Текст книги "Одиссея. Древнегреческий эпос в пересказе Сергея Носова"

Народное собрание

Итакийские глашатаи, в первую голову молодые – с их звучными, звонкими, сильными голосами, до сих пор не знали таких поручений. Телемах, только солнце взошло, велел им обойти городские кварталы и призвать граждан Итаки выйти на площадь.

Со времён Одиссея не призывался на площадь народ. Итака позабыла, что такое городское собрание.

Горожане пришли – кто с любопытством, кто снедаем недобрым предчувствием, кто развлечения ради. Кто ради того, чтобы повстречаться с другими. Кто себя хотел показать. Пошуметь, покричать, посмеяться, развлечься. Многих ноги сами сюда повели, лишь коснулись их слуха звуки призыва.

Только чей был призыв, не ведают граждане, – точно не знают, кто послал глашатаев к ним.

По толпе прокатился волною восторг: Телемах, вдохновлённый Афиной Палладой, быстрым шагом выходит на площадь – молодой, лучезарный, на поясе меч у него. Смело садится на трон Одиссея.

Первое слово – почтенному старцу Эгиптию. Друг Одиссея, один из старейших граждан Итаки, он выражает общее чувство: хочется всем скорее узнать, кто собрал их на площадь и в чём причина народного сбора.

Не идёт ли дело к войне? Не получил ли кто тревожных вестей об ужасной угрозе? Или всё к лучшему – боги, быть может, кому-то благую мысль подсказали, как обустроить Итаку?

Слово берёт Телемах.

Да, это он. Это он всех собрал. Это он, Телемах, отвлекает людей от повседневных забот, от трудов, развлечений, может быть, от заслуженной неги. Он нуждается в помощи. Дом его, всем известный дом Одиссея, почти что погиб, и виной тому женихи Пенелопы! Жители Итаки даже не догадываются, что ежедневно происходит за воротами дома. Женихи Пенелопы в нескончаемой череде пиров истребляют им не принадлежащее. Они убеждены, что Одиссей мёртв, и судя по всему, сами назначили себя хозяевами его дома. Самовольно забивают быков, баранов, свиней… поглощают в безумных объёмах вино. И длится это не день и не два, и не месяц, а долгие годы…

Годы?

И действительно, трудно поверить, но прав Телемах, длится годы безобразие это, если точно – три полных года уже! – и четвёртый пошёл…

Жители мною любимой Итаки, всего же печальнее, говорит Телемах, это ваши всё сыновья, сыновья знатнейших и лучших, – неужели не стыдно вам, неужели вы не способны угомонить их волей отцовской? Или вас обидел мой отец Одиссей и вы теперь мстите ему? Отчего бы вам не забрать всё, что есть в нашем доме, что есть у нас на дворе, – вещи, скот? Мы бы к вам, обнищав, приходили выклянчивать наше добро – глядишь, сохранилось бы что-нибудь?

Мужи устыдились. А женихи – их сыновья – им хоть бы что.

А мужи, они, правду сказать, устыдились. У иных даже слёзы по щекам потекли. Молчат, опустили глаза.

Но не все.

Тут слово берёт Антиной, из всех женихов самый знатный и самый нахальный.

Телемах, говорит Антиной, ты, что ли, рехнулся? Кого ты хочешь разжалобить? Это мы тебя объедаем? Ты, может, не знаешь, для чего мы приходим в твой дом? А я скажу для чего. А чтобы услышать, обличитель ты наш, выбор твоей овдовевшей матери. Только вот она всё тянет и тянет. Четвёртый год ни везёт ни едет, ни мычит ни телится. Обещала, и как будто дело теперь не её. А мы ждём каждый день. А мы каждый день, как дураки, приходим. А мы надеемся!

И тогда он ко всем обратился.

Сейчас я всё расскажу, сейчас узнаете, что придумала эта хитрющая. Видите ли, решила она три года с гаком назад соткать старцу Лаэрту, деду нашего обличителя, погребальное покрывало. Вот умрёт отец Одиссея, а по достоинству его нечем накрыть. Так уж и нечем? Ну да ладно, дело хорошее. Обещала назвать жениха, когда закончит работу. Мы поверили – ждём. Четвёртый год в дом к ним приходим, а работы и края не видно. Мы бы других уже невест нашли, молодость наша не вечна. А тут, не поверите, служанка проговорилась. Оказывается, сплошной обман: что за день Пенелопа соткёт, то ночью сама и распустит. Как вам нравится это? Так мы никогда не женимся! Ну и кто теперь пострадал? А он ещё говорит…

Есть предложение у Антиноя: отправить Пенелопу к её престарелому отцу, под опеку его – к Телемахову деду Икарию. Он богат, пусть он сам разберётся с приданым, пусть сам её выдаст скорее. Ему-то она будет послушна.

Вот пускай Телемах этим сам и займётся!

Стал Телемах горячо возражать Антиною. Да так страстно, так пылко, что стал (сгоряча!) угрожать женихам. И как только сказал, что Зевс их всех покарает…

(…Тут надобно заметить, что общественные собрания во все времена во многом подобны друг другу…)

…И как только Телемах помянул имя Зевса, случилось одно знаменательное происшествие: два орла с диким криком возникли в небе над площадью – один в другого на глазах изумлённых людей вцепились когтями, а затем, на лету продолжая борьбу, пропали из виду.

Многолюдная площадь шумно вздохнула.

И тогда Алиферс, старый друг Одиссея, обратился к народу по праву знатока птицегадания: знал он толк в ворожбе. В речи своей, обращённой к народу, предостерёг он от беды женихов – кара близка. Бой орлов – знак того, что скоро сюда возвратится владыка Итаки и жестоко накажет он всех, кто разорял его дом, домогаясь жены.

Напомнил Алиферс о давнем своём прорицании. В самом начале войны, когда корабли только уходили на Трою, и никто не думал, что продлится война десять долгих лет, предсказал Алиферс двадцать лет отсутствия Одиссея в Итаке. Время и невзгоды сильно изменят внешность его, и никто его не узнает, когда войдёт он в свой дом. Но он войдёт. И время близко.

Евримах, сын Полиба, ещё один знатный жених, отвечает птицегадателю резко.

Сказочник! Пугай детей, а не нас. Мы птиц не боимся. Никого не боимся! Одиссей нам не страшен. Он мёртв. А ты перестань подстрекать Телемаха. У него и так с головой непорядок. Пойдёт против нас – пожалеет. Сегодня мы хозяева в том доме. Пусть скажет Пенелопе спасибо. Пенелопа сделает выбор, и мы уйдём. А нет – пусть терпит разорение дома. Никто нас не прогонит, никто не прекратит наши пиры. Надо платить за вероломство. Сватовство затянулось не по нашей вине.

Телемах говорит, что спор находит бессмысленным. Телемах об одном просит мужей Итаки – снарядить ему корабль с гребцами. Он поплывет в Пилос, потом посетит Лакедемон. Узнает, что говорят об отце в иных землях. Если точно нет среди живых Одиссея, поспешит назад на родной остров – в память об отце установит кенотаф, достойный памяти героя, тризну справит, выдаст мать за того, на кого падёт её выбор.

Ментор взял слово. Один из первых друзей Одиссея. Поручил ему Одиссей содержать хозяйство, следить за домом и воспитывать сына.

Сына близкого друга он воспитал – сам Телемахом гордится. А вот с хозяйством в итоге получается хуже: знает Ментор лучше других, какой наносят урон женихи-разорители.

Словом горячим своим пытается он устыдить равнодушных, которых здесь большинство. На ваших глазах, говорит, происходит, по сути, грабёж, разорение царского дома, а вы словно не видите, словно забыли, кто правил Итакой. Или вы уже власть над собой признаёте горстки наглых, безмозглых, раз готовы мириться с их нелепым, безрассудным порядком?

Леокрит (конечно, жених) тут же поторопился с ответом. Немногословная речь, к тому же последняя.

Ментор! Не смей на нас никого натравливать! Жив или мёртв Одиссей, это не важно, он уже в прошлом. Пусть приходит, коли живой, – не поздоровится! И вообще, всех дома ждут дела и заботы. Не о чем тут говорить. Пора расходиться.

Народ в самом деле расходится. Кто-то ушёл, пожимая плечами, иные – потупив глаза.

А первыми женихи, веселясь, покинули площадь – ещё бы, им надо на пир!

Телемах сидит на троне отцовском; в глазах – грусть.

Вот тебе и собрание, вот тебе и совет.

Берег морской. Руки умыв, как подобает перед молитвой, смотрит вдаль Телемах. Взывает он к божеству, вчера его посетившему.

Знака того, что он услышан, нет на небе ему. Он даже не понял, в чём новое чудо, когда оглянулся на оклик: видит, быстрым шагом Ментор идёт, хочет что-то сказать.

Подошёл. Телемах! Надо спешить. Иначе, если время упустишь, тебе помешают. Этой ночью необходимо отплыть. Иди домой, собери скорее припасы. Амфоры наполни вином, насыпь муку в мешки из непромокаемой кожи, позаботься о снеди. Всё есть в кладовой – той, что за двумя дверьми, твоя ключница знает. И не спрашивай, где взять корабль. Много у нас кораблей на Итаке. Это беру на себя. Мне дадут. Ну иди же, не мешкай.

Телемах домой поспешил, исполненный благодарности к Ментору.

А на самом-то деле это вовсе был и не Ментор – это Афина обличье Ментора сейчас приняла.

Боги тоже способны увлечься. Ладно бы просто помочь Телемаху, но, похоже, просто в радость богине сами по себе перевоплощения эти. Смена обличий, игра голосами – всё её увлекает. Вчера Ментосом была, а сегодня – вылитый Ментор. Так и это ещё не конец. Пока Телемах, домой возвратившись, объясняется с ключницей, Афина принимает обличье – кого бы вы думали? – его самого, Телемаха!

А он и не знает!

Вчера явила себя в образе почтенного мужа, а сегодня Афина обратилась юношей светлоликим, и всё ради пользы того сложного замысла, который её веселит.

Носилась по улочкам, там побывала и сям, убеждала прохожих пойти на корабль гребцами, стучалась в дома, во дворы заходила, – два десятка молодых добровольцев так и остались при мысли, что их призывал на корабль Телемах.

Посетив кораблевладельца Ноемона, сметливого сына разумного Фрония, предложила одолжить ей… то есть как бы всё ж Телемаху (стало быть, это не «ей», а «ему», это «он» попросил одолжить…) свой прекрасный корабль; Ноемон с превеликой радостью согласился.

Когда гребцы-добровольцы, вдохновлённые Телемахом-Афиной, собрались в бухте у корабля, дочь Зевса вновь как бы Ментором стала и поторопилась в дом Одиссея к настоящему Телемаху – помочь ему незаметно собраться. На пирующих женихов она напустила дремоту, да такую, что прямо за столом стали ронять кубки с вином; пришлось им по домам расползаться. Евриклея, няня-ключница, помогла тем временем в сборах Телемаху (настоящему Телемаху).

Окружённый амфорами и пузатыми мешками, он с нетерпением ждал известий от мнимого Ментора, поражаясь его отнюдь не мнимой находчивости. Впрочем, больше всего удивляла Телемаха внезапно удачная сонливость женихов, не знал он, что так распорядилась Афина.

Потом они вместе, Телемах и мнимый Ментор, сходили в бухту за гребцами.

Пенелопа была у себя наверху, а верная Евриклея подле открытых дверей в кладовую беззвучно плакала, видя, как молодые гребцы поднимают на плечи груз: она единственная в доме знала, на что решился Телемах, и боялась отпускать его в море. Трудное поручение он ей оставил – скрывать от матери отсутствие сына. Только на двенадцатый день, если сама не спохватится раньше, можно сказать Пенелопе, что сын её, должно быть, скоро вернётся, он покинул Итаку, чтобы узнать об отце.

Ночью тропа к морю едва различима. Ментор шёл впереди. Искали глазами корабль в бухте. Палуба его была чёрного цвета. Чернота была кораблём.

По команде гребцы берутся за вёсла. Ментор-Афина и Телемах рядом сидят на корме. Звёзды укажут путь. Далеко не отплыли – попутный ветер подул (так захотелось Афине). Установили мачту, подняли парус, понеслись по волнам.

Во славу Афины пили вино. Старый Ментор пил вместе со всеми. И никто не знал, что он и есть Афина Паллада.

Нестор

В Пилосе торжество. Сто, как один, чёрных быков приносятся в жертву.

Ему – Посейдону.

Лишь с моря можно увидеть весь размах гекатомбы.

Вдоль берега тянутся долгими нитями девять ступеней-скамей. На каждой – по пятьсот человек.

Священная пища сочна. Бёдра быков отдаются огню.

Бог моря доволен. На жертвенный убой отвечает ублаготворённым прибоем.

Через свои морские владения пропустив парус, он дозволяет бросающим якорь завершить долгий путь.

Жители Пилоса видят, как сходят мореходы на берег.

Писистрат (имя его таково), младший сын царя Нестора, послан отцом встретить гостей. Он, ровесник Телемаха, зовёт их занять почётное место между царём и своим старшим братом Фразимедом, вместе с отцом воевавшим под Троей.

Кубок вина в честь Посейдона первым – как старший – принял из рук царя псевдо-Ментор, он же Афина (старшинство здесь, однако, лишь по внешнему виду: нелепо «старше / моложе», временны`е сравнения эти, применять в отношении сходства-несходства смертных с бессмертными, – только будет ли кто-нибудь думать об этом, если Афина упорно желает хранить тайну ложного облика?).

В образе смертного богине легко людей изумлять непостижимо изысканной речью. Слышит ли Посейдон в честь него обращённое слово? А ты, Телемах, вдохновляйся. Робость тебе не к лицу.

Псевдо-Ментор, старик (он же Афина Паллада), и молодой Телемах сидят на овчине рядом с царём – нет здесь почётнее места.

Сначала еда, угощения, и только потом о себе разговоры.

Вот голод гостей утолён, теперь самое время узнать, кто же они и что побудило их скитаться по морю… Неужели добытчики? – царь Нестор спросил (вовсе обидеть не думая словом, – плохо, когда грабят тебя на воде, но, если ты сам победил чужестранный корабль… это в порядке вещей, – к пиратству в те времена относились терпимо, не сказать уважительно…). Или, быть может, купцы? И откуда плывёте?

Отвечал Телемах.

Он рассказал про Итаку. Сказал, что он сын Одиссея – да, того, с кем благороднейший Нестор вместе сокрушал неприступную Трою. А здесь он для того, чтобы проведать о злой судьбе своего отца. Если погиб, то как? О каждом павшем под Троей известно, как он погиб. И только отец его, для несчастий рождённый… где мог после победы он умереть? Есть ли могила его?

Нестор, сын Нелеев, о царь, слава твоя велика! Расскажи об отце, что знаешь.

Старый Нестор растрогался: сына друга своего видит перед собою.

Рассказал Нестор, чем закончилась война, какая распря пошла среди победителей, как повздорили братья-вожди Менелай с Агамемноном: первый предлагал сейчас же отплыть, второй – остаться, чтобы жертвами многими унять гнев богини (в песне, дошедшей до нас, о причине гнева того не поётся, но мы-то знаем и помним: а не надо было Аяксу брать силой Кассандру прямо в храме Афины!..).

Рассказал Нестор, как пьяное войско победителей раскололось пополам, не умея принять одно решение.

Как поутру разделилось воинство Менелая, одна половина осталась с Агамемноном, с другой Нестор отправился в Тенедос – увозя добычу и дев.

Как назад повернули корабли Одиссея.

Как на Лесбосе соединились флотилии Диомеда и Нестора с догнавшим их Менелаем.

Как, доверяясь предвестию, решились идти прямиком через море.

Как, преодолев открытое море, на берегу Гераста благодарили сотрясателя земли Посейдона, принеся ему обильную жертву.

Как Диомед отправился в Аргос, а он, Нестор, в Пилос.

Как добрался без трудностей в Пилос, и вот он на родине, здесь, и не знает, что стало с другими.

Нет, не знает, что стало с другими.

Впрочем, ему рассказывали, что…

Что достигли родных берегов Неоптолем, Филоктет, Идоменей…

Что Агамемнон (но это, конечно, все знают) убит в день возвращения любовником своей жены…

Что преступление это не осталось не отмщённым – убийца Эгист убит Орестом, сыном убитого (вот с кого надо брать пример тебе, Телемах!)…

Так, а что ж с Одиссеем?

Об Одиссее Нестор ничего не знал, кроме того, что корабли его с полпути вернулись назад, но об этом – забегая вперёд – даже сам Одиссей ничего не расскажет… Так что было ли это?

Нестор советовал Телемаху не отлучаться надолго из дома – кто ведает, что придумают женихи? (Телемах ему рассказал об их бесчинствах.) И всё же непременно надо, так Нестор сказал, посетить Менелая. Он позже других до дома добрался. Менелай может знать что-нибудь об отце Телемаха.

Если готов Телемах отправиться к Менелаю сухим путём, Нестор даст колесницу.

Писистрат вместе с Телемахом поскачет – вдвоём и надёжнее, и веселее.

Между тем стало темнеть. Ментор (Афина) напомнил, что пора отрезать жертвенным быкам языки. Отре́зали языки, бросили их в огонь.

Нестор хотел гостей у себя во дворце поселить, но Ментор наотрез отказался. Пусть Телемах идёт во дворец, а ему, Ментору, удобнее на палубе. Надо гребцам поднять настроение, все они одного возраста с Телемахом, все по доброй воле плывут. Телемаху завтра дадут колесницу, а ему, Ментору, плыть к народу кавконов – есть у них долг перед ним, и пора возвращать.

С этими словами Ментор – на глазах у всех – превратился в орла.

И полетел.

Вряд ли в сторону корабля. Афина-Ментор-орёл задачу свою выполнила.

Конечно, рты все разинули, кто это видел.

Да уж, вымолвил Нестор наконец, будет путь тебе, сын Одиссея! Кто-то из бессмертных тебя ведёт. Сдаётся мне, это сама Афина Паллада. Обожала она твоего отца, никому другому так не помогала под Троей…

Обещал ей поутру корову пожертвовать – нерожавшую, с позолоченными рогами.

В сердце Телемаха утвердилась уверенность.

Женихи замышляют убийство

Удивительная история произошла с кораблевладельцем Ноемоном.

Идёт он в родной Итаке по улице, а навстречу ему Ментор как ни в чём не бывало.

Ноемон глазам не верит, стоит как вкопанный. Ему достоверно известно, что Ментор покинул Итаку, уплыл вместе с Телемахом в Пилос. Ноемон ещё в здравом уме: он прекрасно помнит, как приходил к нему просить корабль Телемах – был красноречив, убедителен, воодушевлён. Он гребцов набирал, все молодые, из лучших граждан Итаки. Можно ли не дать на хорошее дело, тем более когда предводителем будет у них сам Ментор? Предоставил корабль с радостью. И теперь вот вопрос: а кому?

Тот Ментор принимал корабль, можно сказать, из рук Ноемона; на глазах Ноемона давал указания молодым.

А этот? Этот Ментор ничего вообще не знает. Этот, который настоящий Ментор, которого можно руками потрогать, он друг Одиссея, воспитал Телемаха, но он явно не тот, который уплыл… Он здесь!

То был бог какой-то в облике Ментора – получается, так. Или кто?

Судьба корабля не безразлична Ноемону, хозяину. Решает спросить женихов. Они знать должны.

Ноемон мог бы так рассказать.

…Прихожу в дом Одиссеев, они во дворе состязаются – дротики, диск… Скоро пир будет у них, им весело… Антиной с Евримахом отдельно сидят, важные оба… Тут дело такое, им говорю, мне надо в Элиду, там у меня лошаки, кобылицы, я бы объездил здесь одного, только как привезти, раз корабль отдал? Скажите-ка мне, надолго ли в Пилос уплыл Телемах?.. А эти глазами моргают. Как уплыл Телемах? Быть не может! С кем, когда?.. Вижу, как побледнели… Дело тёмное… Уплыли с Ментором, им говорю, или с богом, который облик Ментора принял… Сказал и пошёл. С богами не шутят. Лучше не думать об этом. Ментор так Ментор. Уплыл так уплыл.

Женихов известие об отплытии Телемаха ошеломило ещё больше, чем самого Ноемона его случайная встреча с истинным Ментором.

Женихи думали, что Телемах просто отлучился из города на несколько дней – может быть, отправился к своему деду Лаэрту, да мало ли куда… Но тайно отбыть в далёкий Пилос!.. Зачем? За подмогой?.. Хочет помешать сватовству?.. Нельзя допустить, чтобы он привёз добрые вести об Одиссее. Да и вообще, теперь Телемах здесь лишний, повзрослел, оперился – не надо ему возвращаться.

Решили подстеречь его на обратном пути. В проливе между Итакой и Замом есть ещё небольшой остров с тихой бухтой, – вот там и могло бы затаиться стерегущее судно в засаде. Надо перехватить корабль Телемаха. Не надо Одиссеву сыну возвращаться назад.

Двадцать человек для корабельной засады отобрали тут же, без промедления.

Глашатай Медонт рассказал обо всём Пенелопе. Заплакала мать: уплыл в неизвестность, даже не предупредил. Как ни посмотри, всюду угрожает её сыну опасность – или бурное море, или в коварной засаде злобные женихи.

Евриклея пала на колени, созналась, что знала об отплытии Телемаха, но он взял с неё клятву не говорить матери двенадцать дней, если сама не прознает раньше.

Во дворце Менелая

Вечером Телемах и Писистрат достигли на своей колеснице Феры, там и переночевали у Диокла, царя. В песне, дошедшей до нас, помимо сего, ничего не поётся.

Вечером следующего дня достигли Лакедемона и сразу попали на праздник, причём двойной. Царь Менелай провожал свою дочь в Фессалию, она выходила за Неоптолема, сына Ахилла; одновременно свадьба справлялась – женился Мегапент, его любимый сын, рождённый рабыней (а что делать, когда Елена в стане врагов, да и вообще мальчиков ему не рожала?).

Когда царю доложили о прибытии двух неизвестных, он велел звать.

Но прежде, чем присоединиться с дороги к пирующим, молодым людям надлежало пройти омовение, а точнее, купание – потому что не в ваннах, но в просторных купальнях. Рабыни их искупали-омыли, нарядили в чистые одежды и проводили в залу.

Пир был в разгаре. Пели певцы, танцевали танцоры.

Менелай позвал подойти и посадил рядом с собой.

Сначала надо накормить и напоить гостя, а прежде того нельзя донимать его расспросами, кто он, откуда. Но и гостю неприлично рассказывать о себе, прежде чем его не спросит хозяин.

Зато прилично хозяину рассказывать о себе, о своём доме, о своих подвигах.

Разговор с того начался, что услышал Менелай слова восхищения богатством его дома, один признавался другому (Телемах – Писистрату), что будто бы он у Зевса самого на Олимпе, так всё роскошно – и золото здесь, и серебро, и янтарь, и слоновая кость… Это услышав, Менелай возразил: богатства Зевса непреходящи, точно так же, как и сам он бессмертен, – нам же, смертным, с богами мериться, юноши, никак нельзя. Так он сказал. А богатства этого дома – это всё наживное, всего лишь плата за те невзгоды, что перенёс он, Менелай, никогда не боявшийся идти навстречу опасностям, где бы ни случилось ему быть – у стен ли Трои, в открытом ли море или в Египте. О том рассказал Менелай, только с одной оговоркой: много несчастий он перенёс, но все эти беды просто ничто по сравнению с тем, что выпало другому царю – царю Одиссею. Он один до сих пор не вернулся с войны. А каково это томиться двадцать лет, не ведая, жив он или мёртв, изо дня в день, из года в год ждать и плакать – престарелому отцу его Лаэрту, жене его Пенелопе, сыну его Телемаху, которого он младенцем оставил!..

Не выдержал Телемах и в самом деле заплакал. Осёкся могучий царь, замолчал, боясь поверить догадке. А тут Елена вошла. Вошла и руками всплеснула: о боги, один к одному!

Елена Прекрасная могла бы так рассказать.

…Мне доложили, что прибыли двое на дорогой колеснице, незнакомые, совсем ещё юноши, – ведут себя неуверенно, озираются по сторонам… Менелай рядом с собой посадил… Ну вот, подумала, опять допытливые, посмотреть на меня им надо… Я же у них у всех первопричина Троянской войны, все поглазеть хотят на Елену Прекрасную. Едут и едут…

Вышла… И взгляд мой мгновенно приковался к нему… Невероятно! Передо мной сидит молодой Одиссей!.. Всё его – и форма лица, и нос, и глаза, только в глазах почему-то слёзы… А муж мой рядом и как будто не замечает, с кем он общается… Встретились мы с мужем глазами, я ему: ты что, правда не видишь? Это же Телемах!.. А он мне: ох, вот и мне показалось, не Телемах ли это, не сын ли царя Одиссея…

А второй, так и есть, говорит, Телемах перед вами, сын Одиссеев, просто он очень скромный и боится показаться навязчивым…

Давно я не видела мужа таким взволнованным. Стал он рассказывать об их дружбе. Стал вспоминать разное… Всё-таки в том деревянном коне вместе сидели, не забудешь такое… Лучшим ахейцем назвал. О, если бы вернулся Одиссей, Менелай готов освободить для него в Аргосе землю, дворец построить, переселить вместе с семьёй, домочадцами, всем народом! – лишь бы жил Одиссей по соседству, лишь бы можно с ним было встречаться, с лучшим другом своим вспоминать прошлое!.. Тут я заплакала. И юноши плачут. И у мужа моего многославного от им же сказанного глаза увлажнились. А он ещё брата вспоминает, его дикую смерть… Нет, думаю, так неправильно. Подсыплю-ка я зелья тут одного, что привезла из Египта, бодрит оно, гасит печали, хорошая травка есть у меня – повеселели они…

А я вот вспомнила что: как встретила Одиссея в осаждённой Трое… Он тогда проник в город в лохмотьях – все за раба его принимали. Ещё бы! На нём живого места не было, а это он сам себя бичом приказал истязать, чтобы никто не сомневался: раб!

Я одна тогда узнала его. Конечно, никому не сказала. Я уже тогда хотела поражения Трое, хотела к Менелаю вернуться, он знает…

А Менелай любит рассказывать, как они в деревянном коне таились, а я будто бы его обходила (три раза, говорит, обошла) и всех выкрикивала голосами их жён. Это когда кто-то из богов хотел через меня поразить ахейских героев. Говорит, что едва-едва воли хватало не закричать в ответ и что Одиссей всех сдерживал, не позволял никому себя обнаружить, а одному даже рот ладонью закрыл, и если бы не это, всем бы им был конец… По правде сказать, я не помню такого. Голосов их жён никогда не знала. И откуда он понял, что это я? Показалось, наверное. Но пусть.

По-видимому, Менелай в этот вечер не был уверен, что накормил молодых гостей досыта и напоил вдосталь, потому и не позволил себе задать главный вопрос. И вот уже утром, когда Телемах ещё лежал в постели, он подошёл к нему и наконец спросил откровенно, прямо: ответь, Телемах, сын моего лучшего друга, если это не тайна, что же всё-таки заставило тебя преодолеть столь великое расстояние, какова цель твоего приезда?

Так вот я и говорю, сказал сын Одиссея, хочется мне об отце проведать, должен ведь кто-нибудь знать, как он погиб и где. И погребён ли где-нибудь. Царь Нестор ничего не знает, послал к тебе, царь Менелай.

Я так и подумал, сказал Менелай.

А что до судьбы Одиссея, мне скрывать нечего, сказал Менелай, всё расскажу. Слушайте.