, ибо сейчас русские решили помочь военной силою своим единоверцам – грекам и армянам в их справедливой борьбе…

– Погода благоприятствует, Петр Игнатьевич, луна скрылась, высаживайтесь смело. Вряд ли османы нас видят!

Рядом с Тирбахом находился помощник командира «Утки» капитан-лейтенант Кюхельбекер, остзейский немец, ставший русским морским офицером по примеру своих предков, что уже полтора века ходили по морям под Андреевским флагом. И служили честно – летом 1919 года отважный моряк вывел свою подлодку из Севастополя и дошел до Новороссийска, имея на борту меньше половины штатного экипажа, причем в большинстве своем состоящего из офицеров армии, казаков, вчерашних гимназистов и прочих штатских. Ушли из-под самого носа англичан и французов, которые с рьяным ожесточением принялись уничтожать русские корабли, не желая передавать их ни белым, ни подступавшим к городу красным.

Линкор и новые турбинные эсминцы союзники, что оказались хуже злейших врагов, увели в Константинополь, не скрывая желания их присвоить, на старых броненосцах были взорваны крышки паровых котлов, а дюжину русских подводных лодок вывели на внешний рейд и там затопили, открыв кингстоны.

Из всего Черноморского флота в руках белых остались лишь жалкие остатки в виде старого крейсера «Генерал Корнилов», именовавшегося на стапеле «Очаковым» и на котором в давние времена поднял красный флаг мятежный лейтенант Петр Шмидт, нескольких угольных эсминцев и четырех подлодок. Имелась еще пара ветхих канонерских лодок с таким же древним минным заградителем, место которым на брандвахте, и то в лучшем случае, а не в открытом море…

– Рисковый вы человек, Петр Игнатьевич, если что не так пойдет, то дайте красную ракету! Я не выпущу турок из гавани, да и «агэшки» нам помогут. А там и «генералы» прибудут, ровно час остался! – Кюхельбекер демонстративно посмотрел на тускло освещенный фосфором циферблат швейцарских часов. – Думаю, сами управимся, времени с избытком!

Тирбах задорно тряхнул головою и тут же ухватил крепкими пальцами козырек, поправив фуражку, искоса, но с уважением посмотрел на застывшие у 75-мм пушек расчеты – временно исполняющий обязанности командира «Утки» отнюдь не бахвалился, экипаж его подводной лодки действительно рвался вступить в бой с двумя турецкими канонерками.

Вот только ничего хорошего в таком столкновении для нее не было, слишком неравны силы!

С «Американских Голландов» в такой стычке, пусть даже ночной, вообще мало пользы – на подлодках стоит только одно орудие, причем в жалкие 47 мм. Слабое и маломощное, его и с обычной полевой трехдюймовкой не сравнишь, не говоря о тех английских морских пушках, что стояли на турецких кораблях.

Правда, можно было пустить в ход торпеды с самой убойной, чуть ли не пистолетной дистанции – темнота такой атаке только благоприятствовала, но именно этого русские моряки не желали делать категорически, весь расчет строился на иной вариант развития событий…

Нижнеудинск

– Большевики очень сильны, Мики! Я раньше даже не представлял, насколько чудовищна их мощь…

Арчегов отхлебнул горячего рубинового чая, едва прикоснувшись губами к стеклу. Константин Иванович крепко держал за вычурную ручку массивный серебряный подстаканник, прилагая определенные усилия, чтобы не облиться кипятком. А такое несчастье могло произойти в любую секунду, так как вагон ощутимо потряхивало.

Разболтанная за время гражданской войны железная дорога словно покрылась небольшими ухабами прогнивших шпал. Хотя труд путейцев совершил почти невозможное, да что там – совсем невероятное дело, – еще год назад железнодорожные пути по всей Сибири находились в совершенной разрухе, и маршевая скорость паровоза в десять-пятнадцать верст в час казалась запредельной.

Но опять же, все относительно. Если сравнить с положением в РСФСР, то нынешнюю ситуацию в Сибири можно назвать почти идеальным порядком, а министерство путей сообщения отлаженным, как надежные швейцарские часы, механизмом, базирующимся на знаменитом немецком «орднунге».

Впрочем, данное ведомство оставалось одним-единственным наследием российских самодержцев, что ухитрилось пережить саму рухнувшую империю, причем и сейчас пребывало в относительно работоспособном состоянии, когда все вокруг находилось в крайне печальном виде.

– Как мы их…

Константин Иванович не договорил, чуть ли не прикусив язык – вагон ощутимо тряхнуло. Генерал усмехнулся и посмотрел в окно, мимо которого медленно проплывал чистенький перрон станции, за которой виднелся дымящий сотнями печных труб уездный сибирский городок, освещенный красными бликами выползающего на горизонт солнца.

Это был тот самый Нижнеудинск, где чуть больше года тому назад стоял поезд Верховного правителя адмирала Колчака и «золотые эшелоны», которые тогда плотно оцепили чешские солдаты. Больно жаждали мимолетные «союзники» несчастной России запустить блудливые ручонки в таящие неслыханные богатства утробы вагонов, обычных теплушек, набитых тяжеленными ящиками с вожделенным «презренным» металлом, вовремя вывезенным из Омска.

«Не срослось дельце у наших «братушек» новоявленных, так что «Легия-банк» они в Праге теперь вряд ли откроют! Хватит с них того, что и так здесь нахапали!»

Арчегов пожал широкими плечами, вспомнив горячие декабрьские дни уже далекого 1919 года, и сморщился от боли – задетая пулей ключица ныла до сих пор, и неудачное движение вызвало неприятный спазм. Константин Иванович погладил плечо ладонью и еще раз посмотрел на станцию. Нахмурив брови, генерал задумался на секунду, что-то подсчитывая, и улыбнулся самыми краешками губ.

– Что с тобою, друг мой?

– Не узнать… Ровно год тому назад, день в день, почти в тот же час, я был здесь, на этой самой станции – от Иркутска на Красноярск пошли, армию Каппеля спасать…

– И меня вместе с ней! – усмехнулся Михаил Александрович, но генерал пропустил слова мимо ушей и лишь внимательно смотрел на станцию, мысленно представив те тягучие дни да забитые теплушками воинских эшелонов пути, рядом с которыми высились мрачные бронированные коробки, ощетинившиеся орудийными стволами башен.

Сейчас не было ни бронепоездов, ни снующих кругом солдат, ни копоти с мусором на белом снегу, что тогда высился горками. Снег аккуратно перекидали в большие кучи, здание за лето тщательно отремонтировали, подкрасили, вставив в окна блестящие на солнце стекла. А из военных маячил одетый в новенькую черную шинель станционный смотритель, державший в руках жезл с круглым навершием.

Чуть в стороне, куда уж тут денешься – верная примета мирного времени, – монументами высились несколько подтянутых жандармов, словно вернулось то прошлое, которое Россия потеряла в смутное лихолетье, затянувшееся на четыре года.

– Да, Константин Иванович, не думал, что после всех завоеваний революции, – Михаил Александрович усмехнулся при последних двух словах, которые выговорил с непередаваемым сарказмом, – я снова увижу самых настоящих жандармов на улицах! Словно и не было этой кровавой вакханалии минувших лет, прошла она, как кошмарный сон, и наступило прежнее спокойствие и порядок!

– Ага! Как там у поэта написано – и вы, мундиры голубые, и ты, им преданный народ!

Арчегов удивился созвучию мыслей. Наверное, чересчур тесно общались они, чтобы не перенять друг от друга многое. Тут народная мудрость права: с кем поведешься, от того и наберешься.

– Слишком долго вы, я имею в виду имперские власти, верили в незыблемость устоев самодержавия, в прочность ее двух основных столпов – солдата с винтовкой в руках и вот, жандарма. А ведь служивые – всего лишь мужики, обряженные в шинели, и стоило царю окончательно потерять их доверие, как монархия на эти самые штыки и была поддета. Жандармы… Хм… Все знающие, все умеющие, недремлющее око… Много ли к ним прислушивались? А каково отношение было? Господа офицеры даже рук не протягивали – брезговали-с!

– Но сейчас-то, Костя, ситуация изменилась…

– Конечно! После того как страну напрочь сожгли, стали взывать о пожарных! Хорошо погуляли!!! Весело, с огоньком… Вечно русских из края в край бросает!

– Это точно… – нехотя согласился Михаил Александрович, моментально помрачнев лицом.

– С души тошнит! – слишком грубо отрезал Арчегов. Чай был отставлен им в сторону, и генерал забрался крепкими пальцами в серебряный портсигар, выудив оттуда папиросу.

– Ну и железная выдержка у тебя, Константин Иванович, я все думал, когда же задымишь?! Ты совсем как немец стал – куришь после завтрака, обеда и ужина.

– Ты забыл еще про полдник и вечерний кофе. Ровно полдесятка. Как видишь – слово дал и его держу!

– Так бросал бы ты это дело! Сам же мне говоришь, что курение вредно для здоровья.

– Если бы в рейды ходил… То да, дыхалка очень нужна, не курил бы, понятное дело. А так спокойная генеральская должность, весомый харч, что ж не подымить-то?

Арчегов усмехнулся, но его глаза, полыхнувшие болью, сощурились, под кожей на щеках заходили тугие желваки. Да и голос стал уже не шутливый, а тоскливый:

– Не могу бросить, Мики. Пятнадцать лет один и тот же запах всю душу выворачивает… Горелое мясо, жареная человечина! У меня в Афганистане парни в БТРе сгорели, от пламени тела скукожились, в головешки превратились. Как вспомню ту копоть, так всю душу наружу выворачивает, только табак и спасает!

Генерал в три затяжки добил папиросу и решительно смял окурок в пепельнице. После короткой паузы снова заговорил, но уже привычным для себя сухим и резким голосом, насквозь прежним, в котором полностью исчез человек и остался военный:

– Так вот, Мики, я тебе сказал, что большевики чудовищно сильны. Победить белые не могли ни в каком случае! Один шанс из тысячи! Нам невероятно повезло, что красные завязли в Европе, погнались за миражом мировой революции… Как тот осел за морковкой!

– Какой мираж, Константин Иванович?! Еще пара недель, и эта новая Батыева орда Францию захлестнет! Им там с Рейна до Парижа и Брюсселя идти всего ничего!

– Во-во, а я что тебе говорю?! Чудовищно сильны большевики… Особенно если в расчет тех кукловодов взять, что за ними стоят! Все правильно сделали, к своей вящей выгоде, режиссеры гребаные – и нашим, и вашим! И не возьмешь их за глотку, самим опасаться нужно, чтоб пальцы на нашей шее крепко не сжали!

Арчегов нахмурился, сведя густые брови к переносице, пальцы простучали по столику затейливую барабанную дробь. Поезд дернулся, стал замедлять ход, но генерал не обратил на это внимания, продолжал говорить тем же голосом, словно размышляя вслух:

– Белому движению откровенно подфартило, просто жутко счастливое стечение обстоятельств. Тебя в июне восемнадцатого из-под расстрела спасли, я в декабре следующего года в шкуре одного спившегося ротмистра очутился… Вроде маленькие, совсем незначительные нюансы, это я к роли личности в истории, но весьма значимые. Помнишь, Мики, восточную мудрость про лишнюю соломинку, что сможет сломать хребет здоровенному, но хорошо нагруженному верблюду?

Арчегов криво улыбнулся – новостям из Европы следовало радоваться, только последние дни он не находил себе места. В голове погребальным колоколом билась одна мысль…