Текст книги "Черный кот. Три орудия смерти (сборник)"

Арманьяк и Брюн бешено замахали шляпами, даже противники доктора восторженным ревом встретили этот вызов, прозвучавший столь неожиданно. Следующие несколько предложений утонули в громогласных криках и аплодисментах, но потом его слова снова стали слышны.

– … Теперь я обращаюсь к своим друзьям. Я всегда предпочитал силе оружия силу разума, и человечество наверняка со временем перейдет на решение любых споров именно таким способом. Но самое ценное, что у нас есть, истина, является основополагающей силой как материи, так и наследственности. Книги мои пользуются успехом, теории мои еще никто не смог опровергнуть, но в политике я стал жертвой предрассудков, что во Франции пострашнее любой критики. Я не умею говорить, как Клемансо[54]54
  Жорж Клемансо (1841–1929) – политический деятель, премьер-министр Франции в 1906–1909, 1917–1920 гг.


[Закрыть] или Дерулед[55]55
  Поль Дерулед (1846–1914) – французский политический деятель крайне правого националистического направления.


[Закрыть], потому что каждое их слово звучит эхом пистолетного выстрела. Для французов дуэль – такое же обычное дело, как для англичан занятие спортом или охотой. Что ж, я приведу свои доводы. Я исполню этот варварский обычай, после чего навсегда вернусь к разумной жизни.

Когда полковник Дюбоск, удовлетворенный услышанным, вышел из дому, долго искать секундантов ему не пришлось, поскольку навстречу ему ринулась целая толпа желающих выступить в этой роли. Первым оказался давешний военный с кофе, который представился просто: «Герцог де Валон. К вашим услугам, сударь». Вторым был здоровяк, пивший в кафе сироп. Священник сначала попытался отговорить своего друга, но потом отошел в сторону.

Под вечер в кафе «Карл Великий» был накрыт легкий ужин. Хотя столики и стояли на улице и над головами посетителей не было ни стекла, ни позолоченного потолка, крышей здесь служили листья каштанов, шуршащие и покачивающиеся на легком ветру. Деревья так тесно обступали столики, что казалось, будто кафе расположено посреди прекрасного небольшого тенистого сада. За одним из столиков посередине в полном одиночестве сидел толстенький маленький священник. Он был занят тем, что с унылым видом, но отнюдь не без аппетита уплетал запеченных мальков сельди. Поскольку ежедневная жизнь скромного служителя церкви была очень простой, он находил особенное удовольствие в неожиданных и редких удовольствиях. Святой отец был воздержанным эпикурейцем. Он ни разу не оторвал глаз от тарелки, вокруг которой были аккуратно разложены красный перец, лимоны, ржаной хлеб с маслом и так далее, пока на столик не упала тень и напротив не опустился его друг Фламбо. Фламбо был невесел.

– Боюсь, от этого дела придется отказаться, – мрачно произнес он. – Я всей душой за французских солдат, как Дюбоск, и всем сердцем против французских атеистов, как Хирш, но, по-моему, на этот раз вышла ошибка. Мы с герцогом решили проверить обвинение, и, должен сказать, я рад, что мы это сделали.

– Значит, та записка – подделка? – осведомился священник.

– В этом-то и странность, – ответил Фламбо. – Почерк точно Хирша, никто не нашел ни малейшего отличия, но Хирш не мог ее написать. Если он патриот Франции, то он не мог ее написать, потому что в ней содержатся важные для Германии сведения. А если он немецкий шпион, то он не мог ее написать, потому что… потому что для Германии она совершенно бесполезна.

– Вы хотите сказать, что сведения, которые в ней содержатся, неточны? – спросил отец Браун.

– Неточны, – ответил его собеседник. – И неточны именно в том, в чем доктор Хирш никак не мог ошибиться. А точнее, в указании на место, где в его собственном кабинете хранятся его же личные бумаги. Испросив разрешение у Хирша и у властей, мы с герцогом осмотрели шкаф в военном министерстве, где хранятся формулы Хирша. Мы были единственными людьми, кто их видел, кроме самого изобретателя и военного министра. Министр разрешил нам это сделать только для того, чтобы уберечь Хирша от поединка. После этого мы не можем выступать на стороне Дюбоска, раз все его обвинения голословны.

– А они голословны? – спросил отец Браун.

– Еще как, – мрачно произнес Фламбо. – Это чистой воды подделка, причем неумелая. И состряпал ее тот, кто понятия не имеет, где на самом деле хранятся бумаги. В записке говорится, что они находятся в шкафу слева от стола секретаря, а в действительности шкаф с потайной полкой стоит чуть правее стола. Там говорится, что документ, написанный красными чернилами, находится в длинном сером конверте. Но он написан вовсе не красными, а самыми обычными черными чернилами. Согласитесь, нелепо предполагать, что Хирш мог так ошибиться насчет документа, о котором кроме него вообще никто не знал, или думать, что помогает иностранному лазутчику, посылая его копаться в неправильном шкафу. Нет, я думаю, нам нужно бросать это дело и извиниться перед старым рыжиком.

Отец Браун, похоже, о чем-то задумался. Он поднял на вилке маленькую рыбешку.

– Вы точно уверены, что серый конверт был не в левом, а в правом шкафу? – уточнил он.

– Совершенно, – ответил Фламбо. – Серый конверт… Он, правда, был белым, но…

Отец Браун опустил вилку с серебристой рыбкой и уставился на друга.

– Что? – произнес он изменившимся голосом.

– А что? – переспросил Фламбо, уписывая за обе щеки.

– Так конверт не был серым… – задумчиво протянул священник. – Фламбо, вы меня пугаете.

– Дьявол, чем же я мог так вас испугать?

– Белый конверт, – серьезно произнес отец Браун, – вот, что меня испугало. Если бы только он был серым! Но он белый, и это все меняет. Выходит, доктор и впрямь что-то затеял.

– Но он не мог написать такой записки! – вскричал Фламбо. – Все, что там написано, все неправильно, Уж не знаю, грешен доктор Хирш или невиновен, но уж он-то должен был знать, что там и как.

– Человек, который написал эту записку, совершенно точно знал все, что связано с этими бумагами, – рассудительно произнес клирик. – Он просто не мог ошибиться совершенно во всем, если бы не знал всего. Нужно быть очень осведомленным… просто дьявольски осведомленным, чтобы сделать ошибку в каждой частности.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что, если бы человек лгал наугад, в чем-нибудь его слова обязательно совпали бы с истиной, – уверенно ответил его друг. – Вот представьте себе, что вас посылают найти дом с зеленой дверью и голубыми ставнями, в котором сад расположен на переднем дворе, но не на заднем, хозяева которого держат собаку, но не кошку и пьют кофе, но не чай. Не найдя такого дома, вы скажете, что все это описание взято с потолка. Но я с вами не соглашусь. Я скажу, что если вы обнаружите дом с голубой дверью и зелеными ставнями, где сад находится на заднем дворе, где кошек хоть пруд пруди, а собак немедленно пристреливают, где чай пьют ведрами, а кофе строго настрого запрещен, это и есть тот дом, который вам нужен. Человек должен был знать все про этот дом, чтобы ошибаться так аккуратно.

– Но зачем это могло ему понадобиться? – не унимался Фламбо.

– Ума не приложу, – признался Браун. – Я не понимаю смысла аферы Хирша. Если бы ошибка была только в указании на шкаф или в цвете чернил, я бы решил, что это случайные промахи того, кто подделывал записку, как утверждаете вы. Но тройка – мистическое число, она указывает на законченность, и этот случай – не исключение. То, что не верно был указан шкаф, цвет чернил и цвет конверта, не может быть простым совпадением. И это не совпадение.

– А что же? – спросил Фламбо, возвращаясь к обеду.

– Этого я тоже не знаю, – не скрывая растерянности, произнес Браун. – Могу лишь только предположить, что… Знаете, знаменитое дело Дрейфуса для меня так и осталось загадкой. Я всегда больше полагаюсь на нравственные обстоятельства, чем на какие-либо иные. Понимаете, я сужу по глазам и по голосу человека. По тому, счастлива ли его семья, по тому, что он любит… и чего избегает. Дело Дрейфуса поставило меня в тупик. Но не теми жуткими обвинениями, которые сыпались с обеих сторон. Я знаю (хоть так уже и не принято говорить), что и сейчас даже в самых высоких кругах есть свои Ченчи и Борджиа. Но… Меня озадачило то, насколько искренни были обе стороны. Я говорю не о политических партиях, противостоявших в том деле. Рядовые члены всегда более-менее честны и сами часто становятся жертвами обмана. Я говорю о ключевых игроках. О самих заговорщиках, если заговор существовал, о предателях, если он был предателем. Я говорю о тех людях, которые должны были знать истину. Дрейфус вел себя как человек, верящий в то, что его оклеветали. Но французские чиновники и военные тоже вели себя так, будто знали наверняка, что он – изменник. Нет, я не хочу сказать, что они вели себя правильно, я хочу сказать, что они вели себя так, словно были уверены в своей правоте. Мне трудно все это описать, но я понимаю, что я имею в виду.

– Хотел бы я это понимать… – покачал головой его друг. – И какое все это имеет отношение к старине Хиршу?

– Представьте себе человека, владеющего некими секретными сведениями, – продолжил священник, – который начинает снабжать врагов ложной информацией. Допустим, он даже считает, что спасает свою родину, пуская иностранцев по ложному следу. Предположим, это приводит его в шпионские круги. Вокруг него начинает затягиваться петля. То денег ему немного одолжат, то еще чем-то обяжут, в общем, узелки завязываются. Предположим, ему каким-то образом удается сохранять свое шаткое положение. Он не раскрывает иностранным шпионам истинные факты, но преподносит их в таком виде, что о правде можно догадаться, и со временем догадываться становится все проще и проще. Его лучшая часть (вернее, то, что от нее осталось) говорит: «Я не помогаю врагу. Я указал на левый шкаф». Худшая его часть тут же возразит: «Но у них хватит ума понять, что это означает, что искать надо в правом шкафу». Мне кажется, с психологической точки зрения, такое возможно… в наш просвещенный век.

– С точки зрения психологии, не исключено, что это возможно, – сказал на это Фламбо, – и это, конечно же, объясняет, почему Дрейфус был уверен, что его обвинили незаслуженно, а судьи, в свою очередь, не сомневались, что он виновен. Но с точки зрения истории объяснение ваше никуда не годится, потому что в документе Дрейфуса (если это был его документ) сведения были точными.

– Я говорил не о Дрейфусе, – негромко произнес отец Браун.

К этому времени остальные посетители кафе уже разошлись, и вокруг сделалось тихо. Час был поздний, но еще не стемнело, солнечный свет как будто запутался в ветках деревьев и теперь падал на столики мелкими неровными пятнами. В этой тишине Фламбо резко подвинул свой стул (шум, который издало это движение, прозвучал неожиданно громко и даже как будто повторился эхом) и перекинул локоть через его спинку.

– Что ж, – довольно резко произнес он, – если этот Хирш – всего лишь трусливый предатель…

– Не судите таких людей слишком строго, – мягко произнес отец Браун. – Они не так уж виноваты. Они просто лишены чутья. Я говорю о том врожденном чутье, которое подсказывает женщине не танцевать с тем или иным мужчиной, или мужчине не дает запустить руку во вложенные в предприятие деньги. Их научили закрывать глаза на малое.

– Какая разница! – горячо вскричал Фламбо. – Моему подопечному он и в подметки не годится. Видно, дело придется довести до конца. Дюбоск, может быть, чуток и не в себе, но выходит, что он все-таки патриот.

Отец Браун снова взялся за вилку и начал есть.

Что-то в том, как невозмутимо он вернулся к трапезе, заставило Фламбо повнимательнее присмотреться к своему другу.

– Что с вами? – осведомился он, буравя маленького священника пылающими черными глазами. – С Дюбоском ведь все в порядке. Или вы сомневаетесь в нем?

– Мой друг, – тяжко вздохнув, сказал отец Браун и опустил нож и вилку, – я сомневаюсь во всем. Во всем, что произошло сегодня. Я сомневаюсь во всей этой истории, хотя сам был ее свидетелем. Я сомневаюсь во всем, что сегодня утром произошло у меня на глазах. Во всем этом деле есть что-то необычное. Это не заурядная полицейская загадка, где один человек в той или иной степени лжет, а второй в той или иной степени говорит правду. В нашем случае они оба… Но я уже высказал вам единственную пришедшую мне на ум версию, которая как будто объясняет все факты. Только сам я не считаю ее удовлетворительной.

– Я тоже, – нахмурившись, произнес Фламбо, в то время как его собеседник со смиренным видом снова принялся есть. – Если кроме записки, которую нужно понимать наоборот, вы ничего не можете предложить, то я бы назвал это чертовски хитрым трюком, но… А как бы вы это назвали?

– Я бы назвал это довольно простой уловкой, – не задумываясь, ответил священник. – Очень простой уловкой. Но в этом-то и загвоздка. Это ложь уровня школьников. Есть только три версии происходящего. Версия Дюбоска, версия Хирша и мое предположение. Эту записку написал либо французский офицер, желающий погубить французского ученого; либо сам французский ученый, с тем расчетом, чтобы оказать помощь немецким офицерам или, наоборот, запутать их. Очень хорошо, но только что-то не очень похожа записка эта на секретный документ такой важности. Такие бумаги, наверное, шифруют, я бы не удивился, если бы там были сокращения, какие-нибудь научные или специальные, непонятные посторонним термины. Но нет, в ней все исключительно просто. Все как в дешевом приключенческом романе: «Сундук с сокровищами ищите в Сиреневом гроте». Выглядит это так, будто… будто ее специально написали так, чтобы обман бросился в глаза.

Едва прозвучали эти слова, к ним торопливой походкой подошел невысокий человек во французском военном камзоле и грузно опустился на стул.

– У меня чрезвычайные новости, – сообщил герцог де Валон. – Я только что от нашего полковника. Он уезжает из страны и просит нас извиниться перед его противником sur le terrain[56]56
  На поле боя (фр.).


[Закрыть].

– Что? – вскричал Фламбо. – Извиниться?

– Да, – мрачно ответил герцог. – Именно так. Перед всеми… Когда принесут клинки. И мы с вами должны сделать это, когда он будет ехать за границу.

– Как это понимать? – взревел Фламбо. – Не может быть, чтобы он испугался этого заморыша Хирша, будь он проклят! Что его бояться-то? – голос Фламбо дрожал от благородного гнева.

– Лично я думаю, это какой-то заговор! – зло произнес Валон. – Заговор евреев и фримасонов. Наверняка это задумано, чтобы возвеличить Хирша…

Лицо отца Брауна оставалось спокойным, но на нем появилось какое-то странное выражение блаженной удовлетворенности, которое могло означать как совершенное неведение, так и полное понимание. Но в один миг маска глупости спала, и ее место заняла маска мудрости. Фламбо, который прекрасно знал своего друга, понял, что ему внезапно стало все понятно. Но Браун ничего не сказал, лишь стал молча доедать рыбу.

– И когда вы виделись с нашим драгоценным полковником? – раздраженно поинтересовался Фламбо.

– Да только что в «Отель Сен Луи», здесь, за Елисейскими Полями, куда мы его отвозили. Он чемоданы собирал.

– Как думаете, он все еще там? – Фламбо хмуро свел брови.

– Вряд ли он уже успел собраться, – ответил герцог. – Уезжать он, похоже, надумал надолго…

– Нет, – просто произнес отец Браун и неожиданно встал. – Поездка у него будет очень короткая. Короче и быть не может. Но мы успеем его перехватить, если поедем на такси.

Больше от него ничего добиться не удалось. Машина подлетела к «Отель Сен Луи», остановилась, они вышли и под предводительством отца Брауна углубились в переулок, который сгущающиеся сумерки уже наполнили мраком. И только там, после того как герцог в который раз спросил, повинен Хирш в измене или нет, маленький священник наконец заговорил:

– Нет, – как-то рассеянно произнес он. – Он повинен лишь в честолюбии… Как Цезарь. – А потом совершенно не к месту прибавил: – Он живет совсем один, и ему все приходится делать самому.

– Что ж, если ему так уж хочется славы, то теперь он может быть доволен, – ядовито заметил Фламбо. – Теперь, когда наш чертов полковник дал деру, весь Париж будет восхищаться им.

– Говорите тише, – вполголоса произнес отец Браун. – Вон ваш чертов полковник, прямо впереди.

Оба секунданта вздрогнули и отступили в тень, ближе к стене, потому что впереди в полутьме и впрямь показалась коренастая фигура их подопечного, в каждой руке он нес по сумке. Выглядел он так же, как когда они увидели его в первый раз, только сменил свои колоритные короткие бриджи на обычные брюки. Сомнений не было, он собирался покинуть гостиницу.

Задворки, по которым они последовали за ним, больше всего напоминали внутреннее помещение театра за сценой. Одна сторона мрачной улочки была сплошной длинной кирпичной стеной с провалами безликих серых дверей в грязных пятнах. Все они, накрепко закрытые, ничем не отличались, разве что на некоторых какой-нибудь беспризорник оставил мелом непонятные каракули. Над стеной через ровные промежутки торчали верхушки деревьев – в основном это были невзрачные вечнозеленые растения, – а между ними в сизом полумраке виднелись задние стены высоких парижских домов. До них было не так уж далеко, но выглядели они так же недосягаемо, как далекая гряда мраморных гор. По другую сторону улочки тянулась высокая решетка угрюмого парка.

Фламбо озадаченно покрутил головой.

– Знаете что, – сказал он, – чем-то это место…

– Что за черт! – неожиданно воскликнул герцог. – Полковник исчез! Как будто в воздухе растворился!

– У него ключ, – пояснил отец Браун. – Он просто нырнул в одну из дверей.

И тут же спереди послышался глухой звук захлопывающейся деревянной двери.

Фламбо в два шага подскочил к двери, но поздно: в замке щелкнул ключ. Он на секунду замер, азартно покусывая кончик уса, потом вскинул руки и в два счета, как обезьяна, вскарабкался на стену и встал на ней во весь свой огромный рост. Его темная фигура, подобно верхушке дерева, четко вырисовалась на фоне багрового неба.

Герцог посмотрел на священника и сказал:

– Похоже, Дюбоск организовал побег серьезнее, чем мы думали. Думаю, он все же хочет покинуть Францию.

– Он хочет покинуть этот мир, – сказал отец Браун.

Глаза Валона вспыхнули, но голос сделался глуше.

– Думаете, он хочет покончить с собой?

– Тела его вы не найдете, – услышал он в ответ.

Тут откуда-то сверху раздался крик Фламбо.

– Боже мой! – воскликнул он по-французски. – Я наконец понял, что это за место! Это же задняя сторона улицы, на которой живет Хирш. Я любой дом могу узнать по его тыльной стороне так же, как человека по спине.

– Ага, так Дюбоск пошел к нему! – герцог хлопнул себя по ляжке. – Значит, они все-таки встретятся! – И с неожиданным французским проворством он вскочил на стену, уселся рядом с Фламбо и от возбуждения даже начал болтать ногами. Священник остался внизу один. Он прислонился к стене, спиной к тому месту, где должны были разворачиваться события, и устремил тоскливый взгляд на ограду сада и темные силуэты деревьев на другой стороне улицы.

Герцог, несмотря на охватившее его возбуждение, как настоящий аристократ, предпочитал не шпионить, а наблюдать за домом со стороны. Но Фламбо, который был прирожденным вором (и сыщиком), уже перепрыгнул со стены на соседнее одинокое дерево, где расходились в стороны две большие ветки, и по одной из них приблизился почти вплотную к единственному освещенному окну на всей темной стене высокого дома. Окно закрывала красная занавеска, но с одной стороны она сбилась, к этой щелке и подполз по гибкой, раскачивающейся ветке Фламбо, рискуя упасть и свернуть шею. Внутри он увидел полковника Дюбоска, который расхаживал по роскошной ярко освещенной комнате. Однако, хоть Фламбо и приблизился вплотную к дому, он все же услышал слова своих спутников.

– Да, сейчас они наконец встретятся! – повторил он вполголоса.

– Они никогда не встретятся, – послышался голос отца Брауна. – Хирш был прав, когда говорил, что в такой ситуации, как эта, противники не должны встретиться. Вы не читали необычный психологический рассказ Генри Джеймса[57]57
  Генри Джеймс (1843–1916) – американский писатель-реалист.


[Закрыть] о двух людях, которым никак не удавалось повстречаться, из-за чего они в конце концов начали бояться друг друга и видеть в этом судьбу? Тут что-то похожее, только еще интереснее.

– Ничего, в Париже есть люди, которые излечат их от таких болезненных фантазий, – мстительно произнес Валон. – Они у нас встретятся, дайте только до них добраться. Уж мы заставим их драться.

– Им не встретиться даже в Судный день, – сказал священник. – Если даже Господь всемогущий укажет место, дуэль не состоится. Если сам святой Михаил протрубит начало поединка… даже тогда, если один из них будет стоять у барьера, второй не явится.

– К чему вся эта мистика? – раздраженно бросил герцог де Валон. – Что им мешает встретиться, как остальным нормальным людям?

– Они противоположны друг другу, – с непонятной улыбкой произнес отец Браун. – Они друг другу противоречат. Так сказать, исключают друг друга.

Он все так же всматривался в темнеющие деревья напротив, но Валон, услышав приглушенный возглас Фламбо, повернулся. Сыщик, продолжавший наблюдение за освещенной комнатой, только что увидел, как полковник, сделав пару шагов, начал снимать пиджак. Первое, о чем подумал Фламбо, – сейчас начнется поединок. Но уже через миг мысли его устремились совсем в ином направлении. Оказалось, что мощная грудь и квадратные плечи Дюбоска в действительности были не более чем изрядным слоем подкладочного материала, прикрепленного к пиджаку с внутренней стороны. Когда полковник остался в одной рубашке и брюках, стало видно, что это сравнительно худой господин. И из спальни он направился в ванную с целью, которую никак нельзя назвать воинственной, – умываться. Он наклонился над раковиной, потом вытер полотенцем мокрые руки, лицо и снова повернулся к свету. От смуглости его не осталось и следа, длинные усы исчезли, он… был чисто выбрит и очень бледен. От бравого полковника остались разве что очень яркие карие глаза. Отец Браун, по-прежнему стоявший у стены, продолжил тихим ровным голосом, словно мыслил вслух:

– Это я и пытался втолковать Фламбо. Такого идеального несовпадения не бывает. Полные противоположности не сочетаются. И не вступают в конфликт. Если черному противопоставлено белое, жидкому – твердое, и так далее во всем остальном, значит, здесь что-то не так. Месье, здесь что-то не в порядке. Один из этих мужчин светловолос, второй – брюнет, один дородный, второй худой, один сильный, а второй слабый. Один носит усы без бороды, чтобы не было видно рта, а второй носит бороду без усов, чтобы не было видно подбородка. Один коротко острижен, но шею скрывает под шарфом, второй носит рубашки с низким воротничком и длинные волосы, скрывающие форму черепа. Все слишком правильно и слишком хорошо совпадает, месье. Именно поэтому здесь что-то не в порядке. Стороны настолько противоположные не могут быть друг другу враждебны. Как только один из них показывается, второй прячется. Как лицо и маска, как замок и ключ…

Фламбо неотрывно смотрел в окно и был бледен как полотно. Человек в залитой ярким светом комнате теперь стоял перед зеркалом к нему спиной. Он уже успел приладить к голове что-то вроде обрамления из длинных всклокоченных рыжих волос, переходящих в бородку, которая окаймляла челюсти, оставляя видимым насмешливо искривленный рот. Преобразившееся лицо в зеркальном отражении напоминало лик хохочущего Иуды в окружении языков беснующегося адского пламени. На какую-то долю секунды взору Фламбо предстали яростные карие глаза, но в следующий миг они скрылись под синими очками. Набросив свободный черный пиджак, фигура исчезла из виду, углубившись в дом. Через несколько мгновений взрыв аплодисментов с другой стороны дома возвестил о новом появлении на балконе доктора Хирша.