Текст книги "История"

IV

Ввиду значительного сходства общих понятий, высказываемых Геродотом, с одной стороны и находящих себе место в трагедиях Эсхила и Софокла, с другой, некоторые ученые пытаются объяснить это сходство заимствованием историком руководящих мыслей и даже отдельных суждений у того или другого из двух трагиков или подражанием Софокла историку.

Действительно, у Эсхила и Софокла мы замечаем рядом с благоговейным отношением к старине и с безусловным признанием повсеместного господства божества начатки свободного обращения с мифами и героями, попытки рационального объяснения трагических катастроф из столкновения определенных индивидуальных особенностей. У Эсхила и Софокла богам принадлежит верховное наблюдение за существующим порядком во внешней природе и в человеческих обществах; от них исходят все блага и беды как для отдельных лиц, так и для целых народов. Закон возмездия составляет основное правило обращения божества с человеком; закон этот имеет в виду не только самого виновного, но и весь род его. Надменность и высокомерие возводятся трагиками в тяжкий грех против богов, в оскорбление и даже в отрицание божества, в источник всех бед человека; напротив, соблюдение меры (σωφροσύνη) – высшая добродетель перед судом божеским. «Ничего через меру» (μηδέν άγαν) – вот та формула, к которой сводится мораль и Геродота, и Эсхила, и Софокла. Поражение и уничижение Ксеркса, смертельный поединок Этеокла и Полиника, гибель Эанта, насильственная смерть Агамемнона, Эгиста и Клитемнестры, гибель Креонта и т. д. – только справедливые акты возмездия за преступления самих караемых или их предков, причем сами преступления состоят или в насилии над людьми, или в высокомерном оскорблении богов.

Однако в определенных, богами или судьбой установленных границах, «их же не прейдеши», герои обоих трагиков действуют самопроизвольно, по собственным побуждениям, в силу личных особенностей характера и положения. Так, например, Софокл наделил Эдипа такими личными свойствами, поставил его среди таких обстоятельств, что каждый шаг героя и каждый момент драматического действия достаточно мотивируются одними естественными причинами. Случившееся с Эдипом могло случиться и без всякого сверхъестественного вмешательства: оно изображено Софоклом как ряд законосообразных явлений, находящихся между собою во внутренней связи или, по крайней мере, в понятной возможной последовательности. И в то же время оказывается, что Эдип только несет кару за предков, что еще до рождения он был обречен богами на преступление и что Аполлон – настоящий виновник постигшей его катастрофы.

Разумеется, подобные общие воззрения поэтов и частое, многообразное выражение их в трагедиях задерживали обстоятельное глубокое развитие основных мотивов и ослабляли драматическое движение в пьесах, но далеко не исключали ни того ни другого. Аналогичные черты находит читатель и у Геродота.

Однако близость в воззрениях между историком и трагиками нисколько еще не свидетельствует о зависимости в этом отношении одного от другого или о заимствовании: как поэты, так и историки только выражали в своих произведениях одно из умонастроений, господствовавших в современном им обществе.

В «Истории» Геродота мы имеем литературный пример того самого умственного движения, которым запечатлены были в том же периоде эллинской истории поэзия, пластическое искусство, красноречие, сами политические учреждения. Везде замечается частью сознательная, частью бессознательная борьба нового со старым, рационализма и критики с традицией и верой в отеческих богов. Свидетельствующие о прогрессе перемены в политических учреждениях, в технике и манере художников и т. п. скорее обличали ряд невольных неизбежных уступок времени, чем последовательное сознательное проведение в жизнь новых начал на месте старых: новое стояло в них рядом со старым. Относительно политических учреждений достаточно вспомнить, что ареопаг, облеченный неопределенной верховной властью, поставленный вне законов, не раньше потерял свое практическое значение, как при Перикле, что реформы Солона и Клисфена имели в своем основании исконные учреждения Аттики, по частям только приспособляемые к неотложным требованиям современности.

Непоследовательность и как бы нерешительность миросозерцания отличают поэтов – драматургов и художников – скульпторов. Положение Геродота в истории эллинской образованности и существеннейшие особенности его труда легче всего уясняются из сопоставления его с представителями эллинской пластики в предшествовавшую Фидию эпоху*.

Плодотворнейшим моментом в судьбах эллинской пластики был введенный во время Писистратидов обычай ставить статуи в честь олимпийских победителей, причем лицо, трижды одержавшее победу, приобретало право на портретное изображение его в той самой позе, в какой одержана была победа, даже вместе с лошадью и колесницей. С этого времени нормально развитое и потому красивое человеческое тело в различных положениях становилось мало – помалу главной целью стремлений художника и верховным его критерием; личное наблюдение и изучение на месте усвоения традиции и подражания более и более становились обязательными для художника. Успехи в этом направлении достигались с большой постепенностью: раньше и смелее обрабатывались в новом свободном стиле предметы, посторонние культу, и образы животных; напротив, образы людей, лики героев и особенно богов уступали гораздо медленнее новым вкусам.

Такая же разновременность наблюдалась и в способах изображения различных частей тела: ноги и торс статуи уклонились от условной сухой манеры гораздо ранее, нежели голова и лицо. Ближайшие предшественники Фидия прославились преимущественно изображением животных, а не людей; так, только возница резца Праксителя (IV в. до Р. X.) мог сравниться по художественной отделке с четверкой лошадей Каламида. Атлеты Пифагора превосходили его же героев, а герои – богов. Слава Мирона* создана его «Коровой», «Беглецом» и «Метателем диска», но не кумирами богов; и тот же Мирон в обработке волос на головах своих статуй не возвышался над художниками архаического периода.

Если от пластики обратимся к Геродоту, то наиболее общими чертами его труда окажутся следующие: во – первых, преобладающий интерес к историческим временам и к предметам, доступным для точного исследования, не помешавший, однако, историку отвести значительное место басням о мифических личностях и событиях; во – вторых, неодинаковое отношение к мифической старине с ее образами, с одной стороны, к предметам, лицам и событиям близким или современным, с другой; в – третьих, рядом с любознательностью и стремлением к точности, побуждающими его совершать путешествия со специальной целью проверить рассказы других лиц, совмещается в нем безусловное доверие к большинству чудес, к предзнаменованиям и т. п.; наконец, в общих воззрениях историка нет единства и последовательности; мало того, одни воззрения противоречат другим, и не замечается никакой попытки согласовать их между собой.

Геродот не останавливается перед тем, чтобы поставить в одну линию современных ему исторических деятелей с мифическими их предками и с самими богами. Принимая различие между богами, героями и простыми смертными, по степени силы и значения их в судьбах мира[50]50
  II, 43–45. 52. 142–146; III, 122.


[Закрыть], историк считает одинаково действительными все три разряда существ. Так, родословную спартанских царей он возводит к Кадму и Данае. «Эти цари дорийцев, – замечает он, – до Персея, сына Данаи, если только опустить божества, правильно исчисляются эллинами и считаются эллинского происхождения, ибо тогда они уже принадлежали к эллинам… а кто пожелает подняться выше Данаи, дочери Акрисия, к более древним предкам их, тот убедится, что вожди дорийцев по своему происхождению были настоящими египтянами»[51]51
  VI, 53.


[Закрыть]. Ту же самую родословную, начиная от матери Еврисфена и Прокла, он ведет до Полиника, Эдипа, Лаия, Лабдака, до Полидора и Кадма; даже найденные им надписи в храме Аполлона Исменского в Фивах он относит ко времени Лаия и Кадма[52]52
  IV, 147; V, 59–61.


[Закрыть]. Похищения Ио, Европы, Медеи, Елены, странствование Кадма в поисках Европы, война эллинов с троянцами из‑за Елены, поход аргонавтов, осада Фив, вторжение амазонок в Аттику, покровительство жителей Аттики Гераклидам, поражение и смерть Еврисфея, бедствия Адраста и Амфиарая в связи с фивскими войнами – все это действительные события, только временем отделенные от Геродота и его современников. Герои – эпонимы городов, околотков, рек, племен и другие признаются без всякого колебания за индивидуальные конкретные существа, каковы: Девкалион, Эллин, Дор, Ион с четырьмя сыновьями, эпонимами ионийских колен, Агамемнон, Калхант, Менелай, Орест, Нестор с Писистратом, Талфибий, Тиндариды и Елена, Данай, Линкей, Персей, Амфилох, Декел, Амфитрион, Алкмена, Геракл, Ерехфей, Кекроп, Тесей, Асоп, Фива, Семела, Эгина, Инах, Пенелопа, Ээт, Меланипп, Ясон и т. д. и т. д. Выводя большинство эллинских божеств из Египта, он не затрудняется даже вычислением времени жизни некоторых божеств и героев. Так, от Семелы, матери Диониса, он насчитывает до своего времени 1600 лет, до Геракла – 900, а до Пана, сына Пенелопы, – 800. Но и в этом пункте Геродот доверял больше египетским показаниям, нежели эллинским; согласно с этими показаниями двенадцать египетских божеств, в числе их и Геракл, жили за 17 000 лет до Амасиса (550 до Р. X.), а Дионис, или Осирис, жил за 15 000 лет до того же времени.

Минос, Менелай, Троянская война упоминаются и ставятся в один ряд с действительным основанием городов как личности и события вполне исторические. Современных себе памфилов он производит от тех самых памфилов, которые на обратном пути из‑под Трои рассеялись и вождями которых были Амфилох и Калхант[53]53
  VII, 91. 171.


[Закрыть]. Вторжение Тиндаридов в Аттику из‑за Елены и тогдашнее поведение Декела и декелейцев передаются как исторические факты, в связи с отношением вторгавшихся впоследствии в Аттику лакедемонян к деревне Декелее[54]54
  IX, 73.


[Закрыть]. Мифический Мелампод*, умоисступление аргосских женщин и обращение аргивян с просьбой к мифическому очистителю из Пилоса с одной стороны, участие в персидских войнах, гадатель Тисамен и его отношение к лакедемонянам – с другой, ничем не отличаются в изложении Геродота: Мелампод – только предшественник Тисамена, а сей последний сверх того и подражатель первого[55]55
  Там же, 33–34.


[Закрыть]. Теряющиеся в баснословной давности начатки истории эллинов и страны их излагаются в том же тоне, что и ближайшие по времени события[56]56
  I, 56. 145; II, 51; VI, 53; VII, 94; VIII, 44 и др.


[Закрыть]. Финикияне заселяют Фасос в то время, когда были посланы в погоню за Европой, что случилось за пять поколений до рождения Геракла в Элладе[57]57
  II, 44.


[Закрыть]. Способ летосчисления Геродота тот же самый, что и у предшествовавших ему историков и поэтов – кикликов, именно генеалогический, по поколениям и мифическим именам, причем три поколения составляют одно столетие, – летосчисление, лишенное, разумеется, всякой фактической основы и лишь в немногих случаях приблизительно совпадающее с действительной хронологией[58]58
  I, 7. 13; II, 44. 100. 142–143; VI, 98 и др.


[Закрыть].

Однако ошибочно было бы думать, что Геродот с одинаковым доверием относился ко всем мифам и народным преданиям. Напротив, в его «Истории» есть несколько примеров скептицизма и рационалистического обращения с древними рассказами, и если подобных примеров нет более, то это объясняется только случайностью, а вовсе не тем, будто все остальное мифологическое достояние принималось Геродотом безусловно.

Наиболее яркий образчик рационализма историка представляет истолкование им сказаний об основании Додонского прорицалища, сказаний, распространенных в Элладе и Египте[59]59
  II, 54–58.


[Закрыть]. От трех жриц прорицалища и от самих додонцев Геродот слышал, что некогда из Фив египетских улетели две голубки; одна из них направилась в Ливию и повелела тамошним жителям основать прорицалище Зевса Аммония; другая прилетела в Додону и, сев на дубе, объявила человеческим голосом, что в этом месте должен быть учрежден оракул Зевса; требование говорящей голубки приведено было в исполнение. Другой рассказ о том же предмете передает историк со слов фивских жрецов в Египте, а именно: все прорицалища, как эллинские, так и ливийские, происходят от двух египетских жриц, некогда похищенных в Фивах финикийскими купцами и проданных одна в Элладу, другая в Ливию; по словам фивских жрецов, лишь с большим трудом удалось узнать, что сталось с похищенными женщинами. Со своей стороны историк, больше доверяющий египетским жрецам, старается рационалистически истолковать додонский вариант; при этом он исходит из наивно смелого вопроса: «Каким образом голубка могла говорить человеческим языком?» По его толкованию, прибывшая из Фив женщина названа была голубкой потому, что первоначально говорила на языке, чуждом додонцам, как бы на птичьем; после того, как женщина научилась языку туземцев, эти последние сказали, что голубка заговорила человеческой речью. Голубка названа в предании черной потому, что таков цвет кожи египетской женщины.

Не менее любопытный пример рационализма историка представляет обращение его с троянской легендой, причем гомеровскому варианту он предпочитает вариант, слышанный им от египетских жрецов и более сообразный с требованиями его собственной логики. По египетскому варианту, эллины осаждали и разоряли Трою в том заблуждении, будто Елена вместе с похищенными сокровищами скрылась в Трое; на самом деле ни сокровищ, ни Елены там не было, в чем убедились эллины лишь по взятии города троянцев. Рассказ жрецов историк признает достоверным исходя из следующих соображений: ни Приам, ни родственники его не могли быть безрассудны настолько, чтобы рисковать своей жизнью, жизнью детей своих и благом целого государства из‑за того только, чтобы Александр мог жить с Еленой. Поэтому, рассуждает он, если бы действительно Елена была в Трое, то с согласия ли или против воли Александра троянцы выдали бы ее эллинам. «Если бы даже в первое время Приам и его родственники были действительно так настроены, то после гибели многих троян, павших в битвах с эллинами, после того, как в каждом сражении сам Приам терял по два, по три и даже более сыновей – раз только можно говорить на основании поэтического произведения, – то я уверен, что после всех этих событий, если бы даже сам Приам жил с Еленой, он возвратил бы ее ахейцам в надежде избавиться от удручавших Трою бедствий. Кроме того, царская власть не переходила к Александру, так что при старости Приама государственные заботы не на нем лежали; наследовать власть Приама должен был Гектор, как старший и более мужественный; ему не подобало потворствовать несправедливым действиям брата особенно тогда, когда через это и на него самого и на всех прочих троянцев обрушивались грозные несчастья. Троянцы говорили правду, что не могут выдать Елену, но эллины не верили им; по моему мнению, которое я и высказываю, случилось так по божескому соизволению, для того, чтобы поголовная гибель троянцев сделала ясной для людей ту истину, что за тяжкие неправды следуют от богов и тяжкие наказания»[60]60
  II, 120.


[Закрыть].

Итак, признавая в основе легенды историческое событие и действительную судьбу поименованных в ней личностей, историк отвергает как вымысел поэта один вариант и принимает другой по чисто субъективным основаниям, которые он считает столь же обязательными и для времен и людей Троянской войны: ему кажется невероятным, чтобы троянцы согласились терпеть лишения и гибель из‑за одной женщины, принадлежавшей даже не наследнику царского престола, а младшему сыну царя; правда, кроме того, что египетский вариант более, нежели гомеровский, согласовался с личным воззрением Геродота на божество.

Историк наш признавал достоверность опыта, произведенного будто бы египетским царем Псамметихом над двумя младенцами с целью определить, какой народ древнее всех[61]61
  Там же, 120.


[Закрыть]. Исходя отсюда, он отвергает мнение ионян о позднем происхождении египетской земли. Если бы, замечает он, у египтян когда‑нибудь не было земли, то они не могли бы считать себя древнейшим народом и им в таком случае не было бы нужды и испытывать детей, на каком языке станут произносить они первые звуки[62]62
  Там же, 15.


[Закрыть].

Таким же точно способом он истолковывает сообщение саитского казнохранителя о верховьях Нила, будто они бездонны и находятся между двумя горами, Крофи и Мофи, будто Псамметих распорядился измерить глубину истоков, но опущенная в них веревка длиной в несколько тысяч сажень не доставала дна. Рассказ этот, по мнению Геродота, означает только, что в истоках Нила существуют сильные водовороты и противоположные течения и что выбрасываемая оттуда с большой силой вода не пускает лот на дно[63]63
  Там же, 28.


[Закрыть]. Чудесные рассказы о знаменитом пловце Скиллии, будто бы проплывшем под водой до мыса Артемисия на расстоянии восьмидесяти стадиев, означают для Геродота не что иное, как прибытие Скиллия к Артемисию на судне[64]64
  VIII, 8


[Закрыть]. В том же направлении истолкованы им басни о воспитании Кира собакой, о судне Ксеркса и т. п.[65]65
  I, 122. VIII, 118-120


[Закрыть]

Если такое отношение к басням, старым и новым, и влияло на общественное настроение в смысле секуляризации и ослабления веры в чудесное, то все‑таки оно нисколько не ручалось за верность толкования; напротив, добываемые этим путем выводы не имеют никакой доказательности и в большинстве случаев неверны. Мало того: они способны отнять у мифа или легенды те бытовые краски и характерные черты, которые сообщают им значение ценных памятников, воссоздавая перед нами умственное состояние их авторов и доверчивых слушателей. Впрочем, Геродот в противоположность Фукидиду дает читателю не одни толкования, но в большом количестве и сами предания и ходившие в народе рассказы.

Совсем иным характером и значением отличаются те заключения историка, в основе которых лежало личное знакомство его с предметом, помимо сведений, содержавшихся в мифах или рассказах других лиц. И в этих случаях значение вывода было далеко не всегда одинаково: оно определялось степенью верности и полноты приобретенных фактических знаний, но сам прием был гораздо надежнее, а потому и заключения несравненно более основательны.

К числу фактически неверных заключений Геродота относится, например, представление его о том, что в Индии солнце греет сильнее всего утром, по мере приближения от утра к вечеру солнечный жар спадает, и вечером становится очень холодно[66]66
  III, 104.


[Закрыть]. Это – логическое заключение из того понятия, какое историк имел о виде Земли и о дневном движении солнца. Согласно этому понятию, Индия занимает крайнее место на востоке, а потому рано утром солнечные лучи нагревают ее в самом близком расстоянии, а вечером в самом далеком[67]67
  II, 24–26. III, 98. 106


[Закрыть]. В силу того же представления о Земле историк отвергает первую подробность в рассказе египтян о плавании вокруг Ливии, будто они имели солнце по правую руку[68]68
  IV, 42.


[Закрыть]. Менее близким к действительности оказалось представление Геродота, а не Гекатея, будто земля не омывается кругом водой, хотя первый из них крепче держался почвы известных тогда фактов, нежели последний[69]69
  II, 23. IV, 36. 45.


[Закрыть]. Из нескольких, отвергаемых им объяснений периодических разливов Нила Геродот называет самым нелепым как раз то, которое оказалось впоследствии наиболее близким к единственному правильному объяснению: происхождению разливов от весенних тропических ливней[70]70
  II, 19–23.


[Закрыть]. Однако предлагаемое историком собственное объяснение есть правильный вывод из общего его представления о земле, солнце и небе: земля – плоская, покрытая небом наподобие полушария, края которого соединяются с границами земли; путь свой по тверди небесной солнце совершает в летнюю пору года почти посередине; с наступлением зимы под влиянием холодов оно уклоняется с этой дороги в страны более южные и проходит по верхней Ливии. Таким образом, когда летом солнце нагревает Элладу, в южных частях Ливии, удаленных от серединной небесной дороги, царит зима, хоть и не столь суровая, как эллинская. Когда с усилением холодов солнце вытесняется в крайние южные пределы неба, то верхняя часть Ливии сильно нагревается, как недалеко лежащая от южного края земли. Ошибка Геродота была неизбежным последствием неверности исходного положения, а не приемом рассуждения об отдельном явлении[71]71
  Там же, 24–26.


[Закрыть]. Такого же происхождения ошибочное заключение историка об овцах с курдюками, которые будто бы нигде, кроме Аравии, не встречаются (τα ουοαμοϋ ετερωϋι εστι)[72]72
  III, 113.


[Закрыть]. Особенно поучительно поведение Геродота в вопросе о происхождении колхов от египтян[73]73
  II, 104–105.


[Закрыть]. Сначала историк усмотрел признаки родства двух народов в одинаковом цвете их кожи и в одинаковом виде волос; но потом, расширив поле наблюдения и узнав о принадлежности тех же самых признаков и другим народам, подразумевается, не состоящим ни в какой близости с египтянами, обратил внимание на другие стороны интерсовавших его колхов, и только после того, как открыл сходство между ними и египтянами во всем образе жизни (η ζοη πάσα), в языке и, главное, в обычае обрезания, который с древнейших времен был свойственен только, по его мнению, египтянам, эфиопам и колхам, – лишь после этого историк считает доказанным свое положение о происхождении населения Колхиды от египтян. Убеждение историка, как известно, разделялось долго многими учеными, хотя главный аргумент древнего писателя – отсутствие обычая обрезания у какого‑либо иного народа, кроме поименованных им, – оказывается в настоящее время несостоятельным; однако ошибка произошла не от личных качеств историка, не от ложности приема, но лишь вследствие недостаточности тогдашних географических и этнографических сведений.

Но у Геродота есть такие поправки к преданиям и известиям об исторических событиях и личностях, для которых знания историка и его здравый смысл оказывались достаточными. Так, предание о попытке египтян принести в жертву Геракла он считал нелепым, потому что оно противоречит обычаям египтян, не дозволяющим закалать в жертву не только людей, но и большинство животных. Потом он считает совершенно невозможным, чтобы Геракл, «будучи еще человеком», в состоянии был один перебить тысячи людей[74]74
  Там же, 45.


[Закрыть]. Название Египта «даром Нила» историк оправдывает целым рядом соображений, опирающихся на личное знакомство с особенностями страны: «Я видел, что Египет выступает в море дальше смежной страны, что на горах лежат раковины, а почва покрывается солью, выходящей из земли, разъедающей даже пирамиды, что из всех египетских гор одна только, находящаяся выше Мемфиса, покрыта песком, что, кроме того, Египет не похож на пограничные страны, Аравию и Ливию, ни на Сирию, – прибрежную половину Аравии занимают сирийцы; почва в Египте черноземная, рыхлая, так как она состоит из ила и наносов, отбрасываемых рекой из Эфиопии. Ливия, напротив, как нам известно, имеет почву красноватую и песчаную, а Аравия и Сирия – глинистую и каменистую»[75]75
  Там же, 12.


[Закрыть].

Известное историку образование Египта и постепенное увеличение его и поднятие почвы вследствие наносов дает ему основание строить предположение о будущей судьбе этой страны. Знакомство с персидскими учреждениями помогает ему оценить по достоинству притязания египтян на Камбиса, будто бы родившегося от египтянки[76]76
  III, 2.


[Закрыть], а лингвистические соображения приводят его к отрицанию Эридана на севере Европы. Рассказ фракийцев о том, что по ту сторону Истра все полно пчел, историк называет невероятным, так как ему известно, что пчелы не выносят холода[77]77
  V, 10.


[Закрыть]. Личное наблюдение над двадцатью женскими колоссами в Саисе изобличало для Геродота лживость местных жрецов, будто это – служанки дочери Микерина, изображенные без рук потому, что мать этой девушки велела отнять им руки при жизни за выдачу дочери отцу, который и изнасиловал ее. «Все это, мне кажется, пустая болтовня, особенно рассказ о руках колоссов. Мы сами видели, что руки кумиров отвалились от времени и еще в мое время лежали тут же, у ног их»[78]78
  II, 131.


[Закрыть]. Он считает невероятным чудо с деревянными статуями на Эгине[79]79
  V, 86.


[Закрыть].

Геродот не останавливается иногда перед тем, чтобы вовсе устранить из рассказа божественное вмешательство и в объяснении события ограничиться естественными условиями. Так, предание фессалийцев о том, что Темпейское ущелье есть дело рук Посейдона, который расщепил будто бы горную цепь и тем дал выход всем водам котловины, – предание это Геродот принимает условно. Правда, замечает он, каждый верующий в то, что Посейдон сотрясает землю и что причиняемые землетрясением расщелины совершаются божеством, скажет при виде этого ущелья, что оно сделано Посейдоном. «Действительно, для меня было несомненно, что это горное ущелье образовалось вследствие землетрясения»[80]80
  VII, 129.


[Закрыть].

Всякого рода умственное расстройство, равно как дар гадания и прорицания, считались в древности явлениями сверхъестественными, не зависящими от состояния организма. Правда, ученый врач V века Гиппократ признавал уже связь душевных болезней с телесным расстройством, но такое мнение было пока достоянием специалиста, а не тогдашнего общества. У Геродота мы находим примеры рационального взгляда на умоисступление и на пророческий дар. По словам египетских жрецов, Камбис наказан был умопомешательством за оскорбление и умерщвление Аписа. Историк наш не входит в рассмотрение вопроса, приключилась ли болезнь за Аписа или по какой‑нибудь другой причине подобно тому, как многие болезни естественно приключаются с людьми (οια κολλά εωι3ε αυθπωπους κακα καταλαμβανειυ); «действительно, рассказывают, что Камбис от рождения страдал серьезной болезнью, которую иные называют священной. Таким образом ничего необыкновенного не было в том, что при серьезной болезни тела и ум Камбиса не был здоров»[81]81
  III, 33. 38.


[Закрыть]. Сами неудачи Камбиса в походах на эфиопов и аммониев историк объясняет личными свойствами царя и допущенными ошибками[82]82
  Там же, 25–26.


[Закрыть]. Есть у Геродота и другие, слабые, правда, попытки характеристики отдельных личностей[83]83
  О Киаксаре I, 73; о Ксерксе VII, 187; о Солоне I, 136. 29–30; о Клеомене V, 42. VI, 75.


[Закрыть]. Фукидид унаследовал от Геродота и усилил живописующий прием изображения своих героев – описанием самих дел, домашнего поведения их и интимнейших отношений. Солон, Периандр, Клеомен, Клеобис, Битон*, Фемистокл, Аристид Гигес, Крез, Кир, Камбис, Дарий, Ксеркс являются перед читателем художественно обрисованными типами, хотя психологический анализ еле касается этих образов. То же стремление к пластичности отличает Геродота и в изображении народов: персы, мидяне, афиняне, спартанцы, фиванцы, скифы, вавилоняне, египтяне наделены характерными национальными чертами. Эта особенность изложения коренилась, впрочем, в самой природе древнего эллина и нашла себе наиболее яркое выражение в необычайно богатой афинской драме.

Другой пример устранения сверхъестественного фактора из объяснения таких явлений, которые по общему убеждению ведались исключительно богами, представляет Мелампод, знаменитый прорицатель и великий врач мифических времен. У Геродота он называется человеком умным, который сам научился искусству прорицания, от Кадма получил множество сведений о религиозных обрядах и обычаях Египта и ввел в Элладу, между прочим, жертвоприношения и фаллические процессии в честь Диониса; по словам историка, Мелампод и сам не вполне постигал относящееся сюда учение и недостаточно объяснил его эллинам; гораздо удовлетворительнее разъяснено оно позднейшими учеными[84]84
  II, 49.


[Закрыть]. Подобно этому поражение персов при Саламине изображается как необходимое последствие ошибок варваров[85]85
  VIII, 86.


[Закрыть]; прекращение бури у Магнетского берега могло иметь место само по себе без вмешательства богов[86]86
  VII, 189. 191.


[Закрыть].

Чувство естественности и недоверие к баснословному проявляются в труде Геродота и в других видах. Во многих случаях он ограничивается категорическим отрицанием невероятного или нелепого рассказа, не пытаясь отыскивать в нем реальную основу, или осуждает легкомыслие толпы. Сюда относятся рассказы о людях с козьими ногами и об одноглазых аримаспах[87]87
  IV, 25. 27; III, 116.


[Закрыть], о помещении царем Рампсинитом дочери в публичный дом[88]88
  II, 121.


[Закрыть], о происхождении скифов от Зевса и дочери Борисфена[89]89
  IV, 5.


[Закрыть], о превращении людей в волков у невров[90]90
  Там же, 105.


[Закрыть], о посещении тем же Рампсинитом преисподней[91]91
  II, 122.


[Закрыть], о посещении храма Аполлона Птоя Мисом (Мышью)[92]92
  VIII, 135.


[Закрыть]. Далеко не всегда он верил и египетским жрецам; иной раз он обращался к проверке их показаний, а иногда и решительно отвергал их. Так, он называет совершенно невероятным рассказ египтян о Фениксе, не принимает рассказа их об Амасисе[93]93
  II, 73.


[Закрыть], выражает сомнение и по поводу других известий их[94]94
  Там же, 123. 130–131.


[Закрыть].

Не один раз Геродот замечает, что он передает только слышанное, нисколько не обязывая ни себя, ни читателя принимать подобного рода известия на веру. Иногда он сообщает несколько известий или преданий рядом и предоставляет читателю выбрать из них наиболее правдоподобное или же таковое выбирает сам; другой раз заявляет прямо, что не знает ничего о предмете и только позволяет себе некоторые соображения без окончательного вывода. Геродот сам различал, очевидно по степени достоверности, несколько источников сообщаемых им сведений: собственное наблюдение (δψις), соображение и заключение (γνώμη), изыскания, сделанные с помощью чтения и расспросов (ιστοριη), и, наконец, простую передачу со слов других (κατα τα ήκουον)[95]95
  Там же, 99.


[Закрыть].

Если к первому и второму источнику относится множество достоверных сведений географических, этнографических и иных о предметах, виденных историком, множество интересных мнений и выводов, то и тот материал, который он заимствовал у других, также содержит в себе для нынешнего исследователя немало поучительных данных, особенно для характеристики так называемых первобытных общественных и половых отношений. Таковы драгоценные главы его истории о ликийцах, вавилонянах, скифах, сарматах, массагетах, энетах, агафирсах, авсеях, насамонах, маках, индийцах или известие о свайных постройках фракийцев[96]96
  V, 16.


[Закрыть], многие записанные им варианты мифов и преданий, интересные в бытовом или историческом отношении. Однако было бы большой ошибкой заключать из этих выражений историка, будто он последовательно строго держится высказанного здесь правила об источниках и о различии сведений по степени их достоверности: в этом, как и в других отношениях, Геродот не выдерживает критики с точки зрения единства изложения. Преувеличение достоверности Геродота происходит у комментаторов, между прочим, вследствие невнимания их к этой особенности его «Истории».

Послушайте, как рассказывает историк об индийцах и в особенности о муравьях индийских ростом с собаку, похожих на эллинских муравьев и стерегущих золото. В Индии Геродот вовсе не был и передает о ней слышанное от персов или других свидетелей или где‑либо вычитанное, между тем в форме изложения басен нет никаких признаков того, что автор говорит со слов других, а не по собственным наблюдениям[97]97
  III, 102.


[Закрыть]. Не был Геродот и среди ливийцев; сведениями о них он был обязан, по всей вероятности, жителям Кирены. Несмотря на это, мы находим у историка выражения, по нашим понятиям приличные лицу, имевшему непосредственное общение с ливийцами: «Я передаю то, что говорят сами ливийцы», «так, по крайней мере, рассказывается ливийцами», причем о посредствующих свидетелях ни слова[98]98
  IV, 187. 191.


[Закрыть]. Матзат убедительнейше доказывает, что в Мидии Геродот не был и Акбатан не видел, что не мешает ему сравнивать по объему столицу Мидии с Афинами как бы по собственному измерению[99]99
  I, 98.


[Закрыть]. Наверное, Геродот не был у аммониев в глубине Ливии, хотя опять‑таки употребляет выражение: «Так говорят аммонии»[100]100
  III, 26.


[Закрыть]. Ввиду этого понятна настоятельная необходимость критики в отношении к Геродотовым известиям: многое из услышанного или прочитанного он принимал на веру и тогда вовсе не нуждался в указании источника сведений; многое об отдаленных и неведомых странах передавал со слов посредников в такой форме, как будто он слышал это от самих туземцев; отсюда неизбежно следует, что далеко не все и о местах близких, неоднократно им посещенных, передается после тщательной проверки.