Текст книги "Черный кот. Три орудия смерти (сборник)"

Мистер Пошл был арестован прямо на месте, и после дальнейших непродолжительных поисков толпа направилась обратно, держа задержанного под стражей. Однако по дороге возникло еще одно обстоятельство, которое еще больше укрепило подозрения. Мистер Друггинс, неиссякаемая энергия которого всегда держала его немного впереди остального отряда, вдруг пробежал вперед несколько шагов, наклонился и подобрал из травы какой-то маленький предмет. От глаз следовавших за ним не укрылось, что, осмотрев находку, он попытался незаметно сунуть ее в карман сюртука, но утаить поднятый предмет ему не позволили, и выяснилось, что это испанский складной нож, в котором человек десять тут же признали нож мистера Пошла. Более того, на ручке были выгравированы его инициалы. Лезвие его было открыто и все в крови.

Теперь последние сомнения в виновности племянника отпали, и по возвращении в Гвалтвилл его незамедлительно передали мировому судье для допроса.

И снова дела приняли самый скверный оборот. Обвиняемый, когда его спросили, где он находился утром в тот день, когда исчез мистер Челнокс, имел дерзость открыто заявить, что в то утро охотился с ружьем на оленей у того самого озера, в котором, благодаря прозорливости мистера Друггинса, был обнаружен окровавленный жилет.

Тут вперед вышел сам мистер Друггинс и, едва сдерживая слезы, попросил слова. Он сказал, что священное чувство долга не только перед Создателем, но и перед общественностью не дает ему и дальше сохранять молчание. До сих пор искренняя привязанность, которую он питал к молодому человеку несмотря на его дурное отношение к нему (мистеру Друггинсу), заставляла его придумывать все новые и новые объяснения тому, что казалось подозрительным в обстоятельствах, которые столь веско свидетельствовали против мистера Пошла. Однако обстоятельства эти теперь сделались слишком убедительными… слишком изобличающими, и он больше не в силах противостоять им… он готов рассказать все, все что ему известно об этом деле, хотя его (мистера Друггинса) сердце разрывается на части от этой жестокой необходимости. И он поведал, что накануне отъезда мистера Челнокса в соседний город этот достойный пожилой господин в его (мистера Друггинса) присутствии рассказал своему племяннику, что собирается завтра съездить в соседний город для того, чтобы положить необычно большую сумму в банк «Механики и фермеры», и что во время того же самого разговора вышеозначенный мистер Челнокс поставил вышеозначенного племянника в известность, что принял окончательное решение переписать завещание и лишить его наследства. Далее он (свидетель), обращаясь к подозреваемому, призвал его подтвердить, что все только что сказанное им (свидетелем) является чистой правдой, или же опровергнуть его слова. К величайшему изумлению всех присутствующих, мистер Пошл незамедлительно признал, что все так и было.

После этого судья посчитал своим долгом направить пару констеблей обыскать комнату подозреваемого в доме его дяди. Обыск занял совсем немного времени, вскоре они вернулись с красновато-коричневым кожаным бумажником на стальной застежке, тем самым, с которым престарелый господин Челнокс не расставался вот уже много лет. Однако бумажник был пуст. Судья так и не смог выпытать у обвиняемого, как он поступил с его ценным содержимым или куда его спрятал. Более того, мистер Пошл упорно настаивал на том, что денег не брал, и вообще знать ничего не знает. Еще констебли под матрасом несчастного обнаружили рубашку и шейный платок с его инициалами, на которых были отчетливо видны жутковатые пятна крови жертвы.

В эту напряженную минуту пришло сообщение, что лошадь убитого только что умерла в конюшне от полученной раны. Тут же от мистера Друггинса последовало предложение немедленно провести вскрытие животного с тем, чтобы попытаться отыскать пулю. Так и сделали, и, словно для того, чтобы окончательно развеять последние сомнения в виновности подозреваемого, мистеру Друггинсу, после долгих настойчивых поисков в разверстой груди животного удалось нащупать и извлечь на свет божий огромную пулю, которая, как выяснилось в результате проведенного впоследствии сравнения, в точности соответствовала калибру ружья мистера Пошла и была слишком большой, чтобы подходить к какому-либо иному оружию из того, что имелось во всем городке и его окрестностях. Но и это еще не все. На этой пуле была замечена неровность, небольшая бороздка, идущая под прямым углом к обычному шву, и проверка показала, что это углубление точно совпадает с выступом, имевшемся на литейных формах, которые, по его собственному признанию, принадлежали обвиняемому. После того как была обнаружена эта пуля, мировой судья отказался выслушивать дальнейшие показания и объявил, что обвиняемый будет передан в вышестоящую судебную инстанцию без права освобождения из-под стражи под залог. Смягчить столь суровое решение не смогли даже горячие протесты мистера Друггинса, который предложил собственную кандидатуру в качестве поручителя, и заявил, что готов предоставить любую сумму, которая потребуется. Подобное великодушие «старины Чарли» лишь подчеркнуло добродетель и благородство, которыми неизменно отличалось его поведение за все время его пребывания в городке Гвалтвилл. Только на этот раз сей добрейший господин, должно быть, настолько озаботился судьбой своего юного друга, что, предлагая выплатить залог, совершенно позабыл, что у самого него (мистера Друггинса) нет за душой ни гроша.

Исход досудебного разбирательства несложно представить. Мистер Пошл под градом неодобрительных выкриков и проклятий со стороны добрых жителей Гвалтвилла предстал перед очередным заседанием уголовного суда, где вся цепочка косвенных улик (подкрепленная еще некоторыми убийственными фактами, которые кристальная честность мистера Друггинса не позволила ему утаить от суда) была признана настолько прочной и убедительной, что присяжные, не удаляясь на совещание, единогласно постановили: «Виновен в убийстве первой степени». Был вынесен смертный приговор, и несчастный был возвращен в окружную тюрьму дожидаться суровой кары правосудия.

Тем временем рыцарское поведение «старины Чарли Друггинса» превратило его в настоящего героя в глазах честных обитателей городка. Можно сказать, что теплота чувств, которые они к нему испытывали, возросла вдесятеро, и – что несомненно является естественным результатом того радушия, которым его окружили – этому почтенному господину волей-неволей пришлось отказаться от привычного аскетического образа жизни, к которому его приучила жизнь в нужде, и довольно часто в его доме стали проходить небольшие встречи друзей, на которых неизменно царили жизнерадостное веселье и остроумие… конечно же, несколько притупляемые воспоминаниями о печальной и горькой судьбе, постигшей племянника покойного близкого друга гостеприимного хозяина.

В один прекрасный день сей благородный муж был приятно удивлен, получив следующее письмо:

Шат. Мар. А – № 1 –.

6 дюж. бутылок (1/2 гросса)

От К. Т. Б. и Ко.

Чарлзу Друггинсу, эскв., Гвалтвилл.

«Чарлзу Друггинсу, эсквайру

Дорогой сэр!

В соответствии с заказом, полученным нашей фирмой около двух месяцев назад от нашего многоуважаемого заказчика мистера Барнабаса Челнокса, мы имеем честь выслать сегодня утром на Ваш адрес двойную коробку «Шато Марго» марки «Антилопа», с лиловой печатью. Номер и маркировка ящика соответствуют указанным на полях.

Всегда к Вашим услугам,

Искренне Ваши,

Крах, Трах, Бах и Ко.

Город такой-то, 21 июня, 18…

P.S. Ящик будет доставлен Вам фургоном на следующий день после получения Вами сего письма.

Наше почтение мистеру Челноксу,

К. Т. Б. и Ко».

Вообще-то после смерти мистера Челнокса мистер Друггинс оставил надежду получить обещанное «Шато Марго» и воспринимал это как своего рода испытание, ниспосланное ему судьбой. Поэтому нет ничего удивительного, что он до того обрадовался, что тут же пригласил большую компанию друзей на завтрашний petit souper[44]44
  Легкий ужин (фр.).


[Закрыть], во время которого собирался вскрыть подарок старого доброго мистера Челнокса. Правда, имени «старого доброго мистера Челнокса» в приглашении не упоминалось, но это было осознанным решением, принятым после долгих, мучительных размышлений. Вообще-то, если мне не изменяет память, он никому не сказал, что получил «Шато Марго» в подарок. Он просто попросил друзей собраться, чтобы помочь ему прикончить несколько бутылочек отличного дорогого вина, которое он заказал в городе еще пару месяцев назад и которое завтра должны привезти. Я не раз пытался понять, что заставило «старину Чарли» принять решение не сообщать никому о том, что вино он получил от старого друга, но так и не смог понять причину его молчания. Впрочем, наверняка у него имелись на то самые веские основания, и поступок его был вызван самыми благородными побуждениями.

Наконец наступило завтра, и в доме мистера Друггинса собралось многочисленное и в высшей степени достойное общество. Можно сказать, там было полгорода (включая и меня самого), но, к великому раздражению хозяина приема, «Шато Марго» привезли очень поздно, когда великолепный ужин, приготовленный «стариной Чарли», уже был съеден и получил самые лестные отзывы гостей. Наконец вино прибыло – в огромном ящике, – и поскольку настроение у всех было преотменное, гости nem. con.[45]45
  Сокр. от nemine contradicente – единогласно (лат.).


[Закрыть] решили поднять ящик на стол и уже оттуда раздавать его содержимое.

Сказано – сделано. Мы взялись за ящик со всех сторон и вмиг водрузили его на стол, прямо посреди бутылок и стаканов, многие из которых при этом разбились. «Старина Чарли», который к тому времени и так уже был нетверд на ногах, с раскрасневшимся лицом уселся во главе стола, напустил на себя важный вид и несколько раз громыхнул перед собой графином, призывая собравшихся соблюдать порядок «во время церемонии извлечения сокровища».

Через какое-то время шум успокоился, был восстановлен порядок, и, как часто бывает в подобных случаях, в комнате повисла особенная напряженная тишина. Когда меня попросили вскрыть ящик, я, конечно же, отказываться не стал и «с превеликим удовольствием» приступил к делу. Я вставил стамеску, несколько раз не сильно ударил по ней молотком, и тут, совершенно неожиданно, крышка ящика как будто сама собой отлетела в сторону и в тот же миг из него поднялся, принял сидячее положение лицом к хозяину истерзанный, окровавленный, почти разложившийся труп убитого мистера Челнокса. Несколько секунд он неподвижно и горестно смотрел гниющими безжизненными глазами прямо на мистера Друггинса, затем отчетливым, значительным голосом медленно произнес: «Ты еси муж, сотворивший сие!»[46]46
  Вторая книга Царств 12:7.


[Закрыть] А потом, словно полностью удовлетворенный содеянным, перевалился через борт ящика, раскинул по столу руки и замер.

То, что последовало за этим, не поддается описанию. Люди бросились к окнам и дверям, многие из самых выдержанных мужчин от страха на месте лишились чувств. Но когда утихла первая волна безотчетного ужаса, все глаза устремились на мистера Друггинса. Проживи я и тысячу лет, все равно никогда мне не забыть эту жуткую, страшнее самой смерти, маску, в которую превратилось его сделавшееся совершенно белым лицо, совсем недавно алое от восторга и выпитого вина. Несколько минут он сидел совершенно неподвижно, словно высеченная из мрамора скульптура. Его бессмысленные глаза как будто были обращены внутрь и созерцали то, что происходило в глубине его жалкой кровожадной души. Потом в один миг они словно вывернулись наизнанку и устремили взгляд в наружный мир, он вскочил, повалился головой и плечами на стол рядом с трупом и сбивчиво, задыхаясь от волнения, подробно рассказал о содеянном им ужасном преступлении, за которое был заключен под стражу и приговорен к смерти мистер Пошл.

Коротко его рассказ можно свести к следующему: он проследил за своей жертвой до озерца, там выстрелил в его лошадь из пистолета, рукояткой раскроил череп ее седоку, завладел его бумажником и, думая, что лошадь умерла, с большим трудом оттащил ее в заросли ежевики на болотистом берегу. Потом перебросил труп мистера Челнокса через спину своей лошади и отвез его подальше, где и спрятал в глухом месте в лесу.

Жилет, нож, бумажник и пулю он сам подбросил туда, где они были обнаружены. Это было сделано специально для того, чтобы отомстить мистеру Пошлу. Он же подстроил, чтобы были найдены окровавленная рубашка и шейный платок.

Под конец этого леденящего сердце повествования голос негодяя начал делаться тише и глуше. Когда были произнесены последние слова, он поднялся, отступил на шаг от стола и упал замертво.

Способ, которым удалось вырвать это своевременное признание, несмотря на свою действенность, был чрезвычайно прост. Чрезмерная искренность мистера Друггинса была мне отвратительна и возбудила подозрения с самого начала. Я был рядом, когда мистер Пошл ударил его, и то поистине дьявольское выражение, каким бы мимолетным оно ни было, не укрылось от моего внимания, и я понял, что его обещание отомстить будет исполнено, если такая возможность представится. Поэтому за маневрами «старины Чарли» я следил совсем не в том свете, что добрые жители Гвалтвилла. Я сразу обратил внимание на то, что все улики против мистера Пошла были обнаружены либо самим мистером Друггинсом, либо с его подачи. Однако тем, что действительно открыло мне глаза на суть происходящего, стала пуля, обнаруженная в теле мертвой лошади мистером Д. Я, в отличие от гвалтвиллцев, не забыл, что на груди несчастного животного было два отверстия, одно – где пуля вошла в тело, второе – где она из него вышла. Поэтому, когда пуля была обнаружена в лошади после того, как она покинула ее тело, для меня стало совершенно очевидным, что ее сунул туда тот человек, который ее и обнаружил. Окровавленные рубашка и шейный платок подтвердили версию, появившуюся у меня благодаря пуле, поскольку кровь на них на поверку оказалась всего лишь хорошим красным вином. Начав обдумывать все это, я вспомнил, как в последнее время мистер Друггинс стал сорить деньгами, и мои подозрения усилились, несмотря на то что я все еще ни с кем ими не поделился.

Тем временем я организовал собственные тщательные поиски тела мистера Челнокса, которые, по достаточно веским соображениям, направил в места как можно более отдаленные от тех, куда мистер Друггинс завел свой отряд. Закончились они тем, что через несколько дней я наткнулся на старый высохший колодец, почти скрытый за кустами ежевики, на дне которого я и нашел то, что искал.

Мне случайно довелось услышать тот разговор двух друзей, когда мистер Друггинс ухитрился выудить у своего хозяина обещание подарить ему ящик «Шато Марго». На этом я и построил свой план. Я раздобыл упругий кусок китового уса, засунул его в горло трупа и поместил труп в старый ящик для вина, причем согнул тело так, чтобы китовый ус внутри него тоже согнулся пополам. При этом мне стоило больших трудов удерживать крышку на месте, пока я приколачивал ее к ящику. Конечно, я понимал, что, как только гвозди будут извлечены снова, крышка отлетит под напором распрямляющегося тела.

Приготовив таким образом ящик, я написал на нем адрес, поставил маркировку, упомянутую выше, написал письмо от имени виноторговца, с которым имел дела мистер Челнокс, и дал указания своему слуге по моему сигналу привезти ящик к дому мистера Друггинса. Ну а что касается слов, которые должен был произнести труп, тут уж я положился на свой талант чревовещателя, с их помощью я и рассчитывал вырвать у этого гнусного убийцы признание.

По-моему, объяснять больше нечего. Мистер Пошл был тут же отпущен, унаследовал дядюшкино состояние, усвоил полученный урок, перевернул страницу и начал новую счастливую жизнь.

Гилберт Кит Честертон

Загадочное исчезновение

Большие и светлые стеклянные двери приемной доктора Ориона Гуда, знаменитого криминолога и специалиста по определенным умственным расстройствам, выходили прямо на подступающее к Скарборо Северное море, которое казалось за ними одной бесконечной синевато-зеленой мраморной стеной. Причина, по которой морская гладь чем-то напоминала синевато-зеленые стенные панели, заключалась в совершенном порядке, который царил в комнатах, в холодной чистоте и спокойствии, почти не отличимых от морских. Не то, чтобы апартаменты доктора Гуда были совершенно лишены роскоши или даже некоторой поэтичности. Все это там было, разумеется, но создавалось такое впечатление, будто элементы эти были привнесены туда искусственно и держались под строгим контролем. Роскошь заключалась в следующем: восемь-десять коробок лучших сигар на специальном столе (правда, располагались они в продуманном порядке: самые крепкие поближе к стене, а самые легкие – ближе к окну). На этом же отведенном для роскоши столе присутствовали и три бутылки с превосходными винами на специальной подставке, хотя рядом с ними так же всегда можно было найти виски, бренди и ром. Поэтичность же заключалась в том, что левый угол комнаты занимали книжные полки с английскими классиками, собрание это было не менее полным, чем целая библиотека книг по медицине английских и зарубежных авторов, которая украшала правый угол. Впрочем, если бы кто-нибудь снял с полки томик Чосера или Шелли, образовавшаяся ниша в ряду раздражала бы взгляд так же, как щербина на месте переднего зуба. Нельзя сказать, что их никогда не читали. Возможно, и читали, но, глядя на них, складывалось такое впечатление, будто они прикованы к своим местам цепями, как Библии в старых церквях. Доктор Гуд относился к своим книжным полкам так, словно это была публичная библиотека. И если подобная строгая научная методичность охватывала даже полки с сонетами и балладами и столы с сигарами и выпивкой, то можно и не говорить, что на полках с книгами, необходимыми для работы, и остальных столах, на которых располагалась хрупкая, казавшаяся магической химическая и механическая утварь, неукоснительный порядок поддерживался с еще большим, поистине языческим фанатизмом.

Доктор Гуд расхаживал по анфиладе комнат, опоясанных (как говорится в школьных учебниках географии) с восточной стороны Северным морем, а с западной – полками со стройными рядами книг по социологии и криминологии. Одет он был, как художник, в бархатный костюм, однако без какого-либо намека на богемную небрежность. Волосы у него, хоть и седые, оставались густыми и здоровыми. На впалых щеках доктора горел румянец, словно он волновался в ожидании какого-то события. Вообще весь его вид, так же как вид его комнат, оставлял ощущение покоя и одновременно вечного движения, как и само великое Северное море, на берегу которого (что было продиктовано исключительно заботой о здоровье) он построил свой дом.

Однако в эту самую минуту расшалившаяся судьба распахнула перед ним дверь и впустила в строгие, вытянувшиеся вдоль моря комнаты человека, который, возможно, представлял собой самую что ни на есть прямую противоположность как самому помещению, так и его хозяину. После быстрого, но вежливого стука дверь открылась внутрь, и в комнату ввалилась маленькая бесформенная фигурка, которой собственные шляпа и зонтик в руках, похоже, доставляли хлопот не меньше, чем сумки и чемоданы какому-нибудь опаздывающему на поезд пассажиру. Видавший виды простой черный зонтик напоминал бесформенный сверток; шляпа была черной с широкими загнутыми полями шляпой священника (в Англии такие редко увидишь); сам человек был живым воплощением простодушия и беспомощности.

Доктор посмотрел на гостя взглядом, полным сдержанного удивления; вероятно, на лице ученого появилось бы примерно такое же выражение, если бы в его комнату вдруг вползло какое-нибудь огромное, но явно безобидное морское чудище. Гость же глядел на доктора, сияя и отдуваясь, как какая-нибудь тучная экономка, которой только что удалось пропихнуться в омнибус: смесь довольства и торжества на лице с полнейшим беспорядком в одежде. Он уселся на стул, при этом шляпа его упала на ковер, а тяжелый зонтик, скользнув между коленей, грохнулся на пол. Потянувшись за шляпой и согнувшись пополам, чтобы поднять зонтик, священник с лучезарной улыбкой на круглом лице произнес следующее:

– Прошу прошения, меня зовут Браун. Я к вам по делу Мак-Набов. Я слышал, вы много раз помогали людям в подобных неприятностях. Тысяча извинений, если я ошибаюсь.

К этому времени он уже кое-как поднял шляпу (для чего принял довольно неуклюжую позу) и теперь, прижав ее к груди, коротко поклонился с таким видом, будто наконец-то навел во всем полный порядок.

– Я не знаю, о чем вы, – с холодной учтивостью ответил ученый. – Боюсь, вы ошиблись адресом. Я – доктор Гуд, и работа моя имеет почти исключительно письменный и образовательный характер. Да, полиция иногда обращается ко мне в особенно сложных и важных случаях, но…

– О, это дело чрезвычайной важности, – не дал ему договорить человечек по фамилии Браун. – Ее мать запрещает помолвку! – С этими словами он с многозначительным, но радостным видом откинулся на спинку стула.

Брови доктора Гуда хмуро сдвинулись, но глаза под ними заблестели, то ли зло, то ли насмешливо.

– И все же, – произнес он, – я не совсем понимаю, о чем вы.

– Дело в том, – сказал человек со шляпой священника, – что Мэгги Мак-Наб и юный Тодхантер хотят пожениться. Что может быть важнее этого?

Великие научные достижения Ориона Гуда лишили его многих вещей – к примеру, здоровья или веры, – но способность видеть и понимать абсурдность они пощадили. Услышав последнее замечание простодушного служителя церкви, он усмехнулся и с видом врача, встретившего занятного пациента, опустился в кресло.

– Мистер Браун, – серьезно произнес он, – прошло уже четырнадцать с половиной лет с тех пор, когда меня последний раз просили заняться делом частного порядка. Тогда речь шла о попытке отравления французского президента на банкете у лорд-мэра. Сейчас же, насколько я понимаю, вопрос заключается в том, является ли какая-то ваша знакомая по имени Мэгги подходящей партией для другого вашего знакомого по фамилии Тодхантер. Что ж, мистер Браун, я человек азартный и берусь за это дело. Семья Мак-Набов получит совет такой же ценный, как и тот, что я дал Французской республике и английскому королю… нет, даже ценнее, на четырнадцать лет ценнее. Сегодня у меня как раз свободный день. Рассказывайте.

Маленький священник от души поблагодарил его, но по-прежнему с каким-то простоватым видом, так можно было бы благодарить соседа в курительной комнате за спички, а не, скажем, куратора Королевского ботанического сада, который согласился сходить с вами на лужок поискать клевер с четырьмя лепестками (что было намного ближе к истине). Итак, высказав благодарность, коротышка тотчас перешел к рассказу:

– Как я уже сказал, моя фамилия – Браун… Да, и я – священник маленькой католической церкви, вы наверняка ее видели за теми неприглядными улочками ближе к северной окраине города. На самой дальней и самой неприглядной из этих улиц, которая тянется вдоль моря, как волнолом, живет с дочерью и сыновьями одна моя прихожанка, очень честная, но довольно несдержанная натура, вдова по фамилии Мак-Наб. Она сдает комнаты. И вот, она с дочерью… Вернее, она с постояльцами… Пожалуй, я лучше расскажу об обеих сторонах подробнее. Сейчас у нее живет только один постоялец, молодой человек по фамилии Тодхантер, но он доставляет ей хлопот больше, чем все ее бывшие постояльцы вместе взятые, потому что хочет жениться на младшей из женщин, живущих в доме.

– А младшая из женщин, – спросил доктор Гуд, едва сдерживая улыбку, – чего хочет она?

– А она хочет выйти за него! – воскликнул отец Браун, возбужденно подавшись вперед. – В этом-то и состоит ужасное затруднение.

– Действительно, слыханое ли дело! – согласился доктор Гуд.

– Этот юный Джеймс Тодхантер, – продолжил клирик, – насколько я знаю, очень достойный молодой человек, хотя, конечно, утверждать этого я не могу. Это невысокий парень, с приятным открытым лицом, брюнет, подвижный, как обезьяна, всегда чисто выбрит, как актер, и вежлив, как прирожденный светский лев. И деньги у него, похоже, водятся, но никто не знает, чем он зарабатывает. Поэтому миссис Мак-Наб (женщина по натуре подозрительная) уверена, что это что-то ужасное, возможно, даже связанное с динамитом. Но динамит у него, должно быть, какого-то безобидного и беззвучного сорта, потому что бедняга всего лишь каждый день на несколько часов закрывается в своей комнате и что-то там изучает. Он утверждает, что вся эта таинственность временная и оправданная и обещает обо всем рассказать до свадьбы. Это то, что всем известно наверняка, но миссис Мак-Наб готова рассказать еще много чего интересного, даже из того, в чем она совершенно не уверена. Вы же знаете, как быстро появляются слухи, когда есть что-то эдакое, таинственное. Поговаривают, якобы кто-то слышал два голоса за закрытой дверью, хотя, когда дверь в комнату Тодхантера открыта, там ни разу не видели посторонних. Еще рассказывают, что однажды в сумерках из дымки над морским берегом (а точнее, даже из самого моря) появился таинственный высокий мужчина в шелковом цилиндре, мягко пройдя по песку, он через маленький задний сад вышел во двор дома, чтобы поговорить с постояльцем через открытое окно его комнаты (голоса их тоже якобы кто-то слышал). Та беседа, кажется, закончилась ссорой. Тодхантер в ярости захлопнул окно, а мужчина в цилиндре снова растворился в морской дымке. Об этом случае семья рассказывает, как о страшной тайне, но мне кажется, миссис Мак-Наб все-таки предпочитает другую историю, собственного сочинения: по ночам из большого ящика в углу комнаты, который днем всегда заперт, вылезает какой-то другой человек, ну, или не человек, она этого не знает. В общем, вы видите, что за запертой дверью своего постояльца они готовы увидеть все чудеса и ужасы «Тысячи и одной ночи». Хотя живет в ней всего лишь невысокий паренек в строгом черном пиджачке, пунктуальный и безобидный, как часы в гостиной. Платит он всегда минута в минуту, почти не пьет, обожает маленьких сыновей хозяйки, которые его так любят, что готовы возиться с ним дни напролет. Но, что сейчас самое главное, не меньше чувств он сумел вызвать и у старшей дочери, которая согласна идти с ним в церковь хоть завтра.

Человек, решающий большие вопросы при помощи серьезных теорий, всегда находит удовольствие в том, чтобы применять свои навыки к мелочам. Крупный ученый, снизойдя до простоты священника, снизошел до нее со всей основательностью. Устроившись поудобнее в кресле, он заговорил с видом рассеянного лектора:

– Даже в мельчайших примерах лучше всего – первым делом обратить внимание на главные законы природы. В начале зимы можно найти живой цветок, но цветы умирают. На берегу можно отыскать сухой голыш, тем не менее прибои существуют. С точки зрения ученых вся человеческая история является цепочкой движений людских масс – их гибель или миграция, как смерть насекомых зимой или возвращение птиц весной. И в основе всей истории лежит раса. Различные расы порождают различные верования, законы и этические принципы. Лучший тому пример – дикий, оторванный от остального мира, исчезающий народ, который мы обычно называем кельтами. Его представителями являются и ваши друзья Мак-Набы. Невысокие смуглокожие люди, спокойные и ленивые, они легко поддаются суеверию и в самых обычных происшествиях видят вмешательство потусторонних сил, точно так же как они принимают на веру (простите, святой отец) все сверхъестественные объяснения тех событий, которые представляете вы и ваша церковь. Нет ничего удивительного в том, что такие люди, когда с одной стороны загадочно шумит море, а с другой (простите еще раз) – бубнит проповедник, наделяют самыми фантастическими свойствами то, что на самом деле, скорее всего, является обычными житейскими делами. Вы, как человек, наделенный только своими маленькими приходскими обязанностями, сталкиваетесь всего лишь с одной такой миссис Мак-Наб, напуганной всеми этими россказнями о двух голосах и появляющемся из моря высоком господине. Но человек, наделенный научным воображением, видит таких вот разбросанных по всему миру Мак-Набов единым целым, как какой-нибудь вид птиц например. Он видит тысячи Мак-Набов в тысячах домов, каждый из которых добавляет свою капельку кельтской суеверности в чашку чая соседа или соседки. Он видит…

Прежде чем ученый закончил предложение, с улицы раздался еще один, на этот раз более нетерпеливый призыв, кого-то в шуршащих юбках торопливо провели по коридору, открылась дверь, за которой показалась молодая девушка, прилично одетая, но несколько несобранная. Лицо девушки горело от спешки, светлые волосы растрепал морской ветер, но, если бы не шотландская угловатость скул и смуглость, ее можно было бы назвать настоящей красавицей. Извинения ее прозвучали отрывисто, почти как приказ.

– Простите, что прерываю, сэр, – сказала она, – мне необходимо немедленно поговорить с отцом Брауном. Вопрос жизни и смерти.

Отец Браун начал нескладно подниматься.

– Что-то случилось, Мэгги? – произнес он.

– Джеймс убит, это все, что мне пока известно, – ответила девушка, все еще тяжело дыша после спешки. – С ним снова был этот Ронил, я совершенно отчетливо слышала через дверь, как они разговаривали. Это были два разных голоса, Джеймс ведь разговаривает тихо и немного картавит, а у того второго голос был высоким и дрожащим.

– Этот Ронил? – недоуменно повторил священник.

– Да-да, Ронил. Я узнала, как его зовут, – второпях воскликнула девушка. – Я услышала, через дверь. Они ссорились… из-за денег, по-моему. Мне показалось, Джеймс несколько раз повторил: «Верно, мистер Ронил» или «Нет, мистер Ронил», и еще «Два, три, мистер Ронил». Но прошу вас, хватит разговаривать, пойдемте же скорее, мы еще можем успеть.

– Куда успеть? – поинтересовался доктор Гуд, который с большим любопытством наблюдал за девушкой. – Чем мистер Ронил и его деньги вызвали такую спешку?

– Я попыталась открыть дверь, однако она была заперта, – коротко ответила девушка. – Тогда я побежала на задний двор, куда выходит его окно, и забралась на подоконник. В его комнате было темно, но клянусь, я увидела Джеймса, он лежал в углу, весь съеженный, как будто его накачали наркотиком или задушили.

– Это очень серьезно, – мрачно произнес отец Браун, поднимая свои вечно выскальзывающие из рук шляпу и зонтик. – Кстати, я как раз рассказывал о вашем деле этому джентльмену, и его мнение…

– Сильно изменилось, – задумчиво произнес ученый. – В этой юной леди намного меньше кельтского, чем я предполагал. Мне сейчас все равно нечем заняться, поэтому я готов пойти в город с вами. Позвольте только надеть шляпу.