Текст книги "Фрэнк Синатра простудился и другие истории"

По субботам Гарольд косил газон вокруг дома, подставляя солнцу голую спину, которую она исцарапала прошлой ночью, и позапрошлой тоже. Скоро по всему Бёрвину об их связи поползли скандальные слухи, но ни мать Гарольда, ни судья не сумели положить ей конец, хотя пытались. Однажды, когда дочь судьи пила кофе в ресторанчике, который опекали местные политики и воротилы бизнеса, какой-то мужчина, пытаясь пристыдить ее, громко спросил: «Скажи, ну зачем тебе этот придурок Гарольд Рубин?». Она спокойно ответила, даже не думая понижать голос: «В западном пригороде нету любовника лучше Гарольда Рубина».

Помимо сексуальных наслаждений и уверенности в себе, которую Гарольд обрел, будучи достойным любовником зрелой женщины, этот роман обозначил поворотный пункт в его жизни. Впервые он сумел противостоять консервативной общине, которая взрастила его и против которой он давно мечтал восстать, но только сейчас решился на это.

Возя шумную газонокосилку, показывая всем татуировку, сделанную в летной части и исцарапанную спину, он заявлял о себе не только в сексуальном, но и в политическом плане. Секс и есть политика, думал Гарольд. Правительство управляет людьми, контролируя их сексуальную жизнь. Во имя общественной морали власти посягают на права граждан, законодательно указывая им, что читать, какие фильмы смотреть, о чем позволено думать. Поскольку никакое правительство не способно доказать, что порнофильмы и порнороманы могут подвигнуть людей на сексуальные преступления (насильники вроде его деда едва ли прочли за всю жизнь хоть одну книгу), Гарольд пребывал в убеждении, что власти пытаются оправдать антипорнографические законы на основе следующей теории: порнография провоцирует похотливые мысли. И вот на этом основании полиция устроила травлю некоторых эротических фильмов, ФБР конфисковало целые тиражи эротической литературы, а инспекторы почт запретили рассылку некоторых журналов, которые Гарольд так любил рассматривать.

Если ему хочется мастурбировать в спальне, держа перед собой такие журналы, это его право, и ни правительству, ни католической церкви, ни разным фундаменталистам и ортодоксам до этого дела нет и быть не должно. Они до сих пор считают рукоблудие грехом, если не прямой дорогой к импотенции или безумию. Он же был убежден, что симптомы безумия следует искать не в сексуальных, а в военных действиях, скажем, когда солдаты сбрасывают бомбы на людей, которых не знают, убивают людей, с которыми у них нет личных конфликтов. Вот что казалось Гарольду Рубину настоящим безумием. Но насилие на войне волновало моралистов из правительства и религиозных лидеров куда меньше, чем любая фотография, где люди занимаются сексом.

Но Гарольд также сознавал, что многие в Америке начинают бросать вызов так называемым моралистам, и почти каждый день эта борьба получает документальное подтверждение в печати; он чувствовал, как с началом 1960‑х сексуальная революция все больше проникает в общество, при этом он, Гарольд, – ее часть, и он, и дочь судьи, и Дайан Веббер, и Хью Хефнер, и торговец газетами на Чермак-Роуд, и многие тысячи незнакомых ему людей, которые по-своему реагируют на попытки контролировать их сексуальную жизнь и содержание их фантазий. Однако полиция продолжала прижимать распространителей секс-журналов, и, как прочел Гарольд в 1959‑м, декабрьский номер «Playboy» изъяли из продажи в нескольких городах Северной Калифорнии, потому что шеф полиции Сан-Матео решил, что фотография обнимающейся пары отдает «дурновкусием».

В Чикаго полиция нравов мэра Дэйли арестовала пятьдесят пять киоскеров за продажу эротических журналов, в том числе «Sunshine & Health» и «Modern Man», но национальный дистрибьютор этих изданий отказался уплатить штраф. Дело передали в суд присяжных, и дистрибьютор нанял своим защитником лос-анджелесского адвоката Стэнли Флейшмана, который выступил против цензуры перед Верховным судом Соединенных Штатов. Процесс в Чикаго широко освещался в прессе, и Гарольд не пропустил ни одного слова.

В первый день суда адвокат заметил в первых рядах зала нескольких женщин, что сидели с опущенными глазами, как будто вязали или вертели в руках что-то, чего он сразу разглядеть не смог. По ближайшем рассмотрении Флейшман увидел в руках всех этих женщин четки; сидя на виду у присяжных, они молились. Адвокат заключил, что этих женщин привела в зал суда некая церковная организация, чтобы оказать давление, и после его громких протестов, обращенных к судье, женщинам приказали пересесть в задние ряды.

Процесс длился несколько недель; свидетели с обеих сторон выражали различные точки зрения на темы морали и свободы. Учитывая влияние церкви и режима Дэйли в Чикаго, Гарольд не испытывал оптимизма по поводу исхода дела. Но, к его удивлению и удовольствию, присяжные – семеро мужчин и пять женщин – после почти шестичасового совещания проголосовали за оправдание дистрибьютора эротических журналов. По оглашении вердикта судья выглядел ошеломленным, а потом и вовсе рухнул со скамьи и был срочно доставлен в больницу – с сердечным приступом.

Если в Чикаго и наметились улучшения, они пока не коснулись семьи Гарольда Рубина, и уж тем более – дома его бабушки. Ей уже стукнуло шестьдесят пять, и она нажила себе целый букет недугов, но тем не менее приходила в бешенство при любой мысли о муже, которого поминала без передышки во время каждого из посещений Гарольда. Дед теперь почти все время жил у любовницы, осыпал ее подарками, регулярно раздавал взятки посетителям, с которыми встречался на кухне, а ей, законной жене, отказывал в прислуге и жалел денег хотя бы изредка вызвать уборщицу. Первый на свете эгоист, говорила бабушка, ее лишает самого необходимого, а сам накопил миллионы; несколько хранит в подвале в картонных коробках. Бабка поведала ему об этом таким тоном, что у Гарольда не осталось сомнений: если он присвоит какую-либо сумму, она будет ему только благодарна, ибо это станет небольшим воздаянием за все несчастья, которые навлек на нее старый скряга, изнасиловавший ее пятьдесят лет назад.

Если бабушка хотела возмездия, в лице Гарольда Рубина она обрела надежного сообщника. Он спустился в подвал и из первой же попавшейся под руку коробки извлек около шестидесяти тысяч долларов. Простившись с бабушкой, Гарольд отправился прямо в дилерский центр «Кадиллак» и приобрел новый черный кабриолет. После чего, даже не заходя на квартиру, поехал прямиком на юг, через Индиану и Кентукки, решив немного отдохнуть во Флориде. По дороге приоделся и купил бритвенные принадлежности; останавливался в лучших отелях и щедро угощал женщин, встреченных в барах и ресторанах.

В Форт-Лодердейле он снял дорогую квартиру, купил стерео, взял напрокат красный кабриолет «Кадиллак» для мимолетной любовницы. Он закатывал шикарные вечеринки для новых друзей и предавался всем усладам, которые можно купить за деньги, пока однажды утром не раздался стук в дверь: явилась полиция. Его арестовали за кражу в особо крупных размерах. Полицейские вверх дном перевернули квартиру в поисках оставшихся денег, но ничего не нашли – не догадались размонтировать кондиционер и заглянуть внутрь фильтра.

Вернувшись в Чикаго, он в присутствии адвоката, полиции и пышущего гневом деда полностью отрицал причастность к краже, равно как и его бабка. На следующий день о происшествии прочел в газете директор местного отделения Внутренней налоговой службы, и немедленно принялся выяснять, а платил ли дед налоги с тех денег, которые украл Гарольд. Этот вопрос доконал старика, который теперь места себе не находил от страха, что внуку известен его тайник и что налоговики из-за этого могут обратить очень пристальное внимание на его грузоперевозочный бизнес. От одной этой мысли Джон Рубин разом утратил весь пыл возмездия, и дело закрыли за недостаточностью улик. Гарольд Рубин был свободен. Развенчан, разорен, но свободен.

К регулярной занятости Гарольд Рубин никогда не стремился и с успехом избегал ее в течение почти всех 60‑х годов. Не имея конкретных стремлений, он довольствовался тем, что в основном ничего не делал. К работе, на которой продержался дольше всего – два года и восемь месяцев, – он как раз был менее всего склонен. Это была должность частного сыщика, почти полицейского, охотника на таких же правонарушителей, как он; блестящая должность для лицемера, подумал он с горечью, соглашаясь на нее и оправдывая свое согласие тем, что деньги нужны, а в агентстве занятости ему больше ничего не предложили. Он рассчитывал уйти спустя несколько дней или недель, но расчеты не оправдались. Почти всю уверенность и присутствие духа он растерял, когда дочь судьи оставила его ради мужчины постарше.

После нее Гарольд связался с молоденькой впечатлительной блондинкой, которая работала секретаршей во врачебном кабинете. Гарольд почти сразу сделал ей предложение, и она согласилась, но мать внушила ей, что это ошибка, брак не выдержал и года. Примерно в это время Гарольд впервые узнал, что Дайан Веббер вышла замуж и родила сына. Не вдохновившее его известие появилось в журнале, который он обнаружил в табачной лавке в центре Чикаго; 80-страничный специальный выпуск был целиком посвящен ей и содержал более ста снимков; на нескольких она была снята вместе с мужем и сыном; вдобавок журнал поместил обширный биографический очерк, включающий вехи ее модельной карьеры и личной жизни.

Гарольд купил журнал и принес его домой. Бегло пролистав его, он узнал многие фото из прошлого, где она позировала обнаженной, но теперь он воспринимал их иначе. Она была все еще красива и без труда могла бы привести его в возбуждение, если бы он ей позволил, но теперь он этого уже не хотел. Гарольд сосредоточился на ее многостраничной биографии, из которой узнал дату ее рождения – 27 июля 1932 года, имена родителей, название школы, где она училась; там же были помещены снимки из семейного альбома; на одном круглолицую малышку в белом хлопковом платьице и легком батистовом чепчике держала на руках одетая по моде 30‑х годов мать, блестевшая темными глазами из-полей широкополой фетровой шляпы; на женщине тоже было белое льняное платье с V-образным вырезом и ниткой жемчуга вокруг шеи. Были там фото Дайан – ученицы голливудской средней школы, в которой она выступала в опереттах и ставила танцы; а в самом центре журнала была вклейка ню, которые Гарольд впервые видел в 1956-57‑м, но теперь выяснил, что они были сделаны задолго до того – когда Дайан еще носила фамилию Эмпи. После бракосочетания с Джозефом Веббером в 1955‑м издатели фотожурналов, которые Гарольд привык покупать на Чермак-Роуд, уже подписывали фото фамилией мужа, то есть Гарольд все эти годы вздыхал по чужой жене.

В том же спецвыпуске Гарольд рассмотрел фотографии Джозефа Веббера и вынужден был признать, что тот хорош собой. На снимках супруги плавали вместе, ходили вместе под парусом, бродили рядышком по нудистским лагерям Южной Калифорнии. Иногда снимались вместе с сыном Джоном – он родился в феврале 1956‑го, и теперь, зимой 65‑го, когда Гарольду попался этот журнал, мальчику было уже девять лет.

Рубин отложил журнал. У него испортилось настроение. Зря он купил этот выпуск, где издатели сделали Дайан Веббер слишком светской, слишком земной. Одежда или купальники, которые она демонстрировала на некоторых фото, привязывали Дайан к определенному периоду, тогда как для Гарольда она всегда была красавицей вне времени. Все факты ее биографии – муж, сын, – вся статистика, все доказательства ее существования в реальности делали ее для Гарольда Рубина менее реальной. Журнал испортил их идеальную связь. Как будто одомашнил мечту.

Именно в этом душевном состоянии, под бременем одиночества и сомнений в себе, двадцатипятилетний Гарольд Рубин стал частным сыщиком. И в течение следующих без малого трех лет, когда газетные заголовки кричали о подвигах молодого поколения, бросающего вызов установленному порядку, протестующего против расового неравенства и возвещающего социальную и сексуальную революцию, с которой одно время он отождествлял себя, Гарольд целыми днями отлавливал воришек в магазинах, следил, не крадет ли кто инструменты на фабриках, как подозревали хозяева, выслеживал неверных мужей или жен. Вполне подходящая профессия для разочарованного, ибо убеждает в лживости ближних, разбивает иллюзии, которые они тщатся сохранить. Такая работа удовлетворяла его любопытство к людям, но одновременно погружала в паранойю, вызывала презрение к владельцам крупных компаний из-за их мелочности, заставляла сомневаться в идее брака как такового.

Он снял новую квартиру, подальше от центра, от политической контркультуры, от полиции, которая лихорадочно готовилась охранять съезд Демократической партии[37]37
  На съезде Демократической партии 1968 года в Чикаго кандидатом для участия в президентских выборах того же года был избран вице-президент в администрации Джонсона Хьюберт Хамфри, который разгромно проиграет Ричарду Никсону. Съезд сопровождали скандалы и массовые протесты (как против избрания Хамфри кандидатом от демократов, так и против продолжающейся войны во Вьетнаме), которые чикагская полиция жестоко подавила.


[Закрыть]. Гарольд поселился в современном жилом комплексе близ аэропорта О’Хара и вел легкомысленную жизнь, ища эфемерных наслаждений у самой эфемерной породы женщин – у стюардесс. С одной он встретился несколько раз, и однажды после ночных утех она позволила сфотографировать ее голой тем самым фотоаппаратом, который он таскал с собой по улицам, подстерегая неверных супругов на пути к романтическим рандеву.

Как-то раз Гарольд шел по северному району Чикаго и заметил на Бельмонт-авеню здание с вывеской «Студия». Вошел; за конторкой сидели две молодые женщины, рядом с ними, за столом, на котором выстроились в ряд «полароиды» – мужчина средних лет. Отвечая на вопрос Гарольда, он ответил, что здесь снимают обнаженных моделей; за двадцать долларов; в течение пятнадцати минут модель позирует голой клиенту, которому дают напрокат один из «полароидов». Гарольду, который до сих пор не знал про такой бизнес, объяснили, что в Чикаго это единственная студия подобного рода, а в Калифорнии и Нью-Йорке их больше, и некоторые вдобавок предоставляют услуги по раскраске тела и массажу.

Гарольд заплатил, выбрал камеру и пошел за моделью по длинному темному коридору в одну из комнат в задней части дома. Девушка была высокая, рыжая, красавицей не назовешь. Она непрерывно жевала жвачку. На ней были мини-юбка, цветастая блузка и под ней ничего. В коридоре Гарольд услыхал голоса, доносившиеся из-за закрытых дверей. Судя по всему, бизнес процветает, зачарованно подумал он.

Модель распахнула перед ним дверь, они обменялись несколькими фразами, затем девица сбросила одежду и приняла расслабленную позу на фоне белой стены. Когда Гарольд приготовился фотографировать, она стала принимать разные позы: то упиралась руками в бедра, то закидывала руки за голову, то поворачивалась в профиль, то спиной. Исполнение было более чем дежурное, и строгая надпись на стене, запрещающая клиентам какие-либо физические контакты с моделями, для Гарольда была абсолютно излишней. Его отвращала не столько внешность девушки, сколько ее равнодушные манеры и резкий, неприятный голос. В журналах женщины не в пример лучше, подумал он, у них нет такого скрежещущего голоса и они не жуют жвачку.

Однако само существование такой конторы в Чикаго его заинтриговало. Он ушел, дав понять, что, скорей всего, вернется. Но когда он снова пришел к зданию, увидел сворачивающую за угол полицейскую машину. В студии он сразу услышал раздраженный голос владельца; тот говорил моделям, что прикрывает лавочку: мол, это уже вторая повестка, в следующий раз точно посадят. Гарольд решительно шагнул вперед и представился. Затем отвел хозяина в угол и шепотом вызвался за небольшое жалование управлять студией, что избавит хозяина от правовых хлопот. Он говорил пылко и убедительно, поскольку вдруг почувствовал, что именно здесь, в этом причудливом заведении, выставляющем напоказ наготу вопреки запретам полиции, ему самое место.

Он наконец нашел для себя дело, за которое готов был биться и которое могло бы высвободить его подавленный бунтарский дух. Пресытившись частным сыском, он жаждал действий, свойственных яростной эпохе, на которую вызверилась полиция мэра Дэйли на недавнем съезде демократов, когда немало демонстрантов было избито дубинками, а многие арестованы.

Нынче арест – это знак почета, думал Гарольд Рубин, ведь даже Дайан Веббер, пишут, несколько недель таскали в федеральный суд Айовы; это касалось дела о рассылке непристойных материалов, возбужденного против дистрибьютора эротических журналов – в том числе того, где обнаженная Дайан идет по полосе прибоя и поднимает ногу так высоко, что все видно. Адвокат дистрибьютора Стэнли Флейшман, который однажды успешно защитил чикагские эротические журналы, проиграл дело в Сиу-Сити, где коллегия присяжных состояла сплошь из фермерских жен: мужчины, которых назначили вначале, отговорились тем, что время горячее, жатва. Впрочем, апелляцию Флейшман выиграл.

Апелляция Гарольда Рубина к владельцу студии тоже увенчалась успехом, и, бросив наконец ненавистную работу сыщика, он ступил на противоречивую стезю торговли сексуальными фантазиями. Пустив в ход свой талант зодчего и плотника, он переоборудовал студию в стиле «беспечных девяностых»[38]38
  Имеются в виду 1890‑е, известные как Gay Nineties или Naughty Nineties – период, которые в истории США и Великобритании ассоциируется с декадансом, светскими скандалами и активизацией движения за права женщин.


[Закрыть], повесил викторианские афиши, расставил медные плевательницы, старинные пузырьки от лекарств и разные другие предметы, которые купил задешево у местных старьевщиков. Он нанял новых моделей, более привлекательных и чувственных; одна была подружкой стюардессы, с которой он встречался, другие – студентками колледжей или девицами без определенных занятий. Они не понаслышке были знакомы с контркультурой и отличались сексуальной раскрепощенностью, которую мало кто мог себе позволить в относительно пуританские 1950‑е, до набравших силу акций протеста и противозачаточных таблеток.

Бизнес расширялся, и полиция не замедлила пригрозить Гарольду Рубину. Но он и не подумал откупаться, а сразу сказал, что если его арестуют, дело дойдет до суда. Санитарные и противопожарные инспекторы тоже регулярно посещали студию и выписывали повестки якобы на предмет нарушений – Гарольд исправлял то, что мог, остальное игнорировал. Когда модели, взвинченные бесконечными придирками со стороны полиции, уходили, он нанимал других по объявлениям в газетах или же прямо на улице, заприметив подходящую. Однажды он по ошибке набрал не тот номер и попал на бойкую дамочку, жившую неподалеку, на севере города; она согласилась встретиться и вскоре стала у клиентов самой популярной моделью.

Эту стройную голубоглазую брюнетку звали Милли, и была она столь же миловидна, сколь и отчаянна. Спустя недолгое время они с Гарольдом стали жить вместе.

По выходным летом 1969‑го они уезжали в один из лесных заповедников округа Кук, где в укромных местечках Гарольд снимал Милли голой, в тех же позах, в каких давным-давно видел в журналах Дайан Веббер. Как-то раз он снял любительский порнофильм с Милли и другой студийной моделью (обе девицы были бисексуалками), начал откликаться на объявления свингеров; словом, они с Милли реализовывали все эротические фантазии, когда-либо приходившие им в голову. Со времен дочери судьи у Гарольда еще не было такой возбуждающей партнерши, и в 1970‑м Милли решила, что пора им открыть собственную студию на деньги, которые Гарольду удалось скопить, и значительную ссуду от богатого чикагского бизнесмена, одного из завсегдатаев студии.

Гарольд теперь мечтал не просто о модельной студии, а о чем-то вроде сексуального супермаркета с обширным ассортиментом товаров и услуг: эротические книги и журналы, вибраторы, дилдо и другие сексуальные приспособления; а в задней части здания – комнаты интимного массажа, оснащенные аппаратурой для показа фильмов категории Х. Он планировал декорировать свое заведение под церковь: темное дерево, готический стиль, немного церковной утвари – вряд ли это возвысит его в глазах мэра Дэйли и полиции. Но ему было наплевать. Гарольд Рубин был теперь одержим бунтом против чикагских властей. И, арендовав пустой склад на Саут-Уобаш-авеню, он принялся создавать свой кощунственный храм торговли.

В компании, сносившей католическую церковь на южной стороне, он раздобыл изящный резной наличник, несколько молельных скамей и главное богатство – темную готическую исповедальню весом почти в триста килограммов, куда Гарольд планировал посадить Милли для общения с посетителями. Еще он договорился с чикагским дистрибьютором, который получал товар из Калифорнии, о закупке эротической литературы, секс-аксессуаров и фильмов. Чтобы защитить свои сокровища от воров, которые, как он предполагал, будут так же осаждать его заведение, как и те магазины, которые он патрулировал как сыщик, Гарольд купил несколько маленьких телемониторов и высоко под потолком замаскировал их деревянными готическими конструкциями.

Обороняясь от полиции, Гарольд присвоил своему бизнесу статус частного клуба, куда вход разрешен только клиентам, представившим подлинные удостоверения личности и подписавшим обязательство не сотрудничать с правоохранительными органами, которые отказывают ему в конституционном праве на свободу самовыражения. Такое заявление клиент был обязан не только подписать, но и прочесть вслух перед исповедальней, не ведая о том, что его голос записывает скрытый микрофон, а лицо снимает камера, спрятанная между складок лилового бархата, драпирующего исповедальню.

Рассудив, что его неординарному бизнесу нужно неординарное имя, которое привлечет внимание и легко запомнится, Гарольд припомнил, как его однажды назвала стюардесса, жившая с ним в одном доме. Как-то раз он, надравшись как свинья, стал колошматить в ее дверь, и открыв, она увидела, что на нем из одежды только прусский остроконечный шлем XIX века, а в руках средневековый щит и булава; немного оправившись от удивления, стюардесса произнесла: «Знаешь, Гарольд, все-таки ты настоящий псих». И с тех пор только так его и звала, «психованный Гарольд», или просто «псих», для краткости. Ему понравилось – а теперь, в 1970‑м, он решил, что название «У Психованного Гарольда» отлично отразит суть его заведения.

Именно это прозвище он использовал в объявлении, которое разослал в местные газеты и на телевидение, пригласив их на пресс-пати по случаю открытия. Психованный Гарольд Рубин обеспечил себе изрядную шумиху и продолжал пользоваться славой с тех самых пор, как втянулся в серию разборок с полицией благодаря своему сумасбродному поведению и якобы нарушению им закона. Его арестовали за отсутствие лицензии на массаж. Его дважды осудили за продажу непристойных книг; второй приговор включал в себя 1200 долларов штрафа и судебное предписание издать три тысячи «не грязных» книг и передать их в дар тюрьме Округа Кук. В начале 1973‑го он поместил в витрине вывеску «ДИКнем Никсона, покуда он не ДИКнул нас», которую его все же вынудили снять[39]39
  В оригинале «Dick Nixon before he dicks us» – игра слов, построенная на омонимии Dick (сокращенное от Ричард) и dick (член), что-то вроде «Пошлем Никсона нахер, пока он нас туда же не отправил».


[Закрыть]. В 1974 году он попросил массажистку промчаться по муниципалитету своего родного Бёрвина. В 1975‑м, во время забастовки мусорщиков в Бёрвине, его во всеуслышание обвинили в том, что он вывалил кубометр конского навоза на ступеньки муниципалитета, и хотя обвинение он отрицал, оглаской в глубине души был доволен.

Постепенно его выходки и идеи-фикс, равно как и бесконечные столкновения с законом, переполнили чашу терпения Милли, которая вышла за него замуж, родила сына, но в конце концов бросила Гарольда и переехала во Флориду. Он пришел в бешенство. Наотрез отказался отдать любимого сына и напечатал в желтой газете «Screw» сообщение о том, что не считает себя обязанным выплачивать долги жены.

Какое-то время он заботился о сыне прямо в своем секс-шопе, где тот катался на трехколесном велосипеде среди клиентов, ожидающих массажа, пускающих слюну над выставленными в передней порнографическими книгами и журналами; такую атмосферу Гарольд считал более здоровой для ребенка, нежели та гнетущая, пуританская, в которой вырос он сам. Когда сыну исполнилось пять, Гарольд стал каждое утро возить его в детский сад и нанял няньку, чтобы сидела с мальчиком, пока он не вернется к ночи в свою окраинную квартиру, которую он снимал на паях с массажисткой.

Квартира эта была недалеко от дома его восьмидесятилетней бабки; ее он по-прежнему навещал регулярно. С матерью тоже общался довольно часто, а с отцом не разговаривал годами. Дед в 1974 году умер в возрасте восьмидесяти восьми лет, но ни Гарольд, ни бабка на похороны не пошли.

Квартира Гарольда Рубина декорирована в том же стиле 1890‑х, каким отличалась его первая студия. На стенах афиши рубежа веков, реклама сигарет «Fatima» и оправленные в красивую рамку десять акций компании «Stutz Motor Car». В гостиной немало антикварных вещей, например, есть стулья и кушетки старше его бабушки, до сих пор действующий фонограф Эдисона 1910 года, деревянный холодильник, музыкальный автомат «Паккард», столь же старинный автомат для жевательной резинки «Палвер» и другие экспонаты, напоминающие те, которые рекламировал бланк заказа в каталоге «Spiegel», еще когда дед Гарольда доставлял товары на лошадях и телегах.

В спальне Гарольд по сию пору тщательно хранит журналы с фотографиями обнаженной Дайан Веббер. Правда, рассматривает их значительно реже, чем в юности, но ему знаком каждый снимок в каждом выпуске, и все, что он знает о нынешней жизни и возрасте Дайан, ничуть не уменьшает ее чарующей свежести. По сей день, несмотря на весь его бизнес, который стал продолжением фантазий в подростковой спальне, он признает, что так и не нашел ту, которая смогла бы утолить страсть, порожденную Дайан Веббер.

* * *

Дайан Веббер сейчас сорок три. Она уже двадцать лет живет с мужем на роскошно декорированной яхте в Южной Калифорнии, решив оставить квартиру в Малибу и отдаться на волю волн.

Их сыну Джону девятнадцать; он живет и работает среди юго-восточных холмов Малибу, в нудистской колонии, которой владеет бывший фотограф Эд Ланге, высокий пятидесятипятилетний мужчина с аккуратно подстриженной седой бородкой. Ланге – уроженец Чикаго, но в 40‑х годах он перебрался в Калифорнию, где стал самым плодовитым в Америке фотохудожником, работающим с обнаженной натурой. Именно ему принадлежит большинство фотографий Дайан Веббер 50‑х – 60‑х годов.

Отец Дайан, писатель Гай Эмпи умер в 1963‑м, семидесяти девяти лет, в госпитале ветеранов Уодсворта, штат Канзас, завещав его персоналу свои медали и военный архив. Мать Дайан (ей шестьдесят пять) до сих пор трудится в небольшом ресторане на Сансет-бульвар, под началом второго мужа.

Ресторан окружен студиями: «Columbia Pictures», «Hollywood Film Enterprises», «United Recording», – и многие представители киноиндустрии, завсегдатаи заведения, называют ее Пэт, именем, под которым она играла в немом кино, а не Маргерит, которым ее нарекли при рождении в Монтане. Однако на стенах ресторана развешаны репродукции с картин и рисунков художника и ковбоя Чарльза Рассела, запечатлевшего американский Старый Запад, в том числе ее родную Монтану, откуда она вырвалась полвека назад.

Дайан редко видится с матерью; когда она покидает яхту и гавань, ее путь лежит в другую сторону – в долину Сан-Фернандо, где она почти каждый день дает уроки танца живота в школе «Эври-Вумен-вилладж», что в районе Ван-Найс. Она по-прежнему безупречно владеет телом, когда демонстрирует ученикам трудные движения, отстукивая ритм надетыми на пальцы латунными цимбалами. По торжественным случаям она выступает перед публикой, для пущей загадочности облачая соблазнительное тело в длинный летящий шарф и парчовую юбку на бедрах с поясом из монет; ее извивающиеся движения под восточную музыку флейт, тамтамов и струн невозмутимо эротичны.

На этих выступлениях нередко присутствует ее муж, ныне работающий механиком на показе учебных фильмов. Недавно, после одного из ее экзотических танцев человек из публики, который давно знает Вебберов и в курсе той популярности, какую имели в свое время ее ню в журналах, спросил у мужа, который знаком с Дайан ближе, чем кто бы то ни было, какова она в действительности.

Джозеф Веббер ненадолго задумался – спешка ему не свойственна. А потом негромко ответил: «Она именно такова, какой все ее себе воображают».