Текст книги "Чёрный Отряд"

Пол содрогнулся вновь. Я преодолел стадный инстинкт и остался сидеть. Меняющий-то не встревожился, так с какой стати дергаться мне?

Он указал на Зуада. Ворон кивнул, встал и подошел к нему. Полковник был в сознании и все понимал. Толчки его напугали, и он с благодарностью взглянул на Ворона, когда тот начал его освобождать.

Огромная нога снова топнула. Посыпалась земля, в одном из углов рухнула опора, и в подвал заструилась земляная пыль. Остальные опоры затрещали и перекосились. Я едва держал себя в руках.

В какой-то момент, пока все вокруг содрогалось, Ворон перестал выглядеть Твердецом, а Меняющий – Корни. Зуад скользнул по ним взглядом и внезапно узнал. Его лицо окаменело, потом побледнело, словно Ворона и Меняющего он испугался больше, чем мятежников.

– Да, – сказал Ворон. – Это час расплаты.

Пол вздыбился. Над головой глухо застучали падающие кирпичи. Лампы опрокидывались и гасли. Воздух так загустел от пыли, что дышать стало почти невозможно. А по лестнице обратно в подвал посыпались мятежники, оглядываясь на ходу.

– Хромой здесь, – бросил Меняющий. Казалось, он вовсе не раздражен. Он встали повернулся к лестнице. Теперь он снова стал Корни, а Ворон – Твердецом.

В помещение набились мятежники. В толкотне и полумраке я потерял Ворона. Кто-то запер дверь под потолком, и мятежники притихли, словно мыши. Я почти слышал, как колотятся их сердца, – они не сводили глаз с лестницы и гадали, достаточно ли хорошо замаскирован потайной вход в подвал.

Несмотря на несколько ярдов земли над головой, я услышал, как в подвале над нами кто-то расхаживает. Др-рр-топ. Др-рр-топ. Так ходит одноногий калека. Теперь и мой взгляд уперся в потайную дверь.

Следующий толчок оказался самым мощным из всех. Дверь рывком распахнулась. Дальняя стена помещения обрушилась. Завопили погребаемые люди. Обезумевшее людское стадо беспорядочно металось в поисках несуществующего выхода. Только мы с Меняющим не поддались панике и наблюдали за ней со своего островка спокойствия.

На сей раз погасли все лампы, и единственным источником света стала дыра у верхушки лестницы. Там, заслоняя выход, виднелся силуэт, который в тот момент казался зловещим даже в своей неподвижности. Моя кожа покрылась липким потом, тело сотрясала крупная дрожь. Причина моего страха крылась вовсе не в том, что я так много слышал о Хромом, – он источал нечто такое, что заставляло меня чувствовать себя арахнофобом, которому сбросили на колено большого волосатого паука.

Я посмотрел на Меняющего. Он все еще выглядел как Корни, один из толпы мятежников. Интересно, его нежелание быть узнанным Хромым имеет особые причины?

Меняющий проделал что-то руками.

Подвал наполнился ослепительным светом. Я перестал видеть и лишь услышал, так трещат и рушатся потолочные балки. На сей раз я не стал колебаться и присоединился к толпе у основания лестницы.

Полагаю, Хромой был изумлен больше всех, потому что не ожидал серьезного сопротивления. Трюк Меняющего застал его врасплох, и людской поток смел его раньше, чем он успел хоть как-то защититься.

Мы с Меняющим поднялись по лестнице последними, и я перешагнул через Хромого – невысокого человека в коричневой одежде, который, корчась на полу, вовсе не казался ужасным. Я стал искать взглядом лестницу наверх, но Меняющий схватил меня за руку. Освобождать руку я не посмел.

– Помоги мне.

Он уперся сапогом в ребра Хромого и перекатил его поближе ко входу в нижний подвал.

Снизу доносились стоны и призывы о помощи. Целые участки пола вокруг нас проседали и рушились. Больше из опасения, что окажусь в ловушке, если мы не поторопимся, чем из желания досадить Хромому, я помог Меняющему столкнуть Взятого в яму.

Меняющий улыбнулся, показал мне поднятые большие пальцы и зашевелил остальными. Все вокруг начало обваливаться еще быстрее. Схватив меня за руку, он направился к лестнице. Мы выскочили на улицу и очутились посреди величайшего столпотворения в новейшей истории города.

В курятнике хозяйничали лисы. Что-то неразборчиво вопя, повсюду носились люди, окруженные Ильмо и Отрядом, которые загоняли их обратно и отрезали пути к бегству. Мятежники были слишком потрясены, чтобы защищаться.

Полагаю, не будь рядом Меняющего, я бы в этой кутерьме не выжил. Он как-то сделал так, что стрелы и мечи отклонялись в сторону. И хоть я не из трусливых, я держался в его тени, пока мы не оказались в безопасности за шеренгой солдат Отряда.

Мы одержали для Госпожи величайшую победу, которая превзошла даже самые смелые надежды Ильмо. Еще не успела осесть пыль, как в наших руках оказались буквально все мятежники Весла. Меняющий крутился в самой гуще событий и оказал нам неоценимую помощь, а заодно от души порезвился, разнося все вокруг и поджигая. Он был счастлив как ребенок.

А потом он внезапно исчез, словно и не существовал вовсе. Все мы, уставшие до такой степени, что еле передвигали ноги, собрались возле конюшни Корни. Ильмо провел перекличку. Отозвались все, кроме одного.

– Где Ворон? – спросил Ильмо.

– Думаю, его завалило, когда дом обрушился, – ответил я. – Его и Зуада.

– Одно к одному, – заметил Одноглазый. – Ироничное, но совпадение. Но все же мне очень жаль, что его больше нет. Он здорово играл в тонк.

– Хромой тоже там? – спросил Ильмо.

– Я помогал его закапывать, – улыбнулся я.

– А Меняющий смылся.

До меня начала доходить двусмысленность ситуации, и я решил проверить, не является ли она лишь плодом моего разыгравшегося воображения. Пока солдаты готовились к возвращению в Сделку, я заговорил с Ильмо:

– Знаешь, все, кто видел Меняющего, были с нашей стороны. И мятежники, и Хромой видели многих из нас. Прежде всего тебя, Ильмо. И меня, и Ворона. Вместо Корни найдут его труп. У меня такое чувство, что любезность Меняющего не имеет никакого отношения к захвату Зуада или уничтожению местной верхушки мятежников. Мне кажется, что нас подставили, потому что здесь замешан Хромой. И проделали это очень умело.

Ильмо нравится прикидываться рослым и туповатым деревенским парнем, подавшимся в солдаты, но в сообразительности ему не откажешь. Он не только уловил смысл моих слов, но и немедленно связал их с более широкой картиной политических интриг среди Взятых.

– Нам нужно удирать отсюда во весь дух, пока Хромой не выбрался из подвала. И я говорю не про Весло, а про Форсберг. Душелов поставил нас на игровую доску пешками передовой линии, и нам предстояло угодить между молотом и наковальней.

Он задумчиво пожевал губу, потом превратился в сержанта, рявкая на любого, кто выполнял его команду недостаточно быстро.

Он едва не впал в панику, но все же проявил себя солдатом до мозга костей. Наш отход не превратился в бегство, и мы вышли из города, охраняя караван фургонов с провизией, которую собрал патруль Леденца.

– Когда мы вернемся, я сойду с ума, – признался мне по дороге Ильмо. – Выйду из крепости и перегрызу какое-нибудь дерево, или еще что-нибудь устрою.

Через несколько миль он задумчиво добавил:

– Я все пытаюсь решить, кто сообщит Душечке про Трофея. Ты только что вызвался добровольцем, Костоправ. У тебя есть в таких случаях нужный подход.

Так что всю поездку мне было о чем размышлять. Проклятый Ильмо!

Великий кавардак в Весле оказался лишь началом. По воде пошли круги. Начали копиться последствия. Судьба оказалась зловредной дамой.

Пока Хромой выбирался из-под развалин, Загребущий начал крупное наступление. Он и не подозревал, что его противника нет на поле боя, но эффект оказался тем же. Армия Хромого рассыпалась, и наша победа обернулась пшиком. Банды мятежников с улюлюканьем носились по Веслу, охотясь на агентов Госпожи.

Но мы, благодаря предвидению Душелова, уже двигались на юг, когда рухнул фронт, поэтому нас это не коснулось. Мы присоединились к гарнизону Вяза, имея на счету несколько важных побед, а Хромой с остатками своих войск бежал в провинцию Клин, заклейменный репутацией бездаря. Он знал, кто подложил ему эту свинью, но поделать ничего не мог. Его отношения с Госпожой стали слишком натянутыми, и он не осмеливался на что-то более значительное, чем роль ее верной собачки. И пока он не одержит несколько выдающихся побед, ему нельзя даже задумываться о том, как бы рассчитаться с нами или с Душеловом.

Но я не испытывал особой беззаботности. Эта мразь сумеет что-нибудь придумать, дай только время.

Загребущего успех воодушевил настолько, что он не остановился, захватив весь Форсберг, а пошел дальше на юг. Душелов приказал нам выйти из Вяза всего через неделю после того, как мы там обосновались.

Кстати, а огорчило ли произошедшее Капитана? Высказал ли он недовольство тем, что так много его подчиненных проявили самостоятельность, превысили свои полномочия или нарушили его инструкции? Скажу лишь, что внеочередных нарядов оказалось достаточно, чтобы сломать хребет быку. И добавлю, что «ночные бабочки» Вяза сильно разочаровались в Черном Отряде. Я даже вспоминать про это не хочу. Наш Капитан оказался дьявольски изобретателен.

Взводы выстроились на плацу. Фургоны нагружены и готовы отправиться в путь. Капитан и Лейтенант совещались с сержантами. Одноглазый и Гоблин играли в какую-то игру, заставляя воевать маленькие призрачные существа. Многие наблюдали за этим сражением и делали ставки на тот или иной поворот фортуны.

– Приближается всадник, – доложил часовой у ворот.

Никто не обратил на него внимания. Посыльные целый день приезжали и уезжали.

Створка ворот распахнулась. И Душечка захлопала в ладоши и побежала к воротам.

К нам, такой же потрепанный, как и в день нашей первой встречи, ехал Ворон. Он подхватил Душечку, крепко ее обнял, усадил на коня перед собой и доложил о прибытии Капитану. Я услышал его слова о том, что все его долги уплачены и у него больше нет интересов за пределами Отряда.

Капитан долго смотрел на него, потом кивнул и велел занять место в строю.

Он использовал нас в своих целях, но, делая это, обрел новый дом. Мы с радостью приняли его в семью.

А потом выехали, направляясь в новый гарнизон в Клине.

Глава третья
Загребущий

Вокруг Мейстрикта метался, всхлипывал и завывал ветер. Арктические дьяволята хихикали и выдували холодные струйки своего дыхания сквозь щели в стенах моей комнаты. Еле теплюшийся огонек в лампе мерцал и колебался. Когда мои пальцы окоченели, я обхватил ими лампу – пусть поджариваются.

С севера дул резкий ветер, колючий от снежной пыли. За ночь снега выпало на целый фут, и это было лишь начало. Чем больше снега, тем поганее. Я посочувствовал Ильмо и его отряду – они отправились охотиться на мятежников.

Крепость Мейстрикт. Ключ к обороне Клина. Замерзшая зимой. Раскисшая весной. Раскаленная печь летом. Пророки Белой Розы и главные силы мятежников теперь казались нам лишь досадными мелочами.

Провинция Клин напоминает вытянутый наконечник стрелы, указывающий на юг и втиснутый между двумя горными грядами. На острие этого наконечника расположен Мейстрикт. Это точка, в которой сходятся ветры и враги. Мы получили приказ удерживать крепость, этот якорь обороны Госпожи на севере.

Почему Черный Отряд?

Потому что мы лучшие. Вскоре после потери Форсберга мятежники начали просачиваться через Клин на юг. Хромой попытался их остановить, но не смог, и Госпожа отправила нас расхлебывать заваренную Хромым кашу. Единственным выходом стало отдать врагу еще одну провинцию.

У ворот раздался рев рога – часовые увидели возвращающийся отряд Ильмо.

Никто не бросился их встречать. Неписаные правила поведения в Отряде требуют от нас внешнего безразличия. Никто не должен видеть, что тебе не терпится узнать новости. Люди лишь украдкой выглядывали из укромных местечек, гадая о судьбе вышедших на охоту братьев. Погиб ли кто-нибудь? Или тяжело ранен? Мы знаем друг друга лучше родственников. Мы годами сражаемся плечом к плечу. Не всякого назовешь другом, но мы – единая семья. Единственная, которая у тебя есть.

Часовой замолотил по лебедке, скалывая лед. С протестующим скрипом поднялась решетка ворот. Как историк Отряда я мог выйти поприветствовать Ильмо, не нарушая этикета. Обзывая себя дураком, я выбрался во двор, отдавшись во власть мороза и ветра.

Сквозь метель брела жалкая кучка теней. Пони еле волочили ноги. Всадники почти лежали на их обледеневших гривах. Люди и животные жались друг к другу, пытаясь укрыться от царапающих когтей ветра. Изо ртов вырывались облачка пара, которые мгновенно уносило прочь. Будь то нарисованная художником картина, от ее вида бросило бы в дрожь даже снеговика.

До этой зимы из всего Отряда лишь Ворону довелось видеть снег. Хорошенькую службу уготовила нам Госпожа.

Всадники приблизились. Они более смахивали на беженцев, чем на братьев из Черного Отряда. На усах Ильмо позвякивали ледяные бриллианты, почти все лицо укутывали тряпки. Остальные, обмотавшись чем попало, превратились в такие тюки, что я не сумел никого узнать. Лишь Молчун сидел на своем пони, решительно выпрямившись, и глядел прямо перед собой, презирая безжалостный ветер.

Ильмо кивнул мне, проехав ворота.

– Мы уже начали задумываться, – молвил я. «Задумчивость» означала тревогу. Кодекс требовал от меня проявлять безразличие.

– Трудно было ехать.

– Какие результаты?

– На счету Отряда плюс двадцать три, у мятежников – ноль. Для тебя, Костоправ, работы нет, только Йо-Йо слегка обморозился.

– Прихлопнули Загребущего?

Жутковатые пророчества Загребущего, его умелое колдовство и мастерство полководца превратили Хромого в дурака. Клин едва не перешел в руки врага, когда Госпожа приказала нам взяться за дело. Ее решение волнами шока разошлось по всей империи. Капитан наемников получил средства и власть, которыми обычно наделяли лишь одного из Десяти!

Лишь возможность нанести удар самому Загребущему вынудила Капитана отправить из крепости патруль, иначе он не выгнал бы людей на мороз.

Ильмо освободился от закутывавших лицо тряпок и улыбнулся, но промолчал. Какой смысл утруждать язык, если все равно придется повторять рассказ Капитану?

Я пригляделся к Молчуну и не увидел улыбки на его продолговатом хмуром лице. Он ответил на мой вопрос, слегка кивнув. Все ясно. Еще одна победа, равная неудаче. Загребущий снова сбежал. Быть может, он и нас вынудит спасаться бегством вдогонку за Хромым, этой попискивающей мышью, осмелевшей настолько, что бросила вызов коту.

Все же гибель двадцати трех человек из местной верхушки мятежников кое-что да значила. Весьма неплохой результат для одного дня работы. Хромой никогда не добивался такого успеха.

Всех пони отвели в конюшню. В большом зале уже несли на стол горячую еду и подогретое вино. Я остался с Ильмо и Молчуном – осталось немного подождать, и я услышу их рассказ.

* * *

В большом зале Мейстрикта сквозняков было лишь чуть поменьше, чем в прочих помещениях. Пока я возился с Йо-Йо, остальные набросились на еду. Наевшись, Ильмо, Молчун, Одноглазый и Фингал уселись вокруг небольшого стола. Словно ниоткуда появились карты. Одноглазый хмуро взглянул на меня:

– Так и собираешься стоять, засунув палец в задницу? Нам нужен лопух.

Одноглазому не меньше ста лет. Вулканический темперамент умудренного жизнью чернокожего коротышки упоминается в Анналах на протяжении последнего столетия. Нигде не говорится, когда он вступил в Отряд. Семьдесят лет Анналов были утеряны, когда Отряд не смог удержать свои позиции в битве при Урбане. Одноглазый отказался просветить нас относительно событий недостающих лет, сказав, что не верит в историю.

Ильмо сдал карты – по пять каждому игроку и еще пять на стол перед пустым стулом.

– Костоправ! – рявкнул Одноглазый. – Ты будешь играть?

– Нет. Ильмо рано или поздно начнет рассказывать. – Я постучал по зубам кончиком пера.

Одноглазый редко доходил до такой кондиции – из ушей у него валил дым. Изо рта с визгом вылетела летучая мышь.

– Кажется, он раздражен, – заметил я. Остальные заулыбались. Подкалывать Одноглазого – любимое развлечение в Отряде.

Одноглазый терпеть не может всяческие вылазки, но еще больше он бесится, когда упускает что-нибудь интересное. Ухмылки Ильмо и благожелательные взгляды Молчуна подтвердили, что он пропустил нечто стоящее.

Ильмо перетасовал свои карты, поднес к лицу, приоткрыл и осторожно в них заглянул. Глаза Молчуна блестели. Сомнений нет – у этой парочки наготове особый сюрприз.

На стул, который предлагали мне, уселся Ворон. Никто не стал возражать. Даже Одноглазый никогда не возражает, когда Ворон решает что-либо сделать.

Ворон. Он холоднее нынешней стужи. Наверное, он стал человеком с мертвой душой. Один его взгляд может заставить вздрогнуть. Он источает могильный хлад. И все же Душечка его любит. Бледная, хрупкая, эфемерная, она держит руку на плече Ворона, пока тот занят картами, и улыбается ему.

В любой игре, где участвует Одноглазый, Ворон – ценный партнер. Одноглазый жульничает. Но если играет Ворон – никогда.

– Она стоит в Башне и смотрит на север. Ее изящные пальцы сжаты. Легкий ветерок просачивается в окно и теребит полуночный шелк ее волос. На нежной щеке искрится слезинка-бриллиант.

– Йех-ххоо!

– Ого-го!

– Автора! Автора!

– Пусть свинья опоросится в твоем спальном мешке, Пуганый! – Эти типы освистали мои фантазии о Госпоже.

Наброски, которые я им прочитал, – моя игра с самим собой. Откуда им знать, а вдруг мои выдумки попали в точку? Госпожу видели только Десять Взятых. Кто знает, какая она – уродливая, прекрасная или?..

– Искрятся бриллианты слез, говоришь? – повторяет Одноглазый. – Мне это понравилось. Полагаешь, она по тебе сохнет, Костоправ?

– Заткни хлебало. Я над твоими развлечениями не насмехаюсь.

Вошел Лейтенант, уселся, обвел нас хмурым взглядом. С недавних пор его любимым занятием стало выражение неодобрения.

Его приход означал, что к нам уже направляется Капитан. Ильмо сложил на груди руки и сосредоточился.

Наступила тишина. В зале словно по волшебству стали появляться люди.

– Закройте долбаную дверь! – буркнул Одноглазый. – Если все так и будут шляться, я себе задницу отморожу. Давай доиграем, Ильмо.

Капитан вошел в зал, занял свое обычное место.

– Мы вас слушаем, сержант.

Капитана не назовешь одной из самых ярких личностей в Отряде, слишком уж он спокоен. Слишком серьезен.

Ильмо положил карты на стол, постучал по колоде, выравнивая их, собрался с мыслями. Иногда его одолевает тяга к четкости и точности.

– Итак, сержант!

– Молчун заметил линию пикетов южнее фермы, Капитан. Мы зашли с севера. Атаковали после заката. Они пытались разбежаться. Молчун отвлекал Загребущего, пока мы занимались остальными. Их было тридцать. Мы уложили двадцать три. Часто перекликались и предупреждали друг друга – мол, как бы случайно не прикончить нашего шпиона. Загребущему удалось скрыться.

Хитрость стала ключом к успеху вылазки. Мы хотели, чтобы мятежники поверили, будто их ряды нашпигованы информаторами. Это усложняет им связь и принятие решений, а Молчуна, Одноглазого и Гоблина подвергает меньшему риску.

Вовремя пущенный слух. Небольшая подтасовка фактов. Намек на подкуп или шантаж. Таково наше лучшее оружие. Мы вступаем в сражение лишь тогда, когда противник загнан в мышеловку. По крайней мере, это идеальный вариант.

– Вы сразу вернулись в крепость?

– Так точно. Только сперва сожгли ферму и пристройки. Загребущий ловко замел свой след.

Капитан уставился на потемневшие от копоти потолочные балки. Тишину нарушал лишь Одноглазый, похлопывавший картами по столу. Капитан опустил взгляд.

– Тогда какого же хрена вы с Молчуном ухмыляетесь, словно два придурка?

– Гордятся тем, что вернулись домой с пустыми руками, – пробормотал Одноглазый.

Ильмо улыбнулся:

– Ошибаешься.

Молчун сунул руку за пазуху грязной рубашки и вытащил кожаный мешочек, который всегда висит на шнурке у него на шее. Его колдовской мешочек. Он вечно набит всякой экзотической гадостью вроде сушеных ушек летучих мышей или эликсира для вызывания кошмарных снов. На сей раз он извлек из него сложенную бумажку. Драматически взглянув на Одноглазого и Гоблина, он начал медленно разворачивать листок. Даже Капитан не выдержал, встал и подошел к столу.

– Осторожнее! – предупредил Ильмо.

– Так это же волосы…

Кто-то покачал головой, кто-то хмыкнул, а кто-то усомнился, в своем ли Ильмо уме. Но Одноглазый и Гоблин трижды обменялись многозначительными взглядами. Одноглазый от волнения что-то неразборчиво забормотал. Гоблин пискнул пару раз, но что с него взять – он вечно пищит.

– Это действительно его волосы? – произнес наконец Одноглазый. – Точно его?

Ильмо и Молчун излучали самодовольство удачливых конкистадоров.

– Абсоточно, – подтвердил Ильмо. – С его собственного чайника. Мы ухватили старикана за яйца, и он это прекрасно знал. Он задал такого стрекача, что зацепился за дверной косяк и выдрал клок волос. Я это видел своими глазами, да и Молчун тоже. Уф, и силен же он драпать!

– Парни, ему крышка! – заверещал Гоблин, приплясывая от возбуждения. Его голос, обычно напоминающий скрип ржавой дверной петли, превратился почти в визг. – Считайте, что он уже подвешен на мясницкий крюк. На большой такой. А ты что об этом думаешь, жалкий призрак-недомерок? – промяукал он, обращаясь к Одноглазому.

Из ноздрей Одноглазого выскочила стайка крошечных светлячков. Все они оказались послушными солдатами и быстро построились в воздухе, образовав светящиеся слова: «Гоблин педик». Для неграмотных это утверждение дублировалось синхронным жужжанием крылышек.

Но это неправда. Гоблин самый что ни на есть гетеросексуал. Одноглазый просто решил затеять склоку.

Гоблин сделал парочку пассов. Появилась огромная призрачная фигура, напоминающая Душелова, но ростом до потолка. Склонившись, она устремила на Одноглазого обвиняющий перст. Непонятно откуда звучащий голос прошептал:

– Это ты соблазнил бедную девушку, солдат…

Одноглазый фыркнул, затряс головой, снова фыркнул. Глаза его остекленели. Гоблин хихикнул, с трудом изобразил серьезную мину, но не выдержал и хихикнул вновь, потом крутанулся и принялся отплясывать перед очагом победный танец.

Братья, у которых не хватало интуиции, начали ворчать. Подумаешь, пара волосков. Если к ним добавить пару серебряных монет, то с их помощью разве что деревенская шлюха приворожит клиента.

– Господа! – произнес Капитан. Он все понял.

Балаган тут же прекратился. Капитан посмотрел на колдунов. Подумал. Прошелся. Кивнул, соглашаясь со своими мыслями. И наконец спросил:

– Этого хватит, Одноглазый?

Одноглазый хмыкнул – на удивление низким голосом для столь невысокого человечка.

– Одного волоса или обрезка ногтя уже достаточно. Капитан, он у нас в руках.

Гоблин все еще изображал пляску сумасшедшего. Молчун ухмылялся. Психи они – что тут скажешь?

Капитан снова задумался.

– Мы не можем взяться за это сами, – решил он и зашагал по периметру зала. Шаги его звучали как-то зловеще. – Придется вызвать одного из Взятых.

Одного из Взятых. Естественно. Три наших колдуна – самый ценный ресурс Отряда. Их необходимо защищать. Но… Холод прокрался в зал и превратил нас в статуи. Одного из таинственных сподвижников Госпожи… Чтоб здесь, в этом зале, оказался кто-то из этих мрачных лордов? Ну нет…

– Только не Хромой. Его из-за нас вздули.

– А у меня от Меняющего мурашки по телу бегут.

– Крадущийся в Ночи еще хуже.

– Да откуда тебе знать? Ты ж его не видел.

– Мы справимся сами, Капитан, – заявил Одноглазый.

– И родственнички Загребущего слетятся на тебя, словно мухи на лошадиное яблоко.

– Душелов, – предложил Лейтенант. – Все-таки он наш покровитель, более или менее.

Предложение пришлось всем по душе.

– Свяжись с ним, Одноглазый, – велел Капитан. – И приготовься к работе, когда он сюда прибудет.

Одноглазый кивнул и ухмыльнулся. Он был в своей стихии, и в его голове уже зарождались хитроумные и грязные планы.

Вообще-то эту игру по праву следовало бы поручить Молчуну. Но Капитан выбрал Одноглазого, потому что не смог примириться с нежеланием Молчуна говорить, и это Капитана по каким-то причинам пугало.

Молчун не стал протестовать.

Некоторые из наших местных слуг – шпионы. Мы знаем, кто есть кто, благодаря Одноглазому и Гоблину. Одному из слуг, ничего не знавшему про волосы, позволили смыться с фальшивой новостью о том, будто мы собираемся устроить шпионский штаб в вольном городе Розы.

Когда батальоны редеют, поневоле научишься коварству.

Каждый правитель обзаводится врагами. Госпожа не исключение. Сыны Белой Розы повсюду… Если выбирать чью-либо сторону, полагаясь на чувства, то присоединяться следует к мятежникам. Они сражаются за все то, что любой назовет благородными целями: свободу, независимость, правду, права… За все субъективные иллюзии, за все бессмертные слова-символы. А мы – приспешники местного злодея. Мы признаем иллюзии и отрицаем их материальное наполнение.

Не существует самопровозглашенных злодеев, зато самопровозглашенных святых – целые полки и дивизии. А где зло и где добро, в конце концов определяют историки одержавших победу.

Мы отрекаемся от ярлыков. Мы сражаемся за деньги и нечто неопределимое под названием «гордость». Политика, этика и мораль к делу не относятся.

Одноглазый связался с Душеловом. Тот направляется к нам. Гоблин сказал, что прохиндей аж завыл от радости, когда почуял возможность возвыситься за счет Хромого. Взятые грызутся и кусаются хуже невоспитанных детей.

Осаждавшая нас зима сделала короткую передышку. Наши солдаты и местные обитатели Мейстрикта принялись расчищать от снега крепостные дворы. Один из местных исчез. Одноглазый и Молчун, сидя в главном зале, с довольным видом перебрасывались в картишки. Мятежники узнают именно то, что пожелают сообщить им наши колдуны.

– Что там происходит на стене? – спросил я. Ильмо установил на ней блок и полиспаст и теперь выворачивал из кладки один из амбразурных камней. – Что ты собираешься делать с этим блоком?

– У меня новое хобби, Костоправ. Стану ненадолго скульптором.

– Тогда ничего мне не говори. Мне на твои хобби начхать.

– Относись к ним как пожелаешь, дело твое. Кстати, я как раз хотел тебя попросить, чтобы ты отправился за Загребущим вместе с нами. Чтобы потом все правильно записать в Анналы.

– И подпустить там словечко о гениальности Одноглазого?

– Хвали тех, кто этого заслужил, Костоправ.

– Тогда Молчун заслуживает целой главы, верно?

Одноглазый плевался. Рычал. Сыпал проклятиями.

– Сыграть не хочешь? – За столом сидели лишь три игрока, один из них Ворон. Тонк гораздо интереснее, если в него играют четверо или пятеро.

Я выиграл три партии подряд.

– Тебе что, больше заняться нечем? Пошел бы лучше срезал кому-нибудь бородавку, что ли.

– Ты сам пригласил его играть, – заметил один из солдат, которого Одноглазый не просил вмешиваться.

– Ты любишь мух, Масло?

– Мух?

– Если ты не заткнешь свою пасть, я превращу тебя в лягушку.

Его слова не произвели на Масло впечатления.

– Да ты и головастика не сумеешь в лягушку превратить.

Я ехидно фыркнул:

– Ты сам напросился, Одноглазый. Когда сюда намерен прибыть Душелов?

– Когда доберется.

Я кивнул. Взятые поступают как хотят и обделывают свои дела когда хотят.

– Мы все сегодня просто приветливые симпатяги, верно? Сколько он проиграл, Масло?

В ответ тот лишь ухмыльнулся.

Следующие две партии выиграл Ворон.

Одноглазый поклялся, что сегодня больше не произнесет ни слова. Так что узнать о придуманном им плане нам не суждено. Может, оно и к лучшему. Если объяснения не прозвучат, шпионы мятежников их не подслушают.

Шесть волосков и блок известняка. Что за хреновину они задумали?

Несколько дней Молчун, Гоблин и Одноглазый по очереди трудились над каменной глыбой в конюшне. Время от времени я заходил туда поглазеть на работу. Они меня не гнали, но лишь рычали в ответ на мои вопросы.

Иногда к ним заглядывал Капитан, пожимал плечами и отправлялся к себе в комнату. Там он корпел над стратегией весенней кампании, во время которой все наличные силы империи обрушатся на мятежников. К нему трудно было войти – все свободное место в комнате было завалено стопками карт и кипами донесений.

Как только погода позволит, мы намеревались нанести по мятежникам болезненный удар.

Может, это жестоко, но большинство из нас наслаждалось тем, что мы делаем, – а Капитан больше всех. Нынче его любимой игрой стало мериться умом с Загребущим. Капитан безразличен к мертвецам, горящим деревням и голодающим детям. Как, впрочем, и Загребущий. Две слепые армии, способные видеть лишь друг друга.

Душелов пришел поздно вечером, когда бушевала метель, переплюнувшая буйством ту, в какую угодил со своим отрядом Ильмо. Ветер выл и вопил, наметая в северо-восточном углу крепости сугробы высотой со стену – снег даже переваливал через нее. Мы стали тревожиться, как бы не замело наглухо запасы дров и сена. Местные сказали, что такой метели у них никто не помнит.

В самый ее разгар объявился Душелов. Буханье его кулака в ворота разбудило весь Мейстрикт. Запели горны, загремели барабаны. Ветер донес охрипшие голоса часовых у ворот – они не смогли их открыть.

Душелов перебрался через стену, вскарабкавшись по сугробу, и свалился вниз, зарывшись в рыхлый снег, набравшийся во дворе. Не очень-то достойное прибытие для одного из Десяти.

Я заторопился в главный зал. Там, возле весело пылающего огня, уже сидели Одноглазый, Молчун и Гоблин. Вошел Лейтенант, следом за ним Капитан с Ильмо и Вороном.

– Остальные пусть идут спать! – рявкнул Лейтенант.

Вошел Душелов, стянул тяжелый черный плащ, присел на корточки у огня. «Это у него что, показной человеческий жест?» – задумался я.

Худощавое тело Душелова всегда затянуто в черную кожу. Он носит скрывающий всю голову черный морион, черные перчатки и черные сапоги. Монотонность его облачения нарушает лишь пара серебряных значков, а единственное цветное пятно на его теле – неограненный рубин на кинжале, который держит мертвой хваткой лапа с пятью когтями, торчащая из конца рукоятки.

На груди Душелова заметны небольшие округлые выпуклости. В очертаниях его ног и бедер есть что-то женское. Среди Взятых есть три женщины, но кто они – знает лишь Госпожа. Мы называем их всех «он». Какого они пола, не имеет для нас ни малейшего значения.

Душелов утверждает, что он наш друг и защитник. Пусть даже так, но с его появлением в зале повеяло холодком. Исходящий от него холод не имеет ничего общего с погодой. Когда Душелов рядом, вздрагивает даже Одноглазый.

А Ворон? Не знаю. Мне кажется, Ворон больше не способен на какие-либо чувства, если только дело не касается Душечки. Когда-нибудь каменная маска его лица покроется трещинами. Надеюсь, я буду рядом и увижу это.

Душелов поворачивается спиной к огню.

– Итак, – произносит он фальцетом. – Прекрасная погода для приключения. – Баритон. Потом слышатся странные звуки. Смех. Взятый пошутил.