Текст книги "Демократия для белых. Свобода без равенства и братства!"

Марс атакует

Ганнибал у ворот

Одно из ярчайших доказательств полной осатанелости современного мира – учебники истории за последние полсотни лет. Причем что в СССР, что в «дивном либеральном мире» одинаково сочувствовали Карфагену и индейским царствам доколумбовой Америки, одинаково клеймили римский империализм и испанский фанатизм.

Между тем Рим спас Европу от кровавого кошмара, надвигавшегося на нее под рев слонов Ганнибала, грозившего растоптать белую свободу. А конкистадоры просто положили предел существованию цивилизации откровенных дьяволопоклонников.

Католический писатель Герберт Кийт Честертон в своей блестящей книге-отповеди толерастам «Вечный человек» отмечал:

«Южноамериканский идол уродлив до предела, как прекрасен до предела греческий бог. Вероятно, создатели его искали тайну могущества, насилуя свою природу и природу вещей. Они надеялись создать из золота, камня, темно-красной древесины лицо, при одном взгляде на которое небо треснуло бы, словно зеркало. Во всяком случае, нет сомнения, что раззолоченная цивилизация Центральной Америки снова и снова приносила в жертву людей».

Очень живо и достоверно этот мир демонов показан Мэлом Гибсоном в «Апокалипсисе». Цивилизации Месоамерики были воплощенным адом на земле. И явление в финале конкистадоров вызывает подлинный катарсис.

Можно легко представить себе реакцию этих суровых и корыстных, но в массе своей богобоязненных воинов на подлинно дьявольские традиции индейцев. Каково им было наблюдать окровавленные пирамиды, тысячи трупов с вырванными сердцами, отрубленными головами, содранной кожей. Недаром бородатые пришельцы были поддержаны большинством покоренных ацтеками народов. Тем просто надоело быть жертвенным мясом.

Честертон писал: «Нашу расу и нашу веру, без сомнения, нужно ругать за то, что они не следуют собственным меркам и идеалам. Но зачем же считать при этом, что они пали ниже других народов и вер, у которых прямо противоположные идеалы и мерки? Христианин действительно хуже язычника, испанец – хуже индейца и даже римлянин хуже карфагенянина, но только в одном смысле. Он хуже потому, что его прямое дело – быть лучше».

Но блестящих крестоносных идальго могло бы и не быть на свете, не родилась бы культура Эль Греко и Торквемады, если бы еще до Рождества Христова римляне не разрушили Карфаген, среди обширных владений которого была и Испания. И именно с ее территории в поход на Вечный город двинулась армия Ганнибала.

Этот полководец стал героем множества романов и даже фильма ВВС. Апологетами карфагенянина превозносятся его воинский дар и «священная» ненависть к «тюрьме народов» – Римской державе. Но, к счастью для Европы, прошлой, настоящей и будущей, по другую сторону фронта были люди, чья ненависть к африканскому городу-монстру была ничуть не меньшей.

Стоит дать слово Герберту Кийту. Никто лучше него не сказал о том, чем белые люди обязаны Риму:

«Сильно отличались друг от друга монотеизм палестинского племени и добродетель италийской республики. Очень разные, несовместимые вещи любили консулы Рима и пророки Израиля; но ненавидели одно и то же… На другом берегу Средиземного моря стоял город, называющийся Новым. Он был старше, и много сильнее, и много богаче Рима, но был в нем дух, оправдывавший такое название. Он назывался Новым потому, что он был колонией, как Нью-Йорк или Новая Зеландия. Своей жизнью он был обязан энергии и экспансии Тира и Сидона – крупнейших коммерческих городов. И, как во всех колониальных центрах, в нем царил дух коммерческой наглости. Карфагеняне любили хвастаться, и похвальба их была звонкой, как монеты. Например, они утверждали, что никто не может вымыть руки в море без их разрешения. Они зависели почти полностью от могучего флота, как те два великих порта и рынка, из которых они пришли. Карфаген вынес из Тира и Сидона исключительную торговую прыть, опыт мореплавания и многое другое…

Как почти все коммерческие государства, Карфаген не знал демократии. Бедные страдали под безличным и безразличным гнетом богатых…

Римские авгуры и летописцы, сообщавшие, что в эти дни родился ребенок с головой слона и звезды сыпались с неба, как камни, гораздо лучше поняли суть дела, чем наши историки, рассуждающие о стратегии и столкновении интересов. Что-то совсем другое нависло над людьми – то самое, что чувствуем мы все, когда чужеродный дух проникает к нам, как туман или дурной запах.

Не поражение в битвах и не поражение в торговле внушало римским жителям противные природе мысли о знамениях. Это Молох смотрел с горы, Ваал топтал виноградники каменными ногами, голос Танит-Неведомой шептал о любви, которая гнуснее ненависти… Боги очага падали во тьму под копытами, и бесы врывались сквозь развалины, трубя в трубу трамонтаны. Рухнули ворота Альп, ад был выпущен на волю…

Почему практичные люди убеждены, что зло всегда побеждает? Что умен тот, кто жесток, и даже дурак лучше умного, если он достаточно подл? Почему им кажется, что честь – это чувствительность, а чувствительность – это слабость? Потому что они, как и все люди, руководствуются своей верой. Для них, как и для всех, в основе основ лежит их собственное представление о природе вещей, о природе мира, в котором они живут; они считают, что миром движет страх и потому сердце мира – зло. Они верят, что смерть сильней жизни и потому мертвое сильнее живого. Вас удивит, если я скажу, что люди, которых мы встречаем на приемах и за чайным столом, – тайные почитатели Молоха и Ваала. Но именно эти умные, практичные люди видят мир так, как видел его Карфаген. В них есть та осязаемая грубая простота, из-за которой Карфаген пал…

И вот новости обрушились на них: зола повсюду разгорелась в пламя, Ганнибал разгромлен, Ганнибал свергнут. Сципион перенес войну в Испанию, он перенес ее в Африку. Под самыми воротами Золотого города Ганнибал дал последний бой, проиграл его, и Карфаген пал, как никто еще не падал со времен Сатаны. От Нового города осталось только имя – правда, для этого понадобилась еще одна война. И те, кто раскопал эту землю через много веков, нашли крохотные скелеты, целые сотни – священные остатки худшей из религий. Карфаген пал потому, что был верен своей философии и довел ее до логического конца, утверждая свое восприятие мира. Молох сожрал своих детей…

Боги ожили снова, бесы были разбиты. Их победили побежденные; можно даже сказать, что их победили мертвые. Мы не поймем славы Рима, ее естественности, ее силы, если забудем то, что в ужасе и в унижении он сохранил нравственное здоровье, душу Европы. Он встал во главе империи потому, что стоял один посреди развалин…

Мы должны быть благодарны терпению Пунических войн за то, что через века Сын Божий пришел к людям, а не в бесчеловечный улей. Античная Европа наплодила немало собственных бед – об этом мы скажем позже, – но самое худшее в ней было все-таки лучше того, от чего она спаслась».

В начале ХХ века ирландец-археолог доктор Макалистер проводил раскопки в Палестине, в тех местах, откуда финикийцы, дети Ханаана и внуки Хама, мигрировали в Новый город, в тех местах, где воины Иисуса Навина, повинуясь приказу своего главнокомандующего – Яхве, – учиняли над ними геноцид.

И результаты научных изысканий объяснили природу общей, одинаково лютой ненависти, которую римляне и иудеи питали к хананеям.

В своем отчете доктор Макалистер сообщает: «В одной из пещер нашли многочисленные детские трупы. Они были захоронены в кувшинах. Всем этим детям исполнилось не более 8 дней…Наверно, их еще живыми втиснули в кувшины, в большинстве случаев головами вниз. Потом детей похоронили в «святом месте»… Речь здесь, безусловно, шла о «священных жертвах». И еще: «Остатки сожженных детей помещали в специальные урны и хоронили в особом святилище, которые современные ученые называют тофетом. Тофеты располагались обычно на самом краю города, рядом с городскими стенами, а иногда и за стенами, недалеко от них. Сам тофет представлял собой закрытый двор, внутри которого находились небольшая часовня и лабиринт загородок. Двор был заполнен урнами с прахом жертв. Над каждой жертвой ставилась стела с именем жертвователя и призывом к богу или богине принять этот дар. Когда двор заполнялся, он мог выравниваться, и в новом слое вновь располагались урны с останками несчастных детей».

После взятия и тотального разрушения Карфагена римлянами были сформированы специальные отряды, разыскивавшие и предававшие смерти жрецов Молоха. Но всех не перерезали. Их потомки написали учебники для школьников ХХ и ХХI веков…

Диктатура пролетариата

Принципиально важен акцент, который делает Честертон на торгашеской сущности Карфагена. Вот оно, объяснение тому, отчего современный мир на стороне Ганнибала. Цивилизация торжествующих вайшьев, ведущих свой род от Ханаана, славит «доблестных» предков. В открытом бою кшатрии Рима одержали победу, но Карфаген возродился и все-таки взял наш Белый Город. Нет, не штурмом – обманом, «разводкой» толерантности, идеей «общего блага», которая обернулась тиранией Молоха.

Вайшьи правили и красной империей СССР, маскируясь под шудр. Последние ведь к самоуправлению органически неспособны, а кшатрии неспособны к мимикрии. Так что власть сама упала им в руки. И со временем они создали условия для того, чтобы внешнее гармонизировалось с внутренним. Трансформировали строй в соответствии со своей кастовой природой, вполне логично назвав это деяние «перестройкой».

И сегодня, как и в те страшные годы, когда слоны африканской армии вторжения топтали землю Европы, кажется, что бой окончательно проигран. «Но ни что не потеряно, пока не потеряно все», – наш главный пароль в этот темный век. Ведь может собственных Катонов и скорых на расправу Сципионов российская земля рождать.

Цензор Катон Старший сокрушил Карфаген своей непреклонной гражданской решимостью вырвать зло с корнем, а Публий Корнелий Сципион, проявив воинскую смекалку, разгромил врага в его же логове. Показательно, что друг друга они терпеть не могли, однако исправно служили на благо Республики. И вклад каждого из них в победу неоценим.

Первый – образец строгих правил. Второму «ничто человеческое было не чуждо». И может быть, поэтому он осознал, какая угроза таится в перспективе полного устранения карфагенской угрозы. В отсутствие сильного внешнего врага даже Рим стал клониться к закату. В отсутствие дамоклова меча над головой даже кшатрии деградируют. То же было и со Спартой.

Ромула и Рема, как известно, вскормила волчица. Потом, как водится, случилось братоубийство, и началась история великого города, граждане которого прославились истинно волчьей отвагой и беспощадностью.

У Спарты и Рима было много общего поначалу: тотальная военизированность, культ свободы, даже само государственное устройство было схожим. И там, и там народные собрания. Герусия – Сенат (формировался из магистратов, чей срок полномочий истек), а вместо двух царей – два консула.

Правда, столь жестких законов против стяжательства, как в Спарте, в Риме никогда не было. Однако опасность стремления граждан к богатству и роскоши там многие прекрасно осознавали. И весьма характерно, что самый стойкий защитник республики, Катон младший, был в то же время самым яростным обличителем гламура. После поражения, понесенного от войск Цезаря, он бросился на меч. И началась кровавая роскошь империи…

Но зарождалась римская демократия куда пристойней, чем эллинская. Никаких педерастических страстей. Конфликт, положивший начало республике, был сугубо гетеросексуальным.

Секст Тарквиний, сын царя Тарквиния Гордого, изнасиловал патрицианку Лукрецию. Та не снесла позора и покончила с собой. Луций Юний Брут и Публий Валерий Публикола внесли ее тело на форум и призвали граждан свергнуть тирана и провозгласить республику. Тарквиния и его сыновей, находившихся в это время в военном лагере, в город не пустили. В итоге последний царь умер в изгнании, а все его отпрыски были убиты.

Этот эпизод свидетельствует: республика (res publica – «общее дело», лат.) рождается из глубинного чувства невозможности терпеть произвол, из неспособности быть терпимой. Именно это «отрицательное» качество должно быть преобладающим у элиты народа. Оно должно быть в наличии как базовое условие для всего остального: институтов, процедур. Когда оно есть, институты и процедуры живы и наполнены реальным смыслом. Когда она иссякает, институты остаются, но они уже никого ни от чего не гарантируют.

Нерон и иже с ним творили вещи куда более «веселые», нежели Секст Тарквиний. Конечно, и тогда находились те, кто был способен убить тирана. Но тех, кто был бы по сути своей несовместим с тиранией, тех, кто осознавал бы: «или мы, или она», уже не было.

А ведь некогда предки патрициев, готовых, потакая безумию Калигулы, признать его коня сенатором, поражали воображение не только варваров, но даже греков своим непреклонным свободолюбием.

Так, когда в Сенат явился посол царя Пирра, ведшего в тот период победоносную войну с республикой, он получил ответ, что Рим не ведет переговоров до тех пор, пока враг находится на его земле. И, вернувшись к своему государю, дипломат сказал ему: «В этом городе каждый ведет себя как царь».

Но эта внутренняя «царственность» стала в римлянах неуклонно убывать по мере того, как они становились господами всего обозримого для них мира.

Цезарь накануне своей гибели планировал поход в Парфию. После ее разгрома он намеревался, двигаясь вдоль Каспийского моря, выйти в «земли скифов», далее – в германские владения и вернуться в Рим через Галлию. Учитывая дарования человека, фактически реставрировавшего в Риме монархию, можно предполагать, что кинжалы заговорщиков спасли от геноцида и наших предков. В Галлии Цезарь уничтожил, по его же прикидкам, около миллиона человек.

Спартанцы понимали, что расширение государства за некие естественные границы чревато утратой свободы для самих его граждан. Очевидно, что безудержная экспансия требует создания и наращивания бюрократического аппарата. А он и есть главный «враг народа». Не отдельные его представители, а сам он как явление. Потому что он неорганичен. Он – вне каст и сословий. А значит, он их неизбежно будет подавлять и насиловать.

В Риме мы часто видим на административных должностях при императорах вольноотпущенников, вчерашних рабов, чуждых исконным традициям свободы великого города. Уже возле Калигулы обнаруживаем всесильного манипулятора Каллиста.

Во множестве они толпятся вокруг недалекого Клавдия. Паллант, некогда раб, а по воле императора «министр финансов», считал ниже своего достоинства удостаивать разговором свободнорожденных «сынов Марса». Он писал им указания на табличках…

Нарастание рабского в душах хозяев мира во многом связано и с физической убылью самых достойных. Политическая элита планомерно истреблялась в ходе гражданских войн и репрессивных кампаний того или иного наследника Цезаря. И речь не столько о сенаторском сословии, сколько о тех, кто просто считал свои политические права высшей ценностью.

Городская чернь была как раз на стороне императорской власти. Ведь именно тогда родился пролетариат, лишенный собственности и совести. Еще народный трибун Тиберий Гракх предостерегал республиканский истэблишмент от безудержной алчности, которая вела к разорению крестьян-середняков, которые и составляли тогда армию, формировавшуюся по тому же принципу, что и в полисах Эллады.

Но Гракх, предлагавший «делиться» землей с народом, был убит, а плебс стали подкупать бесплатными «хлебом и зрелищами». Армия стала профессиональной, а потом и вовсе ее взялись формировать из наемников-варваров, потому что коренные римляне желали только наслаждаться. Свободы-ответственности они не желали.

Когда заговорщики зарезали Калигулу, сенаторы хотели восстановить республику, но народ потребовал единовластия, и преторианцы представили первого попавшегося под руку кандидата в Цезари – полудебила Клавдия.

Больше не было великого народа. Было сборище пролетариев, каковые всегда были, есть и будут социальной базой тирании. Она приходит как неизбежная кара тем, кто позволил себе деградировать. И героизм отдельных несгибаемых бойцов уже ничего не способен изменить.

В битве при Филиппах Брут разгромил Октавиана, но Кассий, не узнав об этом в горячке боя, теснимый легионами Антония, счел, что все пропало, и покончил с собой.

На следующий день стратегически выгодные позиции оставались в руках республиканцев. Кроме того, их флот разгромил морские силы имперцев, и если бы Брут вовремя получил об этом известия, то избрал бы иную тактику. Но он ринулся в последний бой, в котором его армия, деморализованная неким общим чувством приговоренности, потерпела поражение. Брут бросился на меч, когда шансов для военного сопротивления было еще достаточно, но не было ни одного шанса победить. Фатум тяготел над народом, предавшим свободу.

Тьма египетская

На Западе абсолютистская тенденция, разумеется, идет от Рима. Характерно, что вождь вестготов Атанарих требовал от римлян называть себя не королем, а судьей. Но «обаяние» имперской власти было столь велико, что варварские вожди очень скоро предпочли, чтоб их называли именно королями, и не иначе. А абсолютизм императоров также родом с Востока. Обожествление Цезаря стало возможно только в результате влияния на римлян эллинистической манеры воспринимать своих царей как живых небожителей.

Амвросий фон Сиверс однажды очень точно указал, что тираническое безумие поражает Рим, после того как Клеопатра передает власть фараонов, тайну их сатанинской власти сначала Цезарю, а затем Августу.

Рим имперских времен – это «вавилон», это адское смешение всех наций, религий и рас средиземноморской ойкумены. И над этим алчным кровожадным сбродом парят безумные цезари.

После кое-как державшего себя в человеческих рамках Августа начинается парад маньяков и дегенератов: Тиберий, Калигула, Клавдий, Нерон. Затем вспышка гражданской войны, и недолгая пауза – вменяемые, прагматичные легионеры Веспасиан и Тит. Но уже брат последнего, Домициан снова срывается в кровавое безумие. И в этом нет ничего удивительного. Когда под тобой добровольные рабы, у тебя абсолютная власть, а над тобой нет Бога, трудно удержаться от соблазнов.

Поразительно как раз обратное – то, что истинно кшатрийский дух продолжает жить в сердцах воинов империи, и однажды они возводят на трон Траяна, гениального полководца, притом ничуть не склонного к дегенерации. С него начинается череда вполне достойных правителей, которая обрывается почти идеальным Марком Аврелием. Философ и полководец, брахман и кшатрий в одном лице умудрился жениться на развратной дегенератке Фаустине.

Их сын, император Коммод – пример того, что в самодержавии ничего нельзя гарантировать. И на смену мудрецу приходит дебил, который только и делает, что лично участвует в гладиаторских боях и битвах со зверями на потеху пролетариям. Коммод был убит заговорщиками, во главе которых стояли его любовница и начальник личной охраны.

В течение какого-то времени власть попросту «валялась под ногами». Некто Дидий Юлиан явился в лагерь преторианцев и напрямую пообещал озолотить их, если его провозгласят императором. Солдаты с ним быстро сторговались. Но, придя к власти, он предался разврату и пьянству, мгновенно позабыв об обещанном.

В итоге после нескольких кровавых битв с конкурентами к власти пришел Септимий Север. И это персонаж, заслуживающий особого внимания. Сей, без преувеличений, выдающийся полководец родом был из Африки, из городка, некогда основанного финикийцами. То есть Рим воистину был взят реинкарнацией Ганнибала.

Это стало очевидно, когда к власти пришел его сын, известный под прозвищем Каракалла. Так именовалось длинное, невиданного прежде покроя платье. Фасон этот император очень любил и бесплатно раздавал пролетариям новомодную одежку. Сам же первым из властителей Рима стал наряжаться в варварские облачения и откровенно поклонялся египетской богине Изиде.

Первым делом, придя к власти, он лично зарезал собственного брата-соправителя. А чтобы обелить себя в глазах общественного мнения, провозгласил того богом, заявив при этом приближенным: «Пусть будет божественным, лишь бы не был живым».

Впрочем, куражился Каракалла недолго. Его самого убил командир преторианцев, бывший раб Макрин. Но удержать власть ему не удалось, императором в итоге был провозглашен и вовсе диковинный персонаж – двоюродный племянник Каракаллы – Варий Авит Бассиан. Он был жрецом финикийского бога Эль-Габала, которого римляне называли Гелиогабал. Под этим именем новый цезарь и остался в истории.

Став владыкой Рима, Гелиогабал на Палатинском холме возвел храм своему божеству, представленному в виде черного камня. Здесь отныне был «духовный» центр империи. Сюда перенесли все святыни римлян. Он хотел, чтобы жречество Эль-Габала владело тайнами всех культов и верований. Всех остальных богов он называл «служителями своего бога: его спальниками и рабами».

Он сам совершал церемонии, которые состояли главным образом в его плясках, в окружении сирийских женщин перед храмом. Сенаторы же должны были наблюдать за сим действом. По приказу Гелиогабала в Риме совершались человеческие жертвоприношения. Принародно заклали нескольких знатных и красивых мальчиков.

Император был абсолютно свихнувшимся педерастом. По свидетельствам современников, специальные агенты разыскивали для императора в общественных банях людей с большими членами, которых приводили к нему, дабы те Гелиогабала отымели.

Он чрезвычайно гордился, что к бесчисленным видам разврата прежних императоров сумел добавить новые. Причем, в отличие от своих предшественников, ничуть всего этого безобразия не стеснялся и творил непотребства абсолютно публично. Разумеется, в итоге его зарезали, а тело выбросили в Тибр, первоначально, правда, собирались кинуть в клоаку…

Деградация имперского Рима была настолько безудержной, что стала даже образцовой. Мы и сегодня, глядя на Жириновского, вспоминаем патрициев-дегенератов времен упадка. Казалось, что в этом булькающем смрадном болоте растворились все касты, девальвированы все ценности. Но случилось Воскресение…