Текст книги "Черный кот. Три орудия смерти (сборник)"

Через несколько минут все трое уже подходили к концу узкой невзрачной улицы, на которой жили Мак-Набы. Девушка шагала решительной походкой горца, дыша глубоко и ровно, криминолог шел размеренной походкой, как бы с ленцой, хотя в движениях его чувствовалась ловкость леопарда, священник же просто семенил за ними, изо всех сил стараясь не отставать. Эта окраина города в самом деле выглядела довольно тоскливо и навевала мрачные мысли, в полном соответствии со словами доктора. Разрозненные дома выстроились вдоль морского берега прерывистой линией, и, чем дальше от центра города, тем расстояние между ними увеличивалось. Над улицей сгущались преждевременные сумерки, кое-где подсвеченные невидимым закатом. Чернильно-фиолетовое море нашептывало что-то зловещее. Над запущенным задним садом Мак-Набов, который выходил прямо на песочный берег, торчали два черных голых дерева, словно руки демона, воздетые в изумлении к небу, и когда на улице навстречу путникам ринулась растревоженная миссис Мак-Наб, точно так же, расставив тощие руки, с лицом, скрытым тенью, она сама была немного похожа на демона. Доктор и священник почти ничего не говорили, слушая, как она, задыхаясь, повторяет рассказ дочери, сдабривая его новыми ужасающими подробностями и клятвенными заверениями отомстить и мистеру Ронилу за убийство, а мистеру Тодхантеру за то, что его убили, или последнему за то, что он осмелился захотеть жениться на ее дочери, а сам, видите ли, умер. Через узкий коридор они прошли от парадной до двери в комнату постояльца в глубине дома. Там доктор Гуд движением заправского сыщика приложил плечо к панели и выдавил дверь.

В комнате было тихо и жутко. С первого взгляда стало понятно, что здесь произошла какая-то трагедия с участием двух, а то и больше людей. На столе и вокруг на полу беспорядочно были разбросаны карты, как будто игра была неожиданно прервана. На небольшом столике стояли два пустых винных стакана, но третий, разбитый, рассыпался по ковру осколками, что чем-то напоминало звездное небо. В паре футов от него лежало что-то вроде длинного ножа или короткого прямого палаша с украшенной узорами рукояткой. Широкое лезвие поблескивало, отражая призрачный свет, проникающий в комнату через серое окно, за которым на фоне свинцовой шири моря чернели стволы деревьев. Ближе к дальнему углу комнаты лежал на боку шелковый мужской цилиндр, создавая впечатление, будто его только что, буквально какую-то секунду назад, сбили с чьей-то головы, казалось даже, что он все еще покачивается. А в самом углу за ним бесформенной кучей, напоминающей мешок картошки, но связанный, как дорожный чемодан на вокзале, лежал мистер Джеймс Тодхантер. Рот его был обмотан шарфом, шесть или семь веревок стягивали локти и лодыжки. Карие глаза его блестели и бегали из стороны в сторону. Он был жив.

Доктор Орион Гуд на какой-то миг задержался на коврике перед дверью, словно втягивая в себя запах трагедии, потом быстро прошел по ковру, поднял шелковый цилиндр и, не произнося ни слова, надел его на голову связанного Тодхантера. Головной убор оказался настолько велик, что съехал ему почти на плечи.

– Шляпа мистера Ронила, – сказал доктор, снова взяв цилиндр в руки и начав рассматривать его внутреннюю сторону через карманную лупу. – Хм, как же так? Шляпа мистера Ронила есть, а самого мистера Ронила нет! Он ведь не из тех, кто беспечно относится к своей одежде. Цилиндр модного фасона, хоть и не очень новый, чистится и натирается регулярно. Думаю, мы имеем дело с франтом.

– Боже мой! Может быть, вы сперва развяжете несчастного? – глядя на связанного, вскричала мисс Мак-Наб.

– Я намеренно употребил слово «старый», хотя полной уверенности у меня нет, – продолжил истолкователь. – Причина, заставившая меня принять это решение, может показаться несколько надуманной, но я объясню. Видите ли, человек теряет волосы постоянно, хоть и выпадают они в различной степени, в зависимости от самых разных обстоятельств. Линзой я воспользовался для того, чтобы увидеть мельчайшие волоски на этой шляпе, которая совсем недавно сидела на чьей-то голове, но я их не обнаружил, из чего следует, что мистер Ронил лыс. Далее, если сопоставить это с тем высоким и недовольным голосом, который так ярко описала мисс Мак-Наб (терпение, дорогая леди, терпение), если сопоставить лысую голову с тоном, обычным при старческом раздражении, то, я думаю, мы вправе предположить преклонный возраст. Более того, этот человек, возможно, еще полон жизненных сил и почти наверняка высок ростом. Я до некоторой степени доверяю рассказу о предыдущем появлении под окном высокого мужчины в цилиндре, но у меня есть и более веские основания для подобных выводов. Посмотрите, осколки этого стакана разлетелись по всему полу, но один из них лежит на вот этой высокой полочке рядом с камином. Этот фрагмент не мог попасть туда, если бы сосуд был разбит в руке такого сравнительно невысокого человека, как мистер Тодхантер.

– Кстати, – вставил отец Браун, – может быть, все-таки развязать мистера Тодхантера?

– Но это еще не все, о чем может нам рассказать этот сосуд для питья, – продолжал наблюдения специалист. – Я могу сразу сказать, что причиной облысения и нервности этого Ронила могла явиться не старость, а легкомысленный образ жизни. Мистер Тодхантер, как мы знаем, человек спокойный, скромный и, что самое главное, непьющий. Эти карты и вино не являются чем-то для него привычным. Они появились здесь специально для какого-то определенного гостя. Впрочем, в своих выводах мы можем пойти даже дальше. Перед нами винный сервиз мистера Тодхантера, но я нигде не вижу вина. Для чего же тогда предназначались эту сосуды? Я берусь сразу предположить, что для бренди или виски, возможно, лучшего сорта, из фляжки, которую наверняка принес с собой мистер Ронил. Таким образом, мы получаем нечто вроде портрета этого человека, или, по крайней мере, можем представить себе его в общих чертах: высокий, немолодой, одет элегантно, хотя и не с иголочки, наверняка игрок и любитель выпить. Такие люди, как мистер Ронил, – не редкая птица на задворках общества.

– Знаете что! – закричала тут младшая из женщин. – Если вы сейчас же не пропустите меня и не позволите его развязать, я выбегу на улицу и позову полицию!

– Я бы вам не советовал, мисс Мак-Наб, спешить с полицией, – веско произнес доктор Гуд. – Отец Браун, я настоятельно прошу вас успокоить своих прихожан, это в их интересах, не в моих. Итак, мы кое-что узнали о мистере Рониле, что же нам известно о мистере Тодхантере? В первую очередь, три обстоятельства: во-первых, он бережлив, во-вторых, более-менее богат, и, в-третьих, у него есть какая-то тайна. Нельзя не заметить, что это как раз те три качества, которые характерны для жертв шантажа. И точно так же очевидно, что потускневший лоск, разгульные замашки и нескрываемое раздражение мистера Ронила являются очевидными признаками шантажиста. Перед нами классический пример вымогательства: с одной стороны – уважаемый достойный человек, имеющий какую-то тайну, с другой – вэст-эндский стервятник, за милю чувствующий, где можно поживиться. Сегодня здесь эти двое встретились и поссорились, дошло до рукоприкладства, пошло в ход даже оружие.

– Вы вообще собираетесь снимать с него веревки? – совсем распалилась девушка.

Доктор Гуд аккуратно поставил шелковый цилиндр на маленький столик и подошел к связанному. Он его внимательно осмотрел, даже немного подвинул, слегка повернул и заглянул за спину, но ответил просто:

– Нет. Я думаю, веревки завязаны вполне надежно. Пусть он так полежит, пока не прибудут ваши друзья полицейские с наручниками.

Отец Браун, который до сих пор рассеянно смотрел на ковер, поднял круглое лицо и спросил:

– Что вы имеете в виду?

Прежде чем ответить, ученый поднял кинжал.

– Увидев мистера Тодхантера, – сказал он, пристально изучая оружие, – все вы сразу решили, что это мистер Ронил его связал, после чего, надо полагать, сбежал. Но у меня есть четыре возражения. Первое. Почему такой любящий нарядно одеваться джентльмен, как наш друг Ронил, оставил здесь свой цилиндр, если ушел по собственной воле? Второе, – продолжил он, перемещаясь к окну. – Это единственный выход, и он заперт изнутри. Третье. На лезвии имеется пятнышко крови, на самом кончике, но сам мистер Тодхантер как будто не пострадал. Рану унес с собой мистер Ронил, живой или мертвый. Добавьте к этому простую логику. Стал бы шантажист убивать курицу, несущую золотые яйца? Скорее, жертва вымогателя могла бы попытаться убить своего мучителя. По-моему, все понятно.

– А веревки? – спросил священник, который слушал доктора с крайним интересом, даже с восторгом, но с каким-то отсутствующим лицом.

– Ах, да, веревки, – произнес эксперт трудноопределимым тоном, – мисс Мак-Наб очень хотелось узнать, почему я не развязал мистера Тодхантера. Ну что ж, я объясню. Я не сделал этого, потому что мистер Тодхантер вполне может освободиться сам, когда пожелает.

– Что? – разом воскликнули все, кто был в комнате, правда, с очень разной интонацией.

– Я осмотрел все узлы на мистере Тодхантере, – спокойно пояснил Гуд, – и, поскольку я в них кое-что смыслю – в криминологии есть целая отрасль, изучающая их, – у меня нет ни малейшего сомнения, что все они завязаны самим мистером Тодхантером, и он может развязать их в любую минуту. Ни один из этих узлов не был завязан руками его врага. Все это – хитрая подделка, которая понадобилась для того, чтобы заставить нас думать, будто жертвой является он, а не несчастный мистер Ронил, труп которого может быть спрятан где-нибудь в саду или в каминной трубе.

Наступило тяжелое молчание. В комнате уже стало довольно темно, черные на фоне моря ветви деревьев в саду казались еще чернее, еще тоньше и словно приблизились к окну. Кому-то они могли бы даже напомнить морских чудовищ, кракенов[47]47
  Скандинавское мифическое морское чудовище, изображавшееся в виде живого острова или огромного осьминога.


[Закрыть] или каракатиц, с извивающимися щупальцами, которые выползли из воды и собрались вокруг дома, чтобы посмотреть, чем закончится эта трагедия, так же, как когда-то сам ужасный человек в цилиндре, злодей и жертва в одном лице, вышел из моря. Оно и понятно, потому что в воздухе ощущалось тягостное присутствие шантажа, самого отвратительного из людских грехов, поскольку это преступление, которое покрывает другое преступление, черный пластырь, закрывающий еще более черную рану.

Лицо маленького католического священника, которое обычно казалось самодовольным, даже смешным, вдруг посерьезнело, брови насупились. Но это не было простым выражением удивления. Это выражение, появляющееся на лице человека, который вот-вот готов ухватить какую-то очень важную мысль.

– Простите, я не понял, – просто сказал он озабоченным голосом. – Вы хотите сказать, что Тодхантер может сам себя связать и развязать в любую минуту?

– Именно это я и хочу сказать, – ответил доктор.

– Святой Иерусалим! – вскричал вдруг Браун. – Неужели это возможно?

Он скачками, как заяц, бросился через всю комнату, с неожиданной ловкостью склонился и всмотрелся в наполовину закрытое шарфом лицо связанного. После этого повернул свое, довольно глуповатое лицо к компании.

– Да, все верно! – возбужденно воскликнул он. – Но посмотрите на его лицо! Вы разве не видите? Посмотрите же на его глаза!

И профессор, и девушка одновременно посмотрели туда, куда указывал священник. Хоть широкий черный шарф и скрывал нижнюю часть физиономии Тодхантера, они все же разобрали, что верхняя ее часть как-то неестественно напряжена и искажена.

– И впрямь глаза какие-то странные, – озабоченным голосом произнесла молодая женщина. – Да что же это такое? Вы что, звери? Ему же больно!

– Нет, непохоже, – возразил доктор Гуд. – В самом деле, довольно необычное выражение. Но я бы объяснил эти поперечные складки у его глаз небольшим психологическим отклонением, которое…

– Да о чем вы говорите?! – чуть ли не рассердился отец Браун. – Вы что не видите? Он же смеется!

– Смеется! – удивленно вздрогнув, повторил доктор. – Но над чем он может смеяться?

– Ну, – уже извиняющимся тоном произнес преподобный Браун, – мне бы не хотелось заострять на этом внимание, но, по-моему, он смеется над вами. А знаете, теперь, когда я понял, я и сам готов посмеяться над собой.

– Когда вы поняли что? – несколько несдержанно поинтересовался Гуд.

– Я понял, чем занимается мистер Тодхантер, – ответил священник.

Он обозрел комнату каким-то бессмысленным взглядом, останавливая взгляд то на одном, то на другом предмете, потом не удержался и так же непонятно рассмеялся, к немалому раздражению тех, кто за ним наблюдал. Особенно его развеселил цилиндр, еще больше – разбитый стакан, но кровь на кончике палаша довела его прямо-таки до конвульсий. Отсмеявшись, он повернулся к доктору, который наблюдал за ним, то краснея, то бледнея от гнева.

– Доктор Гуд, – восхищенно воскликнул отец Браун. – Вы – великий поэт! Вам из ничего удалось сотворить нечто новое. Это сосем не то, что просто докопаться до истины, это почти богоподобно! И поверьте, по сравнению с вашими догадками, истина в этом деле намного проще и куда веселее.

– Я понятия не имею, о чем вы, – холодно произнес доктор Гуд. – Все мои выводы неизбежны и, не стану отрицать, не полны. Да, кое-что мне подсказало чутье (или поэтичность, если вы предпочитаете это так называть), но только потому, что соответствующие подробности установить невозможно. В отсутствие мистера Ронила…

– Верно-верно, – маленький священник, энергично покивал. – Это первое, с чем нужно разобраться, отсутствие мистера Ронила. Его отсутствие настолько полно, – призадумавшись, добавил он, – что, наверное, еще никто никогда так не отсутствовал, как отсутствует мистер Ронил.

– Вы предполагаете, что его уже нет в городе? – сдержанно осведомился доктор.

– Я предполагаю, что его просто нет, – ответил отец Браун. – Что он, так сказать, отсутствует в материальном мире.

– Вы что же, в самом деле, полагаете, – улыбнулся ученый, – что этого человека не существует?

– Как ни жаль! – вздохнул священник.

Орион Гуд разразился безудержным смехом.

– Что ж, – наконец, успокоившись, произнес он, – у меня есть тысяча доказательств обратного, но, прежде чем мы их рассмотрим, давайте-ка вспомним первое, что нам бросилось в глаза, когда мы проникли в комнату. Если мистера Ронила не существует, чья же это шляпа?

– Мистера Тодхантера, – ответил отец Браун.

– Но ведь она не подходит ему по размеру! – раздраженно воскликнул Гуд. – Он бы просто не смог ее носить!

Отец Браун с бесконечной кротостью покачал головой.

– Я не говорил, что он ее носит, – сказал он. – Я сказал, что это шляпа мистера Тодхантера. Или, если вы так настаиваете на разнице в оттенках значений, эта шляпа принадлежит ему.

– И в чем же заключается разница? – презрительно фыркнул криминолог.

– Дорогой сэр, – в голосе маленького человечка послышались раздраженные нотки, – если вы потрудитесь пройти до ближайшего шляпного магазина, вы увидите, что существует определенная разница между шляпами, которые человек носит, и шляпами, которые ему принадлежат.

– Но торговцу шляпами новые шляпы нужны для того, чтобы зарабатывать, – возразил Гуд. – А этот старый цилиндр, что он может дать Тодхантеру?

– Кроликов, – быстро ответил отец Браун.

– Что?! – изумился доктор Гуд.

– Кроликов, ленты, конфеты, серпантин, – скороговоркой перечислил священник. – Неужели вы не поняли этого, когда увидели фальшивые веревки? А кинжал? На мистере Тодхантере нет ни царапины, как вы правильно заметили. Рана у него внутри, если вы меня правильно понимаете.

– Вы имеете в виду, что рана мистера Тодхантера скрыта одеждой? – насторожено спросила миссис Мак-Наб.

– Я не имею в виду, что она у него под одеждой, – ответил отец Браун. – Я имею в виду, что она внутри него самого.

– Да как же это понимать-то?

– Мистер Тодхантер, – спокойно пояснил отец Браун, – хочет стать профессиональным фокусником, а также жонглером, чревовещателем и мастером освобождения из пут. Цилиндр ему нужен для фокусов, и волос на нем нет не потому, что его носит преждевременно полысевший мистер Ронил, а потому что его вообще никто никогда не надевал на голову. С тремя стаканами мистер Тодхантер тренировался жонглировать, но, поскольку он еще не слишком умел, один из стаканов он разбил о потолок. Ну и, как фокусник, он, разумеется, просто обязан уметь глотать шпаги, но опять же, поскольку мистер Тодхантер еще только учится, во время тренировки он слегка поцарапал внутреннюю часть горла, но, насколько я могу судить по выражению его лица, рана у него не серьезная. Он как раз репетировал трюк братьев Давенпорт[48]48
  Знаменитые американские братья-фокусники, жившие в XIX в., которые давали представления во многих городах США и уверяли зрителей, что выбраться из пут и веревок им помогают потусторонние силы.


[Закрыть] – освобождение от веревок, – когда мы ворвались в его комнату. Карты тоже нужны для фокусов, они разбросаны по полу, потому что он только что тренировался перебрасывать их по воздуху. Мистер Тодхантер никому не рассказывал, чем занимается, только потому, что, как любой фокусник, не хотел, чтобы кто-либо узнал секреты его трюков. Но того случая, когда какой-то совершенно посторонний господин в цилиндре заглянул к нему в окно и он в негодовании прогнал его, оказалось достаточно, чтобы догадки наши сразу же устремились в другую, куда более романтическую сторону, и чтобы мы решили, будто жизнь его омрачает присутствие некоего на самом деле не существующего мистера Ронила в шелковом цилиндре.

– Но как же два голоса? – растерянно спросила Мэгги.

– Вам не приходилось слышать, как разговаривают чревовещатели? – поинтересовался отец Браун. – Неужели вы не знаете, что сначала они говорят своим обычным голосом, а потом отвечают сами себе именно таким высоким, скрипучим неестественным голосом, который вы слышали?

Долго никто не произносил ни слова. Доктор Гуд внимательно рассматривал священника с хмурой усмешкой.

– Вам бы романы писать, – наконец сказал он, – с вашим-то воображением. Только вы забыли об одном. У якобы несуществующего господина в цилиндре есть фамилия – Ронил, и мисс Мак-Наб отчетливо слышала, как мистер Тодхантер произносил ее.

Преподобный Браун как-то по-детски захихикал.

– Это, – сказал он, – самое смешное во всей этой смешной истории. Когда наш жонглер поочередно подбрасывал в воздух три стакана, он считал, когда каждый из них ложился ему в руку или падал. На самом деле произносил он примерно следующее: «Один, два, три… Уронил. Один, два… Уронил», и так далее.

Снова в комнате ненадолго наступила тишина, а потом все разом захохотали. Тут фигура в углу легко сбросила с себя веревки, те кольцами упали на пол, фокусник вышел на середину комнаты, поклонился, достал из кармана и развернул большую сложенную в несколько раз афишу, объявлявшую о том, что первое представление новой программы знаменитого ЗАЛАДИНА, величайшего в мире фокусника, гуттаперчевого акробата, чревовещателя и человека-кенгуру, начнется в «Импайр-павильон», Скарборо, в следующий понедельник ровно в восемь часов пополудни.

Дуэль доктора Хирша

Месье Морис Брюн и месье Арман Арманьяк бодро, но не теряя важности, пересекали залитые солнцем Елисейские Поля. Оба они были невысокого роста, подвижные и лысые. И у обоих были черные, казавшиеся совершенно неуместными бородки, подстриженные на тот странный французский манер, по которому любая растительность на лице должна казаться накладной. У месье Брюна бородка имела форму клинышка и росла из-под самóй нижней губы. У месье Арманьяка, как будто специально, чтобы чем-то отличаться от спутника, было сразу две бородки, торчащие по углам внушительного подбородка. Оба мужчины были еще молоды. Оба были атеистами, непреклонными в своих взглядах, но весьма непостоянными в их выражении. Оба были студентами великого доктора Хирша, ученого, публициста и моралиста.

Месье Брюн снискал себе определенную известность своим предложением удалить из классической французской литературы обычное слово прощания «Adieu»[49]49
  Корень слова «Adieu» (до свидания) – «Dieu» (Бог).


[Закрыть], а за его употребление в разговорной речи взимать небольшой штраф. «Вот тогда, – говорил он, – человек наконец перестанет слышать по двадцать раз на день имя этого воображаемого Бога». Месье Арманьяк, которому ближе был вопрос о противостоянии милитаризму, предлагал заменить в «Марсельезе» слова «Aux armes, citoyens»[50]50
  «К оружию, граждане» (фр.).


[Закрыть] на «Aux grève, citoyons»[51]51
  «На забастовки, граждане» (фр.).


[Закрыть]. Впрочем, его миролюбие было по натуре истинно французским. Когда один видный и очень богатый английский квакер[52]52
  Квакеры – протестантское религиозное течение, проповедующее благотворительность и пацифизм.


[Закрыть] приехал к нему, чтобы разработать подробный план разоружения всей планеты, он был немало озадачен тем, что Арманьяк предложил начать с того, что солдаты должны расстрелять своих офицеров.

И в этом заключались главные отличия этих молодых мужчин от их учителя и духовного наставника. Доктор Хирш, хоть и родился во Франции, где и снискал огромную славу на ниве образования, был человеком совсем иного склада – мягкий, непрактичный и добрый, вопреки своим скептическим взглядам, он не был лишен определенного трансцендентализма. Короче говоря, он был больше похож на немца, чем на француза, и, как бы ни уважали его эти двое галлов, где-то в глубине души они испытывали к нему что-то вроде презрения за то, что его призывы к миру носили такой мирный характер. Однако для всех остальных его приверженцев, разбросанных по всей Европе, Поль Хирш был святым от науки. Его всеобъемлющие и смелые теории привлекали к нему все новых и новых последователей, которые находили пример для подражания в его аскетической жизни и невинной (хоть и несколько холодно-безразличной) нравственности. Это был своего рода Дарвин и Толстой в одном лице. Но он не был ни анархистом, ни космополитом. В отношении разоружения доктор Хирш придерживался довольно умеренных взглядов, которые были подвержены изменениям. Правительство республики именно ему доверило решение некоторых вопросов, связанных с химией. Не так давно он даже изобрел бесшумную взрывчатку, технологию изготовления которой власти держали в строжайшей тайне.

Жил он в небольшом доме на уютной улочке рядом с Елисейскими Полями, деревья на которой этим жарким летом до того разрослись, что она стала почти неотличима от самого парка. Ряд каштанов почти полностью закрывал солнце, лишь в одном месте был заметен просвет, там на улицу выступало большое кафе. Почти прямо на него выходил окнами дом знаменитого ученого, с белыми занавесками в зеленую полоску и длинным, во весь второй этаж железным балконом, тоже выкрашенным зеленой краской. Арка под ним вела в небольшой пышущий зеленью дворик, куда и прошли двое оживленно беседующих французов.

Дверь им открыл Симон, старый слуга почтенного ученого, который внешне сам вполне мог сойти за солидного доктора, поскольку одет был в строгий черный костюм, носил очки, имел благородную седину и разговаривал низким спокойно-доверительным голосом. По правде говоря, он намного больше походил на выдающегося ученого мужа, чем его хозяин, доктор Хирш, маленький рыжеватый мужчина с головой такой огромной, что остальное тело казалось не более чем незначительным придатком. С важным видом именитого врача, вручающего пациенту рецепт, Симон протянул месье Арманьяку запечатанное письмо. Молодой человек со свойственной французам нетерпеливостью надорвал конверт и быстро прочитал следующее:

«Я не могу спуститься и поговорить с вами. В доме находится человек, с которым я не хочу встречаться. Это Дюбоск, офицер и шовинист. Сейчас он сидит на лестнице. В остальных комнатах он уже учинил настоящий погром. Я пока заперся у себя в кабинете, мои окна выходят на кафе. Если вы меня любите, ступайте туда, займите столик на улице и ждите. Попытаюсь отослать его к вам. Мне бы хотелось, чтобы вы попробовали его как-то успокоить. Сам я не могу с ним встречаться. Не могу и ни за что не встречусь.

Ждите очередного дела Дрейфуса.

П. Хирш».

Месье Арманьяк посмотрел на месье Брюна. Месье Брюн взял у него из рук письмо, прочитал и посмотрел на месье Арманьяка. После этого они вдвоем отправились в кафе, где заняли небольшой столик под каштанами и заказали два стакана абсента, этого ужасного напитка, который они, похоже, могли потреблять в любом месте и в любое время. Кроме них в кафе почти никого не было. За одним столиком какой-то военный потягивал кофе, за другим крупный мужчина пил сироп, а рядом с ним сидел священник, который не пил ничего.

Морис Брюн прочистил горло и произнес:

– Мы, разумеется, должны помогать учителю во всем, но…

Тут он многозначительно замолчал, и заговорил Арманьяк:

– Может, у него и есть причины не желать встречи с этим человеком, но…

Прежде чем кто-либо из них смог закончить предложение, стало ясно, что захватчика все же удалось вытеснить из дома. Кусты перед аркой дрогнули и расступились, когда из них, как пушечное ядро, вылетел непрошеный гость.

Это был крепкий мужчина в небольшой фетровой тирольской шапочке, сидевшей набекрень. Он вообще сильно смахивал на тирольца – мощные, широкие плечи и худые, подвижные ноги в бриджах до колен и вязаных чулках. На его загорелом, как у папуаса, лице беспокойно поблескивали очень яркие карие глаза, темные волосы, зачесанные на лоб спереди и коротко подстриженные на затылке, очерчивали мощный квадратный череп. Еще у него были огромные, как рога бизона, черные усы. Такие мощные головы, как правило, сидят на бычьих шеях, но у него шея по самые уши была обмотана широким пестрым шарфом, концы которого спереди скрывались под пиджаком и чем-то напоминали празднично-яркий жилет. В раскраске шарфа сочетались густые, холодные цвета: темно-красный, тускло-желтый и фиолетовый. Возможно, изготовили его на востоке. В этой фигуре нельзя было не почувствовать какой-то оттенок варварства, так мог скорее выглядеть какой-нибудь венгерский помещик, а не офицер французской армии. Впрочем, его речь явно выдавала в нем француза, а французский патриотизм его был горяч до нелепости. Едва пробравшись через кусты, он трубным гласом закричал на всю улицу: «Есть здесь французы?» – и прозвучало это так, словно он искал христиан в Мекке.

Арманьяк и Брюн сразу же встали, но было уже слишком поздно. Со всех сторон к нему уже ринулись люди, начала собираться небольшая толпа. Наделенный врожденным французским знанием уличных законов, черноусый перебежал через дорогу к кафе, запрыгнул на столик, чтобы не упасть, схватился за ветку каштана и закричал, как, должно быть, Камиль Демулен[53]53
  Камиль Демулен (1760–1794) – деятель Великой французской революции.


[Закрыть] когда-то кричал, разбрасывая дубовые листья над слушателями.

– Французы! – завопил он. – Я не умею красиво говорить! Но поэтому я и говорю, черт подери! Это людишки, которые сидят в грязном парламенте, умеют красиво говорить, но они там учатся не только говорить, но и отмалчиваться… Молчать, как этот шпион, который заперся сейчас вон в том доме напротив! Молчать, как он молчал, когда я стучал в дверь его спальни! Молчать, как он и сейчас молчит, хотя ему там, через дорогу, прекрасно слышен мой голос. Но он затаился и дрожит, как трусливый заяц! Молчание их, политиков, может быть слишком красноречиво, но пришло время, когда мы, не имеющие права говорить, должны заговорить. Знайте, что вас предают! Предают в интересах пруссаков! Предают прямо сейчас, в эту самую секунду. И предает вас тот человек. Я – Жюль Дюбоск, полковник артиллерии из Бельфора. Вчера мы поймали немецкого лазутчика в Вогезах. У него мы нашли записку… Вот она, эта записка, у меня в руке. Дело попытались замять, но я пришел с этой запиской сюда, к тому человеку, который написал ее… Человеку, который прячется в этом доме! Написана записка эта его почерком, и на ней – его инициалы. Здесь написано, где раздобыть секрет изготовления нового бесшумного пороха. Хирш изобрел его и сам же состряпал это письмецо. Записка на немецком языке, и нашли ее в кармане немца:

«Передайте кому надо, что формула пороха хранится в военном министерстве, на потайной полке первого слева от стола секретаря шкафа, в длинном сером конверте. Написано красными чернилами. Пусть будет осторожен. П. Х.»

Короткие предложения вылетали из него, как пули из пулемета, но по всему было видно, что глашатай либо безумен, либо прав. Почти все собравшиеся послушать были националистами, и по толпе уже прошел недобрый ропот. Меньшинство не менее рассерженных интеллектуалов во главе с Арманьяком и Брюном лишь еще сильнее разжигало воинственность большинства.

– Если это военная тайна, – выкрикнул Брюн, – зачем об этом на всю улицу орать?

– А я скажу, зачем. – Голос Дюбоска перекрыл крики взревевшей толпы. – Сначала я пришел к этому человеку культурно и вежливо. Если бы у него оказалось хоть какое-то объяснение, все бы осталось между нами. Но он отказался со мной разговаривать! Сказал, чтобы я, видите ли, шел в закусочную напротив и разговаривал с какими-то двумя его прислужниками. Меня попросту выставили из дома, но сейчас я собираюсь вернуться, и на этот раз за спиной у меня будут стоять добрые парижане!

Казалось, от поднявшегося шума содрогнулись стены дома напротив. В его сторону полетели два камня, один из которых разбил стекло в высокой стеклянной двери на балконе. Взбешенный полковник снова нырнул в арку, и через миг его негодующие крики уже доносились из дома. Людское море на улице росло с каждой секундой, его волны накатывали на решетчатую ограду и лестницу дома изменника. Когда стало понятно, что этому бастиону уготована судьба Бастилии, разбитая стеклянная дверь отворилась, и на балкон вышел доктор Хирш. На какой-то миг гневные крики сменились смехом, до того нелепой показалась фигура, возникшая в центре этого урагана. Длинной голой шеей и покатыми плечами он напоминал бутылку шампанского, но во всем его облике это был единственный намек на что-то радостное. Пиджак висел на нем, как на вешалке, длинные морковного цвета волосы торчали в разные стороны, щеки и подбородок окаймляла гаденькая бородка из тех, которые начинаются далеко ото рта и идут по контуру лица. Он был очень бледен, и глаза его скрывали синие очки.

Но, как бы тщедушно он ни выглядел, говорил он с таким чувством, что уже к середине третьего предложения толпа затихла и начала внимать.

– …Которые я могу сказать сейчас. Первое будет обращено к моим врагам, а второе – к друзьям. Врагам своим я говорю: да, я не собираюсь встречаться с месье Дюбоском, хотя он сейчас у меня за спиной и пытается высадить дверь в мою комнату. Да, я действительно попросил двух своих друзей утихомирить его, и я скажу почему. Потому что я не хочу и не обязан встречаться с этим господином… Потому что встретиться с ним означает переступить через чувство собственного достоинства. Прежде чем с меня снимут все обвинения в официальном порядке на суде, я полагаю, что этот господин должен ответить мне по законам чести, если она у него есть, и отсылая к нему своих секундантов, я ни на секунду…