Текст книги "Черный кот. Три орудия смерти (сборник)"

Волшебная сказка отца Брауна

Живописный город-государство Хейлигвальденштейн был одним из тех игрушечных королевств, которые до сих пор еще можно отыскать в разных частях Германской империи. Под прусским владычеством он оказался совсем недавно, самое большее лет за пятьдесят до того солнечного летнего дня, когда Фламбо с отцом Брауном сели выпить местного пива в одном из его садов. И еще совсем недавно здесь было вдоволь и войн, и расправ без суда и следствия, как скоро станет ясно из рассказа. Но, глядя на эти земли, нельзя было не почувствовать той детскости, которая является самой очаровательной чертой Германии, невозможно было не представить себе одно из тех кукольных, сказочных королевств, где король – такая же близкая, обыденная фигура, как кухарка. Немецкие солдаты у бесконечных караульных будок странно напоминали игрушечных солдатиков, а замок, ровные стены с бойницами которого золотились на солнце, был больше похож на украшенный глазурью имбирный пряник. Ибо погода стояла чудесная: небо, залитое той берлинской лазурью, которой и в самом Потсдаме[58]58
  В Потсдаме находилась резиденция прусских королей и императоров Германии.


[Закрыть] остались бы довольны, насыщенностью и густотой цвета больше напоминало небо, нарисованное ребенком красками из дешевого набора. Даже старые деревья с серыми ребристыми стволами казались молодыми, потому что остроконечные почки на них оставались все еще розовыми. Выстроившись рядами на фоне небесной синевы, они казались неисчислимыми детскими фигурками.

Несмотря на заурядную внешность и, в сущности, прозаический уклад жизни, отец Браун не был лишен определенной склонности ко всему романтическому, хотя фантазии свои чаще всего держал при себе, как делают многие дети. Наслаждаясь свежими, яркими красками погожего денька да еще в таком геральдическом городке, священник и впрямь почувствовал себя так, будто угодил в сказочную страну. Он как младший братик рядом со взрослым старшим братом по-детски радовался, рассматривая внушительную трость с вкладной шпагой, которой Фламбо имел привычку размахивать в пути и которая сейчас стояла прислоненной к столику рядом с его высокой кружкой мюнхенского. Да что там говорить, даже шишковатая, неудобная ручка собственного старенького зонтика пробудила в памяти размечтавшегося служителя церкви смутные воспоминания о дубинке великана-людоеда, которую он когда-то видел на цветной картинке в детской книжке. И все же за свою жизнь отец Браун не сочинил ничего, ни единой строчки, ни одного рассказа, если не считать той истории, которая сейчас будет изложена:

– А вот интересно, – сказал он, – можно ли здесь вообще угодить в настоящую переделку? Декорации для этого просто изумительные. Правда, мне почему-то все время кажется, что колоть тебя будут картонными мечами, а не настоящими страшными саблями.

– Вы ошибаетесь, – заметил его друг. – Здесь убивают не только саблями, но и без них. И это еще не самое страшное.

– Да? О чем вы? – поинтересовался отец Браун.

– О, – ответил Фламбо, – это, пожалуй, единственное место в Европе, где человек был застрелен без использования огнестрельного оружия.

– Стрелой из лука, что ли? – чуть приподнял брови Браун.

– Пулей в голову, – последовал ответ. – Вы разве не слышали, что произошло со здешним принцем? Лет двадцать назад эта загадка наделала много шума. Полиция тогда с ног сбилась. Вы, конечно, помните, что эта область была аннексирована в те времена, когда Бисмарк только приступил к выполнению своего плана объединения… Правда, оказалось, что сделать это не так-то просто. Империя (или то, что хотело стать империей) прислала сюда своего ставленника принца Отто Гроссенмаркского, который должен был править этим местом в имперских интересах. Мы с вами видели его портрет в галерее. С виду приятный старичок… если бы не полное отсутствие волос и бровей да жуткие складки по всему лицу, как у стервятника. Но спокойной жизни он тут не видел, и я сейчас объясню почему. Он был прекрасным полководцем, талантливым и удачливым, но с этим маленьким городком ему пришлось повозиться. В нескольких битвах он потерпел поражение от знаменитых братьев Арнхольдов, трех патриотов-партизан, которым Суинберн[59]59
  Алджернон Чарльз Суинберн (1837–1909) – английский поэт.


[Закрыть] даже стихотворение посвятил, помните:

 
Черные волки в белых мехах горностаевых,
В коронах вороны, блистательные короли.
Пред жадной нечисти бесчисленными стаями
Те трое избранных не склониться смогли.
 

Или что-то в этом роде. Да, скорее всего, оккупация и не была бы успешной, если бы не низкий, но вполне целенаправленный поступок одного из братьев, Пауля, который в конце концов склонился пред жадной нечисти бесчисленными стаями, выдал все тайны мятежников, что привело к разгрому подполья и в конечном итоге обеспечило ему пост гофмейстера при дворе принца Отто. После этого Людвиг, единственный истинный герой среди героев Суинберна, пал с мечом в руке, пытаясь отбить город, а третий брат, Генрих, который предателем не был, но всегда отличался сдержанностью, даже можно сказать, нерешительностью по сравнению со своими деятельными братьями, отошел от дел, превратился в своего рода отшельника, принял христианский квиетизм почти квакерского толка и, раздав чуть ли не все, что у него было, беднякам, перестал общаться с людьми. Мне рассказывали, что не так давно он изредка еще появлялся в округе – старик в черном плаще, почти слепой, с всклокоченными совершенно седыми волосами, но на удивление гладкой кожей лица.

– Знаю, – сказал отец Браун. – Я видел его один раз.

Фламбо удивленно посмотрел на друга.

– Не знал, что вы здесь бывали раньше, – удивился он. – Может, вы и без меня все это знаете, и я зря вам все это рассказываю? Но такова история Арнхольдов, и он был последним оставшимся в живых из трех братьев. Впрочем, он пережил всех участников тех трагических событий.

– Значит, принц тоже давно умер?

– Умер, – кивнул Фламбо. – И это единственное, что известно наверняка. Понимаете, под конец жизни у него начались нервные расстройства, как это часто бывает у тиранов. Он в несколько раз увеличил дневную и ночную охрану своего замка, после чего начало казаться, что сторожевых будок в городе больше, чем домов. Всех подозрительных расстреливали беспощадно. Сам он почти безвылазно жил в маленькой комнатке в самом сердце огромного лабиринта других комнат, но даже в ней он соорудил еще и особую кабину или шкаф, обшитый сталью, как сейф или маленький броненосец. Поговаривают, что под этим убежищем был еще и секретный лаз в до того маленькую нору в земле, что больше одного человека в нее не помещалось. Он так боялся попасть в могилу, что был готов прятаться в месте, почти от нее не отличимом. Но и на этом он не остановился. После подавления восстания население городка было принудительно разоружено, но Отто стал настаивать, как редко какое правительство на чем-нибудь настаивает, на полном, абсолютном разоружении. Что и было проведено со всей строгостью и удивительной тщательностью специальными прекрасно организованными отрядами по всей маленькой округе, и, насколько только позволяют человеческие сила и наука быть в чем-то вообще уверенным, наверняка принц Отто совершенно не сомневался, что ни у кого в Хейлигвальденштейне не осталось даже игрушечного пистолетика.

– Человеческая наука не может дать полной определенности в таких делах, – сказал отец Браун, глядя на красные почки на ветках у себя над головой. – Хотя бы из-за сложности с названием и значением терминов. Что можно назвать оружием? Людей неоднократно убивали самой обычной домашней утварью: чайниками, это точно, может, даже чехольчиками на чайник. Но, с другой стороны, если бы показать какому-нибудь древнему бритту револьвер, я сомневаюсь, что он бы понял, что перед ним оружие… До тех пор пока не получил бы из него пулю, конечно. Может быть, кто-то изобрел огнестрельное оружие настолько нового типа, что оно и вовсе не похоже на оружие. Может, оно выглядело, как наперсток какой-нибудь. Пуля была обычной?

– Насчет этого ничего не слышал, – ответил Фламбо, – но мои сведения не полные, и получил я их из одного источника. Об этом мне рассказал мой старый друг Гримм. Это очень хороший сыщик, он работал на немецкую полицию и как-то раз пытался меня арестовать, правда, я провернул это дело так, что его самого арестовали. Мы с ним потом частенько виделись, прекрасный был собеседник. Он проводил здесь расследование убийства принца Отто, но насчет пули я как-то забыл у него спросить. По словам Гримма, здесь произошло следующее… – Он одним глотком почти осушил кружку темного пива и продолжил: – В тот вечер принц должен был появиться в одной из внешних комнат, он собирался принять гостей, которых давно и с нетерпением ждал. Это были геологи, которых прислали сюда, чтобы наконец выяснить окончательно, есть в здешних горах золото или нет. Давно ходили слухи, что именно благодаря золотым жилам маленькому городу-государству удавалось так долго сохранять независимость и продолжать успешно торговать с соседями, хотя куда более могущественные враги снова и снова обрушивали на него свои армии. До сих пор, несмотря на все усилия, ничего найти не удавалось. Не принесли результата даже самые тщательные изыскания, которые могли бы…

– Которые могли бы обнаружить даже самый маленький игрушечный пистолетик, – произнес с улыбкой отец Браун. – Ну а что же брат-предатель? Он ничего не рассказал принцу?

– Он клятвенно уверял, что ничего об этом не знает, – ответил Фламбо. – Говорил, что это была единственная тайна, которую его братья ему не доверили. Единственное, что хоть как-то может подтвердить эти слухи о золоте, можно усмотреть в словах, произнесенных великим Людвигом в минуту смерти, когда он посмотрел на Генриха, но указал на Пауля и произнес: «Ты не сказал ему…» Вскоре после этого он потерял способность говорить. Как бы то ни было, группа выдающихся геологов и минералогов из Парижа и Берлина явилась во дворец при полном параде, поскольку никто так не любит щеголять своими наградами, как люди науки, это вам подтвердит любой, кто хоть раз побывал на званом обеде Королевского научного общества. Это был прекрасный прием, разве что очень поздний, но вскоре гофмейстер (его портрет вы тоже видели: мужчина с черными бровями, серьезными глазами и бессмысленной улыбкой), так вот, гофмейстер через какое-то время заметил, что единственное, чего не хватает этому приему, это самого хозяина – принца. Он осмотрел все соседние залы, потом, вспомнив его безумные припадки страха, поспешил в его личную комнату. Там тоже никого не обнаружилось, но вот вскрыть стоящую посреди нее стальную кабинку оказалось не так-то просто. Это заняло довольно много времени, но когда ее все же удалось открыть, выяснилось, что и она пуста. Гофмейстер даже зашел в нее и заглянул в нору, которая сделалась еще глубже и стала еще больше походить на могилу… Это, разумеется, его оценка. И едва выбравшись оттуда, он услышал крики и какую-то суматоху в длинных залах и коридорах снаружи. Поначалу это был едва различимый гул и непонятное волнение где-то вдалеке, может быть, даже вне замка. Затем шум резко превратился в ропот толпы, близкий и достаточно громкий, чтобы можно было даже различить слова, если бы не говорило одновременно множество голосов, потом слова зазвучали с жуткой отчетливостью уже под самой дверью, и в следующий миг в комнату ворвался человек и коротко, как такие новости и преподносятся, рассказал, что случилось.

Отто, принца Хейлигвальденштейнского и Гроссенмаркского, нашли в лесу за замком лежащим навзничь на мокрой от вечерней росы траве, раскинувшим руки, с лицом, обращенным к луне. Кровь все еще била толчками из развороченного виска и челюсти, но это была единственная его часть, которая еще шевелилась, как что-то живое. На нем был парадный желто-белый мундир, в котором он собирался предстать перед гостями в замке, только перевязь была снята и лежала скомканной рядом с телом. Прежде чем принца успели поднять, он умер, но если бы даже он не умер, загадка оставалась загадкой: как он, человек, который при малейшем подозрении прятался в надежной комнате в глубине замка, оказался в лесу, без оружия и сопровождения?

– Кто обнаружил тело? – осведомился отец Браун.

– Какая-то девушка, из придворных, Ядвига фон что-то там, – ответил его друг. – Она вышла в лес собирать цветы.

– Ну и как, собрала что-нибудь? – поинтересовался священник, довольно равнодушно глядя на хитросплетение веток у себя над головой.

– Да, – ответил Фламбо. – Мне как раз запомнилось, что то ли гофмейстер, то ли старина Гримм, то ли еще кто-то говорил, как было жутко видеть девушку с букетиком весенних цветов в руках, склонившуюся над этим… этим кровавым месивом, когда к ней подбежали на ее крик. Впрочем, главное то, что умер принц до того, как помощь подоспела, и об этом, само собой, нужно было сообщить в замке. Весть об убийстве владыки вызвала ужас при дворе. Иностранные гости, особенно специалисты по горному делу, пришли в неописуемое смятение и волнение, как и многие присутствующие важные чины из Пруссии, и вскоре стало понятно, что планы, связанные с поиском золота, имели к происшедшему намного большее отношение, чем предполагалось вначале. Геологам и руководителям были заранее обещаны щедрые награды и международное признание, и кое-кто даже стал поговаривать, что тайное убежище принца и усиленная военная охрана нужны были не для того, чтобы защититься от гнева народных масс, а для проведения собственных изысканий, с целью…

– А у цветов были длинные стебли? – спросил отец Браун.

Фламбо запнулся и удивленно посмотрел на друга.

– Все-таки странный вы человек! – проговорил он. – Это как раз то, о чем упомянул старик Гримм. Он сказал, что самое неприятное во всем этом, по его мнению – даже неприятнее, чем кровь и пуля, – это то, что цветы были очень короткими, почти без стеблей.

– Совершенно верно, – сказал священник. – Когда взрослая девушка действительно собирает цветы, она срывает их вместе со стеблями. Если же она отрывает только сами головки, без ножек, как это делают дети, это уже выглядит, как… – тут он заколебался.

– Как что? – спросил Фламбо.

– Ну, это выглядит, как будто она нервничала, когда их срывала, как будто они нужны были ей лишь для того, чтобы как-то объяснить, как она оказалась там, в лесу когда… когда оказалась там.

– Я понимаю, к чему вы клоните, – довольно мрачно произнес Фламбо. – Но и это, и любое другое объяснение опровергается одним единственным обстоятельством – отсутствием оружия. Его могли убить, как вы говорите, при помощи любого другого предмета, даже его собственной форменной перевязью. Но нам нужно объяснить не то, как он был убит, а то, как он был застрелен. А как раз этого мы и не можем. Девушку тщательнейшим образом обыскали с ног до головы, поскольку, по правде говоря, некоторые подозрения на ее счет имелись, хоть она и была племянницей старого лиса гофмейстера Пауля Арнхольда и находилась под его опекой. Но Ядвига эта была натурой очень романтичной, поэтому посчитали, что она могла унаследовать старый революционный дух своей семьи. И все-таки, каким бы романтиком ты ни был, засадить пулю в голову человека без винтовки или пистолета у тебя не получится. А пистолета не нашли, хотя известно, что было сделано два пистолетных выстрела. Как вам такая задачка, мой друг?

– Откуда вы знаете, что выстрелов было два? – осведомился маленький священник.

– В голове у него была одна пуля, – ответил его собеседник, – еще одно отверстие от пули имелось на перевязи.

Гладкое чело отца Брауна неожиданно омрачилось.

– Вторую пулю нашли? – спросил он.

Фламбо на миг задумался.

– Не припомню, чтобы мне об этом рассказывали, – ответил он.

– Стойте, стойте, стойте! – взволнованно воскликнул Браун, еще теснее сдвигая брови. Такой ярко выраженный интерес к делу был для него крайне необычен. – Извините, но мне нужно все это обдумать.

– Пожалуйста! – рассмеялся Фламбо, взялся за кружку и допил пиво.

Легкий ветер лениво шевелил усеянные почками ветки и гнал по небу белые и розоватые облачка, придававшие ему еще больше синевы, из-за чего вся и без того насыщенная палитра природных красок приобретала еще более причудливый вид. Они могли быть херувимами, летящими домой, в свои небесные ясли. Самая старая башня замка, Драконья, могла быть похожа на простую кружку для эля, только увеличенную до циклопических размеров, если бы за ней не мерцал мрачный лес, в котором когда-то был убит человек.

– А что было дальше с этой Ядвигой? – наконец заговорил священник.

– Она вышла замуж за генерала Шварца, – ответил Фламбо. – Наверняка, вы слышали о его головокружительной карьере. Больше всего он известен своими подвигами во время битв при Садовой[60]60
  Битва при Садовой (другое название – битва при Кениггреце) – самое крупное и кровавое сражение Австро-Прусской войны 1866 года.


[Закрыть] и Гравелот[61]61
  Битва при Сен-Прива – Гравелот (1870) – одно из самых крупных сражений Франко-Прусской войны.


[Закрыть], но успел отличиться еще и до них. Кстати, начинал он рядовым, что очень необычно даже для самых маленьких немецких…

Отец Браун резко распрямил спину.

– Начинал рядовым! – воскликнул он и сложил губы дудочкой, словно собирался свистнуть. – Надо же, поразительная история! Какой необычный способ убить человека. Хотя, судя по всему, единственный. Но, подумать только, так долго и терпеливо скрывать тайну…

– О чем это вы? – насторожился его друг. – Каким таким необычным способом его убили?

– При помощи перевязи, – сдержанно ответил Браун, а потом, выслушав возражения Фламбо, добавил: – Да, да, я знаю про пулю. Может быть, правильнее было бы сказать, что он умер оттого, что на нем была перевязь. Я знаю, это звучит не так привычно, как, скажем, «он умер от такой-то болезни».

– Знаете что, – сказал Фламбо, – я думаю, у вас в голове все уже разложилось по полочкам, но из его-то головы пулю так просто не уберешь. Как я уже объяснял, его легко могли задушить. Но он был именно застрелен. Кем? Как?

– Он был застрелен по его же собственному указанию, – произнес священник.

– Вы хотите сказать, он покончил с собой?

– Я не сказал «по собственному желанию», – возразил отец Браун. – Я сказал «по собственному указанию».

– Ну, хорошо, хорошо. Так у вас есть версия? Расскажите.

Отец Браун рассмеялся.

– У меня выходной, я здесь на отдыхе, – сказал он. – Нет у меня никаких версий. Просто это место чем-то напомнило мне сказки, и, если хотите, я могу вам одну такую рассказать.

На башенках золоченого пряничного замка повисли маленькие пушистые облака, ужасно похожие на сладкую вату, к ним потянулись розовые растопыренные детские пальчики почек на ветках деревьев, и лазурное небо уже подрумянил приближающийся закат, когда отец Браун неожиданно снова заговорил.

– Была ненастная ночь, капли дождя все еще стекали с деревьев, и на траве уже собиралась роса, когда принц Отто Гроссенмаркский выскользнул из замка через боковую дверь и торопливой походкой направился к лесу. Кто-то из бесчисленных постовых отдал ему честь, но он этого не заметил. Он не хотел, чтобы его появление вызвало шум, поэтому был рад, когда могучие деревья, серые, мокрые и скользкие от дождя, скрыли его, поглотили, как трясина. Принц специально выбрал именно тот выход из замка, каким пользовались реже всего, но даже этим выходом пользовались чаще, чем ему хотелось. Впрочем, он мог не бояться, что кто-нибудь из слуг или важных гостей пойдет за ним следом, потому что из замка он вышел, повинуясь неожиданному душевному порыву. Все эти разодетые в пух и прах дипломаты, которых он покинул, теперь были для него не важны. Он вдруг понял, что вполне справится и без них.

Главным в его жизни чувством был не куда более благородный страх смерти, а странная жажда золота. Ради него он покинул Гроссенмарк и покорил Хейлигвальденштейн. Только ради него одного он подкупил изменника и предал смерти героя, ради него он тысячу раз допрашивал вероломного гофмейстера, пока наконец не пришел к выводу, что предатель говорит правду. Ради него он, хоть и неохотно, платил и обещал награды геологам, рассчитывая на то, что затраты окупятся с лихвой. И ради него он незаметно, как вор в ночи, вышел из собственного дворца, потому что придумал новый способ заполучить усладу своего сердца и сделать это без лишних затрат.

Там, в конце крутой горной тропинки, к которой он направлялся, на краю крутого обрыва среди высоких валунов, нависших над городом, находилось уединенное жилище, всего лишь простая пещера, скрытая за колючими кустами, где вдали от всех доживал свой век последний из великих братьев. У него, думал принц Отто, нет причин продолжать хранить тайну золота. Он много лет знал, где его искать, но так и не воспользовался своим знанием, даже до того, как новая вера, в которую он обратился, не лишила его права на богатство и удовольствие. Да, когда-то они были врагами, но теперь отшельнику было запрещено иметь врагов. Можно в чем-то поддержать его взгляды, можно в нужном месте поддакнуть, можно воззвать к его убеждениям, и он вдруг откроет тайну, которая для него давно не имеет никакого значения. Отто не был трусом, несмотря на то что окружил себя целой сетью военных постов, и в любом случае, алчность его была несравненно сильнее страха. Да и бояться ему там особо было нечего. Он ведь не сомневался, что во всем его городке оружия нет ни у кого, и уж тем более был уверен, что его нет в маленькой горной пещере, где, питаясь дарами природы, жил старик-анахорет с двумя такими же старыми слугами, не слыша других голосов годами. Принц Отто с надменной усмешкой посмотрел вниз на яркий квадратный лабиринт огней городка. Повсюду, насколько хватало глаз, торчали стволы ружей его друзей, и не было ни щепотки пороха для его врагов. Даже рядом с самой горной тропинкой были видны ружья постовых, да так близко, что стоило ему лишь крикнуть, и на зов его тут же бросятся солдаты, не говоря уже о том, что лес и горный хребет через равные промежутки времени прочесывали патрули. Уменьшенные расстоянием ружейные стволы поблескивали и вдалеке, в темном лесу, за рекой, так что враг не мог проникнуть в город и окольным путем. И вокруг замка, у западной двери и у восточной двери, у северной двери и у южной, и вдоль фасадов между ними. Он был в полной безопасности.

Это стало еще понятнее, когда принц поднялся на кряж и увидел, в каком открытом месте расположено гнездо его старого врага. Принц вышел на небольшую каменную платформу, с трех сторон окруженную бездонными провалами. Почти не видимый за зелеными колючими кустами, темнел вход в пещеру такую маленькую, что было трудно поверить, что в нее может войти человек. Напротив нее возвышались отвесные скалы и виднелась широкая, но почти скрытая пеленой облаков долина. На маленькой каменной площадке стоял старый бронзовый аналой, словно осевший под тяжестью огромной немецкой Библии. Желтый металл позеленел от сырого ветра, продувающего это возвышенное открытое место, и Отто тут же подумал: «Если у них и есть оружие, оно наверняка давно заржавело». За изломанной линией скал и утесов уже взошла мертвенно-бледная луна, дождь прекратился.

За аналоем, лицом к долине, стоял глубокий старик в длинном черном плаще, ниспадающем с его плеч складками такими же ровными, как откосы скал вокруг. Но седые волосы его, так же как слабый голос, трепетали на ветру. Он явно проводил какую-то ежедневную службу, которая была предписана ему верой.

– «Иные конями своими…»

– Сударь, – сказал принц Хейлигвальденштейнский с непривычной вежливостью, – я бы хотел сказать вам пару слов.

– «… иные колесницами, – слабым голосом продолжил старик. – а мы именем Господа воинств небесных хвалимся…»[62]62
  См. Псалтирь 19:8. Правильно строчка звучит так: «Иные колесницами, иные конями, а мы именем Господа Бога нашего хвалимся».


[Закрыть] – Последние слова нельзя было разобрать, но наконец он бережно закрыл книгу, движением незрячего провел в воздухе рукой и ухватился за аналой. Тотчас двое его слуг выскользнули из низкой пещеры, чтобы поддержать старика. На них были такие же черные плащи, но волосы их не сияли белоснежной чистотой, а в лицах не светилось возвышенное благородство. Это были крестьяне, хорваты или мадьяры, с широкими грубыми лицами и простовато мигающими глазами. В первый раз принц почувствовал смутное беспокойство, но смелость и изворотливость не изменили ему.

– Боюсь, после того ужасного боя, в котором пал ваш брат, мы с вами не встречались, – сказал он.

– Все братья умерли, – произнес старик, все еще глядя почти слепыми глазами на долину. Потом он внезапно повернул к Отто иссохшее тонкое лицо и седые пряди, похожие на ледяные сосульки, упали на его брови. – И я умер, – прибавил он.

– Надеюсь, вы поймете, – сказал принц, которому удавалось выглядеть почти умиротворенным, – что я пришел сюда не для того, чтобы пробудить призрак тех давно минувших великих раздоров. Мы не станем выяснять, кто был тогда прав, а кто неправ, но, по крайней мере, в одном вы всегда были правы, и мы это знали наверняка. Что бы там ни говорили о намерениях вашей семьи, никто ни на секунду не сомневается, что не золото интересовало вас. Вы доказали, что подобные подозрения…

Старец в черном плаще до этого смотрел на принца водянистыми голубыми глазами с выражением какой-то усталой мудрости на лице. Но как только прозвучало слово «золото», он протестующее воздел руку и повернулся лицом к скалам.

– Он говорит о золоте, – произнес отшельник. – Он говорит о недозволенном. Пусть он замолчит.

Отто был пруссаком по рождению и воспитанию, а потому имел дурную привычку считать успех не случайностью, а качеством. Он мнил себя и себе подобных завоевателями, покорителями тех народов, которым суждено всегда быть покоренными. Поэтому неожиданность была для него почти незнакомым понятием, и он оказался не готов к следующему движению, которое поразило его и заставило замереть. Он уже раздвинул губы, чтобы ответить, когда что-то мягкое легло на его рот, заглушило голос и крепко обтянуло голову, наподобие жгута. Прошло не меньше сорока секунд, прежде чем он понял, что это сделали слуги-венгры при помощи его собственной военной перевязи.

Старик снова подошел немощной походкой к огромной Библии на бронзовой подставке, с неторопливым спокойствием, от которого повеяло чем-то жутким, стал перелистывать страницы, пока не дошел до Послания Иакова и начал читать:

– «Так и язык – небольшой член, зато…»[63]63
  Из Соборного послания святого апостола Иакова 3:5. Полностью предложение звучит так: «Так и язык – небольшой член, но много делает».


[Закрыть]

Что-то в самом голосе старца заставило принца развернуться и броситься вниз по горной тропе. Лишь на полпути к садам замка он наконец попытался снять душащую его перевязь, намотанную вокруг рта и шеи. Он снова и снова пытался ее сорвать, но она не поддавалась. Люди, которые завязали узлы, понимали разницу между тем, что человек может сделать руками перед собой, и тем, что он может сделать у себя за головой. Ноги его оставались свободны, и он мог прыгать, как горная антилопа, руками принц мог пользоваться, подавать любые знаки, но говорить он не мог. Дьявол, сидящий в нем, онемел.

Уже на подходе к лесу, за которым находился его замок, принц осознал, что означает для него его немота, и почему его заставили замолчать. Он снова мрачно посмотрел вниз, на яркий квадратный лабиринт горящих окон города, но на этот раз не улыбнулся. Он вдруг заметил, что вспоминает свои же недавние мысли, но теперь они вызывают в нем совсем другие чувства. Повсюду, насколько хватало глаз, блестели стволы ружей его друзей, но каждый из них был готов пристрелить его на месте, если он не отзовется на оклик. Лес и скалы через равные промежутки времени день и ночь прочесывали патрули, поэтому прятаться в лесу до утра было бессмысленно. Ружья были видны и вдали, чтобы враг не мог пробраться в город кружным путем, поэтому ему можно было и не пытаться войти в город обходной дорогой. Ему достаточно было крикнуть, чтобы его солдаты бросились в скалы, но он не мог исторгнуть ни звука.

Поднялась и засеребрилась в полную силу луна, между черными вышками сосен рядом с замком темно-синими полосами просвечивалось ночное небо. Большие пушистые цветы (каких он раньше никогда не встречал) в лунном свете побледнели, засветились, и в том, как они жались друг к другу, словно ползая по выступающим корням деревьев, было что-то невыразимо причудливое. Может быть, странная толика неволи, которую он нес с собой, в ту минуту заставила его по-новому посмотреть вокруг, но в том лесу он ощутил что-то глубинно-немецкое… Он почувствовал волшебную сказку. Какая-то его часть чувствовала, что он приближается к замку великана-людоеда. Он забыл, что сам был тем людоедом. Он вспомнил, как спрашивал у матери, водятся ли медведи в старом парке возле их дома. Он наклонился, чтобы сорвать цветок, как будто он мог защитить его от злых чар. Но стебель оказался крепче, чем он думал, и переломился с легким щелчком. Аккуратно пытаясь засунуть его под перевязь на груди, он услышал возглас: «Стой! Кто идет?» И тут вспомнил, что перевязи на груди нет.

Он попытался крикнуть, но не смог. Последовал еще один окрик, а потом раздался короткий свист пули, оборвавшийся, едва она достигла цели. Отто Гроссенмаркский лежал между волшебных деревьев очень мирно, никому уже он не принесет вреда ни золотом, ни сталью. Лишь серебряный карандаш луны очертил и навел в нужных местах замысловатый узор складок на его военном мундире да старые морщины на лбу. Господи, упокой эту душу.

Постовой, стрелявший в четком соответствии со строгим гарнизонным уставом, конечно, бросился вперед, чтобы увидеть, что произошло с его неведомым противником. Это был рядовой Шварц, впоследствии ставший известным человеком в своем сословии, и увидел он лысого мужчину в военной форме с лицом, закрытым чем-то вроде маски так, что оставались видны лишь его раскрытые неживые глаза, холодно поблескивающие в лунном свете. Пуля прошла через повязку в челюсть, отсюда и отверстие в перевязи, но выстрел был всего один. Повинуясь невольному, хоть и неверному, порыву, юный Шварц первым делом сорвал загадочную шелковую маску и бросил ее на траву. И тут он увидел, кого застрелил.

О том, что было после, нельзя говорить с уверенностью, но мне кажется, что в том маленьком лесу все же произошло что-то сказочное, хоть это и была страшная сказка. Могло быть так, что юная дева по имени Ядвига еще до этого была знакома с солдатом, которого спасла и за которого впоследствии вышла замуж, а могло быть, что она случайно оказалась поблизости и знакомство их началось именно в тот вечер – об этом, может быть, мы не узнаем никогда. Но я думаю, что Ядвига эта оказалась мужественной девушкой и заслужила того, чтобы стать женой мужчины, которому суждено было стать героем. Она поступила решительно и мудро. Убедив караульного вернуться на пост, где ничто не могло его связать со случившейся трагедией (из пятидесяти караульных, охраняющих этот участок, он считался одним из самых преданных и дисциплинированных солдат), она осталась одна рядом с телом и подняла тревогу. Ей тоже можно было не бояться подозрений, поскольку огнестрельного оружия у нее не было и не могло быть.