Текст книги "Картер побеждает дьявола"
Автор книги: Глен Голд
Жанр: Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Глава 2
После отъезда матери Чарльз приклеился к отцу. Долгими воскресными вечерами мистер Картер не мог пройти от книжных полок к письменному столу, не натолкнувшись на старшего сына.
У длинной стены в кабинете мистера Картера стояли пюпитры с гравюрами под стеклом. Поскольку всю остальную стену занимали другие произведения искусства, пюпитры располагались довольно низко – на уровне детских глаз. Все три гравюры изображали орудия пыток – ножные кандалы, позорный столб с колодками – двумя толстыми горизонтальными брусьями, снабженными отверстиями для рук и головы, – и жуткую маску с кляпом, так называемую «уздечку сварливых».
Кандалы выглядели как наручники, только надевали их на щиколотки. Преступник лежал на спине, а его ноги болтались в воздухе, прикованные кандалами к металлическому штырю. Вокруг была изображена глумящаяся толпа: злобные лица, вскинутые над головой кулаки.
Чарльз не понимал, в чем состоит наказание. Отец объяснил: унизительно лежать в кандалах перед всеми этими людьми. Твоя репутация погублена навеки.
Ведя пальцем по краю рамки, Чарльз повторил:
– Репутация.
– Пожалуйста, не трогай их пальцем, – сказал отец и, чтобы закрыть тему, произнес еще раз: – Кандалы тебя позорят.
Теперь Чарльз понял.
– А, ясно. Потому что ты не можешь из них выбраться.
– Нет. – Отец вздохнул. – Вовсе не из-за этого.
Чарльз не понимал своего внезапного любопытства. В ту ночь он долго не засыпал, гадая, каково это – лежать в кандалах, когда толпа швыряет в тебя камнями. Ноги у человека были задраны так, что из карманов могли высыпаться монеты – наверное, те самые «ивовые»[6]6
Монеты с изображением ивы на аверсе печатались в Новой Англии с 1653-го по 1660 год, до нашего времени дошли тридцать шесть экземпляров; монеты достоинством два, три, шесть и двенадцать пенсов и надписью «Соммеровы острова» печатались для Бермудских островов в Англии в 1615–1616 годах; их сохранилось чуть больше пятидесяти, но лишь несколько – в хорошем состоянии.
[Закрыть] шиллинги и шестипенсовики «Соммеровых островов» из книжки про нумизматику, которую Чарльзу читал отец. Да, унизительно не знать, как выбраться из кандалов.
Когда гувернантка фрейлейн Рейнхардт разбудила мальчика утром, она ущипнула его за щеку и зашипела: «На кровати положено спать головой в другую сторону», потому что ноги его были засунуты в резное деревянное изголовье.
Изображение позорного столба не так завораживало. Стоять, просунув куда-нибудь руки и голову, было скучно, поэтому в позорный столб и колодки Чарльз не играл.
Однако, согласно решению Бостонского колониального суда, которое отец скопировал и повесил на стену, в 1659 году некоего Томаса Картера – почти наверняка предка – «прибили за уши к позорному столбу, по три гвоздя в каждое ухо» как злостного спекулянта.
– Его прибили к столбу?
– Да. – Отец вздохнул: эти разговоры становились все более и более частыми.
– Пробили гвоздями уши?
– Да.
Чарльз с жаром спросил отца, их ли предок изображен на гравюре. Увы, отец ответил, что это просто «типичный» преступник. Впрочем, тема, видимо, его заинтересовала, потому что он перевел взгляд с гроссбуха на гравюру.
– Кто такой спекулянт?
Мистер Картер отодвинул свои записи.
– Перед тем как французское судно с парусиной начало разгрузку, он скупил весь товар оптом, а потом перепродал.
Впервые в жизни Чарльз увидел, что отец смотрит на него с интересом и как будто чего-то ждет.
– Купил дешево, продал дорого, и за это его осудили, – закончил Картер-старший.
В кабинете было несколько часов; одни из них заскрежетали, собираясь бить половину. Чарльз чувствовал, что отец ждет ответа, и не хотел заканчивать разговор.
– Не просто приковали, а прибили гвоздями, – медленно повторил он. – Так гораздо, гораздо труднее освободиться.
– Да? – Отец подвигал губами, словно готов продолжать, но лишь если сын этого заслужит.
Чарльз отвел глаза. Он не мог придумать, что сказать дальше, и притворился, будто разглядывает другие картинки на стене. Отец вернулся к записям. Против воли – он никогда не хотел на нее смотреть – взгляд Чарльза остановился на маске с кляпом.
Однажды он был в поезде, и паровоз переехал упряжку лошадей. Мама закрыла ему глаза. Чарльз отчаянно стремился что-нибудь разглядеть через ее пальцы и одновременно хотел, чтобы его спрятали от этого зрелища. Так было и с маской.
Как-то в октябре Чарльз и Джеймс, вернувшись из школы, увидели, что перед домом, словно повозка Санта-Клауса, стоит наемный экипаж. Они припустили со всех ног, крича друг другу, что мама вернулась.
Однако кучер выносил из дома чемоданы – вещи камердинера и одной из горничных. В отсутствие миссис Картер они завели обыкновение прикладываться к хозяйским запасам спиртного, и мистер Картер, узнав об этом, немедленно их уволил.
Следующей уехала фрейлейн Рейнхардт. В ноябре пришла трансатлантическая телеграмма из Мольна, что у ее отца апоплексический удар. В тот вечер она плакала – вот чего Чарльз никогда бы предположить не смог, – обнимая на прощание его и Джеймса.
Накануне праздников нанять прислугу с хорошими рекомендациями было невозможно, и мистер Картер сказал сыновьям, что до первых чисел января за ними присмотрят кухарка и Пэтси.
Чарльз немножко испугался. Правда, появилась надежда, что отец забудет про некоторые ритуалы, как то: мытье за ушами (не забыл) и уроки музыки (забыл). Джеймс спросил отца, не почитает ли он им на ночь. К удивлению Чарльза, мистер Картер согласился.
Картер-старший читал ужасно, однако Чарльз не жаловался – он был рад любому человеческому голосу. Он даже не огорчился, что отец, дабы упростить дело, велел Джеймсу ложиться в одно время со старшим братом и в ту же кровать.
В первый вечер мистер Картер прочел сказку братьев Гримм, пожелал сыновьям спокойной ночи и вышел. Чарльз выждал, пока закроется дверь, и шепнул: «Джеймс, помнишь, как читает фрейлейн Рейнхардт? На разные голоса?» Джеймс не ответил. Чарльз потряс его за плечо и понял, что брат спит.
Две недели отец каждый вечер читал им перед сном. Каждый раз Джеймс засыпал быстро, а Чарльз – нет. Оказалось, лежать без сна рядом с кем-то даже хуже, чем одному. Он дожидался, когда часы пробьют полночь, потом крадучись выходил в коридор и прислушивался, не идет ли отец, или Пэтси, или кухарка.
По ночам дом наполняли тени и непонятные пугающие скрипы, однако Чарльза неудержимо тянуло его исследовать. Иногда он на цыпочках заходил в отцовский кабинет и брал коллекцию монет, к которой отец настрого запретил прикасаться. Указывая на каждую драхму, на каждый полуцентовик, Чарльз шепотом повторял их историю: «В тот год изготовили лишь шестьсот опытных образцов, форму создал искусный мастер Кристиан Гобрехт». Иногда он воображал, что в комнатах живут маленькие зловредные существа. «Иди посмотри на маску», – говорили они. Может быть, если сильно сосредоточиться, мама услышит, как он бродит по дому, и вернется.
В дальнем конце дома, рядом с кухней и буфетной, располагалась мрачная чопорная обеденная зала. Чарльз прятался за шторы и, продышав на морозном стекле дырочку размером с полудолларовую монетку, смотрел на заросший сад и слушал дальние звуки аккордеона.
Сад у Картеров был жутковатый, здесь росли дикая ежевика, крапива и шиповник, на котором шипов было больше, чем цветов. И все же Чарльз играл бы здесь, если бы не садовник, угрюмый и безобразный мистер Дженкс. Обычно он копал в саду по ночам, а днем почти не показывался, разве что рявкал на детей или животных, которые имели неосторожность подойти слишком близко. Жил он в домике на дальней стороне сада, за вязами, куда Чарльзу не разрешали ходить одному.
Среди ночи Чарльз сидел, завернувшись в бархатные складки штор, и боялся. Он боялся утратить остальных близких. Вскоре после того, как родился Джеймс, мать положила руку Чарльза на безволосую младенческую головку и сказала: «Чувствуешь, как бьется жилка? Косточки черепа еще не срослись». С тех самых пор он боялся за Джеймса.
Он сидел за шторой, чувствуя себя очень маленьким, и воображал всё то, чего боялся. Злых мальчишек. Падение с лестницы. Волков. Мистера Дженкса. Истории, которые у мамы в клубе читали вслух и плакали: про сироток, как те забывают родительские голоса. Нет, он не забыл мамин голос и никогда не забудет. Иногда ночами Чарльз забирался в ее гардеробную и нюхал оставшуюся одежду. «Душа в озере огня», – шептал он, кривясь и помахивая пальцами, хотя получалось не совсем так, как надо.
По ночам, когда отец и брат спали, а мама была где-то далеко в неведомом Бостоне, его порой охватывало неудержимое желание увидеть места, где он никогда не был, которые и описать-то невозможно. Интересно, думал Чарльз, есть ли в мире такие же, как он – люди, которые не спят и воображают неведомое? Правда ли он – сын своих родителей, или оставленный эльфами подменыш?
Мистера Картера тоже затронула атмосфера в доме – трудно не замечать двух взбудораженных мальчишек при том, что прислуги с каждым днем всё меньше. В декабре на соседних домах стали появляться рождественские венки, а в письмах миссис Картер начали проскальзывать намеки на грядущие подарки. Теперь оба сына неотступно ходили за отцом из комнаты в комнату.
Однажды он встал рано и объявил, что повезет их развлекаться. Ехать предстояло в двуколке, что для Чарльза само по себе было радостью. Мама всегда возила их в медленном, безопасном кабриолете, а быстрая легкая двуколка так весело подпрыгивала на булыжниках!
– Поедем на ярмарку, – сказал отец, хлопая в ладоши, – в самую глушь Беркли.
У Чарльза вытянулось лицо. Он бывал на ярмарках и подозревал, что это не веселее, чем пойти к бакалейщику. Ярмарки нужны, чтобы женщины могли выложить свои лоскутные одеяла, а торговцы – поглазеть на разложенные рулоны ватина. В лучшем случае ему купят пирожок.
Однако на пароме до Беркли, когда все трое сидели, прижавшись друг к другу, в двуколке, и соленые брызги долетали до лиц, мистер Картер объяснил, что это совершенно другая ярмарка. Те ярмарки, которые они видели, – устаревшие и (он сморщил презрительную мину) неприбыльные. Предприниматели вдохнули в них новый дух, добавив различные увеселения.
– Мы выбираемся из депрессии, стране надо встряхнуться, – сказал мистер Картер, держа афишку так, чтобы оба сына могли заглянуть ему через плечо. Он провел пальцем по картинке, похожей на план деревенской площади. – Аттракцион-парк.
– Что это? – спросил Джеймс.
– Целый город, где все только развлекаются. Вот мавританский дворец, вот египетский театр, тир, вот карусель, а здесь будет играть военный оркестр.
Чарльз так сильно прижался к отцу, что жесткое пальто царапало щеку. Он не знал, что такое карусель и тир, но слова звучали увлекательно, а мистер Картер продолжал перечислять увеселения: вулкан Килауэа, венская булочная, макет собора святого Петра в Риме, самый высокий человек на земле, «удивительные диковины животного и растительного мира»… Чарльз нетерпеливо заерзал на сиденье.
Они приехали в Беркли, оставили лошадей на платной конюшне, и мистер Картер повел сыновей на ярмарку. Чарльз и Джеймс немедленно заспорили, какой аттракцион они будут смотреть первым. Отец не слушал – он искал в афишке, где проходит аукцион скота.
– Мальчики, – произнес он, выгребая из кармана мелочь, – вы оба получаете по тридцать центов. У меня деловая встреча.
За те несколько часов, что отец расписывал ярмарку, он ни разу не упомянул деловую встречу, но братья не стали задавать вопросы – так заворожили их блестящие десятицентовики. Отец объяснил, что налоговые льготы на небольшое количество домашних животных привели к всплеску «приусадебного животноводства», и он намерен прикупить сегодня трех превосходных бычков.
Мистер Картер ушел налево, на аукцион, а его сыновья – направо, в самую гущу событий. Это было их первое с маминого отъезда приключение вне дома. Чарльз испытывал сладкое волнение и одновременно страх. Вдруг они потеряются? Вдруг их украдут нехорошие люди? Играла каллиопа,[7]7
Паровой орган, сконструированный в XIX в. в США и названный по имени музы эпической поэзии. Изобретенная с целью привлечения публики в театры и цирки, каллиопа отличалась громким пронзительным звучанием.
[Закрыть] слышался стук игральных костей. Некоторых детей вели за руки оба родителя. Чарльз старался убедить себя, что не одинок, а свободен.
Джейс быстро приметил прилавок со сладостями. Накупив леденцов, постного сахара и кокосового печенья, мальчики двинулись дальше, зажимая в кулаке оставшиеся монеты.
К их разочарованию, афишка обманула: не было ни тира, ни карусели. Идти приходилось осторожно – вся площадь была в глубоких окаменелых колеях от проехавших после дождя тяжелых фургонов. Тем не менее Чарльз смотрел на балаганы с ярко намалеванными вывесками – Чудеса Германии! Виды Венеции! – и внезапно ощутил неведомую прежде легкость.
Они остановились перед палаткой под заманчивой желтой вывеской «Самая маленькая в мире лошадь». Оба мальчика решили, что ее надо посмотреть.
Заплатив по пять центов, они вошли внутрь. В загончике на грязной соломе перед миской грязной воды лежала маленькая вороная лошадка. Несколько минут братья смотрели, как она тяжело дышит.
– Не такая уж маленькая, – заметил Чарльз.
– Немножко маленькая, – согласился Джеймс, – но не очень.
Они вышли. Чарльз досадовал, потому что видел гораздо меньших лошадей. Следующая вывеска обещала опасных рептилий. Сердце у Чарльза зашлось от предвкушения, но внутри были только три боа-констриктора – все три исполинские, как сказал человек, взявший у мальчиков по пять центов, однако убедиться в этом не удалось, поскольку змеи были за стеклом и прятались за камнями.
Поняв, что их надули, братья обошли стороной следующие две палатки: «Флоридский аллигатор» и «Толстуха». Чарльз не знал, что делать дальше – ему как никогда хотелось увидеть настоящее чудо и верилось, что где-то, в какой-то палатке оно есть. Тем не менее в павильон с овощами и фруктами причудливой формы он решил не заходить и вообще готов был больше не заглядывать в палатки. Однако Джеймс уговаривал посмотреть самого рослого человека в мире.
Вывеска перед палаткой гласила: «Верзила Салливан: ирландский кулачный боец ростом восемь футов пять дюймов[8]8
2 метра 55 сантиметров.
[Закрыть]». – Это может быть надувательство, – предупредил Чарльз, однако войти согласился – все равно надо было ждать, когда кончится аукцион. Они заплатили и вместе прошли под парусиновый полог, в пахнущий плесенью балаган.
Внутри было темно. Лучи света, пробиваясь сквозь разошедшиеся швы, бледными овалами ложились на пожухшую траву. Посередине, прислонясь к центральному шесту, стоял Джо Салливан и читал газету. Он взглянул на мальчиков, послюнявил палец и перевернул страницу.
Джеймс схватил брата за руку. Почувствовав его прикосновение, Чарльз осознал, что последние несколько секунд простоял не моргая и не дыша. Он тихонько вздохнул. Черные стоптанные ботинки Салливана были размером с ружье. Чарльз запрокинул голову и почувствовал себя, как в церковном здании: макушка Салливана почти касалась парусиновой крыши.
Чарльз прошел несколько шагов взад-вперед, налетая на Джеймса – оба избегали переступать некую воображаемую линию, не из деликатности, а из страха быть съеденными. В книжках великаны едят маленьких мальчиков. Чарльз уже знал, что всё это просто сказки, но еще не настолько вырос, чтобы полностью исключить такую возможность.
На Салливане был черный шерстяной костюм, галстук шнурком и большая ковбойская шляпа. Его сумрачное лицо – набрякшие веки, прямой, словно прочерченный по линейке рот – выглядело неживым. Кроме того, не похоже было, чтоб он собирался лезть в драку. Тем не менее у Чарльза страх стал брать верх над любопытством.
– Ну вот, посмотрели. – Он взял брата за руку.
Джеймс не двинулся с места.
– Сколько в вас роста? – спросил мальчик.
Не отрывая взгляд от газеты, Салливан указал большим пальцем на шест, возле которого стоял.
– Как тут написано, – сказал он. Голос звучал глухо, словно в палатке воздух разреженнее, чем снаружи. Шест был расчерчен на дюймы, возле отметки восемь футов пять дюймов стоял восклицательный знак. Салливан ссутулился, поэтому не совсем до нее доходил.
Чарльз повторил:
– Ну вот, посмотрели.
Однако брат упрямо стоял на месте.
– Почему у вас нет стула? – спросил Джеймс.
– Чего? – Салливан продолжал читать.
– Почему у вас нет стула?
– Не хотят, чтобы я сидел.
– О… А как вас зовут?
– Джо Салливан.
– О… А меня – Джеймс Картер.
– Угу.
– Вам сколько лет?
– Двадцать два.
– О… А мне почти семь.
Джеймс никогда прежде не разговаривал с незнакомцами, и Чарльз не знал, как в такой ситуации положено вести себя старшему брату. Джеймс принялся рассказывать о каком-то друге, у которого есть собственный велосипед. Он несколько раз сбивался и начинал снова. Наконец Салливан опустил газету и в упор посмотрел на Джеймса. Непонятно почему, но Чарльзу вдруг стало стыдно за себя и брата, словно они подсматривали за голым человеком в ванной и, хуже того, заплатили за это деньги. Он снова взял Джеймса за руку, затем взглянул на мрачное лицо Салливана, собираясь попрощаться, и запнулся.
– Извините, – сказал Чарльз.
Он старался быть вежливым, но немного ошалел от волнения.
– Нам пора. До свидания. – Джеймс протянул великану руку.
Салливан присел на корточки, потом медленно опустился на одно колено – суставы хрустнули так, словно сломался карандаш. Огромной лапищей он легонько пожал ладонь Джеймса. Тот повернулся к брату и с ангельской улыбкой сказал:
– Смотри, он нас не съест.
Салливан медленно и внимательно оглядел братьев. Даже на корточках он был ростом со среднего взрослого. От него пахло микстурой от кашля. Обрюзгшее белое лицо, в которое Чарльз вынужден был смотреть, не меняло выражения, а может быть, и не могло изменить. Чарльзу по-прежнему хотелось убежать, однако внимание его приковала монета у Салливана на галстуке.
– Простите, – сказал он, пытаясь говорить небрежно и по-взрослому, – это у вас гобрехтовский доллар?[9]9
Гобрехтовские доллары (по фамилии гравера Кристиана Гобрехта, помещенной на аверсе под изображением статуи Свободы) печатались в 1836-м, 1838-м и 1839 годах. Считаются красивейшими в американской истории и высоко ценятся у коллекционеров. В пятидесятых годах девятнадцатого века специально для коллекционеров было выпущено большое число монет такого же вида.
[Закрыть]
Салливан тронул пальцами галстук.
– Чего?
– Если он 1838 года, то стоит больше трехсот долларов.
– Это? – Салливан попытался развернуть монету к лицу. – Чего ты мелешь?
– Я собираю монеты, – объявил Чарльз. – Американские. – Он продолжил, повторяя слова, слышанные когда-то от отца: – Я знаю про ценные вещи больше, чем многие узнают за всю свою жизнь.
Он не понял, что означает взгляд, которым наградил его Салливан, но ясно было, что это неуважительный взгляд. Салливан сунул газету под мышку, расслабил галстук и протянул Чарльзу, чтобы тот разглядел монету.
– Что скажешь, умник?
– Ой. – Чарльз с разочарованием прочел дату. – Это пятидесятые годы. И она поцарапана.
– Так стоит она три сотни или нет?
– Она стоит примерно пять долларов. – Чарльз снова покраснел.
– Так почему она не стоит три сотни? – рявкнул Салливан.
– В 1838 изготовили тридцать один серебряный доллар, на все Соединенные Штаты, а в 1850-м – сорок семь тысяч пятьсот. Если бы у вас был доллар 1851 года, вам бы повезло больше, потому что их выпустили всего тысячу триста, и они стоят…
– О'кей.
– …стоят примерно сто пятьдесят.
– Усек. – Салливан выпрямился, так что теперь у мальчиков на высоте глаз были его испачканные травой колени.
Чарльз вытащил из кепки монету.
– Знаете, что это такое?
– Золотой пятидолларовик? – Салливан пожал плечами. Чарльз улыбнулся.
– Вы попались на удочку, – сказал Чарльз, как говорил десятку взрослых. – Это пятицентовик 1883 года в прекрасном состоянии. Видите, на реверсе стоит римская цифра «пять», но «центов» написать забыли, и жулик его позолотил. Кто не очень умный, верил, что это пять долларов.
– М-м… – Салливан похлопал свернутой газетой по штанине и выпятил языком щеку. – Можно посмотреть?
Это была самая ценная монета из тех, которые Чарльзу дозволяли брать. Он не знал, сколько она стоит, но еще никому не разрешал к ней прикасаться. Он с торжествующим видом протянул монету.
Салливан повертел ее, бормоча:
– Надо же. Спасибо.
Он протянул Чарльзу руку, держа монету двумя пальцами. Когда Чарльз подставил ладонь, Салливан обхватил правую руку левой. Когда он ее раскрыл, ладонь была пуста. Монета исчезла.
– Эй, – слабым голосом сказал Чарльз.
Салливан надвинул шляпу на глаза и вернулся к столбу.
– Отдайте, – сказал Чарльз.
– Чего отдать?
– Мой пятицентовик.
Оказалось, что Салливан всё же может менять выражение лица: он ухмыльнулся. Потом раскрыл газету.
Чарльз взглянул на Джеймса; тот серьезно покачал головой.
– Папа велел никому не показывать монету. Тебе попадет.
– Отдайте! – закричал Чарльз. – Это нечестно!
– Привыкай, шпингалет, – буркнул Салливан.
– Верните монету!
Все произошло так быстро, что Чарльз не успел поверить. От обиды прихватило живот. Он стоял, постепенно осознавая, как просто лишился монеты – отдал ее навсегда без возможности вернуть, – потом бросился вперед и заколотил великана по ноге.
– Отдайте! Отдайте!
Что-то рвануло Чарльза за воротник и подняло в воздух: Салливан вздернул его за шкирку к грязной парусиновой крыше балагана. Чарльз чувствовал, что пуговицы на рубашке готовы отлететь, чувствовал огромные грубые пальцы на загривке.
И тут Салливан зашептал ему в ухо:
– Ты у меня тоже исчезнешь, шкет.
Он сунул Чарльзу под нос огромный, с индейку, кулак, и тот вспомнил картинку из «Рассказов для малышей» – морской спрут поймал ловца жемчуга. У него вырвался странный, какой-то звериный всхлип. Великан, кажется, немного опешил.
– Цыц. – Салливан оглянулся на полог палатки. – Я сказал: «Цыц».
Однако Чарльз продолжал плакать. Салливан, словно в задумчивости, опустил его фута на два, потом швырнул в сторону Джеймса, как мяч. Чарльз приземлился на жесткий земляной пол и бросился вон, таща за руку брата.
Первой его мыслью было кинуться за помощью к отцу, но Джеймс, всю дорогу нудел: «Тебе попадет, тебе попадет», и до Чарльза постепенно дошло, что так и будет.
Они остановились футах в ста от павильона с животными. Чарльз потрогал лицо – разгоряченное и шершавое от высохших слез. Невозможно объяснить отцу, что произошло. Поэтому он занялся братом – отряхнул тому одежду и растер руку, за которую слишком сильно тянул.
– Хочешь еще леденец?
– Нет!
– Точно?
Джеймс кашлянул, прикрываясь ладошкой.
– Не знаю.
Они нашли лоток со сладостями. Необходимость заботиться о брате немного успокоила Чарльза. Он никогда не видел, чтобы человек исчезал, и страх перед Салливаном постепенно сменялся злобой. Но куда делась монета? Спросить не у кого. Взрослые отказываются прямо отвечать на некоторые вопросы, и Чарльз не сомневался – этот вопрос из таких.
Он не знал, умеет ли Джеймс хранить тайны. Наверняка наябедничает, и придется его потом отлупить. Однако, когда они увидели отца, Джеймс ничего не сказал. Молчал он и на пароме. Чарльз тоже молчал и чувствовал себя паршиво. На краткий миг он поверил, что Аттракцион-парк будет к нему добр – и тут его обдурили. Остаток пути Чарльз воображал, как монетка одна-одинешенька крутится в пространстве.
Отец был чем-то невероятно взволнован. Берясь за вожжи, он воскликнул: «Только б не сглазить!» – фраза в его устах настолько необычная, что Чарльз вспомнил ее на Рождество, когда отец объяснил наконец смысл своих слов.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?