Текст книги "Картер побеждает дьявола"

У Старлинга были очень маленькие глаза. Когда они устремлялись на кого-то, у собеседника возникало впечатление, что его взяли на мушку.

– Понимаю. Вы сами создали завораживающую программу.

– Спасибо.

– В качестве восхищенного зрителя, сэр, я хотел бы задать вопрос и надеюсь, он не покажется вам грубым. Не мог ли я прежде видеть какие-то ваши трюки?

– Так, как я их показываю – нет.

– Значит, вы сами их придумали?

Внимание Картера вновь привлекло что-то интересное за плечом Старлинга – на этот раз огромный подсолнух.

Старлинг продолжил:

– Потому что Тёрстон[2]2
  Говард Тёрстон (1869–1936) – великий американский фокусник


[Закрыть] – я имел счастье присутствовать на его выступлении – тоже демонстрирует трюк с индийским канатом. А несколько лет назад я видел Голдина,[3]3
  Горэйс Голдин (настоящее имя Хайман Гольдштейн, 1873–1939) знаменитый американский фокусник.


[Закрыть] и у него тоже были два факира. Может быть, какие-то из ваших номеров…

– Нет, – резко отвечал Картер. – Вообще-то, полковник Старлинг, практически все иллюзии придуманы давным-давно. Дело в том, как их преподнести.

Старлинг не ответил – иногда полезнее промолчать.

– Другими словами, я не изобрел сахар и муку, но пеку вполне съедобный пирог.

– Значит, коллеги так же уважают вас за качество исполнения, как и тех иллюзионистов, которые придумывают собственные номера, – простодушно произнес Старлинг.

Картер сложил руки на груди, улыбнулся и подмигнул.

– В какой-то момент наш разговор ушел от президента

Гардин га.

– Виноват. Мне любопытны все виды надувательства. – Старлинг вытащил из нагрудного кармана визитную карточку, быстро оглядел ее и протянул Картеру. – Если еще что-нибудь вспомните…

– То позвоню.

Старлинг спустился к Гриффину и вместе с ним двинулся вниз, потом внезапно остановился и обернулся.

– Мистер Картер!

– Да?

– Президент ничего не говорил о тайне?

– О какой?

– Несколько людей сообщили, что в последние недели жизни президент задавал им вопрос… – Старлинг открыл блокнот и прочел: – «Что бы вы сделали, если бы узнали страшную тайну?»

В глазах Картера блеснул интерес.

– Как любопытно! Что бы это могло быть?

– Мы выясним. Спасибо.

Картер провожал агентов взглядом, пока те не спустились с лестницы и не сели в такси. Над озером теперь кружили несколько пеликанов. День выдался спокойный и ясный – прекрасный повод навестить своего друга Буру, или пройтись по парку, или выпить кофе в итальянской кафешке. Такси с агентами выехало на Гран-авеню. На Адамс-пойнт строилось несколько зданий, и такси пришлось обгонять грузовики с кирпичом, досками и трубами. Картер смотрел на машину, пока та не скрылась за поворотом.

Потом порвал карточку Старлинга и бросил клочки на лестницу.

С годами все люди делятся на две категории: тех, кто видел много, и тех, кто видел слишком много. Чарльз Картер, несмотря на молодой возраст – всего тридцать пять лет, – относился ко второму типу. Каждые полгода он пытался уйти на покой, хоть и понимал, что другой профессии у него нет. Однако фокусник, утративший интерес к жизни, долго не протянет. Ледок так часто делал ему внушения, что Картер мог бы сам их повторить, включая вкрапления на французском и на идиш: «Решай, Чарли. Выбери, жить или умереть, но перестань киснуть. Хватит мотать нам нервы».

Иногда Картер ходил на военное кладбище. После испано-американской войны, если солдат совершал самоубийство, на могильном камне изображали ангела, закрывшего лицо левым крылом. Однако в менее просвещенные времена надгробий вообще не ставили – самоубийц просто хоронили лицом вниз.

Шесть вечеров в неделю, порой дважды за один вечер, Картер изображал перед зрителями, что побеждает смерть. Ирония состояла в том, что он не хотел побеждать. Он мог по часу представлять, как лежит лицом вниз и будет лежать так вечно. Со времени войны он научился различать товарищей по несчастью, людей, которые видели слишком много: даже на вечеринках их можно было узнать по запавшим глазам, словно каждый понимал, что при взгляде в зеркало увидит всего лишь веселящегося идиота. Красноречивее всего была вымученная, неискренняя улыбка.

За час до начала заключительного представления в театре «Курран» Картер наблюдал за установкой оборудования. Внезапно появились агенты Секретной службы, исключительно опрятного вида молодые люди в одинаковых темно-синих пиджаках, черных брюках и начищенных до блеска ботинках – живой щит президента Гардинга.

Страна по-прежнему любила своего избранника. Из Вашингтона только-только начали просачиваться слухи, что наверху не всё гладко. Гардинг не скрывал, что окружает себя людьми, которые ему нравятся. А нравились президенту льстецы. В Вашингтоне он простодушно заявил корреспондентам: «Хорошо, что я не женщина. Я был бы постоянно беременным, потому что не умею говорить «нет».

Несмотря на явно избыточный вес и выпирающий живот, Гардинг по-прежнему выглядел представительно: смуглая кожа, жесткие седые волосы, густые черные брови и нос римского сенатора. Впрочем, внимательный наблюдатель с первого взгляда различал симптомы пресловутой слабохарактерности: несколько подбородков, чересчур влажные губы, мягкие вкрадчивые глаза. Многие, видевшие президента в последнюю неделю жизни, отмечали, что он сдал. Даже если не знать о навалившихся на него заботах, мешки под глазами говорили сами за себя.

Картер, которому нередко приходилось мгновенно составлять мнение о человеке, заметил еще более опасный симптом. Что-то подобное он видел в Новой Зеландии: попугай, эволюционировавший в среде, где нет природных врагов. Яркие беззаботные птицы утратили способность летать и ковыляли вразвалку, не ожидая ничего дурного. Когда появлялись люди и стреляли в стаю, уцелевшие птицы удивленно застывали на месте, уверенные, что произошла ошибка. Охотники без труда хватали их и убивали ударом о землю.

Гардинг шагнул к Картеру, на ходу протягивая руку.

– Очень, очень рад познакомиться с вами, сэр.

– Здравствуйте, господин президент.

Они обменялись рукопожатиями, и Гардинг чуть не подпрыгнул: в руке у него оказался букет тубероз.

– Для миссис Гардинг, – мягко произнес Картер.

Гардинг огляделся, словно спрашивая у своих спутников, прилично ли выразить восторг, потом воскликнул:

– Герцогинины любимые! Замечательно! Вот это фокус!

Влиятельным людям Картер всегда дарил живые цветы – по возможности из собственного сада. В середине лета его туберозы были прекрасны и благоухали.

– А теперь, думаю, нам стоит поговорить о моем возможном появлении на сцене. У меня есть мысль.

– Да?

– Вы, наверное, не знаете, но в детстве я очень любил показывать фокусы.

– Неужели?

– Давайте я расскажу про самые удачные.

Картер, изобразив улыбку, сосредоточился на умении задерживать дыхание и считать сердцебиения. Дождавшись, когда Гардинг закончит, он сказал:

– Давайте подумаем.

Гардинг подался вперед и зашептал:

– Говорят, сегодня в представлении участвует слониха. Мне можно ее увидеть?

Картер замялся.

– Вас я провести могу, но не ваших помощников. Она в тесном помещении, толпа может ее напугать.

Гардинг повернулся к агентам Секретной службы, те отрицательно покачали головой. Президент оттопырил нижнюю губу.

– Видите, Картер? Мало радости быть великим!.. – Он погрозил агентам пальцем. – А теперь слушайте. Я пойду смотреть слона. Ведите, Картер.

Раздув щеки, как будто протащил через Конгресс новый акциз, Гардинг прошел за портьеру, которую придержал ему Картер. Они рядом двинулись по узкому коридору.

По пути им попался Ледок. Он вежливо кивнул президенту и постучал по часам.

– Времени не так много, Чарли.

– Спасибо.

– Бумажник при тебе?

Картер потрогал задний карман брюк.

– Да.

– Хорошо. Всегда бери с собой бумажник на сцену.

Гардинг хохотнул. Видимо, тишина действовала на него угнетающе, во всяком случае, по дороге он успел рассказать, что никогда не видел слона вблизи, хотя во время недавней экскурсии в Йеллоустонский парк кормил с руки медведицу с медвежонком. Он описывал свою плохо организованную поездку на ферму по разведению лам, когда Картер отодвинул высокую бархатную портьеру.

– Господи!

Они оказались в нешироком, но высоком загоне, отделенном от остального театра звуконепроницаемыми перегородками. В загоне стояли две клетки, одна со слоном, другая со львом. Животные были совершенно одни, никто за ними не присматривал. Слониха ела сено. При виде Картера она дважды топнула по полу, тот в ответ погладил ей хобот. На голове у слонихи был убор, расшитый стразами и блестками. Прежде чем подойти к слону, Гардинг мельком взглянул на Малыша.

– Неопасно?…

– Ничуть. Вот. – Картер протянул президенту арахис.

Гардинг боязливо показал слонихе орех, та взяла его хоботом и сунула в рот.

– Ой, ладони щекотно! Еще орехи есть?

Картер протянул весь пакетик, который Гардингу пришлось спрятать за спину, чтобы слониха не дотянулась хоботом.

– Как ее зовут?

– Таг.

– Какая симпатичная! И очень смирная. Я всегда думал, что слоны ревут, бьют ногами и всё такое. Но ты ведь умница, Таг?

Слониха взяла с руки у президента несколько орехов, и он погладил ее хобот.

– Неужели ее надо все время держать взаперти?

– По счастью, нет. Таг живет на ферме в ста милях к югу. Когда мы отправляемся на гастроли, ей приходится терпеть неудобства, но не больше, чем нам всем.

Гардинг приблизил лицо к слоновьей морде.

– Эх, если бы она могла всегда жить на ферме!

– Вы с Малышом знакомы?

Гардинг пожал плечами.

– Не люблю кошек. Аллергия, понимаете ли. У меня пес.

– Ах да. Лэдди-бой.

Гардинг расплылся в удивленной улыбке.

– Вы про него знаете? – В следующий миг лицо президента помрачнело. – Как глупо. Представляете, мистер Картер, я на миг позабыл, что я – президент. – Он замолчал и продолжил кормить Таг орехами. Потом заговорил сбивчиво: – Сейчас я считал своих псов. У меня их было много. Люди так жестоки к собакам, правда? В детстве у меня был Джамбо – большой ирландский сеттер. Его отравили. Потом Хаб – мопс. Его тоже отравили. Думаю, соседский мальчишка – пес ему никогда не нравился. Лэдди-бой в этом плане счастливчик. Если кто-нибудь его отравит, об этом напишут во всех газетах.

Таг осторожно тронула его ладони, которые он протянул вперед, показывая, что угощения больше нет.

– Прости, солнышко, орехи кончились. Ты съела весь пакет.

– Господин президент, мы должны обсудить с вами, в какой части представления вы можете выйти на сцену.

– М-мм. Я задумался, как здорово было бы иметь ручного слона. Мечта жизни, правда? Будь у меня слон, я бы ходил с ним по магазинам. Воображаю рожу бакалейщика, если бы Герцогиня пришла за покупками со слоном! – Гардинг запрокинул голову. Даже в полутьме его лицо выглядело изможденным. – Подумать только, ручной слон!

Он улыбнулся почти весело, и в этот миг Картер заметил, что у президента Соединенных Штатов вымученная улыбка человека, который слишком много видел.

– Господин президент…

– У меня сестра в Бирме. Работает в миссии. У одного туземца был старый умирающий слон. Он пытался убежать и умереть в одиночестве. Хозяин, чтобы этого не допустить, запер его в клетку. Пока слон видел хозяина, он был спокоен, но если тот отходил хотя бы ненадолго, впадал в отчаяние. Когда слон перестал видеть, он нащупывал хозяина хоботом. Так и умер, держась хоботом за руку лучшего друга.

Гардинг отошел от клетки, отвернулся и закрыл лицо руками. Плечи его затряслись, половицы под ногами заскрипели. Картер подумал, что снаружи мчатся автомобили, люди смеются в кафе, банкиры и рабочие, телефонистки и землекопы, хористки и адвокаты весело спешат по жизни, далеко-далеко от тесного загончика за сценой.

Гардинг повернулся к иллюзионисту и шмыгнул носом, силясь взять себя в руки.

– Картер, если бы вы узнали страшную тайну, как бы вы поступили для блага страны: скрыли бы ее или обнародовали?

Судя по вспыхнувшему лицу Гардинга, тот отчаянно нуждается в ответе. И как всегда после смерти Сары, Картер замкнулся в себе. Он посмотрел на рукав – нет ли там пылинок.

– Не уверен, что я компетентен в этом вопросе.

– Пожалуйста, скажите, что делать.

Картер заговорил сценическим голосом, словно отстраняя Гардинга твердой рукой:

– Вы спрашиваете профессионального иллюзиониста. Я присягал, помимо прочего, хранить тайны. Интеллектуально…

– К чертям интеллектуальность. Речь не о секрете фокуса. Цель этой тайны – не развлечь, а причинить вред.

– Тогда, наверное, вы сами знаете ответ, господин президент.

Гардинг закрыл лицо руками и застонал.

– Если бы только не эта поездка… Если бы только не это всё… Если бы… Если бы…

И тут Картер дрогнул. При всей своей внешней холодности он искренне стремился помогать людям. Перед ним забрезжило, как помочь президенту. Он сказал:

– Я знаю, чем вас отвлечь. Слышали про театр «Гран Гиньоль»[4]4
  Театр ужасов «Гран Гиньоль», открытый в 1899 в Париже и просуществовавший до 1962 года, показывал такие пьесы, как «Медленная смерть», «Последняя пытка» и т. п. – например, в одном из представлений обнаженную женщину «разрубали» на части, так что «кровью» была забрызгана вся сцена.


[Закрыть] в Париже?

Гардинг, не отнимая пухлых рук от лица, мотнул головой.

– Не важно. Главное, я знаю, какая часть представления понравится вам больше всего. – Иллюзионист улыбнулся своей обычной полуулыбкой. – Та, в которой вас разрубят на куски и скормят диким зверям.

Гардинг сдвинул руки к щекам. Мгновение стояла тишина, потом два человека, президент и фокусник, начали обсуждение. Время поджимало, поэтому говорили они недолго, но содержательно.

3 августа, в пятницу, гроб с телом Гардинга стоял в вестибюле «Палас-отеля». Сперва произошла заминка: единственный флаг, который отыскали, чтобы положить на гроб, висел перед гостиницей с 1913 года и превратился в выгоревшую тряпку, негодную для скорбного случая. Наконец нашли другой флаг. Начали прибывать венки от местных, общенациональных и зарубежных государственных деятелей. К вечеру вестибюль утопал в цветах, служители гостиницы вынуждены были ставить их у подъезда. К утру цветы, одиночные, в букетах и даже в дорогих вазах, заполнили весь квартал. Говорили, что глубоко вздохнуть у «Палас-отеля» – значит ощутить благоухание рая. Еще несколько недель в центре Сан-Франциско можно было в туманную погоду различить слабый аромат роз, потом он рассеялся окончательно.

Поезд, на котором Гардинг совершал «Турне понимания», превратился в погребальный кортеж. Локомотив и три вагона убрали траурными лентами. Гроб поместили на уровне окон, чтобы люди на вокзале могли снять шляпы и попрощаться с президентом.

Вскоре Гардингу предстояло прослыть худшим президентом в американской истории, а его имени – стать синонимом продажности и корысти. Однако сейчас, когда поезд отъезжал от перрона, мальчишки бежали следом, пытаясь коснуться президентской эмблемы на вагоне, чтобы сохранить память о сегодняшнем событии.

Предполагалось, что поезд помчится на всех парах, дабы прибыть в Вашингтон на траурную церемонию, после чего гроб доставят для захоронения на родину президента – в город Мэрион, штат Огайо. Однако состав еще не выехал из Сан-Франциско, как стало ясно, что Америка не отпустит его так быстро. Вдоль путей стояли люди с зажженными свечами, они выкрикивали соболезнования вдове и пели «Ближе, Господь, к Тебе». Миссис Гардинг распорядилась, чтобы поезд замедлил ход – пусть все желающие увидят гроб, коснутся вагона, помашут ей рукой, пусть она снова и снова слышит слова гимна.

Весть о поезде облетела страну. Семьи, живущие далеко от железной дороги, ехали всю ночь, невзирая на плохую погоду, чтобы проводить гроб. В Иллинойсе восьмидесятишестилетний старик говорил всем и каждому, что пережил пять президентов и это его последний случай увидеть нечто подобное.

Вскоре мальчишки придумали класть на рельсы монетки, а когда поезд проедет, забирать блестящие расплющенные кругляшки. Кто-то обнаружил, что два гвоздя, положенные на рельсы, сплавляются в подобие креста. Весть распространилась по телефону, телеграфу и радио. В каждом городе фермеры надевали воскресные костюмы, горняки оттирали лица и мыли головы, церковные хоры выстраивались вдоль путей и репетировали «Ближе, Господь, к Тебе», владельцы скобяных лавок выкатывали к железной дороге бочки с гвоздями, чтобы делать кресты.

Однако прежде, чем выехать из Калифорнии, поезд должен был миновать Кармел, где через ущелье перекинут железнодорожный мост. Машинист дал гудок, и на холме неподалеку слониха Таг затрубила в ответ, прежде чем вернуться к поискам сельдерея, апельсинов и других вкусностей, которые Картер спрятал для нее в ветвях эвкалипта.

Акт I
Метаморфозы. 1888 – 1911

Я частенько сидел за столом с безруким скрипачом Унтаном, который передавал мне сахар, а толстуха Большая Кэти сдвигалась к краю стола, освобождая побольше места для бедной «окаменелой девушки» Эмми Шеффер.

Гарри Гудини

Хорошо известно, что на сцене иллюзионист не чувствует мучений – возбуждение прогоняет все чуждые ему чувства; голод, жажда, жара, холод, даже болезнь отступают перед экзальтацией, хотя позже возьмут свое.

Робер-Уден

Глава 1

Он не всегда был великим иллюзионистом. Порой он называл себя магом в седьмом поколении, прапраправнуком кельтских кудесников, порой уверял, будто долгие годы учился у восточных мудрецов. Однако его пресс-релизы никогда не сообщали правды: когда Чарльз Картер Четвертый впервые познакомился с ремеслом фокусника, оно было для него не забавой, а средством выжить. Почти все иллюзионисты начинали в детстве. Келлар,[5]5
  Гарри Келлар (1849–1932) – великий американский иллюзионист, заслуживший титул «король магов». «День Келлара» – 11 ноября – отмечается фокусниками как профессиональный праздник.


[Закрыть] Гудини, Тёрстон и многие другие обрели призвание во время болезни, когда родственники дарили им наборы для юных фокусников, чтобы не скучно было лежать в постели. Иное дело Картер. Свой первый фокус он показал в пустом заснеженном доме в возрасте девяти лет.

Дом не всегда был пустым. Картер вырос в Сан-Франциско, в доме 3638 по Вашингтон-стрит. Трехэтажное здание в итальянском вкусе выстроили в 1874 году для русского консульства. Однако в следующее десятилетие пушная охота шла плохо, и русские не смогли платить по закладной. В дом въехал мистер Чарльз Картер Третий с молодой супругой.

На первом этаже располагались прихожая, малая гостиная и большая гостиная с мебелью от Гампа и камином, возле которого дамы пили зимой чай. В малой гостиной стоял рояль; на нем Чарльз вынужден был два раза в неделю играть детские песенки, в то время как угрюмая учительница тыкала в ноты костлявым пальцем.

Между малой гостиной и дальней обеденной залой располагались сорок пять футов свободы – коридор, застеленный вечно сбивавшимися ковровыми дорожками. Когда их уносили чистить, Картер на цыпочках обходил комнату за комнатой, ища взрослых – отца, мать, гувернантку, кухарку, камердинера, горничных. Если все они были наверху, он скидывал ботинки и катался по коридору в носках. Потом стоял на стреме, пока катался брат. Джеймс был младше Чарльза и беззаветно ему предан, не начинал первым шалостей и вообще при необходимости чудесно разыгрывал пай-мальчика. Они никогда не испытывали судьбу. Два-три раза, ровно столько, чтобы найти позу, в которой едешь всего быстрее и дальше – они были скакунами, локомотивами, ракетами, – и Чарльз наклонялся завязать себе и брату шнурки, чтобы через минуту с ангельским лицом попросить у кухарки стакан молока.

Дом, как и большинство соседних особняков, оплачивался из доходов по акциям, облигациям и векселям. Отец занимался размещением привлеченных капиталов; интуиция и характер обеспечили ему успех – он умел не поддаваться панике и не терять расположение духа. Более того, у мистера Картера было подходящее хобби – он коллекционировал. Следуя веяниям моды, он собирал сперва европейскую живопись, потом переключился на Японию. В доме Картеров за стеклом висели три – зато какие! – свитка «Гендзи-моногатари». В приступе япономании многие соседи развесили по стенам все «Пятьдесят три станции Токайдо», однако мистер Картер считал, что три предмета – уже коллекция, и надо переходить к чему-то другому.

Мать Чарльза, Лилиан, была женщина не простая. Она выросла в семье новоанглийских трансценденталистов и увлекалась всем, что связано с духовным внутренним миром. Миссис Картер могла по три часа кряду спорить об избирательном праве для женщин; кроме того, была подвержена обморокам, аллергиям и повышенной нервной возбудимости. За один год она посетила пять врачей. Невролог сказал, что у нее в организме недостает фосфора, поэтому нервные клетки неправильно проводят электричество. Специалист по соматической гигиене прописал постельный режим, дабы восполнить энергию, потраченную на постоянные размышления и переживания. Психоаналитик пытался выудить подавленные воспоминания о конфликтах с родителями. Гипнотизер усыпил пациентку, снимая чрезмерное эмоциональное напряжение, а медиум провел сеанс, дабы избавить ее от вредного воздействия потусторонних сил.

– У меня очень, очень много неврозов, – заявила миссис Картер в малой гостиной, куда мальчиков пускали с условием не открывать рот.

– У меня тоже, – сказала миссис Оуэнс, не желая уступать первенства.

– Меня пригласили в Бостон для исследований, – произнесла миссис Картер, посрамив миссис Оуэнс. Со стороны остальных гостей посыпались вопросы. Не примкнула ли она к теософам? Или это что-то более традиционное?

На самом деле Лилиан Картер ехала в Бостон в качестве пациентки доктора Джеймса Джексона Патнема, психоаналитика и профессора Гарвардского университета.

– Профессор рекомендовал мне свой труд, – объяснила она, гордо демонстрируя «Психотерапию нервных расстройств» с автографом автора.

– О-о, психотерапия, – протянула миссис Оуэнс, сочувственно надув губки. – Это было модно… несколько лет назад.

– Нет, нет, методика совсем новая. Честное слово. – Миссис Картер взглянула на мужа, ожидая поддержки.

– Ну… – Мистер Картер встретился глазами с женой и решил не рисковать. – Безусловно.

Чарльз, которому исполнилось уже почти девять, с растущим интересом слушал разговор. Надолго мама в Бостон? Возьмет ли его с собой? Он взглянул на Джеймса – брат, тихонько мурлыча себе под нос, листал «Деяния знаменитых людей» в кожаном переплете. Чарльз едва не шепнул: «Джеймс, слушай внимательно», но побоялся, что его выставят из комнаты. Разговор перешел на другую тему, однако Чарльз до конца вечера ловил каждую фразу, пытаясь понять – действительно ли мама уезжает?

Несколько вечеров спустя она присела на краешек его кровати и объяснила, что они с братом останутся не одни: есть отец и фрейлейн Рейнхардт, и, разумеется, остальные слуги.

– Держись, – продолжала она. – Джеймс во всем берет с тебя пример.

Чарльз глядел, как мать теребит нитку жемчужных бус.

– Он такой маленький, что будет спрашивать, почему я не беру его с собой.

Тут Чарльз задумался и задал другой вопрос:

– Когда ты вернешься?

– Очень сложно ответить, Чарльз. Пока неясно. Понимаешь, доктор Патнем сравнивает жизненный опыт с «Божественной комедией».

Она кивнула, и Чарльз кивнул в ответ, показывая, что понял. Перед сном мать всегда разговаривала с ним таким вот заговорщицким тоном, словно они в сговоре.

– Врач, как Вергилий, ведет тебя по кругам твоей эмоциональной жизни, и подавленные воспоминания смываются водами Леты.

Мать всегда не говорила, а вещала, к досаде части окружающих, и сопровождала свою речь драматичными жестами, об источнике которых Чарльз почти не догадывался, поскольку еще не бывал в театре. Описывая психоанализ, она взмахивала кончиками пальцев и морщилась, как от боли.

– Стенающая душа проходит через озеро огня, но надо преодолеть отчаяние, – (задумчивый взгляд вдаль), – чтобы обрести, – (вздох облегчения), – скрытые внутренние возможности.

Чарльз видел жесты и выражение лица, слышал звук голоса, но мало что понимал. У мамы будет приключение, она вернется с новым опытом и здоровее душой. Вот только когда?

Ее лицо озарял тусклый оранжевый свет газового рожка. Лилиан Картер умела красиво удалиться. Она поднесла палец к губам, словно поведала тайну, и, отступив назад, закрыла за собой дверь. Чарльз запомнил предвкушение таинственного на еле различимом в сумерках лице. Следующий раз он увидел ее через два года.