Текст книги "Одиссея. Древнегреческий эпос в пересказе Сергея Носова"

Морской старец Протей, или Как Менелай узнал о судьбе Одиссея

Вот что значит не держать слово. Ещё в Египте Менелай обещал богам свершить гекатомбу и не сдержал слово, а боги не любят, когда их обманывают. Есть остров Фарос напротив Египта, там гавань хорошая, оттуда удобно выходить в море, и вот остановился там Менелай, прежде чем отправиться на родину, да и застрял – двадцать дней не было ветра с берега. А это что-то немыслимое. Ежевечерне там ветру принято с берега дуть. И вдруг такая история. Ясное дело, боги вмешались.

Двадцать дней без движения – это значит конец провизии. Хорошо, вода питьевая была на острове, а чем в дорогу съестным запаслись, это всё съели. Люди роптать начинали. И вот кто выручил Менелая: дочь старца морского. Зовут её Эйдофея. Шёл Менелай вдоль берега моря, навстречу – она. И произносит с улыбкой: ты не спятил ли, путник? И себя, и людей уморишь на острове нашем. Ну что тебя держит? Давно бы уже помирился с тем из бессмертных, кого ты обидел!..

А с кем мне мириться? – Менелай вопрошает. Как мне узнать, кто зло затаил против меня?

Так это проще простого. Мой отец, он вещун. По части морской лучше его прорицателей нет (говорит она Менелаю).

И объясняет, в чём трудность.

Просто так от него ничего не добьёшься – ну не будет он отвечать. Надо его побороть. Это непросто, потому что он хоть и старик, но очень уж вёрткий. Будет он обращаться в зверей там различных, в деревья, в предметы отнюдь не живые – в воду хотя бы. Но надо его упорно бороть, чтобы выдохся, – тогда он и сдастся, и расскажет всё, что ни спросишь.

Теперь – как найти. Она покажет пещеру, где он спать полюбил. Выйдет из моря и сразу туда. Но спит не один, а в окружении тюленей. Тюлень – это такое существо с гладкой чёрной кожей, у которого вместо ног ласты. Обитают они и на суше, и в море. Выползают из моря всем стадом и ползут отдыхать в пещеру.

Всегда, прежде чем лечь, их считает, на месте ли все.

А при чём тут Одиссей, хотите спросить? Скоро и до него дойдём.

Предложение такое. Пусть Менелай возьмёт трёх товарищей, кто посильнее да посмелее. Она им покажет пещеру, они лягут там в углубления, вылежанные тюленями, – морская богиня их накроет свежими тюленьими шкурами. Как будто они сами тюлени и спать легли. Остальное зависит от них. Надо ждать и таиться, а главное, когда соберутся все, не пропустить мгновения.

Пришли они вчетвером, когда ещё никого не было, легли, устроились под кожами тюленей – плохо, что эти покрытия сильно воняли. Пришлось богине помазать их ноздри амброзией. А иначе вытерпеть невозможно.

От скуки и тоски едва не умерли, но выдержали – не потеряли терпения.

Наконец из моря стали выползать тюлени и укладываться в пещере один подле другого.

Потом и старец появился, убедился, что нет в стаде тюленей убыли, и лёг между Менелаем и его людьми.

Да, но Одиссей где же? Немного внимания! Сейчас дойдём.

Только уснул морской старец, а Менелай вместе с тремя другими как закричат да как набросятся на него! И ну ему руки за спину заворачивать! Тут же превратился старец во льва! Но это ему не помогло. Тогда он стал леопардом!.. А потом злым кабаном!.. В кого только не превращался!.. Деревом становился с распущенными ветвями!.. Становился водой!

Но ничего у него не вышло – побороли его. Шутка ли сказать – смертным побороть врукопашную бога! А Протей какой-никакой всё-таки бог, ну божество… одно слово, бессмертный!.. Принял тогда он свой обычный облик – старца морского и говорит: всё, сил больше нету. Не знаю, кто из богов рассказал вам, как меня побороть, но раз получилось, задавайте вопросы – отвечу.

Спросил Менелай вещего старца Протея, что тут вообще происходит, почему ветра нет в сторону моря – кого из бессмертных Менелай разгневал и что ему теперь делать. Ответил Протей, что и сам бы мог Менелай догадаться: Зевс недоволен. Обещана ему была гекатомба, и где она? Нет её – обманул. Не увидит Менелай родных берегов, пока не возвратится в Египет и не свершит гекатомбы там, где великая река потоком врывается в море.

Вот этого он и боялся, больше всего не хотелось ему возвращаться в Египет, но ничего не поделаешь, придётся исполнить.

Спросил он тогда о других, раз случай такой: с кем ещё в Трое расстался или уже в пути, все ли они смогли возвратиться?

Лучше бы тебе не знать этого, ответил Протей.

Двое из вождей погибли, а третий – в плену.

Первым погиб Аякс Малый, кощунник, осквернитель храма Афины. Дочь Зевса поразила его молнией, которую дал ей отец, когда злополучный Аякс залез на скалу и объявил громко, что спасся от бури вопреки воле богов (безрассудный!).

Второй – Агамемнон.

Вот когда узнал царь Менелай о гибели своего брата, царя Агамемнона.

Зарыдал Менелай. Горе было его велико. Долго плакал, пока не сказал ему старец: не плачь – что случилось, того не исправишь. Сам знаешь, на всё воля богов.

А что же третий – кто он, в каком он плену?

Так вот: третий, о ком говорил Протей царю Менелаю, и есть Одиссей.

На дальнем острове Огигия обольстительная нимфа Калипсо держит в плену Одиссея. Не пристают к Огигии корабли, нет Одиссею пути на родину. Видел Протей Одиссея, плачущего на утёсе…

Далее рассказывал о себе Менелай, что, согласно Протею, после смерти попадёт он на Елисейские поля… в число избранных… но это уже про другое.

Вот и всё, что узнал Телемах о своём отце. Много это или мало?

Главное: Одиссей жив.

Просил Менелай Телемаха остаться погостить у него дней двенадцать…

Не задерживай меня, царь Менелай, отвечал ему Телемах, рад я слушать твои бесподобные истории, но надо мне домой торопиться, неспокойно у меня в доме.

Много ли историй рассказал Менелай Телемаху, в песне, дошедшей до нас, о том не поётся, но пробыл в гостях сын Одиссея ни много ни мало месяц.

А судьбой Одиссея опять озадачились боги.

Второй совет богов на Олимпе

Второе собрание богов, посвящённое судьбе Одиссея, так же как и первое, стало возможным благодаря одному обстоятельству – отсутствию Посейдона. Ничего не подозревающий главный недоброжелатель Одиссея продолжал гостить в стране эфиопов.

Этим и воспользовалась его совоокая племянница Афина. Поведала богам, что смертные стали забывать отважного и мудрого Одиссея, томящегося в плену у всесильной нимфы. Но могут ли такое позволить себе боги? Время идёт, а ничего не меняется, разве что и Телемаху теперь грозит насильственная смерть.

Зевса немного смутила настойчивость дочери. Не она ли сама замыслила истребление врагов Одиссея по его возвращении? Позаботиться о Телемахе она способна сама. Что касается Одиссея, да, Зевс подтверждает прежний приказ; непонятно, почему он не выполнен; пусть Гермес немедленно отправится на остров Огигия к нимфе Калипсо и велит ей отпустить Одиссея.

Всё просто.

Кроме того, Зевс наметил в общих чертах близкое будущее Одиссея – не без подробностей, впрочем. Так, до суши доберётся Одиссей, избежав губительных опасностей, на двадцатый день скитания по морю. Это будет земля феаков, лучших мореходов. Они помогут ему вернуться в Итаку.

Вроде бы и здесь всё просто, если Зевс решил. А нет. Брат его Посейдон ещё ничего не знает об этом.

Часть вторая Одиссей: возвращение

Остров Огигия. Нимфа Калипсо

Одиссей, почему ты пренебрегаешь бессмертием? Живи со мной, и бессмертие настигнет тебя – будешь, как я. Хочешь тайну? Бессмертие заразно.

Одиссей, я счастлива рядом с тобой. Но счастье моё омрачено печалью: я тебе не нужна. Почему, Одиссей?

Одиссей, перестань смотреть в даль моря. Ничего нового там не увидишь. Перестань тосковать по отчизне. Забудь Пенелопу. Прошло девятнадцать лет, как ты покинул Итаку! Ты уверен, что она жива? Ты думаешь, она не изменилась? Ты уверен, что узнаешь её, если боги вам пошлют встречу? Просто ты ко мне привык, Одиссей, к моей вечной молодости, к неизменчивости моей красоты, но с другими не так: ты со мною забыл, Одиссей, что смертным, особенно женщинам, свойственно быстро стареть.

Или ты просто свихнулся?

…Одиссей, у меня, кроме тебя, никого нет. Только служанки… Семь лет, проведённых с тобой, для меня одно мгновение. Ты хочешь меня обречь на вечность одиночества?

Гермес, посланник Зевса, явил себя на острове нимфы Калипсо.

Нимфа не обрадовалась Гермесу, ничего хорошего его посещение не предвещало.

Гермес передал волю богов (отнюдь не Посейдона, однако), а воля была такова: Одиссей, претерпевший невзгоды, должен быть отпущен.

Нимфа Калипсо попыталась было объяснить Гермесу, что страдания Одиссея все в прошлом, что не будет ему нигде лучше, чем здесь. Разве не она семь лет назад спасла Одиссея, выброшенного волной на скалы? Разве не она выходила его, полюбила? Да и может ли она его отпустить одного – без гребцов, без корабля? Разве остров не принадлежит ему, как и ей самой?

А что Гермес? Он лишь гонец, ничего не решает.

Мог бы Гермес потом так рассказать.

…Было такое, однажды я уже помогал Одиссею, обстоятельства те же: одинокая женщина, ласковый плен. Случилось это лет восемь назад, но не нам, богам, годы считать, могу ошибиться. Вот я бессмертный, выгляжу даже, пожалуй, младше его, а говорят, он мой правнук. Может быть. Не помню. Что-то было у нас с его юной прабабкой… Короче, явился я ему на пути, когда он шёл к чародейке Кирке, а та имела обыкновение всех мужчин превращать в свиней, вот я и дал ему корешок-травку, противоядие. В свинью она его не смогла превратить, но сделала любовником – на год. Быть любовником ослепительно красивой волшебницы все же лучше, чем хрюкать свиньей, не так ли? Везёт ему на таких женщин. Но во всём следует блюсти меру. Нимфа Калипсо счёт годам потеряла. Семь лет любовных утех с Одиссеем – это уже чересчур, воля богов: нимфа Калипсо должна освободить Одиссея. Моё дело простое. Всему свои сроки. Сам-то он сидит на скале, на море смотрит, плачет. Это у него хорошо получается – фигурой страдания сумел разжалобить нас на Олимпе. Признаюсь, несчастье его, думал я, тяжелее. В этот раз я с ним не намерен встречаться. Нимфа отпустит его, про меня вряд ли скажет. Сделает вид, что сама. Ладно, пускай. Их личное дело.

Воля Зевса непреклонна, и Гермес её передал. Надел свои летучие сандалии и был таков. А ты горюй, нимфа Калипсо.

Опечалилась Калипсо, а делать нечего. Знать, глубока тоска Одиссея. Это ж надо так по родине и жене истосковаться, что даже богам захотелось ему помочь!

…Одиссей, ты этого желал, да? Я тебя отпускаю. Построишь плот – обеспечу съестным и попутным ветром. И отправляйся.

Одиссей не поверил. Решил, что тут какой-то подвох. Как это поплыть на утлом плоту одному в открытое море? Уж не смерти ли его захотела?

И тогда нимфа Калипсо не чем-нибудь, а небом, землёй и водами Стикса (страшнее не бывает клятвы) поклялась Одиссею, что нет никакого здесь губительного подвоха.

Я тебя не держу, Одиссей, ты свободен.

В прохладном гроте они вкусили разных яств: пищу для смертных она сама перед ним разложила, ей же, богине, принесли служанки, чем питаются боги – амброзию и нектар – еду и напиток, дающие молодость и бессмертие.

…Просто ты не знаешь, какие тебя ещё ждут невзгоды. Знал бы – навсегда бы остался со мной. Мы бы не старились, нам бы принадлежала вечность. А что Пенелопа? Разве смертная может хоть в чём-то сравниться со мной?

Прекрасная богиня, ты и красотой, и умом превосходишь её, смертную, но как мне объяснить… я сам не знаю…

Хитроумный Одиссей, тебя не зря называют богоподобным. Я бы дала тебе глоток нектара, но поздно теперь, ты сам делаешь выбор. Жаль, что ты забудешь меня – у людей короткая память. А я буду помнить тебя целую вечность, мне не забыть.

И когда сумрак спустился на остров, в дальнем закутке грота всю эту ночь они любили друг друга, богиня и смертный, и было им так, как прежде не было.

Показала ему часть леса, где можно вырубить лучшие стволы для плота. Дала топор.

Четыре дня Одиссей строил плот. Рубил деревья, обтёсывал брёвна, закреплял их по всем законам плотостроения; соорудил палубу, обшил борта досками, поставил мачту, приладил к ней рею, установил руль. Плот его походил на корабль.

Калипсо дала ему полотно, из которого получился прекрасный парус.

Приготовила ему припасов надолго. Два меха брал он с собой – один с вином, другой с пресной водой.

На прощание омыла его в мраморной ванне, поливая водой из кувшина. Дала ему новое платье в дорогу.

А потом Калипсо, стоя на берегу, долго всматривалась в морскую даль, где исчезал парус, как прежде глядел Одиссей в даль моря, тоскуя по своей Итаке.

Посейдон наказывает

Семнадцать дней не знал забот Одиссей, умело управляя рулём: попутный ветер, посланный нимфой Калипсо, помогал ему беспрерывно, а по ночам подсказывала путь никогда не заходящая за окоём Большая Медведица (Калипсо велела держать её по левую руку).

На восемнадцатый день увидел Одиссей скалистый берег.

Чуть-чуть не успел. Надо же было тому случиться, чтобы Посейдон в это время возвращался от эфиопов – скакал над морем на своей колеснице. Семь лет он не вспоминал об Одиссее, отлучённом от паруса. А тут, представьте, опять – этот дерзкий ахеец, ослепивший сына его, циклопа, как ни в чём не бывало переплывает море с ветром попутным. И почти доплыл до земли! Что ли, боги ему помогают? Догадался Посейдон: пока отлучался он в края эфиопов, боги затеяли заговор против него, чтобы помочь Одиссею. Великий гнев обуял Посейдона. Схватил он трезубец и стал им размахивать и мешать – путать ветры, возбуждать море до самого дна.

Что тут началось!..

Эвр, Нот, Зефир, Борей – все они, дующие с разных сторон, перемешались…

Горе мне, Одиссею, нелепа смерть моя. И вспомнил он героев, погибших под Троей, вот чему сейчас позавидовал Одиссей – их славной гибели в тяжёлом бою, их погребению с почётом. Отчего он остался тогда невредим – под грозным дождём стрел и копий? Для того только, чтобы бесславно погибнуть в морской пучине на радость прожорливым рыбам?

Мачту сломало. Не удержав руль, он оказался в воде. Отяжелевшая одежда, что подарила Калипсо, мешала плыть. Он сумел догнать плот, из последних сил вскарабкался на него.

Тут, помимо Посейдона, другие боги стали его примечать.

Первой явила себя Левкотея. Когда-то была она смертной (как Одиссей), но добровольную смерть её не приняло море, и стала она божеством. Так вот бывает: смерти хотела, а стала бессмертной. Теперь она тем помогает, кто терпит в море крушение.

Одиссей увидел морскую птицу у себя на плоту, на чайку похожую, что умеет нырять глубоко, – так это она была, Левкотея. Богиня-нырок.

Одиссей, скинь дорогие одежды, возьми моё покрывало, оно спасёт тебя, не даст тебе утонуть. Только оставь этот плот, сейчас он тебе не поможет. Эти брёвна могут тебя погубить. А покрывало – спасёт. Оно нетленное, вечное, неистребимое, достигнешь земли – верни, брось в море обратно и сразу же отвернись, больше нельзя смотреть, что дальше случится.

Страшно покидать Одиссею убежище – даже с волшебным покрывалом. Да тут такая волна низверглась на плот, что вмиг разбросала все брёвна, Одиссей за одно бревно всё ж сумел ухватиться, животом навалился, ногу занёс, как-то вскарабкался, сел верхом и поспешно избавился от одежды, что подарила Калипсо, – и, набросив покрывало на грудь, тут же кинулся с ним в морскую пучину.

Посейдон остался доволен. Посмотрев на барахтающегося Одиссея, сказал он: «Так и надо тебе. Получай!» И умчался прочь на своей колеснице.

Сразу же вмешалась Афина.

Укротила ветры своим повелением все, кроме Борея, задала волнам направление прямо – одно, да так чтобы волны по этому ветру перед Одиссеем отчасти утешились, тогда как по бокам продолжали вздыматься горами.

И всё равно по высоким волнам бросало несчастного Одиссея два дня и две ночи.

Наконец дивная Эос, богиня зари, возвестила начало третьего дня внезапным безветрием. С высоты гладкой волны увидел Одиссей долгожданную землю. Радость, переполнившая его, скоро сменилась ужасом: берег был скалистым, без единой заводи – понял Одиссей, что суждено ему разбиться об утёс.

Вот бросает волна на скалу Одиссея – не за что ухватиться ему на отвесной стене; падает вниз Одиссей, в пенящуюся пучину, оставляя на камне кожу своих ладоней.

Но Афина не позволяет ему захлебнуться, вселяет твёрдость в сердце его, сил даёт ему плыть вдоль крутого берега, пока не расступятся скалы. Увидел заводь вдруг Одиссей, здесь впадает в море река, образуя долину. Целовал он землю, оказавшись на суше. С благодарностью пустил по реке он спасительное покрывало, поплыло оно в море к Левкотее, но не видел этого Одиссей – отвернулся, побрёл вдоль реки, спотыкаясь.

Только и сумел дойти до куста – рухнул под ним и в листьях сухих закопался. Крепкий сон на него ниспослала Афина Паллада.

Навсикая. Царь Алкиной

Это был остров феаков. Ими правил царь Алкиной.

Превосходными мореходами слывут феаки, смело уходят они далеко в море. Говорят, нет на свете лучше них мореходов. В это трудно поверить, но обходятся они без руля. Корабли их послушны одной только мысли пловцов, лишь бы мысль впередсмотрящего была о конечной цели.

Но не всякий чужеземец будет для них желанным гостем – кто знает, какими ветрами его сюда принесло, кто знает, нет ли на нём проклятия?

Голым проснуться под кустом на чужом берегу… хуже трудно представить – горе, горе тебе, чужак!

Что скажет Афина? Как ей помочь Одиссею?

Многоходовым решением труднейшей задачи могла бы гордиться Афина Паллада.

Условие таково.

Дано. – Царь Алкиной. Его способность вернуть Одиссея на родину (исключительная – больше никому не под силу это).

Требуется. – Как-то их познакомить, как-то свести, что не просто, когда один из них повелитель, а другой какой-то чужак без одежды.

Должен прекрасным быть вид Одиссея.

Голого, однако, даже не назовёшь оборванцем. Лежит он сейчас под кустом весь в синяках и ссадинах, о скалы побитый, и сон его хоть и целебен, едва Одиссей похож на живого. Напомним: феаки недолюбливают чужеземцев.

А вот решение. – Кто-то должен дать Одиссею одежду. Хорошо бы это исполнила сама Навсикая, дочь царя, – она бы и подсказала ему, куда дальше пойти, и предостерегла бы от ложных и опасных ходов.

Афина все ходы наперёд просчитала. Начать с того, что у Навсикаи была подруга – дочь морехода Диманта. Этот Димант, несомненно, был мореходом достойным, но память о нём лишь то сохранило, что безымянная дочь его (имя её забыто) прочно дружила с царевной. Вот и задумала Афина в образе этой подруги, мореходовой дочки, проникнуть в сон Навсикаи. По своей многосложной затее явилась богиня (дуновению ветра подобно) в прохладную спальню царевны: Навсикая, а по бокам две служанки её, предавалась крепкому сну, немногим уступавшему по глубине тогдашнему сну Одиссея. Стала Афина в облике её подруги стыдить сновидицу: дескать, скоро тебе замуж – по знатности рода твоего, представляешь, какой тебе полагается муж? – но какая же ты неряха! – давно не стирала одежду! Сколько её накопилось!..

Утром Навсикая рассказала про сон родителям (утаив, однако, всё, что касалось замужества); снарядили её в путешествие, дав мулов, и повозку, снабжённую кузовом для грязной одежды, и много припасов, – потому что путь на большую стирку не близкий, это к устью реки. Подруги-служанки сопровождали царевну.

Стирка прошла успешно. А как могло быть иначе? Навсикая и служанки её, пока сушилась одежда, искупались в реке, позже маслами, источающими аромат, побаловали свои тела молодые; потом, веселясь, в мяч играли на солнце. По долине девичий смех рассыпался. Афина устроила так, что мяч вдруг в реку упал. От общего вскрика пробудился тогда Одиссей. Стал про себя рассуждать, в каком он краю оказался, любят ли здесь чужестранцев или считают их за врагов. Дай, думает, выйду, обнаружу себя, только бы не напугать девушек…

Прикрывшись веткой, восстал из-за куста как есть без одежды. Впрочем, был он зелёной тиной покрыт, отчего казался ещё страшнее. И голова в пене!

Визг раздался, разбежались вмиг служанки.

Одна Навсикая не испугалась пришельца – да неспроста: Афина и здесь постаралась – внушила её сердцу отвагу.

Вдохновлённый тем, что слушать его готовы, стал Одиссей рассказывать, как боролся он с морской стихией, но прежде того много восторженных слов произнес, лестных для Навсикаи. Речь его шла от сердца, но при том была настолько изысканна, что догадалась царевна: перед ней не простой человек. А назвать себя Одиссей остерёгся.

Кликнула Навсикая служанок. Велела не бояться пришельца, а накормить его, напоить, вымыть его в реке, где тихая заводь. Сама ему выбрала получше одежду, хотя он доволен был бы тряпке какой-нибудь.

Мыться пришелец предпочёл сам. Сам же тело обмазал маслом, которое ему предложили.

А девушек просил отвернуться.

Другое дело Афина. Всё она видела, а видя всё это, не смогла в стороне оставаться. Ладно смыть с разбитого тела липкую тину, ладно волосы избавить от пены морской, ароматным маслом задубелую кожу намазать, это всё хорошо, но у богини свои представления о совершенстве. Одиссей даже не понял, отчего, посмотрев на него, девушки ахнули хором. А случилось вот что. По воле богини (Одиссей и сам того не заметил) сделался ростом он выше и шире в плечах, а волосы – и цветом, и тем, как завились, – напомнили о Гиацинте, и не только о гиацинте-цветке, но и о прекрасном возлюбленном самого Аполлона.

Изумлённо глядела на него Навсикая. Поняла, что должен увидеть отец это совершенное чудо.

Так предложила: будут они возвращаться – пусть идёт со служанками вместе за ней, за повозкой, которой она управляет. А в город входить им вместе нельзя. Мало ли, пойдут кривотолки. Пусть остановится, не доходя до городской стены, в священной роще Афины, пусть ждёт у ручья их возвращения домой, это недолго, нетрудно прикинуть – расстояние от рощи до дома царя в пределах того, как далеко слышится голос. Только тогда может пришелец в город пойти, а где дом Алкиноя, скажет любой, не исключая младенца. Самое главное: надо двор пересечь и войти в просторную залу – царь и царица будут в креслах сидеть, – тут же устремиться к царице (да, только так!), обнять ей колени и рассказать о несчастье своём. Царь будет с нею согласен во всём. Надо понравиться ей. Только в этом надежда пришельцу увидеть родные края.

Около рощи они расстались. Навсикая в город вошла. Одиссей не стал терять время: под сенью тополей у ручья он молился Афине. Казалось ему, что она его оставила, перестала ему помогать. Вот и спрашивал: почему?

Каково было слышать всё это Афине? С трудом сдержалась, чтобы не напомнить о себе. Остерегалась она дяди своего, могущественного Посейдона.

И опять не узнал Одиссей, как ему помогает Афина. А ведь помощь – на каждом шагу! Когда в город вошёл, тут же встретил за стеной местную девочку; он к ней, естественно, обратился, путь просил показать до дома царя. А то никакая не девочка была, а в образе девочки сама Афина Паллада. Не смогла не помочь. Нам, смертным, знать не дано, сумел бы или нет добраться без неё Одиссей до царского дома, но что случилось, то и случилось – охотно его повела как бы девочка эта.

Мало того: чтобы Одиссей не привлекал ничьё внимание (вид его, надо полагать, был необычен), окутала ведомого не то туманом, не то облаком, не то непроницаемой мглой – чем-то тайнооптическим, что сделало Одиссея совершенно невидимым.

Вероятно, Одиссей сам не заметил, что с ним случилось, – иначе бы он догадался, кто эта девочка-проводник. Не могла же она, будучи смертным человеком, ничуть не удивиться внезапной незримости Одиссея!

Оставила пришельца, когда довела. Одиссей хоть и сам царь, но богатство дворца Алкиноя поразило его. Золотые двери, открытые настежь, медные стены, ведущие внутрь. От всего дворца исходил свет, подобный сиянию и луны, и солнца, – так, по крайней мере (или почти), поётся в песне, дошедшей до нас. Долго стоял Одиссей очарованный, не решаясь войти.

Решился. Вошёл. Стремительно последовал незамеченным в залу.

Видит: пир. Или старейшин совет (что, впрочем, одно). В кресле царь сидит у колонны. Царица у той же колонны, но на стороне покоев – у очага – занята своим делом: пряжей нити пурпурной. Перед царём – гости, за спиной царицы – служанки. Гости пируют, служанки прядут.

Стремительно подошёл к царице Арете не видимый никем Одиссей и обнял её колени. В одно мгновение (очень точно рассчитанное Афиной) обрёл Одиссей видимость.

Плотность воздушной среды, вероятно, вокруг него изменилась: то ли свет над ним прекратил поглощаться, то ли стали световые лучи преломляться обычным порядком, но все изумились, увидев неведомо откуда появившегося человека.

Словами, достойными слуха царицы, воздавал ей пришелец великую почесть. О себе сказал, что выброшен морем на сей благосчастливейший берег, и попросил помочь ему, многие невзгоды претерпевшему, вернуться на родину.

Потом, в ожидании участи, сел он рядом с очагом, что означало мольбу о защите, – там, где место для пепла.

Все в изумлении молчали.

Алкиной мог бы так потом рассказать.

…Я был потрясён. Кто он? Откуда? Могучее телосложение, волосы неземной красоты. Мы все онемели – так он появился внезапно. Первым очнулся Ехеней, многоопытный, старший из нас, он обратился ко мне: можно ли гостю сидеть, где зола? Пригласи к столу, царь Алкиной. Вместе восславим богов. Все наши надежды на их благосклонность… Тут я только опомнился, немедленно повелел Лаодаму – сын мой сидел от меня по правую руку – уступить место пришельцу. Налили ему вина, яств положили. Я призвал совершить возлияние покровителю странников – Зевсу. Потом стал разговаривать с незнакомцем и вдруг испугался: не бессмертный ли он, не бог ли мой дом посетил… И вслух поделился тревогой… Услышал: оставь эти мысли, великодушный Алкиной, я самый несчастный из смертных… Так он сказал. Я обещал ему помощь. Я дам ему лучших гребцов. Все видели: ему нужен покой. Я сказал, что попируем завтра. Расходились один за другим…

Они остались втроём – царь Алкиной, царица Арета и чужестранец.

Арета-царица могла бы потом так рассказать.

…Больше всего меня поразило, что я узнала одежду на нём. Я сама ткала этот хитон! Да: мой орнамент, моя драгоценная пурпурная нить… Как могло получиться такое? Гости ушли – попросила его рассказать о себе. Имени своего он не стал называть, но кое-что о нём мы узнали. Оказывается, семь лет назад, после страшного кораблекрушения, он попал на остров к нимфе Калипсо. Он стал пленником нимфы. Как я его понимаю!.. Быть семь лет принуждаемым к любви – это ужасно! Мечтая о доме родном, тоскуя по любимой жене, семь лет делить поневоле ложе с другой!.. Жестокосердная нимфа Калипсо!.. Разве не пользовалась она своим положением? Вечной юностью, бессмертием, красотой?.. Семь долгих лет!.. любовного плена!.. А ведь она бессмертием его искушала!.. Собиралась бессмертие ему навязать!.. В конце концов отпустила. Он не знает почему. Он сделал плот и в бурю попал. Едва не погиб. Дочь моя, когда стирала одежду, обнаружила его на нашем берегу. Вот почему на нём вытканный мною хитон.

А ещё Арета могла бы вспомнить, как муж её Алкиной был недоволен дочкой. Почему она сразу не повела чужестранца к нему во дворец? Почему заставила ожидать в священной роще? Чужестранец, однако, защищал Навсикаю перед отцом, объяснял, почему она поступила мудро.

Между тем две рабыни застелили гостю постель.

И он почивать удалился.