Текст книги "Элеанор Олифант в полном порядке"

– Я… Какие-то еще вопросы сегодня желаете обсудить? – спросила она.

– Нет, благодарю вас, – сказала я, улыбаясь самой широкой улыбкой, на которую только была способна.

Джун выглядела расстроенной, пожалуй, даже напуганной, что меня очень огорчило. Я ведь старалась казаться приветливой и дружелюбной.

– В таком случае, Элеанор, на сегодня у нас все, – сказала она. – Больше я вам докучать не буду.

Засовывая папку в портфель, Джуди перешла на беззаботный тон и спросила:

– Чем будете заниматься в выходные?

– Навещу в больнице одного человека, – ответила я.

– О, как здорово. Посещения всегда идут пациентам на пользу, не так ли?

– Да? – произнесла я. – Не знаю, мне еще не приходилось навещать кого-либо в больнице.

– Но вы сами провели там не один день, – сказала она.

Я пристально поглядела на нее. Объем наших знаний друг о друге был вопиюще неравен. На мой взгляд, при первом посещении нового подопечного социальный работник, чтобы устранить это неравенство, должен представить краткую справку о себе. В конце концов, у нее был неограниченный доступ к этой толстой коричневой папке – исчерпывающему жизнеописанию Элеанор, – содержащей самые сокровенные сведения обо мне за двадцать лет. А я знала только ее имя и место работы.

– Раз вы знаете об этом, вам также должно быть известно, что в сложившихся обстоятельствах ко мне в больницу допускались только полицейские и мои законные представители, – сказала я.

Она вытаращилась на меня, разинув рот. Словно клоун на ярмарочной площади, которому ты пытаешься забросить в открытый рот шарик, чтобы выиграть золотую рыбку.

Когда я открыла ей дверь, она, то и дело поглядывая на мою одомашненную лягушку, сказала:

– Увидимся через полгода, Элеанор. Всего вам наилучшего.

Я с показной осторожностью прикрыла за ней дверь.

Она ничего не сказала про Полли, подумала я, как странно. Как ни нелепо, я почувствовала за Полли обиду. Все это время она стояла в углу комнаты и больше, чем что-либо, бросалась в глаза. Моя прекрасная Полли, прозаично называемая «махровый бальзамин», хотя предо мной она всегда представала во всей своей латинской красе как Impatiens niamniamensis. Я нередко произношу это название вслух: Ниамниаменсис. Оно похоже на поцелуй: звуки «м» смыкают губы и скатываются в другие согласные, кончик языка касается «н» и скользит по «с». Предки Полли прибыли из далекой Африки. Как и все мы. Она – единственное, что сохранилось у меня из детства, единственное уцелевшее живое существо. Ее подарили мне на день рождения, но я не помнила кто, что довольно странно. Вообще говоря, я была не из тех, кого осыпали подарками.

Сначала Полли стояла в моей детской, потом пережила все приемные семьи и детские дома и вот теперь обитает вместе со мной в этой квартире. Я всегда ухаживала за ней, опекала ее, поднимала ее с пола и пересаживала, если ее роняли или швыряли на пол. Она любит свет, всегда хочет пить, но во всем остальном практически не нуждается в моем внимании и способна присмотреть за собой сама. Признаюсь без всякого стыда, что иногда с ней разговариваю. Когда тишина и одиночество наваливаются на меня со всех сторон, гнетут меня, пронзают, словно осколок льда, мне необходимо произнести что-то вслух, хотя бы просто чтобы убедиться, что я жива.

Философский вопрос: если в лесу падает дерево, но этого никто не слышит, производит ли оно шум? И если совершенно одинокая женщина временами разговаривает с цветком в горшке, можно ли ее считать адекватной? Я убеждена, что время от времени разговаривать с собой абсолютно нормально. Я ведь не ожидаю от Полли ответа, я прекрасно понимаю, что она комнатное растение.

Я полила ее и занялась другими домашними делами, предвкушая момент, когда включу ноутбук и посмотрю, не разместил ли некий красавец-музыкант новых сведений о себе. «Фейсбук», «Твиттер», «Инстаграм». Три окошка в мир чудес. Когда я загружала стиральную машину, зазвонил телефон. Не только посетитель, но еще и телефонный звонок! Не день, а красная дата календаря. Это был Рэймонд.

– Я позвонил Бобу на сотовый, обрисовал ситуацию, и он выудил для меня твой номер из картотеки личных дел сотрудников, – объяснил он.

Ну и ну. Неужели вся моя жизнь содержится в общедоступных картонных папках, готовых распахнуться для всех и каждого?

– Какое грубое вторжение в мое личное пространство! – сказала я. – Не говоря уже о нарушении Закона о защите персональных данных. На следующей неделе я поговорю об этом с Бобом.

На том конце провода стало тихо.

– Алло? – сказала я.

– Да-да, я здесь, извини. Просто ты… обещала позвонить, но не позвонила… я сейчас в больнице… просто хотел спросить… ты хотела принести вещи старика… нас отвезли в «Вестерн Инфермери». Кстати, его зовут Сами-Том.

– Что? – переспросила я. – Нет, Рэймонд, так не бывает. Он невысокий полный старик из Глазго. Не может быть, чтобы его нарекли Сами-Томом.

В моей голове стали зарождаться серьезные сомнения в умственных способностях Рэймонда.

– Нет-нет, Элеанор, Самми – это сокращение от Сэмюэл. А Том пишется с двумя «м» на конце, Томм.

– Вот оно что, – сказала я.

Вновь повисла долгая пауза.

– Э-э-э… как я уже говорил, Самми в «Вестерн Инфемери». Если захочешь прийти, то посещения начинаются в семь.

– Рэймонд, я же сказала, что приду, а я человек слова. Сейчас уже немного поздно, а завтра ранним вечером я смогу явиться. Вам это подходит?

– Конечно, – ответил он и вновь умолк. – Не хочешь узнать, как он?

– Да-да, разумеется, – сказала я.

Собеседник из Рэймонда был слабый, что делало весь разговор чрезвычайно сложной задачей.

– Ничего хорошего. Стабильно тяжелое состояние. Так что будь готова. В сознание он пока не пришел.

– В таком случае мне как-то не верится, что завтра ему понадобится «Айрн-Брю» и мясной фарш, – заметила я.

Рэймонд вздохнул.

– Слушай, Элеанор, приходить сюда или нет – твое дело. Продукты сейчас ему действительно не нужны, и тебе, думаю, придется все выбросить. Как ты верно заметила, в ближайшее время этот бедняга явно не будет жарить себе яичницу.

– Так оно и есть. В сущности, мне представляется, что именно вредная жареная еда и довела его до этого состояния, – сказала я.

– Все, Элеанор, мне пора, – ответил он и без предупреждения положил трубку. Вот грубиян!

Теперь передо мной стояла дилемма: с одной стороны, ехать в больницу, только чтобы увидеть незнакомца в коме и оставить у его постели бутылку газировки, особого смысла не было. Но с другой, было бы очень интересно попробовать себя в роли больничного посетителя, к тому же, оставался крохотный шанс, что он придет в себя в моем присутствии. У меня сложилось впечатление, что монолог, который я произнесла в ожидании «скорой», ему понравился – насколько об этом можно судить с учетом того, что он был без сознания.

Размышляя над этим, я подняла выпавший из папки лист бумаги и перевернула его. Он слегка пожелтел по краям, от него исходил казенный запах: железа от металлических шкафов и грязи, оставленной прикосновениями множества чужих, незнакомых, немытых рук. Такой же запах исходит от банковских билетов.

ДЕПАРТАМЕНТ СОЦИАЛЬНОЙ ЗАЩИТЫ

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА О РАССМОТРЕНИИ ДЕЛА

15 марта 1999 года, 10:00

Дело: ОЛИФАНТ, ЭЛЕАНОР (12.07.1987)

Присутствовали: Роберт Броклехерст (Заместитель главы Департамента социальной защиты, директор Управления по делам детей и семьи); Ребекка Скетчерд (старшая патронажная сестра, Департамент социальной защиты); мистер и миссис Рид (опекуны).

Рассмотрение состоялось в доме мистера и миссис Рид, чьи дети, включая Элеанор Олифант, в это время находились в школе. Опекуны попросили о внеочередной встрече, желая обсудить их растущую тревогу в отношении Элеанор.

Миссис Рид сообщила, что с момента последней встречи, состоявшейся четыре месяца назад, поведение Элеанор изменилось в худшую сторону. Мистер Броклехерст попросил привести примеры, на что мистер и миссис Рид сообщили о следующем:

• Элеанор совершенно рассорилась с другими детьми, особенно со старшим, Джоном (14 лет);

• Элеанор ежедневно грубила и дерзила миссис Рид. Когда миссис Рид пыталась призвать ее к порядку (к примеру, отсылая в пустую комнату на втором этаже, чтобы подопечная могла подумать о своем поведении) устраивала истерики, один раз даже с применением физического насилия;

• время от времени Элеанор делала вид, что падает в обморок, чтобы избежать наказания или же в ответ на попытки призвать ее к порядку;

• Элеанор в высшей степени боялась темноты, и по ночам ее истерический плач не давал уснуть всей семье. В ее комнате установили ночник. В ответ на замечания, что она уже достаточно взрослая, чтобы обходиться без него, она реагировала рыданиями и тремором;

• Элеанор часто отказывалась есть предоставленную ей еду; приемы пищи стали источником конфликта за семейным столом;

• Элеанор наотрез отказывалась заниматься простыми домашними делами, например, растапливать камин или выгребать из него золу.

Мистер и миссис Рид выказали крайнюю озабоченность влиянием поведения Элеанор на троих других детей (Джон, 14 лет, Элайза, 9 лет, Джорджи, 7 лет) и, в свете указанных проблем, а также других осложнений, заявленных во время предыдущих плановых встреч, пожелали обсудить сложившееся положение и найти наилучшее решение касательно будущего Элеанор.

Мистер и миссис Рид опять попросили предоставить им дополнительные сведения о прошлом Элеанор, на что мистер Броклехерст ответил, что это невозможно и что у него нет на это разрешения.

Мисс Скетчерд предварительно запросила у классного руководителя Элеанор справку об успеваемости, в которой отмечалось, что девочка учится хорошо, получая по всем предметам только отличные оценки. От себя классный руководитель добавила, что Элеанор блестящий ребенок, прекрасно умеет выражать свои мысли и обладает впечатляющим словарным запасом. Учителя сообщили, что на уроках она всегда ведет себя тихо и дисциплинированно, но никогда не принимает участия в дискуссиях, хотя и внимательно слушает. В то же время некоторые сотрудники школы обратили внимание на то, что на переменах Элеанор держится особняком и не стремится общаться со сверстниками.

После продолжительной дискуссии, с учетом растущей озабоченности мистера и миссис Рид влиянием поведения Элеанор на других детей, стороны пришли к мнению, что оптимальным решением будет изъятие Элеанор из этой семьи.

Мистер и миссис Рид остались довольны исходом дела, а мистер Броклехерст проинформировал их, что Департамент будет держать их в курсе относительно дальнейших шагов.

Примечание: 12 ноября 1999 года состоялось заседание Комиссии по делам детей при участии мистера Броклехерста и мисс Скетчерд (протокол прилагается), на котором был рассмотрен вопрос Элеанор.

Комиссия пришла к выводу, что с учетом вызывающего поведения Элеанор в этой и предыдущей приемных семьях назначение ей опекунов на сегодняшний день нецелесообразно, и постановила поместить ребенка в детский дом с возможностью пересмотра этого решения через двенадцать месяцев.

(Р. Скетчерд поручено прояснить вопрос о наличии мест в детских домах и уведомить мистера и миссис Рид о том, когда Элеанор сможет покинуть их семью).

Р. Скетчерд, 12.11.99

Лжецы. Лжецы, лжецы, лжецы.

7

Народу в автобусе было мало, поэтому я не только села сама, но и поставила на сидение рядом два пакета с покупками старика. Фарш и сыр чеддер я выбросила, а молоко оставила себе, рассудив, что о краже в данном случае речь не идет, потому что старик не сможет им воспользоваться. Я колебалась, стоит ли выбрасывать остальные скоропортящиеся продукты. Да, я осознаю: некоторые считают, что выбрасывать еду нехорошо; по тщательном размышлении я склонна с ними согласиться. Но меня воспитывали совсем в другом духе: мамочка всегда говорила, что о таких тривиальных вещах беспокоятся только простолюдины и убогие работяги.

Мамочка говорила, что в своем доме мы императрицы, султанши и махарани и что мы обязаны вести беззаботную жизнь сибаритов. Что каждое блюдо должно быть эпикурейским праздником вкуса и лучше ходить голодным, чем оскорблять свои рецепторы какой-либо пищей, кроме самой изысканной. Она рассказывала, как ела тофу с чили на ночных базарах Цзюлуна; объясняла, что лучшие суши за пределами Японии продаются в Сан-Паулу. Самым восхитительным блюдом в ее жизни, говорила она, был жаренный на углях осьминог, поданный на закате в непритязательной приморской таверне острова Наксос одним сентябрьским вечером. Утром того же дня она наблюдала, как рыбак вытащил осьминога из воды, а потом весь день потягивала узо, глядя, как повара снова и снова отбивают его о мол залива, чтобы сделать нежнее бледную, покрытую присосками плоть. Надо будет спросить мамочку, чем ее кормят там, где она сейчас. Что-то подсказывает мне, что чай «Лапсан Сушонг» и печенье «кошачьи язычки» у них давно закончились.

Помню, как-то после уроков одна одноклассница пригласила меня в гости. Только меня. Сказала «выпить чаю». Это было и так странно, а кроме того, я вполне обоснованно ожидала послеобеденного чаепития, а ее мать внезапно подала нам ранний ужин. Я хорошо его помню: рыже-бежевые тона, три сияющие полоски рыбного филе в панировке, лужица фасоли в томатном соусе и бледная горка картошки фри. Такие продукты мне даже видеть никогда не доводилось, не то что пробовать, так что мне пришлось спросить, что это. На следующий день Даниэль Мирнс рассказала об этом всему классу, и все смеялись и кричали мне: «Фасолина-пересолена!». Плевать, в школе я все равно задержалась ненадолго. Вскоре одна учительница проявила чрезмерное любопытство и отправила меня к медсестре, после чего мамочка обозвала ее «полуграмотной косноязычной тупицей, едва ли достойной сертификата курсов первой помощи». После этого случая я перешла на домашнее обучение.

Вместо пудинга мама Даниэль подала нам детский йогурт, пустую коробочку от которого я тайком сунула в портфель, чтобы впоследствии внимательно рассмотреть. Судя по всему, этот продукт имел непосредственное отношение к телепрограмме для детей об оживших кусочках фруктов. А еще говорят, что я странная! Моих одноклассников бесило, что я не могу обсуждать телепередачи. Телевизора у нас не было: мамочка называла его катодным канцерогеном и раком для разума, поэтому дома мы читали, слушали записи и порой, когда она была в настроении, играли в нарды или маджонг.

Пораженная тем обстоятельством, что я совсем не знакома с замороженными полуфабрикатами, мама Даниэль Мирнс спросила, с чем я обычно в среду вечером пью чай.

– По-разному, – ответила я.

– Что же вы чаще всего едите? – спросила она, вконец озадаченная.

Я назвала некоторые наши блюда. Спаржа в белом соусе с утиными яйцами пашот и фундуковым маслом. Буйабес с соусом руй. Цыпленок в меду с муссом из сельдерея. Свежие трюфели, когда на них сезон, – в измельченном виде, с белыми грибами и лингвини в оливковом масле. Она уставилась на меня.

– Звучит… роскошно, – сказала она.

– Да нет, иногда мы едим что-то совсем простое, – ответила я, – к примеру, ржаной хлеб с сыром манчего и айвовой пастой.

– Понятно, – сказала она, переглядываясь с маленькой Даниэль, которая таращилась на меня, открыв рот, набитый недожеванной фасолью.

Они обе молчали. Миссис Мирнс поставила на стол стеклянную бутылку с густой красной жидкостью, которую Даниэль с силой встряхнула, после чего обильно полила ее содержимым бежево-оранжевую еду.

Разумеется, когда меня взяли на воспитание, я очень быстро познакомилась со своей новой кулинарной семьей: «Тетушка Бесси», «Капитан Бердсай» и «Дядюшка Бен»[3]3
  Здесь автор имеет в виду популярные торговые марки «Aunt Bessie», «Captain Birdseye» и «Uncle Ben».


[Закрыть] стали появляться на моем столе с завидной регулярностью. Теперь я, словно сомелье, могу по одному запаху отличить «Heinz» от «Calve». Это был один из великого множества факторов, отличавших мою прошлую жизнь от нынешней. До и после пожара. Еще накануне я завтракала арбузом, брынзой и гранатами, а уже на следующий день ела намазанный маргарином квадратный тост. Так, во всяком случае, сказала мамочка.

Автобус остановился прямо у больницы. На первом этаже располагался магазинчик, торгующий необходимым минимумом товаров. Я знала, что когда навещаешь кого-то в больнице, принято что-нибудь дарить, но что выбрать? Мы с Самми не были закадычными друзьями. Продукты питания казались бессмысленными, поскольку я приехала сюда с едой, которую он только что выбрал себе сам. С учетом того, что он так и не пришел в сознание, материал для чтения был неприемлем. Однако больше ничего подобающего найти не удалось. Магазинчик предлагал небольшой ассортимент туалетных принадлежностей, но я посчитала неуместным дарить совершенно незнакомому человеку противоположного пола предметы ухода за телом. И кроме того, тюбик зубной пасты или пачка одноразовых бритвенных лезвий не представлялись мне приятным презентом.

Я попыталась вспомнить лучший в моей жизни подарок. Помимо цветка Полли на ум ничего не приходило. Вдруг я с тревогой вспомнила Деклана, моего первого и единственного бойфренда, которого мне почти удалось полностью стереть из памяти. Как неприятно, что он снова возник в моих мыслях.

Однажды он, увидев единственную полученную в тот день рождения открытку (от одной преследовавшей меня журналистки; в открытке сообщалось, что она заплатит значительную сумму за интервью в любое время и в любом месте), заявил, что я специально не сообщила ему дату моего рождения. Так что на двадцать один год он подарил мне удар кулаком по почкам, а потом, когда я упала, бил меня ногами, пока я не потеряла сознание. Когда я очнулась, он поставил мне синяк под глазом – «за утаивание информации». Кроме этого, я помнила только один день рождения: когда мне исполнилось одиннадцать лет. Приемные родители, с которыми я в то время жила, подарили мне браслет из серебра высшей пробы, с подвеской в виде медведя. Я была очень благодарна им за подарок, но так его ни разу и не надела. Я не из тех, кто любит мишек.

Интересно, а что мог бы мне подарить мой красавец? На годовщину или, скажем, на Рождество. Да нет, о чем это я! Конечно, на День Святого Валентина, самый романтичный и особенный для всех влюбленных праздник. Наверное, написал бы для меня песню, прекрасную песню, и исполнил бы ее на гитаре. А я бы сидела, смотрела на него и потягивала идеально охлажденное шампанское. Хотя нет, не на гитаре, это было бы слишком банально. Чтобы удивить меня, он научился бы играть… на фаготе. Да, он наверняка сыграл бы мне на фаготе.

Но вернемся к прозе жизни. В отсутствие чего-либо более подходящего, я купила Самми несколько журналов и газет, полагая, что, по крайней мере, смогу прочесть их ему вслух. Выбор в магазине был вполне приличный. Судя по внешнему виду и содержимому его пакетов из супермаркета, я сделала предположение, что Самми скорее относится к типу читателей «Дейли Стар», нежели «Дейли Телеграф». Я купила несколько таблоидов и решила взять еще какой-нибудь журнал посолиднее. Их было так много – о путешествиях, политике, яхтинге, жизни звезд, – откуда мне знать, на каком остановиться? Я понятия не имела, что интересовало Самми, и поэтому тщательно и взвешенно все обдумала, чтобы логическим путем прийти к ответу. Единственное, что мне было известно наверняка: он взрослый человек мужского пола. Все остальное было бы домыслами. Я положилась на закон больших чисел, поднялась на цыпочки и сняла с полки порнографический журнал «Раззл». Все, дело сделано.

В больнице было слишком жарко, полы скрипели под ногами. У входа в палату я увидела дозатор для антисептического геля, над которым висел знак: «Не пить». Неужели кто-то пьет дезинфицирующие средства? Видимо, да, отсюда и знак. Маленькая часть меня на секунду задумалась, не попробовать ли капельку, просто потому, что мне запретили это делать. «Нет, Элеанор, – сказала я себе. – Сдерживай свои бунтарские порывы. Придерживайся чая, кофе и водки».

Я опасалась наносить гель на руки – могла обостриться моя экзема, – но все же нанесла. Соблюдать правила личной гигиены очень важно, упаси меня Господь стать переносчиком инфекции. Палата оказалась большая, с двумя рядами выстроившихся вдоль стен кроватей. Все ее обитатели были на одно лицо: безволосые и беззубые старики, либо дремавшие, либо глядевшие невидящим взором прямо перед собой, некрасиво открыв рот. Я заметила Самми – последнего в левом ряду, – но только потому, что он толстый. Остальные походили на скелеты, обтянутые серой складчатой кожей. Я села на чистый пластиковый стул у Самминой кровати. Рэймонда нигде не было видно.

Самми лежал закрыв глаза, но явно был в сознании. В противном случае его, наверное, поместили бы в специальную палату и подключили бы к каким-нибудь аппаратам. Интересно, зачем Рэймонд мне солгал. Глядя на мерно поднимавшуюся и опускавшуюся грудь старика, можно было с уверенностью сказать, что он спит. Не желая будить его, я решила ничего ему не читать и положила прессу на тумбочку рядом с кроватью. Я открыла дверцу тумбочки, полагая, что пакеты лучше убрать. Кроме бумажника и связки ключей внутри ничего не было. Я подумала, не стоит ли заглянуть в бумажник, чтобы узнать что-нибудь о Самми, и уже протянула руку, но в этот момент услышала за своей спиной кашель. Бронхитный голос явно выдавал курильщика.

– Элеанор, ты пришла, – сказал Рэймонд, придвигая к кровати стул с противоположной стороны.

Я пристально посмотрела на него и спросила:

– Почему вы солгали мне, Рэймонд? Самми в сознании. Он просто спит. Это далеко не одно и то же.

Рэймонд засмеялся.

– Но ведь это же здорово, Элеанор. Он очнулся пару часов назад. У него серьезное сотрясение и сломано бедро – вчера ему его прооперировали, поэтому он еще не отошел от наркоза, но врачи говорят, что с ним все будет в порядке.

Я кивнула, резко встала и сказала:

– В таком случае, его лучше оставить в покое.

Откровенно говоря, я желала уйти из этой палаты. В ней было слишком жарко, и все вокруг было слишком знакомо: вафельные пледы, запахи лекарств и человеческого тела, холодный металл каркасов кроватей и пластиковые стулья. Руки немного покалывало от геля, впитавшегося в трещинки на коже. Мы подошли к лифту и молча спустились вниз. Когда на первом этаже двери открылись, я почувствовала, что ноги сами собой несут меня к выходу.

Стоял прекрасный вечер середины лета: сейчас, в девятом часу, воздух по-прежнему был напитан теплом и светом. Стемнеть должно было только около одиннадцати. Рэймонд снял куртку, продемонстрировав еще одну несуразную футболку: желтую с двумя мультипликационными петухами на груди. «Los Pollos Hermanos» – гласила надпись под ними. Что за бессмыслица.

Он посмотрел на часы.

– Сейчас куплю еды навынос в какой-нибудь забегаловке и поеду к своему другану Энди. Мы с чуваками тусим у него по вечерам в субботу, рубимся в «Плейстейшн», курим, пьем пивко.

– Какой заманчивый досуг, – сказала я.

– А ты? – спросил он.

Я, конечно же, направлялась домой, смотреть телевизор или читать книгу. Чем же мне еще заниматься?

– Вернусь к себе, – сказала я, – поздно вечером по BBC4 будет документальный фильм о комодских варанах.

Рэймонд вновь посмотрел на часы, а потом на бесконечное синее небо. На несколько мгновений все вокруг затихло, но вот где-то рядом послышался голос черного дрозда. Его пение было столь прекрасным, что едва не скатывалось в пошлость. Мы заслушались. Я улыбнулась Рэймонду, а он мне.

– Слушай, вечер слишком хорош, чтобы торчать в одиночку дома. Может, по пиву? Где-то через час мне придется уйти, чтобы успеть купить выпивки, но…

Его предложение нуждалось в тщательном рассмотрении. Я уже много лет не была в питейных заведениях, а Рэймонда едва ли можно было назвать интересным спутником. Но я быстро пришла к выводу, что такой поступок будет полезен сразу по двум причинам. Во-первых, станет для меня хорошей практикой, ведь если все пойдет по плану, Джонни Ломонд захочет на одно из наших свиданий пригласить меня в питейное заведение – а значит, мне будет нелишне заранее присмотреться к общей обстановке и правилам поведения в подобном окружении. Во-вторых, Рэймонд считался специалистом по компьютерным технологиям, а я в этой области нуждалась в совете. Если действовать по официальным каналам, подобные сведения могли обойтись мне в приличную сумму, в то время как сегодня я могла узнать обо всем совершенно бесплатно. Обдумав все, я решила принять его приглашение. Он смотрел куда-то вдаль. Я заметила, что за то время, пока я взвешивала все за и против, он успел выкурить полсигареты.

– Хорошо, Рэймонд, – сказала я, согласно кивнув головой. – Я схожу с вами и выпью какой-нибудь напиток.

– Супер, – ответил он.

В конечном итоге мы оказались у заведения на оживленной улице, в пяти минутах ходьбы от больницы. Один из столиков на террасе оказался свободен. На его металлической поверхности виднелись круглые пятна, ножки шатались, но Рэймонд, казалось, был в восторге.

– Столик на улице! – воскликнул он, радостно плюхаясь на стул и вешая на его спинку куртку. – Отлично, я в бар! Что тебе взять, Элеанор?

В груди затрепетал огонек недовольства. Во-первых, сидя здесь, я не смогу увидеть питейное заведение изнутри и понаблюдать за тем, что в нем происходит. А во-вторых, я не знала, что заказать. Что пьют обычные люди в питейных заведениях? Я решила взять ситуацию в свои руки.

– Рэймонд, в бар пойду я. Я настаиваю. Что бы вы хотели, чтобы я вам взяла?

Он попытался сопротивляться, но я твердо стояла на своем, и он в конце концов сдался, хотя выглядел немного недовольным. Я не могла уяснить себе, почему он поднял по этому поводу такой шум.

– Ну хорошо, мне пинту «Гиннеса». Но все-таки лучше бы я сходил.

Я оперлась обеими руками о стол и приблизила свое лицо к его лицу.

– Рэймонд, я приобрету напитки. Для меня это очень важно – по причинам, излагать которые мне бы не хотелось.

Он пожал плечами, кивнул, и я направилась к двери.

После яркого солнечного света внутри показалось слишком темно. И шумно – в больших динамиках пульсировала музыка незнакомого мне жанра. Место оказалось совсем не людным, у стойки я была одна. За стойкой работали двое: молодой мужчина и молодая женщина. Точнее, они были полностью поглощены беседой. Она то и дело откидывала свои крашеные желтые волосы и хихикала, как простолюдинка, а он игриво похлопывал ее по плечу и преувеличенно громко, деланно хохотал. Наблюдать за человеческими брачными ритуалами невероятно утомительно. В царстве животных хотя бы иногда можно увидеть яркое оперение или впечатляющий акт агрессии. Потряхивание волосами и шуточная борьба до этого явно не дотягивают.

Мне стало скучно, и я трижды громко стукнула по деревянной стойке, будто в дверь. Они подняли головы. Я попросила пинту «Гиннеса», парень взял стакан и стал наливать из крана пиво.

– Что-нибудь еще? – спросил он.

Я все еще пребывала в нерешительности. Потом рассудила, что помогать посетителям в подобных ситуациях – часть их работы.

– А что бы мне посоветовали вы? – спросила я.

Он оторвался от созерцания темной струи, падавшей в глубокий стакан, и посмотрел на меня.

– А?

– Я говорю, что мне могли бы посоветовать вы? Мне очень редко доводится выпивать в публичных заведениях.

Он посмотрел по сторонам, будто ожидая увидеть кого-то еще. Повисла долгая пауза.

– Э-э-э… – протянул он. – Ну… у нас очень популярен «Магнерс»[4]4
  Ирландский сидр.


[Закрыть]. Можно со льдом. Для лета самое то.

– Спасибо, – ответила я, – в таком случае я, по вашему совету, возьму «Магнерс», пожалуйста.

Он открыл коричневую бутылку и поставил ее на стойку. Потом положил в высокий стакан немного льда и поставил рядом.

– Что это? – спросила я.

– «Магнерс».

– А пустой стакан зачем?

– Для «Магнерса», – сказал он.

– Вы хотите сказать, что я сама должна наливать из бутылки в стакан? – озадаченно спросила я. – Разве это не ваша работа?

Он уставился на меня, затем медленно залил лед коричневой жидкостью и с грохотом поставил бутылку обратно на стол.

– Восемь фунтов пятьдесят пенсов, – бросил он весьма нелюбезным тоном.

Я протянула ему пятифунтовую банкноту, отсчитала четыре фунта монетами, взяла сдачу и аккуратно положила ее в кошелек.

– Не найдется ли у вас случайно подноса? – спросила я.

Он небрежно протянул мне грязный, липкий поднос, понаблюдал за тем, как я ставила на него напитки, и отвернулся. До чего дурные манеры у работников так называемой сферы услуг!

Рэймонд поблагодарил меня за пиво и сделал приличный глоток. «Магнерс» оказался приятен на вкус, и я изменила свое мнение о юном бармене. Да, навыки обслуживания клиентов у него действительно хромали, но он, по крайней мере, мог дать дельный совет в плане выбора напитка. Рэймонд весьма некстати взялся рассказывать мне о своей матери, о том, что завтра он к ней поедет, как и каждое воскресенье. Она была вдова, и здоровье ее оставляло желать лучшего. У нее было много кошек, за которыми он помогал ей ухаживать. Он все бубнил, и бубнил, и бубнил. Я решила его перебить.

– Рэймонд, – сказала я, – могу я кое о чем вас спросить?

Он глотнул еще пива.

– Конечно.

– Если бы мне надо было приобрести смартфон, какую модель вы бы посоветовали? Я сравнила достоинства «Айфонов» и устройств с ОС «Андроид», но хотелось бы, так сказать, услышать мнение специалиста по поводу соотношения цены и качества.

Мой вопрос, казалось, удивил Рэймонда, что было странно, если учесть, что он работал системным администратором и к нему наверняка часто обращались за помощью в сфере новых технологий.

– Ну… – будто избавляясь от каких-то мыслей, он тряхнул головой, немного напомнив мне собаку. – Это зависит от множества факторов.

Он пространно изложил эти факторы, а затем, так и не придя к конкретному выводу, взглянул на часы.

– Вот черт! Мне пора бежать – перед тем как идти к Энди, нужно еще купить пива, уже почти десять.

Он опустошил свой стакан, встал и надел куртку, хотя было совсем не холодно.

– Доберешься домой одна, Элеанор? – спросил он.

– Разумеется, – ответила я, – немного пройдусь: вечер просто прекрасный, да и на улице еще не стемнело.

– Тогда все в порядке, увидимся в понедельник, – сказал он, – хорошего воскресенья.

Он направился к выходу, но тут я его окликнула:

– Рэймонд, подождите!

Он повернулся и с улыбкой посмотрел на меня.

– Что, Элеанор?

– «Гиннес», Рэймонд. Три пятьдесят.

Он уставился на меня.

– Я вас не тороплю, если вам удобнее, можете отдать в понедельник.

Он отсчитал монетами четыре фунта и положил на стол.

– Сдачу оставь себе, – сказал он и ушел.

Какая расточительность! Я положила деньги в кошелек и допила «Магнерс». Яблочный вкус придал мне отваги, и я решила немного отклониться от маршрута. Почему бы и нет? Пришло время отправиться на разведку.