Текст книги "Два Сэма. Истории о призраках"

– Найти девчонок?

Он пожал плечами.

– Позвонить в колокол?

– Они позвонили.

– Это ты притащил нас всех сюда. Чего ты ждал?

Он снова посмотрел на голые стены спальни, на прямоугольный участок без пыли на полу, где до самого недавнего времени, должно быть, стояла кровать или лежал ковер, на пустой крепеж для светильника. Степка-растрепка – мой друг.

– Сопротивления, – ответил он; шаркая, вышел и двинулся по коридору.

– Куда ты? – крикнул я ему вслед.

Он оглянулся, и выражение его лица потрясло меня. Прошло уже много лет с тех пор, как я видел его таким. В прошлый раз это было во втором классе, сразу после того, как он ударил Роберта Кейса, бывшего больше его раза в два, по лицу, вдавив одну линзу очков Роберта ему в самый глаз. Это был последний раз, когда кто-либо из знавших его осмеливался с ним подраться. Вид его был… печальным.

– Сюда, – сказал он.

Я пошел за ним. Но мне стало плохо при мысли, что я оставлю Дженни. Мне хотелось увидеть ее вместе с Келли на лужайке около дома, показывающих пальцем в окно и смеющихся над нами. И я больше не хотел оставаться в этом доме. И это было утомительно – находиться рядом со Стефаном, пытаясь разгадать смысл его мистического танца.

– Я буду снаружи, – сказал я.

Он пожал плечами и скрылся за последней оставшейся неоткрытой дверью в глубине коридора. Я прислушивался несколько секунд: ничего не было слышно, и тогда я стал спускаться вниз.

– Эй, Дженни? – позвал я, но ответа не было.

Мне оставалось пройти только три нижние ступеньки, прежде чем я понял, что здесь было не так.

В центре коридора, на полу, посреди круговорота листьев и бумаг, лежала черная перевернутая бейсбольная кепка, точно пустой черепаший панцирь.

– Хм, – сказал я, ни к кому не обращаясь.

Я сделал еще один робкий шаг, и входная дверь захлопнулась, повернувшись на петлях.

Сначала я просто стоял и во все глаза смотрел. Я не мог даже дышать, словно у меня в горле застряло яблоко. Я только таращился на пятно белой краски из аэрозольного баллончика на входной двери. Влажный, широко открытый глаз. Мои ноги стали как ватные, я вцепился в перила и сполз на нижнюю ступеньку лестницы, стараясь держать себя в руках. Надо закричать, подумал я. Надо позвать Стефана вниз, и обоим нам нужно бежать. Я не заметил руки, пока она плотно не зажала мне рот.

На миг я вообще ничего не мог поделать, и это состояние длилось довольно долго; прежде чем я смог вывернуться или укусить, вторая рука обхватила меня за талию и меня свалили с ног в черноту слева и ударили о стену гостиной. Я не помню, когда я закрыл глаза, но сейчас я не мог открыть их. В голове у меня звенело, кожа зудела, и я чувствовал покалывание, словно она распадалась на атомы, из которых состояла, и все они разлетались в миллиарды разных направлений, и скоро от меня ничего не останется, только пятно на гнилом пыльном полу мистера Паарса.

– Я тебя ушиб? – прошептал знакомый голос почти мне в ухо. Мне все еще требовалось время, чтобы открыть глаза. – Просто кивни или покачай головой.

Медленно, изо всех сил стараясь открыть глаза, я покачал головой.

– Хорошо. А теперь – тс-с-с!.. – велел мистер Андерш и отпустил меня.

За его спиной стояли обе сестры Мэк.

– Понравилась кепка на полу? – спросила Келли. – Кепка – это хорошая идея, верно?

– Тс-с-с, – шикнул на нее мистер Андерш. – Пожалуйста. Прошу тебя.

– Ты бы себя видел, – прошептала Дженни, склонившись надо мной, – у тебя такой перепуганный вид.

– Что это…

– Он следил за нами, не натворим ли мы чего-нибудь ужасного. Он увидел, как мы вошли сюда, и у него появилась мысль, как проучить Стефана.

Я, открыв рот, смотрел на Дженни, потом на мистера Андерша, который очень осторожно поглядывал за угол, на лестницу на верхний этаж.

– Не вернуть, – сказал он, и его голос прозвучал очень серьезно. Это был такой же голос, как мы услышали у его собственной входной двери чуть раньше, этим же вечером. Он никогда не был так схож со своим сыном, как в этот момент. – Вытянуть. Вытянуть его. Кто-то должен что-то сделать. Он хороший мальчик. Он мог бы таким быть. Сейчас, пожалуйста, не мешайте.

Все, чему я стал свидетелем, потрясало меня. Но наблюдение за мистером Андершем ничего не добавило. Он стоял у выхода из гостиной ссутулившись, его волосы были подобраны под докерскую шапочку, он ждал. Медленно я перевел взгляд на Дженни, продолжавшую улыбаться мне. Я знал, что потерял ее.

– Это было как со Стефаном, – сказал я, – вы могли бы просто высунуть голову и помахать мне, чтобы я спустился вниз.

– Угу, – отозвалась Дженни и продолжала смотреть на мистера Андерша, а не на меня.

Наверху скрипнула дверь и раздался голос Стефана:

– Эй, Эндрю!

К удивлению Дженни и ужасу мистера Андерша, я почти что ответил ему. Я шагнул вперед, открыл рот. Я уверен, Дженни думала, что я, стараясь вернуться к ней, снова стану заниматься этим спиритизмом, но по большей части мне не нравилось то, что делал мистер Андерш. Думаю, я ощущал в этом опасность. Должно быть, я чувствовал это один.

Но мне было двенадцать лет. И Стефан определенно заслуживал этого. И мистер Андерш был моим учителем и отцом моего друга. Я закрыл рот, отошел обратно в тень и не шелохнулся, пока все не закончилось.

– Эндрю, я знаю, ты слышишь меня! – крикнул Стефан, подходя к верхней площадке лестницы. Он шел – топ-топ-топ – прямо к лестнице.

– Эннн-дрю!

Тогда мы, растерявшиеся, услышали его смех. Он быстро спускался вниз, стуча ботинками по ступеням. Я подумал, что он пройдет мимо, но он остановился там же, где и я. Рядом с кушеткой, под занавешенной картиной, Келли Мэк показала на свою голову без кепки и одними губами произнесла:

– Ну вот.

Но, думаю, это был глаз на двери, а не кепка. Только глаз мог бы его остановить, потому что Стефан понимал: ни одна из сестер не смогла бы придумать такое. Они не могли знать про глаз до того, как мы привели их сюда. Даже если бы они взяли с собой баллончик с краской. Так это мистер Андерш принес с собой аэрозольный баллончик? Ясно, что он думал об этом, и довольно долго, должно быть. И если это сделал он, так тому и быть.

– Какого черта!.. – пробормотал Стефан.

Он спустился на ступеньку ниже. Еще на одну. Его нога коснулась пола. Мистер Андерш стоял наготове.

Потом он очень тихо проговорил:

– У-у-у!

И тут точно сработала кнопка катапульты. Стефан пулей вылетел за входную дверь, отмахиваясь руками от рисунка глаза, проносясь мимо него. Он был в пятнадцати футах от дома, летел сломя голову, когда до него дошло, что именно он услышал. Мы все увидели, каким ударом для него это было. Он дернулся, как пойманный тунец, до предела натянувший леску.

Несколько секунд он стоял посреди сырой травы спиной к нам, сотрясаемый дрожью. Смеясь, Келли вышла следом за мистером Андершем на крыльцо. Мистер Андерш, как я заметил, тоже слабо улыбался. Даже Дженни тихонько посмеивалась рядом со мной.

Но я смотрел на спину Стефана. Его тело сотрясалось, как здание, которое несколько секунд после взрыва еще стоит, хотя все перекрытия сломаны и не могут удержать стены от падения.

– Нет, – сказал я.

Когда Стефан наконец обернулся к нам, его лицо было обычным – невозмутимым, немного бледным. Острые пряди волос смотрелись почти нелепо в тени, отчего он казался младше. Капризный маленький мальчик. Малыш Кельвин из комиксов без своего приятеля – тигра Хоббса.

– Значит, он точно умер, – сказал Стефан.

Мистер Андерш вышел из дома. Келли хлопала себя со смеху по ноге, но на нее никто не обращал внимания.

– Сынок, – мистер Андерш протянул руку, словно желая подозвать Стефана, – извини. Это было… Я думал, это тебя рассмешит.

– Он правда мертв?

Теперь с лица мистера Андерша сошла улыбка, и с лица Дженни тоже, я это заметил, когда мельком взглянул на нее. Я услышал, как она сказала сестре:

– Келли, заткнись.

И та прекратила хихикать.

– Вы знаете, что он раньше преподавал в нашей школе? – спросил мистер Андерш.

– Мистер Паарс?

– Биологию. Много лет тому назад. Дети его не любили. Да, Стефан, он умер где-то с неделю тому назад. Он очень сильно болел. В школе повесили объявление.

– Тогда он не будет против, – произнес Стефан тоже совсем тихо, – если я пойду и позвоню в этот колокол. Верно?

Мистер Андерш не знал про колокол, понял я. Видя, как он глядит на своего сына, я ощутил то тяжкое бремя, которое он, казалось, носил на своих плечах как ярмо. Он и сам немного ссутулил плечи.

– Сын мой, – позвал он. Бесполезно.

Тогда я ринулся мимо него. Я не хотел его толкнуть, мне только нужно было, чтобы он дал мне дорогу.

– Стефан, не делай этого, – попросил я.

Его глаза, черные и гипнотические, скользнули по мне сверху вниз.

– Знаешь, Эндрю, забудь, что ты был здесь.

Это, конечно, была самая жестокая вещь, какую он только мог сказать, источник всей его власти над моей волей – все, из-за чего я был рядом с ним. Думаю, это не была моя к нему симпатия. Это было то, чего я, вообще-то, всегда боялся, где бы я ни был.

– Тот колокол… – сказал я, подумав о трости с собачьей головой на набалдашнике, о том глубоком, холодном голосе, но больше всего мне почему-то думалось о моем друге, с невообразимой скоростью уносящемся сейчас прочь от меня. Потому что именно так он сейчас, на мой взгляд, и поступал.

– Разве это будет не здорово? – спросил Стефан. И вдруг усмехнулся мне.

И я понял: он никогда не забудет, что я был там. Не сможет. Кроме меня, у него ничего не было. Он прошел по траве. Сестры Мэк и мистер Андерш двинулись за ним, как будто плывя в высокой мокрой зелени, точно морские птицы, скользившие по глади океана. Я не пошел с ними. Я помнил ощущение сжатых пальцев Дженни в моей руке, и звуки шелестящей бумаги, и шорох листьев у меня в ушах, и последняя, удивительная улыбка Стефана проплывала у меня перед глазами. Это было слишком, чересчур уж много жуткого случилось на этот Хэллоуин.

– Эта штука прямо как лед, – услышал я голос Стефана, пока его отец и сестры толпились вокруг него лицом ко мне. Он смотрел в сторону, на деревья. – Потрогайте.

Он передал язык колокола Келли Мэк, но она сейчас была такой растерянной, что лишь покачала головой.

– Готовы? – произнес он.

Потом отвел язык колокола в сторону и ударил.

Инстинктивно я поднес было ладони к ушам, но эффект был удивительный, особенно для Стефана. Звук был – точно ударили в колокол, зовущий к обеду: высокий, немного жестяной. Вроде того гонга, который мог бы звать детей из воды или из леса – к столу, к столу. Стефан еще раз ударил языком колокола, отпустил его, и звон поплыл далеко через Пролив, растворяясь в соленом воздухе, как крик чайки.

Только одно мгновение, лишь несколько вдохов и выдохов, мы простояли там. Потом Дженни Мэк вскрикнула:

– Ой!

Я увидел, как ее рука скользнула, точно змея, вцепилась в руку сестры и как та подняла взгляд, показалось мне, прямо на меня. Обе сестры не мигая смотрели друг на друга. Потом они побежали, со всех ног перелетев через двор, и напрямик, через широко открытый белый глаз, понеслись в сторону леса. Стефан посмотрел на меня, и его рот немного приоткрылся. Я не услышал, а увидел, как он проговорил:

– Ничего себе!

И он так же стрелой промчался в сторону деревьев, промелькнув мимо сестер, исчезнувших среди теней.

– Уф-ф, – попятился мистер Андерш, и его волнение смутило меня больше всего. Он почти что смеялся. – Я приношу извинения… – бормотал он, – мы не понимали…

Он повернулся и пошел вслед за своим сыном. И все равно мне почему-то думалось, что все смотрят на меня, пока я не услышал глухой стук на крыльце позади себя. Стук дерева о дерево. Стук трости по крыльцу.

Я не обернулся. Тогда – нет. Зачем? Я знал, кто позади меня. И так уже я не мог заставить свои ноги бежать, до того самого мига, когда услышал второй глухой стук, теперь ближе – как будто то, что находилось на крыльце, вышло из дома и тяжко, медленно двигалось ко мне. Спотыкаясь, я рванулся вперед, оперся рукой о траву, и грязь сомкнулась над ней, точно собачья пасть. Когда я выдернул руку, послышался разочарованный чмокающий звук, и я услышал за своей спиной вздох, еще один глухой стук, и – помчался со всех ног, и бежал до самого леса.

Прошли часы, мы еще сидели, сбившись все вместе, на кухне Андершей, жадно пили горячее какао. Дженни, Келли и Стефана обуревал хохот. Мистер Андерш тоже смеялся, кипятил воду и угощал нас зефиром, продолжая свой рассказ.

Человек, вышедший на звук колокола, рассказал он нам, был брат мистера Паарса. Он приезжал сюда уже несколько лет и заботился о мистере Паарсе, после того как тот слишком ослаб и не мог обходиться без помощи, но все же отказывался переехать в дом престарелых.

– «Линкольн», – вспомнил Стефан, и мистер Андерш кивнул.

– Господи, вот бедняга. Он, должно быть, был в доме, когда вы все туда забрались. Он, вероятно, подумал, что вы пришли воровать или хулиганить, вот он и вышел.

– Мы его, наверное, до смерти перепугали, – довольным тоном произнес Стефан.

– Так же как мы – вас, – напомнила Келли, и все они стали кричать, показывать друг на дружку и опять засмеялись.

– Мистер Паарс был мертв уже несколько дней, когда его нашли, – рассказал нам мистер Андерш. – Брат должен был уехать, оставив вместо себя сиделку. Но сиделка, думаю, заболела, или мистер Паарс не захотел впустить ее в дом, или что-то еще. В общем, когда его брат вернулся, там просто ужас что творилось. Могу поспорить – чтобы все там проветрить, потребуется не одна неделя.

Я сидел, прихлебывая какао, глядя на то, как мои друзья беспечно болтают, едят и смеются, размахивая руками, и на мои плечи медленно ложилась тяжесть того, чего ни один из них не видел. Ни один из них не слышал. Совсем никто. Я почти проговорился раз пять, но никак не мог сказать этого, думаю, потому, что все мы были в таком состоянии, где-то с час, в ту последнюю, волшебную ночь: беспечные, промерзшие на ветру, настоящие друзья. Почти что.

Конечно, это было в последний раз. Следующим летом сестры перебрались в Ванкувер, к тому времени как-то мало-помалу отдалившись от Стефана и от меня. Мистер Андерш потерял работу – после того случая, когда однажды он перестал вести урок, уселся на пол классной комнаты и проглотил кусок за куском целую коробку мела. Он стал работать учетчиком в маленьком, забранном решетками домишке на автосвалке за мостом. Постепенно даже я перестал общаться со Стефаном, хотя мне по-прежнему было приятно о нем вспоминать.

Вскоре, думаю, моей матери станет плохо от этих повторяющихся по телевизору прямых репортажей из нашей школы, фотографии Стефана, видеозаписи, где его запихивают в полицейскую машину, от бегущей строки внизу экрана, смотревшейся словно предупреждение об урагане но уже слишком запоздалое. В пятнадцатый раз по меньшей мере я вижу, как пробегает на экране имя Стива Рурка. Я должен был рассказать ему, думаю, я должен был его предупредить. Но он и сам должен был знать. Интересно, почему моего имени там нет, почему Стефан не пришел за мной сегодня вечером? Ответ, думаю, очевиден. Он забыл, что я был там. Или он хочет, чтобы я думал, будто он это забыл. Неважно. В любую минуту моя мать встанет и уйдет спать, она велит пойти спать и мне, и поэтому мы оставим ее. Уйдем и никогда не вернемся.

– Да, – скажу я, – я скоро.

– Все эти дети, – скажет она. Опять. – Иисус Сладчайший, я не могу в это поверить, Эндрю.

Она уронит голову мне на плечо, обнимет меня и заплачет.

Но тогда я не буду думать о пробегающей по экрану строчке имен, о людях, которые, как мне было известно, уже людьми не были, или о том, что в конце концов подтолкнуло Стефана совершить ночью этот поступок. Я буду думать о Стефане на лужайке, в траве у дома Паарса в то мгновение, когда он понял, что мы с ним сделали, и стоял, весь сотрясаясь.

Ни сестры Мэк, ни его отец, ни я – никто из нас не виноват. Как только моя мама наконец успокоится, перестанет плакать и отправится спать, я осторожно выберусь на улицу и пойду прямо к дому Паарса. Я там не был с той ночи. Понятия не имею, остались ли еще на месте эти сараи, дом или колокол.

Но если там все по-прежнему – тогда я чуточку позвоню. И тогда мы узнаем, раз и навсегда, точно ли я видел двух стариков с одинаковыми тростями на крыльце дома Паарса, когда оглянулся, прежде чем побежать к лесу. Правда ли, что я действительно слышал шорох из сараев, пробегая мимо, будто в каждом из них что-то выскальзывало из земли. Интересно, имеет ли колокол власть только над семьей Паарсов или он влияет на всех, недавно и грешно умерших. Может быть, покойников действительно можно звать с того света, как детей к обеду. И если они повинуются и являются – и если они злы, и пойдут искать Стефана, и найдут его… Что ж, пусть несчастный мерзавец получит то, что заслуживает.

Берег разбитых кораблей

По словам мистиков, таинственные силы устремляются к Гавайским островам так же, как это делают океанские течения и ветра.

Максин Хонг Кингстон. Лето на Гавайях

1

Нам подавали «Гуава-панч» и «Парадиз-микс», оказавшиеся на проверку засахаренным арахисом, кокосовыми хлопьями и сушеной папайей, а где-то далеко, среди вольно раскинувшихся островов, мягкой зеленоватой голубизной светилась вода, было чересчур влажно, точно внутри зрелого, сочного тропического плода. Свет продолжал бить в глаза, даже когда я их закрывала. Через узкий проход от меня, едва мы приземлились, женщина щелкнула крышкой ноутбука; впервые с того момента, как наш самолет оторвался от земли, подняла глаза и произнесла:

– Боже мой, вы чувствуете, какой воздух?!

Выходной люк даже не был открыт, и я непроизвольно хмыкнула. Женщина резко обернулась, точно в нее попали из рогатки, вскинула зеленые глаза, пожала худыми выпирающими плечами.

– Разве нет? – спросила она.

И я поняла, что она права. Чувство свежести пришло вместе со светом. Я покраснела, двери салона открылись, женщина спрятала ноутбук в сумку и уверенным шагом вышла. Единственный стюард отступил почти в самую кабину пилота, когда она проходила мимо него, подождал, пока оставшиеся семеро пассажиров покинут свои места, и остался стоять на месте, не то чтобы глядя на мои ноги в проходе, а просто выполняя свою работу. Уверенный в себе, он сделал вид, что не заметил бледность моей кожи, и я одернула край юбки, прикрыв колени. На вид он был несколько старше меня, может лет двадцати, а его лицо было загоревшее и обветренное. У него были черные волосы и большие ладони. Он шевельнулся:

– Алоха! Добро пожаловать на Ланайи.

Он привычно произнес это название. Было ясно, что он хорошо его выучил.

– Спасибо, – отозвалась я, потому что, в конце концов, сюда я и собиралась.

Я настаивала на этом. Умоляла, пока наконец мать не сдалась и не отпустила меня. И все из-за Гарри, черт бы его побрал.

Боже мой, я вспоминаю момент, когда впервые ступила на Ланайи, моргая от солнечного света и чувствуя, как пассат дует прямо в лицо. Прищурившись от солнца, я разглядывала небольшое приземистое здание терминала и единственную тележку для перевозки багажа, которую выкатили навстречу пассажирам, разбредающимся по покрытой гудроном взлетной полосе. Вокруг нас вздымались и опадали пологие зеленые холмы. Будто окаменевшие волны, подумалось мне тогда. Вот, значит, здесь как. На краю земли. Дальше Гарри бежать было некуда. Я взвалила на плечо свою вещевую сумку, сделала пару шагов по направлению к терминалу и вдруг заметила его. Он так похудел, что, казалось, мог спрятаться в своей собственной тени; его кожа потемнела, точно он вышел на свободу лет десять, а не десять месяцев тому назад. Он носил те же глупые очки: с выпуклыми затемненными линзами, из-за которых его глаза казались выпученными, как у ящерицы. Заметив меня в толпе, он начал подскакивать, точно мяч, и я была почти готова к тому, что он перепрыгнет через натянутую веревку ограждения для встречающих. Но он выждал, пока я пройду ограждение, встану перед ним и соберусь сказать все, что думаю, и бросился обниматься.

– Иди-ка ты… – пробурчала я спустя несколько секунд, потому что, к моему удивлению, от него пахло еще хуже, чем прежде. Теперь это был аммиак, и еще цитронелла, и ананас – и все это накладывалось на ментоловую отдушку крема для бритья, запах геля для волос и дешевый одеколон.

– Привет, кузина, – сказал он, ничуть не ослабив своей хватки, а я рывком высвободила свои локти, вцепилась в его запястья, дернула на себя так, что он привстал на цыпочки, и врезала, ему ногой по щиколотке.

– Хочешь, я тебе ногу сломаю? – сказала я.

– Не горячись.

Я выпустила его запястья, отступила назад, до того как он успел снова меня схватить, и сложила ладони у груди:

– Хай.

– Привет, Мими, – откликнулся Гарри.

– Да не «привет», идиот. Хай! Зла на тебя не хватает!

Я поклонилась.

Он ухитрился каким-то образом зачесать копну своих соломенных волос пышной волной, в стиле Билла Клинтона. Изрядно похудев, он выглядел тщедушным в своей «гавайке», сверху донизу расписанной пальмами. Мало что оставалось в нем от того мальчика, моего кузена, который когда-то с блеском победил на детских соревнованиях по плаванию в Оранже в заплыве на двести метров.

– Ну, веди показывай, – предложила я, и Гарри моргнул:

– Что показывать?

– Пляж с той жуткой развалиной, про которую ты мне все время писал по электронке.

– Мы не можем так вот прямо взять и пойти туда. Все должно быть как полагается.

– Пошли прямо сейчас.

– Потом.

– А на что здесь еще смотреть? – Я махнула рукой в сторону пустынной зеленой равнины. – На гольф-клуб?

– Спасибо, Мими, – прошептал Гарри, и уголки его глаз, глядевших из-за очков, точно у ящерицы, повлажнели. – Спасибо, что ты приехала.

Я смотрела на него, пока слезы не потекли по его щекам. Тогда я резко бросила:

– Дурак, – повернулась на каблуках и зашагала через терминал.

Я слышала, как неуклюже спешил за мной Гарри, бормоча что-то про то, что не следовало бы мне так говорить, но не стала оборачиваться. В ушах у меня звучал голос моей матери, в который раз пересказывающей историю о том дне, когда родители Гарри посадили его на поезд в Оранже и отправили погостить к нам, в Солана-Бич. Это было еще до истории с бусами, до того как его вышвырнули из школы за то, что он вроде кое-чем приторговывал или, может быть, только собирался это делать, до того угона и аварии. Тогда все, на что был способен одиннадцатилетний Гарри, это фальсифицировать проект по биологии «О воздействии пения Джоди Фостер[5]5
  Джоди Фостер (р. 1962) – популярная актриса.


[Закрыть] на рост растений», заработать в карточке учащегося с десяток записей типа «неблагонадежен в кризисных ситуациях» и швырнуть велосипедным насосом в заднее стекло учительского автомобиля. Как он клялся, нечаянно. Про этот случай никто нам не рассказывал, но он-то как раз и послужил для моей тети поводом спровадить парня к нам на выходные, чтобы немного прийти в себя, «взять паузу и вдохнуть полной грудью».

Мне было шесть лет, и я помню, как стояла на железнодорожном вокзале в Дэлмаре, который выглядел какой-то лачугой, не отличавшейся от прочих лачуг, стоявших напротив, через дорогу, на песчаной косе, где можно было взять напрокат видавший виды скейтборд или купить вафельный рожок с голубой глазурью. Почему с голубой? Просто так.

Думаю, я уже успела искупаться, потому что чувствовала соль на коже, слабую резь в глазах каждый раз, когда моргала, а мимо проносились на скейтах нечесаные мальчишки в белых футболках.

Потом, со свистом и пыхтением, подъехал поезд, выдохнув на платформу клубы пара, и я помню, каким огромным привиделся он мне тогда – «Чуххх-пыххх! Не подходи!» Мгновением позже из поезда выбрался Гарри, помчавшийся прямо к нам: он сучил ногами, а его зеленая рубашка парусом развевалась на ветру. Он так и бросился в объятия моей матери. Вот и все, что я помню. Не припоминаю, чтобы он сказал что-нибудь вроде:

– Господи, тетя Триш, я тебя так безумно люблю, ты такая красивая! – хотя уверена, что он это сказал. Он частенько так говорил.

«Я уже тогда все поняла, – любила напоминать моя мать после того всякий раз, когда ее сестра, рыдая, рассказывала о последнем, невообразимом, необъяснимом и непростительном поступке Гарри. – Думаю, он это специально. Все рассчитал. Ты же знаешь, этот мальчишка способен сказать что угодно. Он способен на все, чтобы только получить свое».

Есть вероятность, что она была права.

Выходя из терминала, я повернулась к Гарри:

– А где автобус? Пешком пойдем?

Он был ближе ко мне, чем я ожидала, и резко поднял голову, уставившись на меня из-за своих очков, близорукий, как черепаха.

– Ладно, Гарри, – сказала я, и он почувствовал облегчение, услышав в моем голосе более мягкие интонации, – покажи мне остров.

Несколько секунд он бессмысленно раскачивался на месте, что снова подогрело мое раздражение. Как-то получилось, что Гарри оказался тем единственным человеком, остававшимся полностью равнодушным к перепадам моего настроения, которые мать в шутку прозвала «пассаты Амелии» еще задолго до его переезда к нам. Мать говорила, что они на него не действуют, потому что он никого, кроме самого себя, в упор не видит.

В конце концов, впервые с того мгновения, как я сошла с трапа самолета, мой брат нервно усмехнулся:

– У меня есть машина.

Я усмехнулась в ответ, отчасти чтобы подбодрить его, отчасти – поиздеваться над ним.

– Откуда?

– Работаю. Преподаю в начальной школе. Они пошли мне навстречу, дали аванс.

Теперь был мой черед удивляться:

– Что ты преподаешь?

Он пожал плечами:

– Они тут не слишком интересуются моим прошлым. Это – шанс, понимаешь?

Он выудил связку ключей из кармана, нажал кнопку, и раздался пронзительный ответный писк зеленой «тойоты»-пикапа, до того чисто вымытой, просто сверкающей, что казалось, она того и гляди пойдет рябью, как морская гладь, и помчится, освещая себе путь фарами, подбрасываемая приливом, а большие волны будут вздыматься и подхватывать машину. Я бросила свою сумку на сиденье.

Когда мы выехали с автостоянки, остров раскрылся перед глазами, точно огромный перевернутый зеленый зонт, тихо плывущий по мерцающим волнам. Я заметила торчавшие из земли рядами ананасы, и их колючие плоды среди показался настроенным более дружелюбно, чем когда-либо, если бы только не был так печален. В комнате для свиданий в калифорнийской тюрьме, в Ланкастере, куда мама дважды разрешила мне пойти, он бормотал что-то непонятное, какую-то чепуху, ему просто нечего было сказать. Наверное, этот остров, или это солнце, или этот его священный корабль чем-то стали для него. С ним что-то случилось.

Мне пришлось выбираться из машины и вытаскивать сумку с одеждой, чтобы расстегнуть молнию, а потом забраться обратно и надеть купальник. Мои ноги выглядели не длиннее обычного. Ни карате, ни плавание им не помогли.

– А волосы, – сказала я вслух, мельком заметив свое отражение в зеркале на солнцезащитном козырьке, – все-таки рыжие.

Я ожидала, что увижу океан у своих ног, белый песок, гладкий, словно лед, но горячий, развевающийся под ветром во всех направлениях. Взобравшись на холм, я действительно увидела океан, но – футах в шестидесяти под собой, обрыв был настолько крутым, что, стоя вместе с Гарри на каменистой площадке, я ощущала дрожь в коленях. Уставившись на него, я спросила:

– Это что, испытание?

Он покачал головой:

– Скорее разогрев.

– Физический или духовный? – Я, конечно, издевалась, но мне было интересно.

Гарри сунул руки в карманы и шагнул на тропинку, спускавшуюся к скалам. Пляжа внизу не было, но Гарри даже не замедлил шаг. Просто, дойдя до конца тропинки, бросил свою рубашку и мои ласты на землю и шагнул с уступа в полосу прилива. Я торопливо последовала за ним, приостановившись прежде посмотреть, нет ли там, куда я собиралась прыгнуть, кораллов или скалы. Всплески на поверхности воды больше напоминали какие-то складки на смятой простыне, чем волны, – не было белопенных барашков, вода с размаху налетала на утес.

Потом океан принял меня, и я не могла ни о чем думать – только о том, как дышать. Я даже не поднимала глаз первые три минуты, просто плыла вперед. Рот жгло от соленой воды, а ноги отчаянно работали, пока я рвалась сквозь волны – одну за другой. Течения океана, борясь друг с другом, обвивали мои лодыжки под водой, то увлекая за собой, то вновь отпуская. Наконец, подняв взгляд, я увидела, где мы: каменный столб искривленного бурого утеса, видневшийся из полосы прибоя, словно гигантский подманивающий палец, был, казалось, не ближе, чем когда я только прыгнула в воду с уступа.

Когда я почувствовала, что выплыла из бурлящего котла приливной полосы, то наконец еще раз оторвала взгляд от волн, сплюнула и окликнула брата:

– Ты точно хотел, чтобы мы тут поплавали?

Далеко впереди меня Гарри приостановил свое скольжение по водной глади, перевернулся на спину и приложил ладонь к уху, прислушиваясь. Как обычно, он прощался со всей своей неуклюжестью, оказываясь у воды, становился ловким и юрким, точно выдра.

– Подожди меня! – снова крикнула я.

– Здесь, на Ланайи, никто никого не ждет, – отозвался он.

– Плыви сюда.

Гарри усмехнулся:

– Ты и вправду рыжая.

Потом он снова нырнул, вынырнул невдалеке передо мной, и я поплыла за ним следом так быстро, как только могла.

Следующие минут десять я делала то, чему он учил меня несколько лет тому назад, когда подныривал под набегающие волны или поднимался на них. Порой казалось, что он возникал там, стоя в полный рост на гребне волны, будто желая водрузить на ней флаг; я опустила голову, никуда не глядя – ни вперед, ни назад, и упрямо гребла, пока всеми своими нервными окончаниями не начинала чувствовать водную стихию.

Иногда я уворачивалась от течения, иногда опережала его, опираясь на него спиной, как парус, наполняемый ветром, опирается на его силу. Когда я позволила себе снова поднять взгляд, скала оказалась настолько близко от меня, что можно было разглядеть – подплыть там некуда, никакого места для отдыха. Тяжкие пласты чистой зеленой воды вдребезги разбивались об нее, точно фарфор.

– Ты как, нормально? – спросил Гарри, показавшись из воды около меня.

Я кивнула и с облегчением почувствовала, что действительно в норме. Мои плечи расправлялись и точно пели, кожа на бедрах становилась литой, а воздух через легкие освежал кровь, делая меня все легче и легче, я ощущала покалывание во всем теле, все во мне будто просыпалось. Даже занятия карате не давали мне такого ощущения собственной силы.

– Нам здесь не вылезти, – сказала я, и Гарри кивнул.

– Мы просто взглянем. Я тебе историю расскажу. Хочешь?

Я неуверенно подплыла ближе к нему. Ладно, была одна история, которую я хотела послушать – и которую мне было нужно услышать, – но не ту, что он собирался рассказывать. И я просто подплыла к нему и спросила: