Текст книги "Assassin's Creed. Одиссея"

Гордон Догерти
Assassin’s Creed
Одиссея

Gordon Doherty

ASSASSIN’S CREED: ODYSSEY

© 2019 Ubisoft Entertainment. All Rights Reserved.

Assassin’s Creed, Ubisoft and the Ubisoft logo are registered or unregistered trademarks of Ubisoft Entertainment in the U.S. and/or other countries.

* * *

Моей семье

Моя огромная благодарность Кэролайн, Энтони, Ануку, Мелиссе, Аймару, Клеманс, Стефани-Энн, Джонатану, Миранде, Саре и Бобу Швагерам, а также сотрудникам компании «Ubisoft» и издательства «Penguin», давшим мне шанс погрузиться в мир «Assassin’s Creed». Это было на редкость увлекательное путешествие, и я высоко оценил ваше умелое руководство и поддержку. Столь же горячо благодарю Джеймса Уиллса – моего литературного агента из «Watson, Little Ltd» за помощь в осуществлении этого приключения.

Пролог

Спарта

Зима 451 г. до н. э.

Семь лет я носила в себе тайну. Словно огонь, она согревала меня изнутри каким-то чистым теплом. Никто другой не видел этой тайны. Стоило мне взглянуть на отца с матерью, и я чувствовала, как пламя разгорается сильнее, а когда я смотрела на маленького братика, тепло разливалось по всему моему телу. Однажды я решилась поделиться своей тайной с матерью.

– Кассандра, ты говоришь о любви, – прошептала мать, боязливо озираясь, нет ли рядом чужих ушей. – Но не о той, что ведома спартанцам. Они должны любить только свою землю, государство и богов. Поклянись, что не раскроешь эту тайну никому, – потребовала она, сжимая мне руки.

И я поклялась.

Одним ненастным зимним вечером, когда за стенами дома бушевала буря, наша семья собралась возле пылающего очага. Мама держала на руках маленького Алексиоса. Я устроилась у ног отца. Может, и внутри моих близких горело такое же пламя? Ответа я не знала, но надеялась, что так и есть.

А потом в тепло нашего святилища проник звук ногтей, царапающих дверь. Мать крепко прижала к себе Алексиоса и посмотрела на дверь так, словно за ней, в темноте, прятался демон.

– Николаос, пора, – произнес снаружи голос, похожий на хруст пергамента.

Отец встал, набросив на мускулистое тело плащ кроваво-красного цвета. Густая черная борода не позволяла разглядеть выражение его лица.

– Подожди еще немного, – взмолилась мать.

Она тоже встала, протянув руку к густым отцовским кудрям.

– Зачем ждать, Миррин? – резко спросил отец, отталкивая ее руку. – Тебе известно, что должно произойти нынешним вечером.

С этими словами он шагнул к двери, подхватив по дороге копье. Дверь со скрипом приоткрылась. Едва ступив за порог, отец попал под струи холодного дождя. Стонал ветер, высоко в небе грохотал гром. Мы с матерью вышли вслед за отцом, ибо он был нашим щитом.

И тогда я увидела их.

Они стояли полукругом, напоминающим лезвие серпа, и смотрели на нас. Жрецы, обнаженные по пояс, с лавровыми венками на лбу. Эфоры в серых одеждах и с факелами в руках. Ветер норовил загасить пламя факелов, а дождь заставлял его трещать и шипеть. Могуществом своим эфоры превосходили даже двух царей Спарты. Длинные седые волосы старшего эфора бились на ветру, лысая макушка блестела в лунном свете. Глаза его были налиты кровью. Губы эфора расплылись в пугающей улыбке, обнажив старческие зубы. Когда мы вышли, он повернулся, молча приказав нам следовать за процессией. Мы двинулись по улицам Питаны – одного из пяти священных спартанских селений, где прошло мое детство. Мы даже не успели выйти за пределы городка, а я уже насквозь промокла и продрогла.

Эфоры и жрецы шли по Священной земле, монотонно напевая что-то себе под нос. Буря заглушала их голоса. Отец шагал, опираясь на древко копья, как на посох. Подражая ему, я опиралась на свое полукопье, тупой конец которого при каждом шаге со скрипом погружался в раскисшую глину. Этот «посох» наполнял меня странным возбуждением, ибо был обломком копья, некогда принадлежавшего Леониду – царю и защитнику Спарты, погибшему давным-давно. Все жители Лаконии почитали нашу семью, поскольку в наших жилах со стороны матери текла кровь Леонида. Он был нашим дедом по материнской линии, а мы – потомками великого человека, героя Фермопильского сражения. Однако моим героем был отец, учивший меня силе, проворству и стойкости, в чем я не уступала любому спартанскому мальчишке. А вот силе разума, которая в дальнейшем мне остро понадобилась, он меня не учил. Да и вряд ли бы сыскался во всей Элладе наставник, способный научить этому…

Тропа вела нас вверх по склону, к одной из вершин цепи Тайгетских гор, покрытых снежными шапками и изобиловавших глубокими ущельями. Странное это путешествие казалось совершенно бессмысленным. Вот уже несколько месяцев меня не покидали тревожные ощущения. Все началось осенью, когда родители отправились в Дельфы на разговор с оракулом. Они не поделились со мной услышанным от великой прорицательницы, но я догадывалась: должно быть, пифия предсказала им грядущие беды. Отец после возвращения отстранился и стал раздраженным, а мать как будто потеряла интерес к жизни. Ее глаза утратили прежний блеск, став похожими на куски безжизненного стекла.

Идя вслед за жрецами и эфорами, мать частенько надолго прикрывала глаза. По ее щекам стекали струйки дождя. Она крепко прижимала к себе Алексиоса, через каждые несколько шагов целуя одеяло, в которое был завернут младенец. Я в беспокойстве смотрела на нее. В какой-то момент, заметив мой встревоженный взгляд, мать судорожно вдохнула и передала ребенка мне со словами:

– Понеси теперь братика ты, Кассандра…

Полукопье я привязала к поясу, взяла Алексиоса и понесла, крепко прижимая к себе. Склон, по которому мы поднимались, становился все круче. Где-то поблизости оглушительно грохотал гром. Молнии разрывали небо. Дождь сменился ледяной крупой. Из складок одеяла я соорудила нечто вроде навеса, уберегая личико брата от колючих льдинок. Его кожа была смазана душистым маслом. От легких, как пух, пеленок исходил приятный, успокаивающий запах. Дыхание Алексиоса согревало мое озябшее лицо. Его слабые ручонки теребили мои волосы. Младенец что-то лопотал. Я ему отвечала.

Наконец мы достигли плоской вершины. В дальнем конце высился алтарь из мрамора с голубыми прожилками. Время и природные стихии сделали его поверхность щербатой. В углублении, защищенном от ветра, дрожало пламя свечи. Рядом стоял горшочек с маслом, чаша с вином, покрытым мелкими льдинками, и блюдо с виноградом.

Мать остановилась как вкопанная. Из груди ее вырвались сдавленные рыдания.

– Миррин, не будь такой слабой, – раздраженно упрекнул ее отец.

Я почувствовала, как внутри ее разгорается пламя. – Слабой? Да как у тебя язык поворачивается такое говорить, Николаос? Столкновение с истинными чувствами требует мужества. А слабые прячутся под масками смелости.

– Это не по-спартански, – процедил сквозь зубы отец.

– Встаньте подле алтаря, – велел кто-то из жрецов, чья впалая грудь блестела от дождя и тающего снега.

Мне не хотелось рассматривать старинный алтарь… Я уж не говорю про обрыв, начинавшийся в нескольких шагах от него. Там царила тьма, скрывавшая глубокую пропасть.

– Давай сюда ребенка, – приказал старший эфор. Пряди его седых волос бешено плясали на ветру.

Глаза сверкали, как раскаленные угли. Он протянул ко мне костлявые руки. Только сейчас мне открылась зловещая цель нашего путешествия на гору, и я почувствовала тяжесть, сдавившую плечи.

– Отдай мне брата, – повторил эфор.

От ужаса у меня мгновенно пересохло во рту.

– Мама? Отец? – выкрикнула я.

Мать шагнула к отцу и положила руку на его широкое плечо в немой мольбе. Но отец не шелохнулся. Он был безучастен, как скала.

– Нам известны слова оракула, – хором затянули жрецы. – Спарта падет… если этот младенец не будет принесен в жертву.

Ужас пронизал меня от головы до пят. Крепче прижав к себе маленького Алексиоса, я сделала шаг назад. Мой братишка был сильным и здоровым. Зачем же ему разделять жестокую участь спартанских младенцев, родившихся больными или уродливыми? Неужели таковы были слова дельфийской прорицательницы? Кто дал ей власть обрекать Алексиоса на гибель? Почему отец до сих пор не плюнул на ее мрачное повеление и не поднял копье на кучку тщедушных старцев? Вместо этого он лишь оттолкнул маму, и та повалилась на землю, словно рогожный мешок.

– Нет… нет! – с рыданиями повторяла несчастная женщина, когда двое жрецов оттаскивали ее от алтаря. – Николаос, прошу тебя, сделай хоть что-нибудь!

Взгляд отца сделался стеклянным.

Какой-то жрец схватил меня сзади за плечи. Второй вырвал из моих рук Алексиоса и передал старшему эфору. Тот принял сверток, будто сокровище, и затянул нараспев:

– Могущественный Аполлон, дарующий истину, великая Афина, покровительница городов и государств… воззрите на нас, склоняющихся перед вашей волей, смиренных и благодарящих вас за мудрость. А теперь… этот ребенок умрет.

Эфор поднял Алексиоса над головой и, миновав алтарь, остановился на краю пропасти.

Мать упала на колени. Ее пронзительный крик разрывал мне сердце.

Тело эфора напряглось. Он приготовился отправить моего брата навстречу смерти. В этот момент небо перечеркнула яркая молния. За ней последовали чудовищные раскаты грома. Казалось, молния ударила в меня. Я вдруг почувствовала необычайный прилив сил и осознала громадную несправедливость происходящего. Закричав во всю мощь легких, я вырвалась из цепких рук жреца. Словно бегунья на состязаниях, я рванулась вперед, в безумном отчаянии протягивая руки к брату. Время замедлилось. Я встретилась взглядом с малышом Алексиосом. Если можно было бы вплавить это мгновение в янтарь и остаться в нем навсегда, я бы непременно это сделала. Мгновение, где мы оба живы, связанные родственными узами. В тот миг я еще надеялась, что сумею схватить брата и спасти от неминуемой гибели. Но я споткнулась, потеряла равновесие и ударилась плечом о бок старого эфора. Послышались испуганные возгласы. Эфор взмахнул руками и, опрокинувшись, упал с обрыва… вместе с Алексиосом.

Оба скрылись в темноте. Крик эфора был похож на вопль демона, но быстро стих.

Я упала на колени возле самого края обрыва. Вокруг меня раздавались негодующие возгласы. Они становились все громче и безумнее, перемежаясь с проклятиями.

– Убийца!

– Она убила эфора!

Оцепенев, я смотрела в пропасть, подставив лицо хлестким струям ледяного дождя.

1

По ее щекам текли струйки морской воды. Стоя с закрытыми глазами, она вновь с ужасающей ясностью видела картины прошлого, запятнавшие и навсегда опозорившие династию Леонида. Двадцать лет. Для некоторых – вполне достаточный срок, чтобы забыть свои долги, сжиться с недостатками и примириться с прошлым.

– Только не для меня, – прошептала Кассандра, и полукопье в ее руках задрожало.

Она резко воткнула оружие в песок. Воспоминания померкли.

Кассандра медленно открыла глаза, привыкая к яркому солнцу весеннего утра. Лазурные воды, омывающие восточные берега острова Кефалиния, искрились, словно чаша с драгоценными камнями. Пенистые волны прилива накатывали на песок, теряли силу и превращались в прохладные булькающие ручейки, которые мягко перекатывались через босые ступни Кассандры. Мягкие облачка тумана, насыщенного соленой влагой, приятно холодили кожу. В безоблачном небе с громкими криками носились вечно ссорящиеся чайки. Большой баклан нырял в прозрачные воды, выискивая добычу. Восточная часть горизонта терялась в туманной дымке. В ней же скрывались афинские галеры, плывшие нескончаемой вереницей. Их силуэты скользили по более глубоким темно-синим водам, двигаясь в сторону Коринфского залива и дальше – к блокированной Мегаре. Яркие паруса раздувались, как легкие титанов. Ветер постоянно доносил скрип снастей и хриплые голоса многочисленных воинов, плывших на галерах. В начале года Кефалиния вместе с другими островами оказались под властью Афин. Война разрасталась, как раковая опухоль. Порой тихий голос внутри Кассандры призывал ее не оставаться безучастной к колоссальной смуте, захлестнувшей Элладу. Различия в идеологиях заставляли города-государства – недавних союзников – вцепляться друг другу в глотку. Но к кому примкнуть? Кассандра не испытывала симпатии к горделивым Афинам. Противостояла же им… непоколебимая Спарта.

Спарта.

Само это слово, проникнув в мысли молодой женщины, разрушило окружавшую ее идиллию. Кассандра искоса посмотрела на полукопье Леонида с железным наконечником, увенчанным крыльями. Вдоль лезвия вился затейливый узор. Древко, обломанное до половины первоначальной длины, обветшало и поблекло от постоянного натирания маслом. Раздумывая о своей судьбе, Кассандра всегда с удовлетворением отмечала, что единственная вещь, оставшаяся от обломков ее прошлого, тоже была обломком.

Пронзительный птичий крик прервал размышления Кассандры. Подняв голову, молодая женщина увидела баклана, вынырнувшего из воды. В его клюве была зажата серебристая макрель. Но к баклану стремительно приближался крапчатый орел. Испуганный баклан снова закричал, уронил полуизжеванную макрель и спешно скрылся под водой. Орел подхватил мертвую рыбину, но та выскользнула из его когтей и тоже плюхнулась в воду. Испустив громкий недовольный крик, большая птица развернулась и плавно полетела к берегу. Там, немного пробежав по песку, орел замер перед Кассандрой. Молодая женщина невольно улыбнулась: копье с обломанным древком было не единственным напоминанием о прошлом.

– Икар, мы же с тобой уже говорил об этом, – усмехнулась Кассандра. – Макрель ты должен был принести мне. Я бы изжарила ее для послеполуденной трапезы.

Икар внимательно смотрел на свою хозяйку. Светло-желтый клюв и умные глаза делали его похожим на недовольного старика.

– Ах вот оно что, – выгнув бровь, продолжала Кассандра. – Во всем виноват баклан.

У молодой женщины от голода заурчало в животе. Вздохнув, она выдернула из песка полукопье Леонида. На тусклой поверхности наконечника отражалось широкое лицо со светло-карими глазами, почти отвыкшими улыбаться, и толстая коса медно-рыжих волос, переброшенная через левое плечо. Одеждой ей служил темно-коричневый поношенный экзомис с застежкой на одном плече. Такую одежду обычно носили мужчины. Полукопье в руках Кассандры снова пробудило тягостные воспоминания, поэтому она торопливо привязала его к кожаному поясу, встала и повернулась, намереваясь уйти с берега.

Однако что-то привлекло внимание молодой женщины, заставив остановиться. Зрелище поражало своей неуместностью, словно пьяница, вздумавший учтиво себя вести. В морской дымке по волнам скользила галера. Одна из сотен. Но судно двигалось не в сторону дальних мысов, окружавших вход в Коринфский залив, а держало курс на Кефалинию. Кассандра прищурилась и разглядела белый парус, украшенный головой горгоны с цепким взглядом и перекошенным гримасой лицом. Столь омерзительное изображение Кассандра видела впервые: серовато-зеленые губы, приоткрытый рот, из которого торчали клыки, глаза, сверкающие, как угли, и змеи вместо волос, извивавшиеся на ветру, словно живые. Некоторое время Кассандра смотрела на страшный рисунок. Из глубин памяти всплыла легенда о Медузе – некогда красивой и сильной женщине, преданной и проклятой богами. Кассандра на мгновение даже почувствовала легкое сострадание к несчастной. Однако изображением на парусе странности галеры не исчерпывались. Хотя палуба судна была пуста, Кассандра ощутила на себе чей-то пристальный взгляд. Молодая женщина поежилась.

«Спартанские дети не должны бояться темноты, холода и неизвестности», – донесся из глубин похороненной памяти знакомый голос. Отцовский голос. Кассандра плюнула на песок, повернувшись спиной к морю и странной галере. Пронизанные язвительностью воспоминания об отцовских наставлениях – это все, что осталось от некогда уважаемой семьи. Странствующие торговцы рассказывали о запустении, постигшем дом Леонида. По их словам, Миррин, лишившаяся обоих детей, не вынесла горя и покончила с собой. «Из-за содеянного мною в ту ночь», – сокрушалась Кассандра.

Покинув берег, молодая женщина прошла полосу дюн, где ветер гнул песчаный тростник, и свернула на каменистую тропку, которая вывела Кассандру на небольшой выступ, глядящий в сторону берега. Там стояла простая каменная хижина, служившая молодой женщине домом. Белые оштукатуренные стены ярко сверкали на солнце. Легкий ветер раскачивал скрипучие шесты с подобием навеса из лоскутов. Тот же ветер шелестел в листьях и гнул ветки единственного росшего поблизости оливкового дерева. Возле разрушенной колонны был небольшой пруд с проточной водой. Туда слетались на водопой весело чирикающие зеленушки. До ближайшего города Сами было несколько часов ходу. Путники в этих местах появлялись редко. «Прекрасное место, чтобы окончить свою жизнь в одиночестве», – подумала Кассандра. Прежде чем войти в дом, она снова повернулась к морю. На горизонте проступали неясные очертания материка. «Как сложилась бы моя жизнь, не окажись прошлое таким жестоким?»

Нагнувшись под низкой притолокой, Кассандра вошла в свое жилище. Неутихающий бриз остался за порогом. Скромная обстановка единственной комнаты состояла из деревянной кровати, стола с охотничьим луком и сундука, где лежали старый плащ и сломанный гребень из слоновой кости. Никто не сажал Кассандру в клетку, на руках и ногах молодой женщины не бренчали кандалы, однако несчастная жила будто в тюрьме, где надсмотрщицей была нищета. Надежда когда-либо покинуть остров существовала лишь для богатых.

Кассандра опустилась на стоявшую возле стола табуретку, налила воды из глубокой глиняной чаши, потом взялась за кожаный сверток, хранивший нехитрые припасы: черствый, как камень, ломоть хлеба, тонкий кусочек соленой зайчатины и три оливки в глиняном горшочке. Скудная трапеза. В животе Кассандры вновь возмущенно заурчало – желудок желал знать, куда подевались остальные припасы.

Из окошка в задней стене дома была хорошо видна яма, служившая молодой женщине погребом. Вплоть до вчерашнего дня там хранились два мешка пшеницы, целый соленый заяц, круг козьего сыра и дюжина сушеных фиг. Такого пропитания хватило бы на пять-шесть дней. Но вчера, возвращаясь после неудачной рыбалки, Кассандра заметила спины двух воров, уносящих скудные припасы беглянки. Молодая женщина была слишком голодна, чтобы пускаться в погоню. Пришлось ложиться спать на пустой желудок. Кассандра рассеянно провела подушечкой большого пальца по кромке остро заточенного лезвия полукопья. На пальце выступила кровь.

– Чтоб тебе вечно гореть в огне, Циклоп, – прошипела молодая женщина имя ее нынешнего истязателя, подославшего воров.

Кассандра принялась за еду. Размочила хлеб в остатках оливкового масла и поднесла ко рту. Рука замерла: вновь раздалась скорбная песнь голодного желудка, но на этот раз – чужого. Кассандра оглянулась – в дверях стояла маленькая девочка и смотрела на жалкий кусок хлеба так, как иной взирал бы на браслет из чистого золота.

– Феба! – воскликнула Кассандра. – Давненько тебя не было.

– Не обращай на меня внимания, Касс, – ответила гостья, разглядывая грязь под ногтями.

Оставив ногти в покое, девчонка закинула за уши прядки темных волос и принялась теребить обтрепанный подол своей грязной столы, давно потерявшей изначальный белый цвет.

На приступок окна, заслоняя дневной свет, опустился Икар. Как и Феба, орел с надеждой смотрел на скудную еду, но его манил ломтик соленой зайчатины. «А мне?» – послышалось Кассандре в орлином клекоте.

Невесело улыбнувшись, хозяйка дома отодвинулась от стола. Мясо она бросила Икару, а хлеб – Фебе.

Оба накинулись на еду, словно хищники на скудную добычу. Девчонке было двенадцать лет. Она родилась в Афинах и рано осиротела. Впервые Кассандра увидела ее три года назад, в предместье Сами, где та попрошайничала. Кассандра бросила несчастной несколько мелких монет и пошла в город, где у нее были дела. На обратном пути, снова увидев маленькую попрошайку, Кассандра пожалела девчонку, привела к себе, накормила и оставила на ночлег. Феба напоминала Кассандре о былых временах, пробуждала далекие воспоминания о внутреннем пламени, навсегда потухшем в тот страшный вечер. «Никакой любви, – уверяла она себя. – Больше я никогда не позволю себе подобной слабости».

Кассандра вздохнула. Встав из-за стола, она повесила на плечо лук, добавив к нему кожаный бурдюк для воды.

– Пошли. Дожуешь на ходу, – бросила молодая женщина Фебе, отправляя в рот оливки.

Нежная, сочная, соленая мякоть оливок только раздразнила Кассандре аппетит, почти не утолив голода.

– Другой еды в доме нет. Чтобы не сдохнуть, придется навестить Маркоса. – «Этого подонка», – мысленно добавила Кассандра, надевая кожаные нарукавники. – Пора спросить с него кое-какие долги.

Их путь лежал на юг. Дорога, раскаленная солнцем, обогнула отвесные прибрежные скалы, а затем свернула вглубь острова. Чем ближе к полудню, тем жарче становился воздух. Сокращая себе путь, Кассандра с Фебой пересекли луг, усеянный фиалками. Вокруг терпко пахло душицей и лимоном. Луговая растительность доходила Кассандре до икр. Повсюду мелькали ярко-красные, голубые и янтарные бабочки. Невзирая на жару, громко стрекотали цикады. Ничего не напоминало ни о войне, ни о прошлом. Так продолжалось, пока две подруги не подошли к Сами. Этот портовый город был скопищем лачуг и простых домов с белеными стенами. Выше, по склонам холма, стояли мраморные виллы. Расположившись на крышах и верандах, богачи вели беседы, попивая вино. Лошади и полуголые работники, обливаясь потом, тащились по узким улочкам через шумный рынок к докам, куда они везли свой товар: от корзин с оливками до сосновых бревен. У белесых каменных причалов плотными рядами стояли грузовые корабли. Покидавшие гавань суда направлялись обычно на афинские военные верфи и склады. Звенели колокола, щелкали хлысты, наплывали и затихали звуки лиры. Из храмов тянулись сизые струйки дыма от сжигаемых благовоний. В этот город Кассандра наведывалась только за пищей и вещами первой необходимости, которые невозможно было раздобыть иным способом.

А также чтобы выполнить очередное поручение Маркоса.

Она была мисфиос. Это слово обозначало наемников обоего пола. В круг ее обязанностей входила передача посланий, сопровождение краденого… но куда чаще ей поручали дела, с которыми умели справляться немногие. Кассандра с содроганием вспоминала самое последнее из таких поручений. Маркос отправил ее в портовый притон, где скрывалась кучка известных разбойников. В ту темную ночь полу-копье Леонида впервые обагрилось кровью, а воздух наполнился зловонием вспоротых животов. Каждое убийство, словно шипастое семя вины, пускало глубокие корни в сердце молодой женщины… но ни одно поручение Маркоса не шло в сравнение с тем страшным вечером в Тайгетских горах. Перед мысленным взором молодой женщины всплыл скрюченный дуб, росший на самом краю пропасти. Две смерти, навсегда изменившие жизнь Кассандры.

Она резко тряхнула головой, не давая воспоминаниям овладеть собой, и стала думать о пустом кошельке. Расправившись с разбойниками, Кассандра пришла к Маркосу сообщить об успешно выполненном поручении и надеясь получить плату, но Маркос увильнул от расчета, найдя очередную отговорку. Сколько же вообще он ей задолжал? В Кассандре закипал гнев: «Подонок, мошенник, грязная тварь…»

В вихре мыслей мелькнуло еще одно воспоминание двадцатилетней давности, связанное с ее появлением на этом зеленом острове. Тот день, когда Маркос нашел Кассандру на каменистом берегу к северу от города. Она едва дышала, лежа рядом с разбитым плотом. Кассандре вспомнилось лоснящееся, изъеденное оспинами лицо Маркоса и курчавые сальные волосы.

– Какая странная рыбка к нам заплыла, – усмехнулся мужчина, похлопывая девушку по спине.

Кассандре было не до шуток. Ее рвало морской водой, которой девушка вдоволь наглоталась, когда ее плот начал тонуть. Маркос накормил Кассандру и временно приютил у себя. Впрочем, его гостеприимство длилось недолго. Он уже был готов спровадить Кассандру… как вдруг заметил ее силу и проворство.

– Это кто же научил тебя так двигаться? – недоумевал Маркос. – Думаю, твои навыки могли бы мне пригодиться…

Сами остался за спиной. Тягостные воспоминания Кассандры постепенно меркли. Фебе надоело идти рядом. Она прыгала впереди, поглядывая на парящего в небе Икара. Рука девчонки сжимала деревянную фигурку игрушечного орла. Феба заставляла его «летать», подражая пронзительным орлиным крикам. У развилки спутница Кассандры помчалась направо.

– Мы почти на месте, – обернувшись назад, весело прощебетала Феба.

Кассандра уставилась на девочку в немом недоумении. Эта дорога вела к горе Энос. Там на каменистой вершине стояла величественная статуя Зевса, бога неба. Из-за солнца статуя казалась белой. Зевс стоял на одном колене, зажав в руке молнию. Почва в нижней части склонов славилась плодородием. Такой ее делали минералы, намываемые дождями с вершин гор. Здесь было царство виноградников. Их ярусы опоясывали гору, и на каждом, помимо зеленых лоз, виднелись складские строения из серебристого камня и небольшие виллы под красными черепичными крышами.

– Хватит дурачиться, Феба, – крикнула девчонке Кассандра, указывая на дорогу, уходящую влево. – К Маркосу в другую сторону. Его дом находится возле южной пещеры и…

Она замолчала, увидев, что Феба понеслась к ближайшему винограднику. Это владение Кассандра видела не впервые, но фигуры в зелено-белом плаще, мелькавшей между лозами, прежде здесь не было.

– Неужто Маркос? – спросила молодая женщина себя и бросилась вслед за Фебой, которую нагнала на краю виноградника.

– Он попросил не говорить тебе, – призналась Феба.

– Еще бы, – буркнула Кассандра. – Оставайся здесь.

На нижней террасе двое работников собирали виноград. Кассандра незамеченной прошла мимо. Поглощенные делом, работники не заметили и шумливую Фебу, как всегда ослушавшуюся повеления. Неслышно ступая, Кассандра прошла дальше и вскоре услышала голос Маркоса. Тот препирался с работником, знавшим толк в виноградарстве.

– Мы… – начал Маркос и умолк, сражаясь с икотой. – Мы вырастим такой виноград, что каждая ягода будет величиной с дыню, – заявил он и припал к бурдюку с вином, слегка разбавленным водой.

– Ты погубишь лозу, господин Маркос, – возразил работник, сдвигая на затылок широкополую шляпу. – Ей года два надо сил набираться, иначе тяжелые грозди согнут и обломят стебли. А вот на третий год можно будет снимать первый урожай.

– Два года? – Маркос едва не поперхнулся. – И как же, во имя Аида, я буду расплачиваться с долгами?

Увидев Кассандру, он замолчал и тут же расплылся в улыбке.

– Приветствую тебя, Кассандра, – произнес хозяин виноградника, широко раскинув руки и едва не задев благоразумного работника.

– Маркос, ты никак купил виноградник?

– Отныне, девочка моя, мы будем пить только отменные вина.

Указывая широким жестом на свои владения, Маркос едва не потерял равновесие. Феба, которая шныряла поблизости, захихикала и вновь умчалась вслед за Икаром. Орел отозвался на покупку виноградника возбужденным клекотом, однако ум его хозяйки был занят другими мыслями.

– Маркос, мне нет дела ни до твоего винограда, ни до отменных вин, – заявила она. – Нам с Фебой нужна еда, одежда и прочие вещи. Я хочу получить драхмы, которые ты мне задолжал.

Маркос поежился. Пальцы пьянчуги теребили горлышко бурдюка.

– Наемница до мозга костей, – нервозно усмехнулся хозяин виноградника. – Видишь ли, с твоими драхмами придется немного повременить…

– Судя по тому, что я слышала, – года два-три, не больше, – сухо ответила Кассандра.

Встревоженные крики Икара заставили ее поднять голову. Молодая женщина не помнила, чтобы игра с Фебой так возбуждала ее птицу.

– Послушай, дорогая, когда виноград превратится в вино, деньги потекут ко мне рекой, – сказал Маркос, отрывая молодую женщину от размышлений о ее питомце. – Но вначале я должен отдать заем на покупку виноградника. Я и так малость запоздал с выплатами.

– Вот-вот, – пробормотал недавний собеседник Маркоса, вернувшийся к прерванному занятию – защипыванию и подвязыванию стеблей. – А Циклоп не любит просрочек в платежах.

Глаза Маркоса метнули молнии в спину работника.

– Ты занял деньги у Циклопа? – воскликнула Кассандра и отшатнулась от своего собеседника, как от прокаженного. – Значит, все это, – она обвела жестом виноградник, – ты купил на его средства? Так знай, Маркос: ты купил не виноградник, а головную боль. Неужели ты настолько глуп? – Кассандра оглядела сверкающие зелено-золотистые склоны горы Энос, озабоченная тем, чтобы ее слова не попали в чужие уши. – Не далее как вчера вечером люди Циклопа обчистили мой погреб. Он истребил десятки людей на Кефалинии и назначил награду за мою голову. Циклоп знает про наши с тобой дела и считает нас обоих своими должниками. Если ты с ним не расплатишься, Маркос, первой наверняка пострадаю я.

– Не совсем так, – произнес угрюмый голос у них за спиной.

Кассандра резко повернулась туда, где лозы сплетались в зеленую изгородь, и увидела двоих ухмыляющихся незнакомцев. Лицо одного из них напоминало раздавленную грушу. Левой рукой он зажимал рот оцепеневшей от страха Фебе, а в правой держал кинжал, приставленный к горлу девчонки. Кассандра узнала в незнакомцах вчерашних воришек. «Икар, ну почему я тебя не послушала?» – мысленно отчитала она себя. А орел продолжал кружить над виноградником, оглашая воздух тревожными криками.

– Выкинешь какой-нибудь фокус, и твоей замарашке конец, – сказал второй, постукивая коротким мечом по ладони. Глаза этого воришки были настолько маленькими, что практически терялись в тени густых бровей.

– Маркос должен моему хозяину денег, но и ты, мисфиос, кое-чем ему обязана. Ты продырявила хозяйскую лодку. Ты убила его сопровождающих… моих друзей, между прочим. Так как насчет того, чтобы прогуляться с нами? Уладить, так сказать, дела к вящему удовлетворению нашего хозяина?

Кровь застыла в жилах Кассандры. Она знала: отправиться с этими ворами – обречь себя на смерть, а Фебу – в лучшем случае на рабство. Сопротивление было чревато моментальной гибелью их обеих прямо здесь, среди виноградных лоз. Молодая женщина продолжала стоять, не в силах пошевелиться.

– Чую я, эта мисфиос без боя не сдастся, – прорычал густобровый. – Покажем ей, что мы слов на ветер не бросаем.

Теперь у Кассандры замерло и сердце. «Внимательно наблюдай за противниками, – донесся из туманных глубин прошлого язвительный голос Николаоса. – Глаза выдают их намерения за секунду до удара».

Мерзавец, удерживающий Фебу, выпучил глаза, глядя на девчонку. Его рука, сжимавшая кинжал, напряглась так, что побелели костяшки пальцев. А дальше все происходило как во сне. Кассандра, поддавшись какому-то инстинкту, метнулась вперед, одновременно выхватив из-за пояса копье, к которому была привязана веревка. Молодая женщина взмахнула ею, точно плетью. Наконечник старинного оружия ударил вора прямо в висок. У того закатились глаза, из ноздрей хлынула кровь, и он рухнул наземь, будто опрокинулся штабель кирпичей. Феба, всхлипывая, заковыляла прочь. Кассандра дернула веревку, подтянула полукопье к себе и схватила за древко, держа так, как и надлежало настоящему гоплиту, то есть греческому пехотинцу.