Текст книги "Миллион на стене"

– Пожалуй, – согласился Калев.

– Муж ее тоже с тех пор, как вещи перешли к ним, на эту тему ни с кем не заговаривал, собственно, по его словам, кроме жены и меня, он это наследство и вовсе никогда ни с кем не обсуждал. Младший сын сестры утверждает, что вообще не знает, кто такой Коровин, и я ему верю. Молодое поколение… – Он неопределенно улыбнулся и продолжил: – Но со старшим дело другое. Он мне признался, что у него подружка учится в художественном училище, и он не удержался, поведал ей, кто у него дядя и какие картины остались от деда. И это случилось не так давно, на рождество как будто. Так что вот тебе одна утечка. Конечно, я не хочу сказать, что эта девушка или ее соученики – преступники, но сведения через них могли пойти дальше, не правда ли?

– Разумеется, – согласился Калев хмуро. – Ну, дальше?

– С первой женой мы уже лет пятнадцать никаких контактов не поддерживаем, – сказал Теллер. – С тех пор, как Арво школу кончил, наверно. К тому же она живет в Тарту, перебралась туда через год или два после развода, вышла замуж вторично, словом, ее кандидатуру я отвел. Со второй иначе, с ней мы время от времени общаемся, в основном, по поводу дел Камиллы, конечно. Я ей позвонил, поговорил, завел как бы невзначай речь о Коровине, она долго не могла вспомнить, мы ведь жили с ней отдельно от родителей, ходили к ним по праздникам и только… В общем, это не она. Я так думаю.

– Ясно, – сказал Калев. – Кто еще?

– Еще я вспомнил четырех человек, которым говорил о картине, двоим даже ее показывал, эти из коллег. Но понимаешь, Калев, загвоздка в том, что это было года два назад, не менее полутора уж точно, вскоре после того, как картина стала принадлежать мне или даже до… ну показывал я, разумеется, после, не при маме. Я им позвонил, никто не помнит, чтобы говорил хоть кому-то что-либо на эту тему в течение последних месяцев, сразу после того, как от меня услышал, еще может быть, но ближе к текущему, так сказать моменту, категорически нет… Единственное, среди них один мой бывший приятель, искусствовед, он теперь совсем спился, я его полгода не видел и дозвониться тоже не сумел. Вернее, не застал его, раза три звонил, говорил с женой, но до самого не добрался. Вот он мог бы спьяну в какой-нибудь сомнительной компании ляпнуть. Давно имеет привычку пить со случайными людьми.

– Все? – спросил Калев.

Теллер помолчал.

– Не совсем, – сказал он осторожно. – Не хочу грех на душу брать, но пришла мне в голову еще одна мысль. – Он сделал паузу, словно колеблясь, но потом решился. – Соседи. Точнее, один из соседей.

– Он знал о картине? Или, вернее, о том, что она ценная?

– Повидимому. Понимаешь, мои родители были в дружеских отношениях с семьей, которая жила напротив, на нашей же лестничной площадке. Отец с этим соседом ездил на рыбалку и вообще, мать с его женой тоже интенсивно общалась. Они были люди интеллигентные и представление о живописи имели. Когда отец с матерью куда-то уезжали, всегда просили их приглядеть за квартирой. Теперь старшего поколения уже нет, здесь живет сын, мой примерно ровесник, в детстве мы с ним во дворе в разные игры играли и по сей день приятельские отношения поддерживаем, иногда, особенно, когда с женой поцапается, он заходит ко мне поговорить.

– О живописи? – осведомился Калев?

– Да нет, о вещах попроще. О жизни, скажем так. В живописи он разбирается слабо, но человек с высшим образованием, общаться с ним приятно.

– За бокалом вина.

– Скорее, кружкой пива, – усмехнулся Матс. – Но о картине он тоже знал, как-то я пожаловался, что квартира запущена, а ремонт делать не на что, так он посоветовал мне продать что-либо из отцовского наследства. Не обязательно, сказал, Коровина, можно и что-то подешевле. И сейчас, когда узнал об ограблении, сразу про Коровина спросил.

– То есть ты на него думаешь? – уточнил Калев.

– Упаси боже! Нет. Но у него самого сын, с родителями живет, две дочери еще, те замужем, одна даже в Хельсинки перебралась, а вот сын тут. Разгильдяй, забулдыга, за тридцать перевалило, а ни профессии толком, ни работы, научился где-то стены красить да обои клеить и этим пробавляется. Дает объявления в газетенках, где их бесплатно печатают…

– Уже не бесплатно, – заметил Калев.

– Да? В любом случае. Дает объявления, потом ходит желающим ремонт делать. Получит деньги, прогуляет и нового заказчика ищет. Неторопливо так. А пока найдет, кормится на родительский счет. Сколько отец не пытался, а подействовать на парня не может… Собственно, все они теперь такие, на родителей наплевать, мало ли что старики болтают… У меня с Камиллой те же проблемы, хотя ситуация противоположная, та ведь умница и не ленится, учится и учится, но попробуй ей слово поперек скажи!

Он удрученно вздохнул, и Калев спросил:

– А насчет нее ты полностью уверен?

– Я же тебе говорил: написал, поинтересовался.

– И получил отписку. Позвони, поговори, может, вспомнит что-нибудь.

– Не буду я ей звонить, – буркнул Теллер.

– Что так?

Теллер поколебался, потом снова вздохнул.

– Поругались накануне ее отъезда. В очередной раз.

Супруги Кару молчали, и после довольно долгой паузы он продолжил:

– Началось с ерунды. Была в газете какая-то статья, про пенитенциарную систему. Зазвонил телефон, я вышел в коридор, поговорил, вернулся в комнату, вижу, сидит, читает. Ну я и ляпнул, наполовину, между прочим, в шутку, хотя дело это вовсе не шуточное, что вот, о преступниках беспокоятся, чтобы сыты были, комфорт им и довольство, а кто о честных людях подумает? У них там небось тюремный врач сидит и чуть что бежит на помощь, а я, художник, человек немолодой, без страховки медицинской живу, не дай бог заболеть, сдохну, как собака. И что, вы думаете, она мне отвечает? Ты, говорит, сам сделал свой выбор. Работал бы, как все люди, и была б у тебя страховка. Понимаете?! Я, значит, не работаю! Машины чинить или торговать, хуже того, в конторе дурака валять это работа, а творчество не работа! Собственно, ничего удивительного, яблоко от яблоньки, с чего мы с матерью ее развелись, та ведь тоже считала, что работать надо, а не красками-кисточками баловаться! И теперь девчонка эта мне указывает, как жить, слово за слово, и принялась меня попрекать, что мало алиментов на нее платил, мать вкалывала, растила, а от меня толку никакого… Ну и я взбесился, неправильно, говорю, мамаша твоя замуж вышла, за банкира надо было или хотя бы работника бензоколонки, а не художника… А-а, черт с ней!

Он сердито махнул рукой.

– Ладно, – сказал Калев, – давай сюда свой список, я передам его Андресу.

– Но получится, что я подозреваю людей, которых не подозреваю.

– Ну дай фамилии тех, кого подозреваешь.

– Я ведь не их подозреваю. Получится неловко. Выйдет, что я голословно обвиняю…

– Никто не собирается их обвинять, – перебил его Калев. – Там просто проверят, нет ли какой-либо из твоих фамилий в компьютере, может, кто-то имел контакт с людьми, проходившими по делам, связанным с похищением предметов искусства.

– Это все у них в компьютере?

– Разумеется, – сказал Калев. – То есть, по правде говоря, понятия не имею. Но по логике вещей…

Матс еще некоторое время смотрел на свой список, потом проворчал:

– Я все-таки выпишу только тех, кто мог передать дальше.

Они уже собрались уходить, Калев, во всяком случае, решительно поднялся с места, когда в дверь позвонили.

– Это Арво, – сказал Теллер, – книгу у меня одалживал, утром звонил, что занесет.

Он вышел в прихожую, и Диана тихо спросила:

– Кто такой Арво? Сын?

Калев кивнул.

– Странно, что мы его ни разу не встретили. На выставках Матса хотя бы. Если уж он имеет отношение к искусству…

– К музеям, – поправил ее Калев.

– Есть разница?

– Есть. Он просто чиновник, – пояснил муж. – А не встречали мы его потому, что он до последней пары лет жил в Тарту. С матерью и отчимом, потом в университете учился, потом работал там. Тсс…

Диана, готовая задать следующий вопрос, закрыла рот и как раз вовремя, отец и сын Теллеры вошли в гостиную.

– Знакомьтесь, – сказал Матс.

Сын Теллера был такой же благообразный, как отец, может даже, еще более, какой-то чересчур уж вежливый, лощеный, разнаряженный средь бела дня в выутюженный черный костюм с белой сорочкой и красно-зеленым галстуком, слишком, по мнению Дианы, ярким, собственно, теперь, эти попугайские галстуки носили все, от телеведущих до президентов.

Он, кажется, заметил, что Диана обратила внимание на его небудничный облик и пояснил словно извиняющимся тоном:

– Делегация приезжала финская, пришлось быть при параде.

Диана улыбнулась, как бы принимая сообщение к сведению, но все равно подумала с малопонятной даже себе неприязнью, что искусствовед этот какой-то искусственный… то есть не искусствовед, а чиновник, хотя как можно работать в музее и не разбираться хоть чуть-чуть в искусстве, даже если образования соответствующего не имеешь…

– Ну как? – спросил сын отца. – Из полиции нет новостей?

– Нет, – буркнул Матс сердито. – Вот с Калевом обсуждали…

Что именно обсуждали, он уточнять не стал, а Калев перевел разговор в другое русло.

– Как вы думаете, – спросил он, поворачиваясь к Арво, – есть у вора шанс продать картину кому-то тут, в Эстонии? Вы ведь в некотором роде специалист, не по скупщикам краденого, конечно, но коллекционеров наверняка знаете?

– В какой-то степени, – согласился тот осторожно. – Могу сразу сказать, что для среднего собирателя живописи это полотно слишком дорогое. По сути дела мало-мальски отвечающую ценности картины сумму сразу может выложить только нувориш. Но ведь теперь, после статьи в «Постимеес», всем уже известно, что картина украдена. Я могу, конечно, вообразить себе ярого коллекционера, который наплюет на все сопутствующие обстоятельства и повесит картину в спальне, как вот папа, чтобы любоваться в одиночестве. Но нуворишу это вряд ли интересно, они ведь такие покупки делают больше для саморекламы.

– Или, чтобы вложить деньги, – заметил Калев.

– Это, когда речь о чистых картинах. Деньги вкладывают так, чтобы в любой момент их можно было получить обратно, – возразил «музейный работник». – А продать ворованную вещь… Не скажу, что это совсем уж невозможно, но проблематично.

– В общем, пристроить свое приобретение вору будет нелегко, – подвел итог Калев. – То есть, скорее всего, картина еще у него. Если только он не стащил ее по предварительной договоренности с будущим покупателем.

– Это вряд ли, – сказал Арво. – Ведь полиция считает, что вор – дилетант, а дилетанту не так просто выйти на нужного человека. Для этого надо хорошо знать конъюнктуру.

– Как вы, например, – прищурился Калев.

– Хотя бы, – согласился тот, принужденно улыбнувшись.

– А как с обратным вариантом? – вставила Диана. – Кто-то мог сделать дилетанту «заказ». Это наверняка дешевле.

– Но опасней, – возразил Калев. – Попадется и выдаст. Ну а как насчет вывоза картины за пределы Эстонии?

Арво развел руками.

– Это уже не ко мне.

Позже, когда супруги Кару вышли из подъезда, Калев буркнул:

– Ну и дело! Подозревается целое художественное училище! Или неопределенное число алкашей из окружения спившегося искусствоведа!

Диана хихикнула.

– Да, солнышко мое, то ли дело какое-нибудь примитивное убийство. Пять кандидатов, ну пусть двенадцать, и выбирай.

– Зря веселишься, – ответил Калев холодно. – Убийство и в самом деле расследовать куда проще. Нашел мотив, и все. А воровство или грабеж выгодны слишком многим, поди выдели конкретного исполнителя. Если б я занимался криминалистикой, я бы, конечно, предпочел иметь дело с убийствами.

– С убийством не выйдет, – вздохнула Диана. – На этот раз поучаствовать тебя, кажется, не зовут.

– Естественно, – ухмыльнулся Калев. – Лет пятнадцать назад я еще, может, и способен был опознавать женские тела, но теперь…

– Теперешние тела все одинаковые, – сказала Диана, – тощие и длинные. Вряд ли кто-то способен отличить одно от другого.

И однако нашлись люди, которые отличили.

Калев в спальне работал, а Диана сидела на диване в гостиной с книгой в руках, но читалось ей не очень, она то и дело вспоминала вчерашний визит к Теллеру, а вернее, ту его часть, которая включала разговор о Камилле, дочери Матса, ныне пребывавшей где-то в Европе, кажется, в Германии, точно не запомнилось. И не столько сама Камилла ее волновала, сколько всплывшая в очередной, не первый и уж наверняка не последний, раз избитая, банальная, заболтанная, но от того не менее актуальная, можно сказать, вечно актуальная проблема отцов и детей. Вечно, а теперь приобретшая особую, заостренную актуальность в связи с тем, что граница между поколениями оказалась и таковой между системами или, как учили в институте, общественно-экономическими формациями. Это ведь только кажется, что детей воспитывают родители или там школа, да даже улица, нет, детей воспитывает время, общественная атмосфера, они впитывают особенности этого времени, которые носятся в воздухе, ядовитые миазмы, исходящие из желтой прессы, телевизионного монстра, бульварной литературы, дети это сплошные маугли, которые растут в джунглях и учатся жить у волков… И первое, что они восприняли, всосали, впитали, это чудовищное знание формулы: главное – деньги… И куда ни глянь… Она машинально перевернула страницу и подумала, что в конце девяностых, когда наступила долгожданная свобода книгоиздания, и на восхищенных читателей выплеснулось целое море литературы, книги были толстые, шрифт мелкий, ощущение, что издатели торопятся поделиться с читателями сокровищами, которые совсем недавно были недоступны и тем, и другим, ощущение, что книги издаются людьми, которые любят литературу. Но постепенно книги стали становиться все тоньше, а шрифт крупнее, и понятно, что сегодняшних издателей интересуют, в первую очередь, деньги. Пусть даже одни издают еще более-менее художественную литературу, а другие – абсолютный мусор, все равно, и для первых, и для вторых, во главе угла все то же: деньги. Деньги! И если такое происходит с книгоизданием, что говорить обо всем остальном… Молодое поколение срочно училось зарабатывать, а научившись, поглядывало по сторонам… как? Хорошо еще, если снисходительно-добродушно, как Юри, сын Калева, ну а коли со злым презрением, как эта самая Камилла? Чего ждать от собственной дочери, Диана пока понять не могла, в школьные годы особых трудностей с ее одеванием-обуванием не было, не потому, конечно, что они с Калевом хорошо зарабатывали, а просто Лелька была единственной внучкой, и бабушка с дедушкой ее баловали, а теперь, когда дитя училось в Москве, и вовсе возложили обременительные, надо полагать, обязанности по удовлетворению девичьих прихотей на себя. Помогал, конечно, и Лелькин папочка, в чем-в чем, а в жадности бывшего родственника Диана упрекнуть не могла, тем более, что с доходами у него был полный порядок, на дочку-студентку выделить малую толику мог запросто. Ну а потом… Собственно, дальше могло сложиться, как с тем же Юри, выучится дочка, подберет себе местечко потеплее, для молодых это куда проще, это в сорок лет работу найти проблема, а в двадцать два, да еще с дипломом экономиста, самый смак, устроится в какую-нибудь фирму и будет зарабатывать и на тряпки, и на все прочее… И, скорее всего, там, в Москве, и зацепится, сейчас еще скучает по Таллину и подружкам, ну и по маме, конечно, но пока отучится, всех забудет… Как это ни печально…

Она поглядела на часы, поднялась, пошла на кухню и хотела уже наполнить чайник и поставить на плиту, поскольку пора была ужинать, когда ожил домофон. Она закрыла кран и побежала в прихожую снять побыстрей трубку, чтобы не тревожить мужа, но тот уже выключил компьютер и шел ей навстречу.

– Привет, – сказал он в домофон. – Входи.

Нажал на кнопочку, прислушался, щелкнул ли там, внизу, замок, и положил трубку.

– Андрес, – пояснил он коротко.

– Интересно, – сказала Диана.

Заявиться без предупреждения было непохоже на Андреса, деликатного и благовоспитанного, наверно, нашлись серьезные причины, заставившие его пренебречь этикетом.

Андрес выглядел взволнованным, что, впрочем, не помешало ему, переступив порог, остановиться и смущенно спросить:

– Ничего, что я так… внезапно? Сваливаюсь, как снег на голову… Понимаете, Тийна еще не вернулась, а с девочками…

Он махнул рукой, но что он хотел сказать, было понятно, с девочками не поговоришь откровенно и о вещах важных, как с женой или двоюродным братом.

– Видите ли, – продолжил он, не двигаясь с места, – ее опознали. И знаешь, Калев, кто это?

– Кто? – спросил Калев.

– Дочь Риты и Агу.

– Как?!

– Кто такие Рита и Агу? – полюбопытствовала Диана.

– Рита – подруга Малле, – ответил Калев машинально – Вот черт!

– Какой Малле? – продолжила допрашивать Диана. – Твоей бывшей супруги?

– Да. А Агу довольно хорошо знает Андрес… По университету… Слушай, а это точно? Ошибки нет?

– Как будто нет, – вздохнул Андрес.

– Ты же говорил, без особых примет, – напомнила Диана.

– У матери нашлись свои. Какой-то нетипичной формы пальцы на ногах, словно квадратные. Потом у нее на ступнях подагрические шишки. В таком возрасте редкость, но у них это семейное… Ногти… Рита вспомнила, как при последней встрече Элиза жаловалась, что у нее ломаются ногти, показала правую руку, а там два коротких, три длинных… И цвет лака необычный, чуть ли не зеленый, она еще посмеялась тогда над дочкой, мол, пальцы у нее, как у привидения, теперь вспомнила и разрыдалась… Словом, в этом роде. И фитюльку в пупке она носила, самое не опознать, стандартная побрякушка, но носила, именно такого вида… Еще кое-какие мелочи… И с почкой подтвердилось, болела она этим… пиелитом…

Он развел руками, и Диана только сейчас сообразила, что он так и стоит в зимней куртке у порога, сообразил и Калев.

– Раздевайся, – сказал он. – Дай сюда портфель. Диана поставь чайник, человек замерз совсем.

– Предпочитаю что-нибудь покрепче, – бросил Андрес, снимая куртку.

– Представляю, при какой сцене тебе довелось присутствовать, – сказал сочувственно Калев, когда они с Андресом проследовали в гостиную, Диана все-таки прошла в кухню, чтобы поставить чайник, но ей было прекрасно все слышно в открытую дверь, кухня и гостиная у супругов Кару располагались рядом.

– Нет, не представляешь, – уронил Андрес хмуро. – Конечно, у нас с тобой тоже есть дети, но мы мужчины. А Рита – мать, к тому же хорошая мать.

– И однако она не сразу спохватилась, – возразил Калев. – Ведь девочку убили уже четыре дня назад.

– Пять, – поправил его Андрес.

– Тем более.

– Да ну что ты, – отмахнулся Андрес. – Не знаешь современную молодежь? Она ушла из дому, Элиза, я имею в виду, уже два года назад. Жила со своим приятелем. Бой-френдом, как они это называют. Заскакивала раз в неделю-две, правда, перезванивались они с матерью регулярно, если не ежедневно, то через день, максимум два. Собственно, звонила главным образом Рита.

– Уж конечно, – пробормотал Калев.

– А что представляет собой хахаль? – крикнула Диана из кухни.

– Что-что? – переспросил Андрес.

– Хахаль, – повторила Диана, появляясь на пороге с подносом.

– Подозрительная личность, – вздохнул Андрес. – Шалопай, можно сказать. Если не хуже. Учится или якобы учится уже седьмой или восьмой год. Дурной, как выразились бы врачи, анамнез, какое-то время чуть ли не наркотиками приторговывал, не героином, правда, экстази, но я лично особой разницы не вижу… Завели дело, однако родители замяли, крепкие люди, со связями и при деньгах. Они, кстати, парочку и кормили. Рита, говорит, все делала, чтобы дочку от паршивца оторвать, но не смогла. Любовь, видишь ли…

– А это не он ее? – спросила Диана.

– Простейшее решение, – буркнул Андрес.

– Диана любит простейшие решения, – усмехнулся Калев.

– Не простейшее оно, – обиделась Диана, – а логичное.

– Возможно, – сказал Андрес, – но у парня как будто алиби.

– Как будто?

– Именно. По его словам, они с Элизой сильно повздорили… Если эксперт не ошибается, это было в тот день, когда ее убили. Настолько сильно, что он хлопнул дверью и пошел ночевать к приятелю, в десяти минутах ходьбы от дома, где они снимали квартиру, у него живет приятель. Там они, как следует, поддали и завалились спать, причем в разных комнатах. И спали до утра. Ни тот, ни другой, по их словам, не просыпались, иначе говоря, считать это алиби можно только с немалой натяжкой. Ключи от квартиры лежали в прихожей на каком-то шкафчике, на виду, всегда там лежат, все, кто приходит-уходит, в курсе, так что взять их, смотаться по-быстрому домой… То есть не совсем, конечно, по-быстрому, надо было не только убить, но и отвезти тело в Пирита, однако ехать оттуда недалеко, в Ласнамяэ это, в ближней к Пирита его части… Словом, бой-френд или, выражаясь в терминах Дианы, хахаль… вообще-то его Тыннисом зовут… Так вот, Тыннис вполне мог с этим делом управиться. Убили ее в середине ночи, где-то от двенадцати до четырех, народ в это время спит, никто ничего не видел.

– А как ее убили? – спросила Диана. – Не отрубили же голову заживо!

– Нет. Сначала задушили. Затянули на шее что-то типа шарфа или косынки. Что конкретно, не знаю, не нашли, наверно, убийца унес с собой.

– Прямо Айседора Дункан, – пробормотала Диана.

– Как я понимаю, в полицию заявили родители, – сказал Калев. – Когда узнали, что она пропала.

Андрес кивнул.

– А почему этот парень не заявил? – спросил Калев. – Как он это объясняет?

– Очень просто. Он вернулся домой только на следующий вечер, подружку не застал и подумал, что та ушла к матери, такое у них время от времени случалось, характерец у Элизы был скандальный… а может, и у него самого, поди разбери… В общем, он лишних телодвижений делать не стал, счел, что сама вернется, когда остынет. Тоже была практика соответствующая… Лег спать, утром пошел на лекции, потом еще куда-то, как я понимаю, он не из тех ребят, которые любят дома у камина вечера коротать…

– У них есть камин? – поразилась Диана.

– Нет, это я фигурально, – усмехнулся Андрес. – Так. Считай два дня. А на третий вечером он вернулся и услышал звонок мобильного. Не своего, а Элизы. Из сумки. Вот тут-то он и удивился, как это, ушла, а телефон оставила…

– А сумка? Наверняка на виду лежала, – сказала Диана.

– Сумок у нее несколько, и все валяются на виду, так он, по крайней мере, утверждает. Откуда он мог знать, какую именно она с собой прихватила. Собственно, так, наверно, оно и есть, я, правда, недолго там пробыл, но успел заметить, что в квартире жуткий бедлам, хозяйка она, скорее всего, была никудышная. Одежда уж точно висит и лежит везде… Словом, сумок несколько. А вот мобильник один. Ну он берет, а там Рита. И тут выясняется, что у матери ее нет и не было.

– Это три дня, а не пять, – уточнил Калев.

– Ну она не сразу в полицию побежала. Обзвонили сначала подруг и знакомых, потом больницы…

– Наверняка это его работа, – выпалила Диана, дождавшись, когда Андрес сделает паузу. – Зачем иначе голову отрезать? Посторонний не стал бы этого делать, на чужого человека никакое опознание не выведет! Не правильно разве?

– Правильно, – согласился Андрес. – Но доказательств никаких.

– А в машине следов нет? – спросил Калев.

– У этого типа вообще нет машины. Правда, есть у того приятеля, у которого он ночевал, драндулет, днем и ночью стоит перед домом, а ключи от него там же, где ключи от квартиры. Но следов в нем нет. Собственно, вряд ли может и быть, голову, судя по характеру кровотечения, отрезали потом, на Пирита, то есть в машине крови быть не может, а что-то другое, скажем, волос-другой, тоже под большим вопросом, поскольку тело вынесли в мешке. Такие большие черные мешки для строительного мусора, знаете?

– Риск, конечно, невероятный, – заметил Калев. – Хоть и ночь, но…

Андрес кивнул.

– Безумный, я бы сказал. И ведь даже мешком не запасся. Взял с лестничной площадки этажом ниже, там ремонт, и рабочие оставили рулон за дверью.

– Может, у него свой был, – возразил Калев.

– Может. Но риск все равно безумный.

– А может, убийца сумасшедший и есть, – предположила Диана. – Потому что смысла во всем этом никакого. Ну допустим, хахаль… Тыннис этот… какого черта ему ее убивать? Наследства от нее не получишь, а просто в припадке бешенства… Разве когда убивают в припадке бешенства, потом такие штуки выделывают?

– Случается, – не согласился Андрес. – Но тут неувязка. Ссора была вечером, он к приятелю заявился уже около восьми, а убили ночью.

– А приятель не врет? – подал голос Калев. – Не покрывает?

– Там еще девчонка была, потом ушла.

– А что если он убил ее раньше и положил тело у радиатора, чтобы оно медленнее остывало? – сказала Диана и поглядела на мужа, отпустит ли, как всегда, ироничное замечаньице, мол, детективов начиталась, но тот промолчал, а Андрес помотал головой.

– Эксперт не температурой руководствовался, она ведь еще и в снегу лежала.

– А чем?

– Там много всего, – ответил Андрес неопределенно. – Но за заключение свое он ручается. Ну что, дадут мне наконец рюмку коньяку или нет?

– Дадут, – сказал Калев и поднялся.

Той ночью Калев никак не мог уснуть, задремавшая было Диана почувствовала сквозь сон, как муж ворочается, ерзает, переворачивается с боку на бок, в конце концов, она открыла глаза, спросила:

– Не спится?

Калев помолчал.

– Я ведь знал ее, эту Элизу, – сказал он вместо ответа некоторое время спустя. – Она и Юри примерно одного возраста, ну может, Юри чуть младше, но росли они как бы одновременно, когда были малышами, Рита и Малле часто водили их вместе по выходным в сквер, болтали на скамеечках, пока дети бегали. Помню ее в возрасте четырех-пяти лет, такая была пухленькая пугливая девочка…

– Все равно ее убил этот… как его?… Тыннис, – пробормотала Диана.

Калев хмыкнул.

– Ты же сама утверждала, что в этом нет никакого смысла.

– Верно. Но в других вариантах смысла еще меньше, – возразила Диана. – Ну скажи, кто мог ее убить? Соперница? Так ведь женщине не под силу подобные манипуляции: голову отпиливать и труп по лестницам таскать… Маньяк? Где ты видел маньяков, которые на дом к жертве являются?

– Я их вообще не видел, – заметил Калев. – А теоретически?… Почему бы и не существовать маньякам, выслеживающим определенную жертву? Но дело не в этом.

Он умолк.

– А в чем? – поняв, что супруг так просто выкладывать свои соображения не собирается, спросила Диана тоном прилежной ученицы.

– Ошибка у нас вышла, вот что, – сказал Калев задумчиво.

– Какая?

– Грубая. Где доказательства, что ее убили на квартире? Парень заявил, что ушел, а она осталась, и мы все словно оказались под гипнозом его более чем спорного утверждения. А почему это она не могла после его ухода тоже выйти и, допустим, отправиться к матери…

– Но не дойти, – подхватила Диана.

– Да. Или еще куда-то. Мало ли? К примеру, рассвирепела и пошла на свидание с кем-то еще. Назло Тыннису. Или в эту… дискотеку. В бар. Да куда хочешь. И убить ее могли где угодно, ничто не связывает эту акцию с домом, следов-то нет.

– А мешок? – спросила Диана.

– А что мешок? Этих мешков миллионы, и не только там, где строительство или ремонт. Разве у тебя в шкафу не лежит целый рулон таких мешков?

– Лежит, – согласилась Диана.

В самом деле, она использовала эти самые черные мешки для мусора, большие и крепкие и потому очень удобные, в качестве чехлов, каковые надевала летом на пальто и свою шубку. Потому что хотя в магазинах и продают специальные пластиковые с молнией штуковины для одежды, выходит это раз в двадцать дороже, естественно, предпочтешь попроще, пусть оно и предназначено для мусора. Она и предпочитала. И еще ковер, когда его убирала, то скатывала и натягивала два таких мешка, с обоих концов, легко и просто. Конечно, и другие ими для чего-то пользуются и, соответственно, держат дома запас. Не говоря о том, что их можно купить в любом супермаркете, это, правда, если заранее решиться на преступление, до девяти-десяти, когда магазины закрываются…

– То-то, – сказал Калев. – Конечно, ее убили в другом месте. А мы тут, как идиоты, обсуждаем степень риска. Надо в самом деле быть сумасшедшим, чтобы тащить труп со второго минимум этажа…

– Почему второго? – спросила Диана.

– Андрес ведь сказал, что ремонт этажом ниже. Так что второго минимум. А скорее выше.

– Может, есть лифт, – предположила Диана.

– Все равно. А из лифта до выхода и дальше, до машины? Это ведь густонаселенный район, многоэтажные дома, как можно надеяться, что все спят, ни одна собака не залает?

– Собака?

– Образно выражаясь.

– Но там же ремонтируют квартиру, мешок могли выносить оттуда…

– Ночью? Какие бы трудяги в наших фирмах по ремонту не работали, вряд ли можно вообразить, что они вкалывают круглосуточно.

– Ну хорошо, а зачем тогда вообще мешок? Если убийца совершил свое черное дело на улице, он просто сунул бы ее в машину и повез. Посадил рядом, пристегнул покрепче…

– Как ни пристегни, а тело будет сползать, голова болтаться. А если б ему по дороге попались полицейские?

– Ночью?

– Дорожная полиция как раз и может оказаться на шоссе ночью. Как я понимаю, они подкарауливают на дорогах полночных пьяниц, разъезжающихся из нон-стоп-стриптизов, ночных клубов и подобных заведений. Так что разумнее положить труп на пол, а если еще и натянуть на него черный мешок, ночью его никто не разглядит. Хотя причина может быть и психологической. Не так-то просто отрезать человеку голову, если тело закутано в полиэтилен, тогда легче.

– Понятно… Да, еще мобильник, – вспомнила Диана. – Разве не странно, что она оставила дома мобильник? Они ведь жить без своих игрушек не могут!

– В обычных условиях – да. Но в столь растрепанных чувствах? Забыла, взяла не ту сумку… нет, это не аргумент.

– А почему ты Андресу ничего не сказал? – спросила Диана строго.

– В тот момент не сообразил. Меня настолько потрясло то, что я знаю эту несчастную и ее родителей… Собственно, Андрес тоже был в состоянии шока, потому и зациклился на столь дурацкой версии. Думаю, он все уже понял.

– Может быть, – согласилась Диана. – Но ты ему все-таки позвони утром.

– Позвоню. Ладно, давай попробуем уснуть.

Он перевернулся на другой бок, спиной к Диане, и, кажется, через несколько минут в самом деле уснул, в отличие от своей взбудораженной супруги, которая еще долго вертелась в постели, изобретая все новые версии.

Утром, после гимнастики, холодного душа и завтрака, то есть часам к одиннадцати, если не двенадцати, Калев позвонил Андресу, дабы поделиться с ним своими догадками или, скорее, выкладками. Диана нетерпеливо крутившаяся вокруг, слышала, как муж изложил свои соображения, потом умолк и стал слушать сам, время от времени подтверждая свое присутствие у телефонного аппарата отрывистыми «да» и «ага». Наконец, устав от ожидания, Диана развернулась и ушла на кухню, и почти сразу Калев заявился туда.