Текст книги "Леонид Утесов. Друзья и враги"

«Тишина» и вокруг нее

Эрдман был уже занят новой работой для Утесова – одноактным водевилем «Много шума из тишины». Поставил его режиссер Алексей Григорьевич Алексеев, первый, а потому и старейший конферансье на русской эстраде.

Действие водевиля в трех картинах с прологом поначалу воспринимается как шутовство, в котором всегда был силен Эрдман. По сюжету пьесы утесовские музыканты достают по знакомству путевки в санаторий, где они собираются отрепетировать новую программу. На этот раз никакого маскарада – все они играют самих себя и в пьесе обозначены собственными именами: Орест (Кандат), Аркаша (Котлярский), Альберт (Триллинг), Миша (Ветров) и т. д. Но санаторий, в котором они оказались, не простой, специализированный, только для сердечников и называется «Спасибо, сердце». А над его воротами водружен плакат со словами из старинного романса:

 
Так медленно сердце усталое бьется,
Что с песнями надо скорее кончать!
 

Это заставляет музыкантов насторожиться. И не без оснований. Оказывается, руководство санатория ведет неустанную борьбу за тишину. Вдохновитель и организатор ее побед – Главврач (Р. Юрьев), кредо которого: «Поднимем тишину на небывалую вышину!» Его заместитель – Завтишиной (Л. Утесов) – немедля подхватывает: «Я за тишину любому больному голову оторву!»

Водевиль остается водевилем, и обязательная для него любовная интрига сочетается с песнями, куплетами, переодеваниями, шутками, репризами. Комизм только усиливается оттого, что все нанизывается на главный стержень действия – достичь абсолютной тишины, при которой все и вся должно хранить молчание. Даже жужжание случайной мухи вызывает мгновенную реакцию Завтишиной – нарушительница подлежит ликвидации: последний полет мухи озвучивается «Полетом шмеля» Римского-Корсакова, сыгранного А. Триллингом.

Санаторий постепенно обрастает наглядной агитацией – лозунгами с цитатами из классиков – от древних греков до Пушкина, от них уже не остается живого места и даже в роще приколочен к березе плакат «Не шуми, маты зеленая дубравушка!». Молчание здесь неписаный закон, предсказанный Эрдманом: «Когда вас бьют, вы издаете звуки, коль вас не бить, вы будете молчать».

Но действующие лица как бы не замечают предписаний. Напротив, коровница Дуся (Эдит Утесова) втайне ненавидит тишину всей душой, а влюбленный в нее усердный Завтишиной, когда остается один, задраивает в комнате окна и двери и поет «Поговори хоть ты со мной, гитара семиструнная», добавляя: «Поговори, но только тихо!»

Все это игралось в водевиле легко, с юмором, вызывая смех зрителей. Как и стихи, что писал влюбленный:

 
Среди числа несметных Дусь
Лишь вы – единственная Дуся.
Признаться в этом не стыдюсь
И нежной страсти предадуся!
 

Для нее, единственной, звучит его песня «Тайна» – «Отчего, ты спросишь, я всегда в печали?», с ней в коровнике он поет дуэтом «Ты не только съела цветы, в цветах ты съела мои мечты», а Дуся, скромная и застенчивая, за глаза просила его: «Приходи, милый, в вечерний час, птицей сизокрылой ночь укроет нас». Водевиль наполнялся музыкой и танцами, и весь оркестр, устроившись в гостеприимном коровнике, играет задорные мелодии, под которые бьет чечетку обслуга, а повара в такт ритму жонглируют котлетами.

И только Главврач в ужасе врывается в это скопище нарушителей.

Аркаша. Доктор, поймите!

Главврач. Я никогда ничего не понимал, не понимаю и не буду понимать!

Это единственная фраза, которую «завопросил» цензор, но и ее, и весь водевиль пропустил без исправлений, не усмотрев в нем никаких намеков на современность.

И снова огромный успех у зрителей. Более двух месяцев лета 1939 года Утесов играет «Тишину» в московских «Эрмитаже» и парке ЦДСА, затем везет в Ленинград, Киев, далее везде – на гастроли длиною в год.

«Мы старались, – писал Утесов, – чтобы каждая наша программа, даже просто концертная, была насыщена юмором и смехом – без шутки не представляю себе ни концерта, ни жизни, – и это нам чаще всего удавалось: с нами охотно работали самые остроумные авторы того времени».

Что же, «Много шума из тишины» – еще одно проявление «сломанности» Эрдмана? Кто может, пусть согласится.

Одновременно Николай Робертович пишет для Утесова «пустячки», к которым он якобы перешел после отсидки. Но он и прежде тяготел к вещицам коротким, остроумным, к конферансу, насыщенному репризами. Вспомним хотя бы текст ведущего в утесовском «Джазе на повороте».

В конце тридцатых Эрдман делает для Утесова несколько сценок и скетчей, которые Леонид Осипович исполнял в обычных концертах. Одна из них шла в программе «Песни моей Родины», включавшей преимущественно произведения так называемого гражданского звучания.

«Я никогда не думал, что буду петь нечто подобное, – рассказывал певец, – считал, что мое призвание – куплеты, юмористические песенки, в крайнем случае чисто любовная лирика. А „Марш веселых ребят“ убедил меня, что зрители ждут от меня и другое. Оттого и появились „Каховка“, „Партизан Железняк“, „Прощальная комсомольская“, „Тачанка“, „Два друга“ и многие другие. Но утяжелять концерт такими, в общем, близкими друг другу песнями, не считал себя в праве. И пел среди них „Маркизу“, „Бороду“, „Джаз-болельщика“ – вещи шуточные. И тут очень кстати пришлись скетчи Эрдмана. Публика принимала их на ура. В них я был знакомым для нее Утесовым, не изменившим своему призванию комика».

Эрдман предложил тогда Утесову скетч, в котором разыгрывался казус, якобы произошедший в старом, еще дореволюционном театре. Заболел или запил исполнитель главной роли, его согласился заменить коллега, слегка подшофе, никогда не игравший в этом спектакле и потому работающий под суфлера. Смельчака изображал Утесов, суфлера – Самошников, актрису, знающую пьесу наизусть, – Эдит Утесова. Скетч начинался с появления смельчака, никак не ориентирующегося в действии. Вот самое его начало:

Суфлер. Детка!

Актер. Чего?

Суфлер. Детка!

Актер. Через «д» или через «т»?

Суфлер. Что через «д» или «т»?

Актер. Дедка от слова «дедушка» или детка от «дитя»?

Суфлер. От дитя, от дитя. Что вы ищете?

Актер. Дитю.

Актриса. Это я детка, идиот!

Актер. Простите, не догадался. Детка!

Суфлер. Раньше ты любила, когда я тебя так называл.

Актер. Раньше ты любила, когда я тебя так называл.

Суфлер. Помнишь?

Актер. Помнишь? (Актриса отрицательно качает головой.) Не помнишь. Конечно, ведь это лет сорок, наверное, назад тому было.

Суфлер. Почему вы молчите? Почему не отвечаете? (Вскакивает, вынимая кинжал.)

Актер. Что?

Суфлер. Вскакивает!

Актер. Уже вскочил. Дальше что?

Суфлер. Вскакивает, вынимая кинжал.

Актер. Не понимаю. Подавайте ясней!

Суфлер. Вы-ни-мая.

Актер. Так вот почему она молчит! Ты немая.

Суфлер. Не ты немая, а вынимая.

Актер. Какая разница, ты немая или вы немая, все равно отвечать не может!

Суфлер. Смотри, жестокая, как на твоих глазах умрет твой Рауль!

Актер. Смотри, жестокая, как на твоих глазах умрет твой Рауль!

Актриса. Молчи, коварный, ты давно уже не мой!

Актер. Как? Я тоже немой? Значит, мы оба немые!..

И тут ведь смех не ниже пояса, что сплошь и рядом работает сегодня. Тут нужно хотя бы минимальное чувство языка, его возможностей. А смех это вызывало, по свидетельству Утесова, гомерический.

Могу и сам свидетельствовать: в 1947 году, еще школьником, видел в «Эрмитаже» программу Утесова, посвященную восьмисотлетию Москвы. Во втором отделении исполнялся скетч Эрдмана «В старом театре», близкий к приведенному выше, но абсолютно оригинальный. От смеха публика стонала. Леонид Утесов (Актер), Эдит Утесова (Актриса), Николай Самошников (Суфлер), Аркадий Котлярский (Графиня) долго не могли уйти со сцены: требования «бис», крики «браво» не смолкали.

В пятидесятые – шестидесятые годы для Утесова Эрдман почти не писал. Много работал над киносценариями, получил в 1951 году Сталинскую премию за приключенческих «Смелых людей». Пользовались успехом и его картины «Застава в горах» (1953), «Шведская спичка» по Чехову (1954), экранизация водевиля Ленского «Лев Гурыч Синичкин» – «На подмостках сцены» (1956), «Каин XVIII», сценарий которого написал вместе с Евгением Шварцем по его сказке (1963). Были у него и слабые работы, не оставившие следа в кинематографии.

Сергей Юрский, тогда еще нечастый гость на экране, вспоминает, как познакомился с Эрдманом. Артиста пригласили в Таллин на кинопробу и сказали, что прежде всего с ним хотел бы побеседовать автор сценария, который ждет его в своем люксе. Юрский сразу зашел к нему. Он «сидел в пижаме в гостиной своего номера и неспешно открывал бутылку коньяка. Было девять часов утра.

Эрдман сказал «С приездом», и я сразу подумал о Гарине, его манере говорить.

Эрдман продолжал:

– Мы сейчас выпьем за ваш приезд.

– Спасибо большое, но у меня проба в двенадцать, – чинно сказал я.

– У вас не будет пробы. Вам не надо в этом фильме сниматься.

– Почему? Меня же вызвали.

– Нет, не надо сниматься. Сценарий плохой.

У меня глаза полезли на лоб от удивления.

– Я, видите ли, знал вашего отца. Он был очень порядочным человеком по отношению ко мне. Вот и я хочу оказаться порядочным по отношению к вам. Пробоваться не надо и сниматься не надо. Сценарий я знаю – я его сам написал. Вам возьмут обратный билет на вечер, сейчас мы выпьем коньячку, а потом я познакомлю вас с некоторыми ресторанами этого замечательного города».

Этот рассказ приведен в книге Станислава Рассадина «Самоубийцы», посвященную не только Эрдману, но и тем, кто загубил свой талант. Автор приводит эпизод последних дней тяжело больного Эрдмана, которого с помощью видных ученых удалось положить в больницу Академии наук. Михаил Вольпин рассказал:

«Когда Николай Робертович уже лежал в этой больнице, администрация просила, на всякий случай, доставить ходатайство от Союза писателей. Мы понимали, что это место, где ему положено умереть, притом в скором будущем. И вот я позвонил Михалкову, с трудом его нашел. А нужно сказать, что Михалкова мы знали мальчиком, и он очень почтительно относился к Николаю Робертовичу, даже восторженно.

Когда я наконец до него дозвонился и говорю: «Вот, Сережа, Николай Робертович лежит...» – «Я н-ничего н-не могу для н-него сделать. Я не диспетчер, ты понимаешь, я даже Веру Инбер с трудом устроил. – Не сказал, куда-то там... – А Эрдмана не могу». А нужна была только бумажка от Союза, которым он руководил, что просят принять уже фактически устроенного там человека...»

Раритеты «салона»
(публикуются впервые)

Николай Эрдман, Владимир Масс
Музыкальный магазин
Джаз-комедия

Магазин музыкальных инструментов. На полках и прилавках всевозможные музыкальные инструменты и ноты. Два рояля. В стороне футляр огромного контрабаса. На стене большие часы. Стрелка показывает без пяти девять. Шторы опущены, дверь на замке – магазин еще не открывался.

Музыкальный номер

(Бой часов)

Явление первое

Входит заведующий магазином Федор Семенович. Видит, что никого нет. Кричит.

Фед. Сем. Костя! Костя! Константин. Константин Иванович. Вот сукин сын. Опять его нет. Не было дня, чтобы этот негодяй не опаздывал. Прямо не человек, а поезд какой-то. Кончено, я его выгоню. (Берет телефонную трубку.) Пять, одиннадцать, тридцать три. Это ты, Константин? Ты почему опаздываешь?

Явление второе

Футляр контрабаса раскрывается. В футляре на стуле сидит Костя. В левой руке он держит телефонную трубку, приложенную к уху. В правой – кофейник, из которого наливает кофе в телефонную трубку. Наполнив ее, наливает молоко, кладет два куска сахара и размешивает ложечкой. В течение последующего телефонного разговора он время от времени отхлебывает кофе из телефонной трубки.

Фед. Сем. Ты почему опаздываешь, я тебя спрашиваю?

Утесов. Трамвай, Федор Семенович.

Фед. Сем. Что?

Утесов. Трамвай, говорю, Федор Семенович.

Фед. Сем. Не слышу.

Утесов. А вы подождите минуточку, Федор Семенович, у меня еще сахар не растаял. (Размешивает кофе ложечкой.) Теперь слышите?

Фед. Сем. Плохо, кто-то мешает.

Утесов. Это я мешаю, Федор Семенович. (Отхлебывает.) Теперь слышите?

Фед. Сем. Слышу.

Утесов. Так вы на чем остановились, Федор Семенович?

Фед. Сем. Ты почему опаздываешь, я тебя спрашиваю.

Утесов. Вы не кричите так, Федор Семенович, а то у меня цикорий всплывает.

Фед. Сем. Что?

Утесов. Я говорю, цикорий всплывает.

Фед. Сем. Вот черт паршивый. Немедленно являйся сюда и чтобы здесь духу твоего не было. Понял? (Вешает трубку.)

Утесов (вешая трубку). Как же это – являйся сюда и чтобы здесь духу твоего не было? Диалектика. Ничего не поделаешь, придется идти. (Выходит из футляра.) Здрасьте, Федор Семенович.

Фед. Сем. Ты откуда? Что ты там делаешь?

Утесов. Живу, Федор Семенович.

Фед. Сем. Как – живешь? На каком основании?

Утесов. На правах застройщика, Федор Семенович.

Фед. Сем. Что?

Утесов. Я тут квартирку себе отстроил, Федор Семенович.

Фед. Сем. Какую квартирку?

Утесов. Обыкновенную квартирку из двенадцати комнат.

Фед. Сем. Как – из двенадцати? Что ты врешь?

Утесов. Вот ей-богу. Хотите посмотреть? (Открывает контрабас, садится.) Мой кабинет. Красное дерево. (Выходит, кладет футляр набок, ложится головой направо.) Моя спальня карельской березы. (Выходит, опять поднимает футляр, вынимает из кармана булку, ест.) Столовая. (Грызет орехи, сплевывает шелуху.) Ореховое дерево. (Выходит, кладет футляр на другой бок, ложится.) Спальня моей жены. Мореный дуб. (Выходит, ставит футляр, садится, берет в руки примус.) Кухня. (Выходит, кладет футляр, ложится.) Спальня домашней работницы. Видите, очень удобно, совсем рядом с кухней.

Фед. Сем. Это же твоя спальня.

Утесов. Нет, Федор Семенович, вы спутали. Моя спальня помещается между кабинетом и столовой. Помните, где я орехи грыз, так вот это столовая, а рядом со столовой моя спальня. (Ставит футляр, подвешивает ручку на цепочке. Садится.) Еще один кабинет. Фаянсовое дерево. (Дергает ручку – контрабас автоматически закрывается.)

Утесов (выходя из контрабаса). Последнее слово жилищной техники. «Аппартман гомеопатик». Обратите внимание, Федор Семенович, ни одной проходной комнаты и все удобства. Одного только удобства нет.

Фед. Сем. Какого?

Утесов. Жить невозможно.

Фед. Сем. Ну, знаешь, голубчик, хватит. Я такого безобразия не потерплю. Ты здесь больше не служишь. Я тебя выгоняю.

Утесов. Ну не может этого быть.

Фед. Сем. Как – не может быть, когда я тебя увольняю.

Утесов. Ну вы шутите.

Фед. Сем. Да увольняю же я тебя.

Утесов. Бросьте, бросьте разыгрывать.

Фед. Сем. Пшел вон.

Утесов. Между прочим, если вы мне жалованья не прибавите, я все равно не останусь.

Фед. Сем. Я тебе в последний раз говорю, что я тебя выгоняю на стройку.

Утесов. А я вам в последний раз говорю, что, если вы мне жалованья не прибавите, я все равно не останусь.

Фед. Сем. Как же ты можешь не остаться, если я тебя выгоняю.

Утесов. А как вы можете меня выгонять, если я все равно не останусь.

Фед. Сем. Убирайся, я тебе говорю.

Утесов. Бросьте, бросьте разыгрывать.

Фед. Сем. Ну шут с тобой, пропади ты пропадом. Оставайся.

Утесов. Ну вот теперь пропади-оставайся. Диалектика.

Фед. Сем. Отпирай магазин. Завтра поговорим.

Музыкальный аттракцион

Утесов – Костя поднимает штору. Не выпуская из рук шнура, тянется за лежащим на полу гвоздем. Не может достать. Отпускает шнур, берет гвоздь. Штора взвивается кверху. Кладет гвоздь, берется за шнур. Тянется за гвоздем. Та же игра повторяется несколько раз, сопровождаясь музыкальным аккомпанементом.

Фед. Сем. Дурак. Ты сначала возьми гвоздь, а потом поднимай штору.

Утесов. Диалектика. (Открывает штору, снимает с двери замок.)

Фед. Сем. Ну что ты опять встал без дела. Садись за рояль.

Утесов садится позади рояля на корточки.

Я тебе сказал, садись за рояль, а ты куда сел?

Утесов. Я и сел за рояль.

Фед. Сем. Когда говорят «за», это значит «перед»!

Утесов. За – перед? Диалектика.

Фед. Сем. Вот получена новая пачка нот. Надо их проиграть.

Утесов (перебирая ноты, читает названия). «Данс индустриал» на слова «Эх вы шарики-подшипники мои», «Спаренная езда, или Реквием обезлички», «Гимн единоначалию – многоголосная декламация», «Колыбельная песня „Сон кулака“, „Полный курс исторического материализма“, музыка Давиденко, „Митинг в паровозном депо“, сонатина. Попробуем „Митинг в паровозном депо“. (Начинает играть страшную какофонию.)

Фед. Сем. Что за белиберда?

Утесов. Искания, Федор Семенович.

Фед. Сем. Попробуй что-нибудь другое.

Утесов снова садится за рояль. Не может дотянуться до клавиш. Придвигает к себе рояль.

Дурак, ты бы лучше стул придвинул.

Утесов. Стул? Диалектика.

Фед. Сем. Ну играй.

Утесов, перебирая пальцами по клавишам, переходит за пределы клавиатуры. Продолжает играть, перебирая пальцами в воздухе.

Что ты делаешь?

Утесов. Рояль кончился, Федор Семенович. Всего каких-нибудь пол-аршина не хватило.

Фед. Сем. Попробуй что-нибудь полегче.

Утесов играет. Неожиданно склоняется над роялем и начинает горько плакать.

Что ты плачешь?

Утесов. Слона жалко.

Фед. Сем. Какого слона?

Утесов. Вы войдите, Федор Семенович, в его положение.

Фед. Сем. В чье положение?

Утесов. В слоновье. Вы представьте себе только, Федор Семенович. Девственный лес. Тропики. Тишина. Вдруг – бах, и он падает.

Фед. Сем. Кто?

Утесов. Слон. Представляете себе, такой умный, культурный, с хоботом, полный сил и здоровья, молодой, всего каких-нибудь двести – двести пятьдесят лет, и вдруг его убивают, делают из него клавиши и потом на них такую гадость играют. Я считаю, если ты против слонов, ну убивай, но чтобы потом над останками, над косточками этого бедного животного так измываться, это нужно зверем быть. Ну вот вы сами послушайте. (Играет.) Ну что это такое? Прости меня, Симба... (Плачет.)

Фед. Сем. (берет скрипку). Проаккомпанируй мне «Сон кулака». Довольно реветь. Возьми скрипку. Я буду тебе аккомпанировать, а ты играй.

Утесов берет скрипку, начинает играть первый.

Подожди. Ты не здесь вступаешь. Смотри на меня. Начинай, когда я сделаю знак. (Играет, делает знак Утесову кивком головы.)

Утесов. Здравствуйте, Федор Семенович.

Фед. Сем. Дурак, мы уже виделись. Я тебе делаю знак, чтобы ты начинал. (Играет. Делает знак, другой, третий.) Ну что же ты? Я тебе киваю, а ты не обращаешь внимания.

Утесов. А что мне обращать внимание? Я не дурак, мы уже виделись.

Фед. Сем. Я не здороваюсь с тобой, а я тебе киваю, чтобы ты начинал.

Утесов. Диалектика. Федор Семенович, давайте лучше я буду вам кивать. (Садится за рояль, передав скрипку Фед. Сем. Играет. Вдруг резко наклоняет голову. Фед. Сем. вступает.) Вы почему же не на месте вступаете?

Фед. Сем. Ты же мне кивнул.

Утесов. Я не кивал, а посмотрел, на какую я педаль нажимаю, на левую или на правую.

Фед. Сем. Что же ты, так разве не видишь?

Утесов. А что же у меня, на ногах глаза разве есть? Я вам даже больше скажу, Федор Семенович. Если бы у меня и были на ногах глаза, они бы и то через ботинки ничего не увидели. Вы посмотрите, подошва-то какая!

Фед. Сем. Ну ладно, играй.

Музыкальный номер

Явление третье

Играют. В это время во второй части сцены на мосту появляется фигура Неизвестного. Останавливается. Снимает пиджак, кладет его на перила. Влезает на перила и делает попытку броситься в воду.

Утесов. Федор Семенович, посмотрите. Сигает. Сейчас сиганет.

Фед. Сем. Бежим!

Бросаются из магазина, схватывают Неизвестного и через несколько секунд вводят его в магазин и с трудом опускают на стул. Неизвестный садится с видом совершенно невменяемого человека. Трясется.

Фед. Сем. Успокойтесь. Успокойтесь.

Утесов. Сажайте его, Федор Семенович, на «Сон кулака». Вот сюда, на сухое место. Федор Семенович, что же это делается с людьми, я вас спрашиваю? В таком среднем возрасте и за борт себя бросает в набежавшую волну.

Фед. Сем. Действительно, что же это делается с людьми?

Утесов. Диалектика.

Фед. Сем. Послушайте, гражданин... Гражданин... Молчит. Костя, посмотри в пиджаке, нет ли там какого-нибудь документа?

Утесов (роется в карманах пиджака). Федор Семенович, глядите, вот карточка! Второй категории. Господи, вы только посмотрите на него: так мало от жизни взял! Даже сахар по шестнадцатому талону еще не взят. А он уже топится. Вот про вас я ничего не скажу, Федор Семенович, у вас в этом месяце даже туалетное мыло взято. Вам действительно в жизни ждать больше нечего. Вам в самую пору топиться. Но этому молодому человеку, у которого столько впереди, и 16-й талон, и 18-й на крупу, и 20-й. Все впереди – он сигает. Диалектика. Ну что же это делается с людьми, я вас спрашиваю?

Фед. Сем. Будет тебе философствовать. Поищи документ, я сказал.

Утесов. Вот, Федор Семенович, записка. (Читает.) «В смерти прошу никого не винить. Умираю и вызываю: Клемперера, Фрида, Голованова и Утесова». Дирижеров вызывает. Ну, Клемперера-то еще шут с ним, но Утесова-то за что?

Фед. Сем. Придите в себя, гражданин. Объясните, в чем дело.

Неизв. Зачем вы меня спасли? (Зарыдал.)

Фед. Сем. Воды, принеси воды.

Утесов (бежит за водой). Успокойтесь! (Приносит воды.) Не волнуйтесь! (Выпивает воду.) Теперь вам легче?

Неизв. Легче.

Фед. Сем. Что с вами? Кто вы такой?

Неизв. Я музыкант.

Фед. Сем. На чем играете?

Неизвестный молчит.

Утесов. Он на наших нервах играет, Федор Семенович.

Фед. Сем. Что с вами? О чем вы плачете?

Рыдания усиливаются.

Утесов. Федор Семенович, я знаю.

Фед. Сем. Ну?

Утесов. Ему слона жалко. Мне тоже. Господи, как я его понимаю. Вы подумайте только: девственный лес. Вдруг – бах. И потом на нем такую гадость играют.

Фед. Сем. Да подожди ты со своим слоном. Что же с вами случилось?

Неизв. Я кларнетист. Вся моя жизнь в кларнете.

Утесов. Как я вас понимаю! Я в контрабасе живу, и то неудобно.

Неизв. Как я играл, как играл! У одного человека зубы болели. Я заиграл – зубы сейчас же прошли, голова заболела. Пустите меня, я не хочу больше жить.

Фед. Сем. Стойте-стойте. Успокойтесь, пожалуйста. Ну рассказывайте, что же с вами случилось?

Неизв. Прихожу в консерваторию. Играю. Всех захватил. Потом прихожу... Пустите меня! (Пытается бежать.)

Фед. Сем. Что случилось?

Неизв. Не приняли. Испугались конкуренции. Я вас спрашиваю, что же это такое?

Утесов. Диалектика.

Неизв. Пришел в Большой театр. Играю. Всех захватил. Вывешивают объявление... Пустите меня! (Та же игра.)

Утесов. Не приняли?

Неизв. Да. Прихожу в Персимфанс. Играю. Всех захватил.

Утесов. Федор Семенович, держите его крепче, сейчас дернется.

Неизв. Зачем вы меня спасли? Все равно мне не на что больше надеяться. Я погиб.

Фед. Сем. Подождите. Может быть, я могу вам помочь. Скажите, вы Утесова знаете?

Неизв. Кого?

Утесов. Ну Утесова, этого, который «С Одесского кичмана»?

Неизв. Вы говорите про Леонида Утесова?

Утесов. Ну да.

Неизв. Конечно, знаю.

Фед. Сем. Ну так вот, у него в оркестре не хватает кларнетиста. Я поговорю с ним и надеюсь, что он возьмет вас в свой оркестр. Но, может быть, вы предварительно сыграете нам что-нибудь?

Утесов. Вот вам кларнет – играйте.

Неизвестный берет кларнет.

Федор Семенович, вот сразу видно виртуоза. И такого человека затирают! Диалектика.

Пантомима. Неизвестный играет. Лица у слушателей постепенно вытягиваются: Неизвестный не берет ни одной правильной ноты. Фед. Сем. делает знак. Оба схватывают кларнетиста, несут его на мост и бросают в воду. Молча возвращаются в магазин.

Явление четвертое

Утесов. Федор Семенович, а ведь мы преступление совершили.

Фед. Сем. Какое преступление?

Утесов. Ну как какое? Бросили человека в реку, а сами ушли.

Фед. Сем. Ну так что же?

Утесов. А вдруг он, Федор Семенович, выплывет?

Фед. Сем. Не выплывет.

Утесов. Хорошо, если не выплывет. Все-таки надо сознаться, Федор Семенович, что мы его халтурно топили. Его надо было сначала чердарахнутъ чем-нибудь тяжелым по голове, а потом уже топить.

Фед. Сем. Ну довольно рассуждать. Перебирай ноты.

Явление пятое

В магазин входят четыре саксофониста и туба. Один из саксофонистов очень большого роста, одет пионером. Другой маленький, его отец.

Сын. Здравствуйте. Есть у вас музыкальные инструменты?

Утесов. Есть.

Сын. Папа, я тебе что сказал? Ничего не хватай руками. Сядь здесь и не болтай ножками. Дайте ему какой-нибудь инструмент, пусть играет.

Утесов дает ему саксофон, предварительно поиграв на нем.

Только в рот не бери, а то я тебя милиционеру отдам. Удивительная у него манера: все в рот тащить. Утесов. Это что же, значит, ваш папа будет?

Сын. Да.

Утесов. А вы их сын?

Сын. Да.

Утесов. Диалектика. А почему же вы с ним так не по возрасту разговариваете?

Сын. Почему не по возрасту? Когда я родился, ему 20 лет было. Потом он всю революцию за границей жил. А раз он не принимал участия в революции, значит, я считаю, что у него 15 лет прямо вычеркнуто из жизни. Вот и считайте: 20 лет да 15 вычеркнуто – 5 лет. Не ковыряй в носу, стыдно ковырять в носу: тебе уже 5 лет, ты не маленький. Дайте мне саксофон.

Третий.И мне саксофон.

Четвертый. И мне!

Утесов дает им саксофоны, предварительно поиграв на каждом из них.

Музыкальный номер (Анданте – кантабиле)

Фед. Сем. Знаешь что, Константин, а все-таки меня совесть мучает. Из-за нас человек погиб.

Утесов. Наплюйте, Федор Семенович. Человек погиб, а карточка осталась. А по карточке сахар еще не получен.

Фед. Сем. А ведь верно. Знаешь что, сбегай скорей получи.

Утесов. Слушаю, Федор Семенович, сейчас! (Убегает.)

Явление шестое

К окну магазина подходит один из оркестрантов. Смотрит в окно. К нему подходит второй.

Второй. Что здесь выдают?

Первый. Пищики для кларнета.

Второй. Я за вами. (Становится за спиной Первого.)

Третий. Вы последний?

Второй. Да.

Третий. Я за вами. (Становится за спиной Второго.)

Подходит Утесов-Заика. Становится за спиной Третьего. Подходит Спешащий человек с инструментом. Обращается к Утесову-Заике.

Спеш. Гражданин, скажите, пожалуйста, где здесь Октябрьский вокзал? Я очень спешу.

Утесов. Вы н... на... нахал... нахал...

Спеш. Позвольте, на каком основании вы меня оскорбляете?!

Утесов. Я вас не... не оскорбляю. Я г...говорю: вы н...нахал... н...нахал...

Спеш. Сами вы нахал!

Утесов. Я н...не н...нахал. Я говорю: вы н...на халтуру спешите?

Спеш. Да. У меня концерт. До отхода поезда осталось всего пять минут.

Утесов. В т...таком случае, если вы с...пешите и в...ам н...ужен Ок...тябрьский в...вокзал, а вы не знаете, к...как п...пройти, п...пойдите п...по этому п...переулку п...прямо, п...потом п... перейдете п...площадь – и вы п...попадете п...прямо на п...перрон. А если бы вы спросили к...кого-ни-будь д...другого, то вы бы уже д...давно б...были т...там.

Спешащий плюет и убегает. Очередь входит в магазин.

Утесов. У вас есть н...ноты н...новых к...композиторов?

Фед. Сем. Есть.

Утесов. Какие?

Фед. Сем. Есть Белый, Коваль, Давиденко.

Утесов. Д...дайте мне Дав... Дав... Дав... Давайте другого кого-нибудь – этот у меня не выходит.

Фед. Сем. Вам предложить что-нибудь новое или старое?

Утесов. Что-нибудь н...новое из ст...старого.

Фед. Сем. Для танцев или для пения?

Утесов. Д...для д...доклада.

Фед. Сем. Как – для доклада?

Утесов. П...понимаете, я п...председатель п...правления.

Фед. Сем. Вы всегда так заикаетесь?

Утесов. Н...ет, к...огда я п...ою, я не з...аикаюсь.

Фед. Сем. Так пойте!

Утесов (поет). Я завтра делаю доклад, та-ра-ра-ра-ра. Но если я буду его говорить, то никогда не кончу. Поэтому я должен (говорит) п...ропеть д...оклад п...по н...отам.

Фед. Сем. Какие же вам ноты?

Утесов. Т...рогательные, п...отому что у н...ас...

Фед. Сем. Пойте, пойте!

Утесов (поет). Дефицит.

Фед. Сем. Может быть, вот это?

Утесов. Д...айте п...осмотреть. (Раскрывает ноты, поет.)

 
Где б ни скитался я цветущею весной,
Мне все мерещится, что ты была со мной.
Но это только сон, что ты была со мной.
Да, это был лишь сон, что ты была со мной.
 

Фед. Сем. Ну что, подходит?

Утесов. С...ейчас п...роверю. Т...оварищи п...айщики. К...ак, к...ак п...редседатель п...равления Лакокраска к...ате-горически утверждаю, что (поет).

 
Наш коллектив за весь текущий год,
Казалось, должен был нам дать большой доход.
Но это был лишь сон. Совсем наоборот.
 

З...аверните. (Берет ноты и уходит, но по дороге нечаянно сбрасывает с прилавка пачку нот.)

Фед. Сем. Кто это сделал?

Утесов. Ты... ты...

Фед. Сем. Я?

Утесов. Нет, не вы, а ты... ты...

Фед. Сем. Во-первых, это не я, а во-вторых, вы могли бы быть повежливей.

Утесов. Ты... ты... тысячу извинений, это я. (Уходит.)

Музыкальный номер

Явление седьмое

К концу номера по второй части сцены по мосту проходит Утесов – Старик с кнутом в руке. Он ведет за собой лошадь, напевая какую-то песенку. Входит с лошадью в магазин.

Утесов. Посторонитесь, посторонитесь, граждане, пропустите старушку. Тпру!

Фед. Сем. Ты что, бродяга, обалдел? С лошадью в магазин прешь?

Утесов. Ну и с лошадью. Ну и пру. Небось не поганое животное, не собака.

Фед. Сем. Да ведь грязная ж!

Утесов. А какая ж от нее грязь? Вот у нас агроном всегда говорит: навоз, говорит, то же золото. Я, знаете, так решил: весной обязательно возика два в Торгсин свезу. Пущай там за это золото джемпер дадут аль зипунишко какой каракулевый.

Фед. Сем. Да говорят же тебе, грязная она.

Утесов. Что ж, что грязная? Небось она в стойле живет. Вы бы, к примеру, в стойле жили – вы бы тоже грязный были. Она у меня первый человек, вы уж ее не обижайте, пожалуйста. (К лошади.) Отойди, Маша, от двери – простудишься. Вот стань здесь в сторонке. Садись. У меня, знаете, кобыла в 25 лошадиных сил. Я с ней 18 годков прожил и ни разу от нее грубого слова не слышал.

Фед. Сем. Это черт знает что такое. Выведите ее на улицу!

Утесов. Что она, пьяная? Она тихо сидит, никого не трогает. Сиди, Маруся, сиди.

Фед. Сем. Оставьте сейчас же помещение!

Утесов. Да вы что все в городе, очумели, что ли? В трамвае сегодня три остановки проехал, вдруг: вылезай, говорят, с лошадью нельзя. А легко сказать: вылезай. Сдавили ее со всех сторон. Пошевелиться нельзя. Что же вы, говорю, скоты, лошадь мою затираете? А мне один жеребец с портфелем говорит: «Ежели, говорит, вам здесь тесно, ездили бы, говорит, с ней на такси». Граждане, говорю, ведь я не с женой, с лошадью еду. Ежели бы вы мою жену затоптали, я бы, говорю, ничего не сказал. Лошадь животная бессловесная, а вы говорю, ее локтем пхаете. А тут как раз дамочка одна в котиковом хомуте ей копытом своим на ногу наступила. Я гляжу, у моей Маруськи в глазах слезы, а глаза такие большие, бархатные и будто бы вслух говорят: «Эх вы, говорят, звери вы, звери, что же вы со мной делаете?» Гляжу, место одно освобождается. Бросился я к нему, хотел для Маруськи занять. И тут гражданин какой-то: «Вы почему у меня место из-под носа вырвали?» Как же, говорю, я место у вас из-под носа вырвал? У вас нос вот где, а место вот где. А из-под чего я у вас его вырвал, об этом, говорю, лучше не говорить. И где же тут, граждане, справедливость? С детьми пущают, а с лошадью, говорят, нельзя. Дети-то, они небось больше гадят, чем лошадь. Поп в трамвае едет, ему ничего не говорят, а у него грива-то больше, чем у Маруськи. Демагогика. Дайте меру овса.