Текст книги "Сказки из рюмочной"

– Печально. А на какое направление экзамен?

– Графический дизайн.

– Да, тут с этим…

Мой телефон снова зазвонил. Не глядя на экран, я нажал на сброс.

– …тут с этим строго. А какие у вас ЕГЭ?

– 184 балла в сумме.

– Нет, какие предметы?

– Русский, литература. Математику не считаю – там плохо всё.

– Ага. А вы принципиально хотите поступать на дизайн? Другие варианты не рассматриваете?

– Смотря какие.

– У нас есть перечень направлений. Там, на стенде, может быть, видели, но могу вам дать отдельный экземпляр. Присядете, ознакомитесь. Надо?

– Давайте.

Вот это правильно! А то сразу: «В армию идите, через два года приходите». Если таких приятных людей здесь больше, чем неприятных – будет здорово.

Снова звонок, снова сброс.

– Вот, держите. Я вообще думала про направления «Литературное творчество» или «Журналистика». Туда экзамены через неделю, можете попробовать. Просто я не знаю, куда вам ещё с русским и литературой. В общем, смотрите, вдруг что-то другое понравится.

– Спасибо большое!

Я присел напротив увешанного браслетами паренька и стал пытаться читать. В голову ничего не шло, все мысли были заняты Борей. В ином случае это звучало бы мило, но тогда мне было страшно. Зачем ему выискивать меня, названивать, приезжать к универу иначе, как для того, чтобы начистить мне лицо? Логично было бы поступить как мужчина: выйти, попробовать всё объяснить и в случае неудачи заслуженно получить по голове. Но для такого я тонковат кишкой.

Стараясь хоть чуть-чуть вникнуть в перечень специальностей, я пять раз сбросил звонок от Бори. Потом мне пришла гениальная, как велосипед, идея: отключить телефон. Теперь, в тишине, я мог успокоить ум и подумать о будущем.

Действительно, кроме «Литературного творчества», «Журналистики» и музыкальных направлений мне ничего не подходило. Идти на последние смысла не было, поскольку петь я не умею. Остались два варианта.

«Журналистика». Здесь хорошо было иметь различного рода публикации, хотя бы в школьной газете. У меня таких не было. Значит, нужно будет блестяще сдать творческий экзамен, и дело в шляпе. Но проблема в том, что профессия журналиста – это опасная и утомительная вещь. Слишком опасная для того, кто боится ответить на телефонный звонок. Тут нужно уметь глубоко копать, искать истину, и быть готовым лишиться за это жизни.

«Литературное творчество». Тут всё то же, но проще. То есть ты как бы вольный художник: сидишь себе, сочиняешь, а потом это либо покупают, либо нет.

Так журналист или писатель? Искатель истины, ходящий по лезвию ножа, или искатель истины, сидящий за компьютером с чашкой кофе? Да, пусть дело наше будет малым, а голова – целой.

– Извините, девушка!

– Да? Ознакомились?

– Ага. Расскажите, пожалуйста, про «Литературное творчество». Когда приходить на экзамен, что с собой брать?

– А видите там, в коридоре, люди сидят за столами? Это представители от специальностей. Подойдите к тем, кто по литературе – они вам всё расскажут.

– Понял. Спасибо ещё раз.

– Да не за что.

Я пошёл было в коридор, но застыл в дверном проёме. В холле стоял Боря и о чём-то разговаривал с охранником. Я вернулся назад, подошёл к пареньку с браслетами и попросил его:

– Привет. Слушай, отвлеки ту женщину на пять секунд.

– Зачем?

– Надо. По-братски.

– Ну я не знаю…

– Куришь?

– Ну да, а что?

– Держи. Только сделай, а? – я достал пачку сигарет и вручил ему.

– Ну, попробую, конечно.

– Спасибо!

Парень подозвал к себе девушку. Она подошла к нему, а я подошёл к окну, открыл его и выпрыгнул на улицу. Посадка была жёсткой: в лодыжки стрельнула боль, но она того стоила. Я похромал на остановку.

Остановился в недорогой гостинице, в двадцати минутах езды от универа. Решил, что завтра вернусь туда и спрошу о поступлении, об экзаменах – обо всём на свете. Номер был одноместный: самый дешёвый и самый тесный. Но жаловаться грех, ведь это лучше, чем скамейка в парке.

Первым делом я разделся и принял душ. Потом улёгся на кровать и долго смотрел в потолок, обдумывая минувшее и грядущее. Через какое-то время осмелился включить телефон и обнаружил в нём двадцать два непринятых вызова, и все от Бори. Проигнорировав их, я позвонил маме и рассказал, что потерпел неудачу, но нашёл выход из положения. Про ситуацию с Борей рассказывать не стал. После – снова отключил телефон и положил его на прикроватную тумбу. С неё взял пульт и стал щёлкать каналы. Шли новости. Сквозь помехи можно было различить немногое: опять Египет, подготовка к олимпиаде и другая ерунда. Я оставил телевизор шептать фоном и решил разобрать рюкзак.

Едва я приоткрыл его, как в нос ударил до тошноты знакомый запах. Внутри, на футболках, джинсах и трусах, лежал растормошённый брусок травы.

– Собака, – пробурчал я, схватившись за голову. Вот и нашлось занятие на вечер.

Может, Боря из-за травы меня преследовал? Может быть. Вернее, из-за этого точно: такой пропажи он не мог не заметить. А это в совокупности с тем, что я совокупился с его девушкой, рисует мне ещё менее радужные перспективы. Одно непонятно: как я умудрился спереть этот зелёный кирпич? Боря, наверное, с него глаз не спускал. Хотя глаза у нас у всех в тот вечер задымились и смотрели чёрт знает, куда. Ладно бы хоть помнить что-то, а то вообще всё в тумане. Может, умнее будет сдаться Боре: вдруг он помнит что-то, чего не помню я? Например, какие-нибудь смягчающие моё положения обстоятельства. Или наоборот. Тогда лучше продолжать прятаться. А с зеленью что делать? Тут курева на роту солдат. Ладно, об этом потом. Сейчас главное всё вытряхнуть из рюкзака и постирать вещи.

Я достал оттуда всё и стал трясти рюкзак над раковиной. Посыпался зелёный снег, вонь усилилась. Потом я стал отстирывать запах дури со всех вещей. Потом я решил развесить их на палке, что держала шторку в ванной. Она не выдержала веса мокрых тряпок и отвалилась. Тогда я развесил вещи где пришлось и стал чинить её. Долго ломал голову над тем, как она висела там без гвоздей и шурупов и как приделать её обратно. Когда механизм открылся мне, я почувствовал себя первобытным человеком, добывшим огонь. Затем я тщательно обрызгал весь номер освежителем с ароматом хвои, а после – плюхнулся на кровать. И не заметил, как отрубился.

Проснулся утром абсолютно голый. Полотенце, вчера служившее мне набедренной повязкой, лежало на полу. Голова гудела. На прикроватной тумбе лежал травяной кирпич, с которым надо было что-то делать. Первым желанием было выкинуть его от греха подальше, но что-то мне подсказывало, что Борю это не обрадует. Потому я спрятал его под кровать и отложил решение его судьбы на вечер.

В десять часов я был в универе. Следуя совету девушки с угольными волосами, я подошёл к столу, на котором была табличка «Литературное творчество». За ним сидел элегантный мужчина с печальными глазами, изучавший какой-то мятый жёлтый лист.

– Здравствуйте. Я бы хотел узнать насчёт специальности.

– Да? Да, да, да, да, конечно, присаживайтесь! – встрепенулся он, точно на него вылили ушат воды.

Он рассказал обо всём, что меня ждёт, если я дерзну попытать счастье на поприще литературы. Об этапах творческого конкурса, критериях оценивания работ, процедуре подачи документов. Он спросил, публиковал ли я где-нибудь свои работы. Я ответил, что нет. Тогда он спросил, есть ли у меня что-то «в столе». Я не понял. Он пояснил, что «в столе» – значит написанное и неопубликованное. Я соврал, что есть пара вещей. Он сказал, что будет неплохо принести что-нибудь на второй этап экзамена – собеседование. Это не обязательно, но, сказал он, комиссия любит почитать. Днём экзамена был следующий понедельник. Хорошо: будет время подготовиться как следует. Я спросил, о чём будут спрашивать на собеседовании.

– Обо всём, – ответил он и хитренько улыбнулся. На этом мы попрощались до понедельника.

На улице распогодилось. Жаркое июньское солнце попеременно загораживали пышные облака, с востока дул лёгкий ветерок со сладковато-медовым запахом счастливого будущего. Я решил пройти пешком пару остановок, потом сесть на автобус, доехать до гостиницы и погулять там, неподалёку. Решил за секунду до того, как увидел перед собой Борину белую «Волгу» и самого Борю, опёршегося задом на её капот. Он смотрел на меня и улыбался.

– Садись, – сказал он и кивнул на дверь.

Делать было нечего. Я послушался. Боря завёл двигатель, и мы поехали.

– Давай, рассказывай, – начал он, глядя на дорогу.

– Что рассказывать?

– А то не знаешь.

– Теряюсь.

– Рассказывай, зачем спёр моё сам-знаешь-что и где это-самое сейчас находится.

– Не со мной.

– А где?

– В гостинице.

– Показывай дорогу. А спёр-то зачем? Кинуть хотел? Старого друга?

– Я вообще не знаю, как это у меня оказалось. Я…

Тут до меня дошло, что Боря спросил только про траву и ни словом не обмолвился о Насте. Вероятно, он был не в курсе. Однако чтобы прояснить ситуацию с кирпичом и вернуть доверие Бори, мне необходимо было раскрыть карты. Западня.

– Там такая фигня случилась, – начал я, – в общем, после гулянки нашей я проснулся без штанов. Возле унитаза. А в ванной твоя Настя лежала. Полуголая. Ну и я по ходу оприходовал её вечером. Пока накурен был. Но я этого не помню, серьёзно, клянусь прям чем хочешь, там…

Тут Боря заржал. Почти так же, как ржал в тот вечер. «Мне конец», – подумал я.

– Ты… ххах… ты из-за этого что ли… оох-хох… поэтому бегал от меня?

Я не знал, что на это сказать такого, чтобы ненароком не загнать себя в могилу. Решил просто подождать, пока он просмеётся.

– Я думал, ты… ха-хах… урод… уфф… думал ты меня ограбил. Ты вообще нифига не помнишь?

Тут Боря рассказал, как где-то в полчетвёртого ночи Настю склонило в сон, тогда как мы с ним продолжили пыхтеть. А когда нас самих начало вырубать, мы решили замутить штуку. Раздели Настю до нижнего белья, положили в ванную, потом спустили штаны с меня и договорились, что я лягу спать возле унитаза. Делая всё это, мы пытались предсказать реакцию друг друга на утреннюю картину. И ухахатывались, дивясь тому, какие умные штуки вы головами выдумываем.

Я чувствовал себя жертвой идиотской ситуации, причиной которой был мой идиотизм. Борю тоже нельзя было списывать со счетов, но главным тупицей был я. Наверное, с кирпичом травы была та же история: кто-то из нас сныкал его в мой рюкзак тупо чтобы посмотреть, что будет. И наверняка этот хулиган считал себя гением.

– Да-а, дружище. Курево – это зло, – сказал Боря, отдышавшись.

– Так ты, получается, это… всё-таки приторговываешь?

– Давай про это не будем. Знаю, всё знаю. Прорвёмся.

Мы подъехали к гостинице.

– Ладно, заходи, забирай всё, и поехали ко мне.

Я кивнул и вышел из тачки. Меня вдруг взяла какая-то нехорошая обида на Борю с его двойными стандартами. «Хернёй вы, говорит, занимаетесь», – а сам чёрт и что из себя представляет, да ещё и людям жизнь портит. «Бросай, говорит, курить», – а сам только табак и не курит. Захотелось взять, вынести траву и зашвырнуть её подальше в лес, да посмотреть, как он побежит искать свой зелёный хлеб. Скотина.

Но кирпич я ему всё-таки вынес и никуда не выкинул.

– Там просыпалась часть.

– Должен будешь. Хех. Шучу. Ладно, садись.

– Да я это… За сутки вперёд ещё заплатил. Поживу пока.

– Как знаешь. А сейчас куда? В номер?

– Не, мне бы в интернет-кафе какое-нибудь.

– Зачем?

– По учёбе надо

– Садись, довезу.

Я согласился. До места мы ехали молча. Через пятнадцать минут Боря остановился у подземного перехода, через дорогу от которого было кафе, и мы стали прощаться.

– Ладно, звони, если ко мне надумаешь.

– Позвоню.

– Значит, увидимся.

– Ага, давай, удачи.

Белая «Волга» впала в океан иномарок.

В переходе пахло беляшами и цветами. Бежали туда-сюда вечно торопящиеся люди и орала навязчивая реклама. После очередной вставки про какое-то детское радио последовало объявление:

– ВНИМАНИЕ! Говорит федеральная служба по контролю за оборотом наркотиков! Сообщи, где торгуют смертью, по телефону горячей линии! Звонок бесплатный и анонимный!

И всё в таком духе. Меня посетила мысль: а не донести ли на Борю? Пусть прижмут нос гаду – будет знать. Хорошо бы, конечно, да совесть ведь потом замучает, если сообщу. А должно бы, по-хорошему, наоборот быть. Такие вот мы, понимаешь, сознательные граждане. Ничего, поторгует, на ноги поднимется, да перестанет, я его знаю. «Прорвёмся». Вот так и прорывайся.

На этом, уважаемая комиссия, мой рассказ заканчивается. После перехода я зашёл в интернет-кафе, оплатил пару часов и взялся писать то, что вы сейчас читаете. Надеюсь, этим я показал то немногое, на что способен, и теперь вы сможете принять взвешенное решение насчёт моей кандидатуры. И решение это, как я для себя понял, в любом случае будет в мою пользу: либо мне будет дан шанс, либо избавление. Так что просто скажите, как оно. Судя по вашим скучающим лицам – довольно заурядно. Ну и что ж теперь делать. Хуй с ним.

Суета

Очередное дрянное утро. Такой претенциозной фразой я мог бы начать свой рассказ, чтобы с самого своего зачина он смотрелся выгодно, круто, модно. Очередное дрянное утро. На ум сразу приходит образ героя, из уст которого вырываются такого рода сентенции. Этакий жжёный жизнью циничный парняга, любящий пропустить стаканчик бурбона или водочки вечером в баре, покуривая свои крепкие, как сама сталь, сигареты. Человек, смотрящий на всё и вся с надменным прищуром. Из всех разновидностей улыбок на его лице можно увидеть лишь саркастическую ухмылку. У него на всякий счёт есть своё мнение, всегда идущее вразрез с общепринятым. Герой времени, просыпающийся от звона будильника, садящийся на край кровати, лениво почёсывающий трёхдневную щетину и цедящий сквозь зубы, точно позируя для будущего бестселлера: «Очередное дрянное утро».

Я не он. Последнюю пару недель каждое, даже самое похмельное утро для меня – праздник. После пробуждения я едва ли ворочаюсь в постели дольше минуты, ведь медлить нельзя: за окном ждёт прекрасный новый день, сулящий новые открытия и впечатления. Ещё один эпизод замечательно складывающейся молодой жизни, до конца которой всё ещё остаётся неизмеримо много времени. И начну я его с того, что… опоздал.

Я стал носиться по крошечной квартире, стремясь уложить выполнение утреннего ритуала в пару ничтожных минут: быстро и бессмысленно почистил зубы, брызнул водой на лицо, смоченной пятернёй привёл в порядок волосы. Запихал в рот два овсяных печенья, запил их водой и, не успев прожевать, подкурил сигарету, которую торопливо посасывал на пути к шкафу. Надел джинсы, футболку, ботинки, сгрёб со стола ключи, бумажник, телефон и выбежал из квартиры.

Потом я бежал к остановке, которая находилась прямо под моими окнами, а после – бездумно прыгнул в стоявший на ней автобус. Для полноты картины мне следовало бы, плюхнувшись на переднее сиденье старого ПАЗика, похлопать водителя по плечу и велеть:

– Мчи, командир! – но, разумеется, я так не сделал.

Маршрут оказался верным. Дождавшись, пока самый медлительный из пассажиров загрузится в салон, автобус поехал. На левой руке у меня висели часы, которые к концу поездки уже вспотели от моих невротичных поглядываний. Тридцать минут. Полчаса. На столько я ещё не опаздывал. Если и такое сойдёт мне с рук, то можно будет попробовать сыграть в лотерею.

– Всё, хватит! Уволен! – сказал управляющий, прервав мои объяснения.

– Последний раз. Честно. Больше – никогда.

– Разговаривать с тобой не хочу. Пошёл вон!

– Я правда…

– Я тебе ещё раз говорю: всё! И так долго терпели тебя. Предупреждения тебе были сделаны? За опоздания?

– Были.

– Сколько?

– Три.

– А после третьего предупреждения что?

– Увольнение.

– Молодец! Давай в кабинет.

Так, с шумом и грохотом, я ушёл с очередной престижной и перспективной работы. И хотя приготовление блинов не было делом всей моей жизни, здешней зарплаты с лихвой хватало на оплату квартирки, еду, воду и развлечения. Я даже умудрялся откладывать понемногу и за полгода сумел скопить пару копеечек. Их теперь придётся потратить на поддержание функционирования организма до появления новой работы. Поэтому, несмотря на то, что меня тошнило от коллег, от управляющего, от клиентов, от самой идеи этой дурацкой работы, уходить было обидно. Да что там – катастрофически обидно, ведь уход отсюда означал новые бесконечные анкеты, собеседования, «мы вам позвоним» и другие утомительные вещи. Однако, сидя перед столом в кабинете управляющего и подписывая заявление об увольнении по собственному желанию, я решил, что это ещё не конец.

Конец настал вечером. По плану в половине седьмого мы должны были встретиться с Яной и обсудить её переезд ко мне. Ну, как обсудить. Я ожидал, что она лишь с восторгом скажет: «Поехали!», – махнёт рукой и мы прямо из парка поедем в мою обитель. Чего тут думать-то, в самом деле? Но получилось так, что вместо лаконичного «Поехали!» мне выложили целую лекцию о несовместимости характеров и темпераментов, сразу после которой лектор поспешила убежать куда-то вглубь парка. Я, конечно, пытался её остановить, но получив пару смешных ударов в грудь, а затем – один хлёсткий и жгучий по лицу, я дал ей уйти. Ошарашенный известием о канувших в Лету семи месяцах, я брёл в сторону остановки, неспособный думать ни о чём, кроме сигареты, пива и тёплой, родной постели.

– Пачку вон тех и полторашку вон того, пожалуйста, – попросил я в магазинчике возле дома.

– Паспорт, пожалуйста.

– А по мне не видно? – напрасно спросил я, потому что полная женщина с голубыми глазами уже решила для себя, что пива и сигарет мне сегодня не видать.

– Нет, молодой человек! Меня однажды оштрафовали на пятьдесят тысяч, и теперь я «по вам» ничего не вижу.

– Да у меня это… паспорт дома, – сказал я, ковыляя на улицу.

– Да, да, кто ж его с собой нос… – голос голубоглазой продавщицы заглушила дверь.

Я прибрёл домой, включил свет и, не разуваясь, зашёл в комнату. Паспорт лежал в синей пластиковой папке вместе с остальными жизненно важными бумажками. Отлично. Теперь самое время вернуться и доказать кое-кому, что я не школьник.

Я был в шаге от того, чтобы расколотить запертую дверь магазина. Вывеска на ней гласила: «с 10:00 до 22:00», – а на часах было 22:05. Как так можно? Кто закрывает магазин по графику? Почему вообще магазины работают до десяти? После десяти людям, вроде как, не нужно кушать? Почему в век торжества свободы самовыражения так бесцеремонно попирается право человека на ночной образ жизни?

Эти и другие вопросы скреблись в моей голове, когда я открыл почтовый ящик и вытащил бумажный прямоугольник, вверху которого крупными буквами было написано: «ПОВЕСТКА». На пятый этаж ноги подняли меня сами. Дверь тоже как-то сама собой открылась, кровать сама подошла ко мне на своих крохотных ножках и заключила в безопасные объятья. И заснул я тоже будто бы не по своей воле. Так получилось.

2: Вот и завтра

Они молчали, хотя им было о чём поговорить. «Вот сейчас принесут пиво, и начнём», – думали оба и смотрели на бармена, наполнявшего бокалы. Они не виделись и не общались уже десять лет. Считается, что после такого срока людям надо бы заново познакомиться, а уже потом беседовать, но… Но они друг друга хорошо знали. Такой вот неловкий момент.

Отцу было 51. Сыну – 26.

Бармен поставил бокалы на стойку.

– Ну, давай, со встречей, – сказал отец.

– Ага, – ответил сын.

Они пригубили пену.

– Ты куришь что ли? – спросил отец.

– Нет.

– Вот тебе раз. Бесхозная пачка что ли?

– Наверное. Забыл кто-то, – предположил сын.

– Я тоже не курю. Насмотрелся, как батя, дед твой, мучился – врагу не пожелаешь.

– Да. Хотя кажется вроде: рак да рак – заболел, да помер…

– Не говори. А на самом деле полгода ещё лежишь и…

– Да, страшно. Даже не боль, а само осознание того, что уже не выздоровеешь.

– Не говори, ну. Нет, я решил: если и начну опять, то уже с концами. Ну, понимаешь.

– Примерно.

За столиком в углу кто-то вскрикнул. Отец с сыном на секунду отвлеклись, а потом снова повернулись друг к другу.

– Ну, а ты как? Чем занимаешься вообще? – спросил отец.

– Преподаю.

– Преподаёшь?

– Да.

– Где?

– В университете. Он один у нас.

– А-а. А чё в Сибе не остался?

– Домой потянуло.

– Домой?

– Ага.

– Ясно, ясно.

Сын поморщился от боли: кожа на большом пальце руки была расколупана и сгрызана до крови. Отец не так нервничал. Теребил, конечно, пуговицу на рукаве рубашки, да поглядывал на бесхозную пачку сигарет, но в голове было спокойно.

– А ты чем занимаешься? Всё так же на почте? – спросил сын.

– Да нет, на какой почте, – усмехнулся отец, – Уж десять лет прошло. Колымлю так же. А в основном в «Радуге», охранником выхожу по ночам. Помнишь «Радугу»?

– «Радугу»? А-а-а! Да, да! Там ещё та женщина работала… ну, твоя-то… это…

– Да, было дело, только тоже давно. Сейчас и сама «Радуга» из себя не то представляет, что раньше. Тогда-то она была типа детской развлекаловки, а сейчас больше для взрослых.

– Прямо совсем для взрослых?

– Ну, не стриптиз, допустим, но… да.

– Понятно.

Сын быстро приговорил первое пиво, и бармен принёс ему следующее.

– Семейная жизнь как? Нормально всё?

– Да, прекрасно.

– Не как у нас с мамой? – отец хохотнул.

– Нет, всё нормально.

– Дай бог, дай бог. А мама как вообще?

– Хорошо. Многое пережила, конечно. Но сейчас всё нормально.

– Нормально? Правильно. Молодец она, чё ни говори.

– Это да.

Отец взял в руку второй бокал.

– Ты это, пап… Извини, что на свадьбу не позвал.

– Да ладно ты, господи! Всё нормально, слышишь? Не переживай. Я тебя на вторую свадьбу тоже не звал, хах! – отец рассмеялся своим фирменным смехом на весь зал, и люди за столиками обернулись.

– Да, точно, – ответил сын, тоже поперхнувшись весельем.

– Ты, надеюсь, на меня не дуешься, нет? Я вообще говорю: за то, что с мамой так получилось и всё такое?

– Да нет. Не хватало иногда тебя, конечно: в шестнадцать там, в восемнадцать лет – возраст такой. По началу зол был на тебя страшно. Потом злился уже по инерции. А потом даже понимать тебя стал как-то.

– Н-даа, брат ты мой, это – дело такое. С возрастом всё лучше и лучше понимаешь батю, какой бы херни он ни натворил, да?

– Ага. Не то что бы у меня кризисы какие-то серьёзные были, в браке там в отношениях или…

– Я понял, понял. Да-а. Вот ты и вырос, – отец снова рассмеялся. Сын тоже стеснительно похихикал.

Когда сын осушил второй бокал и заказал третий, градус смелости в его голове достиг нужной отметки, чтобы спросить отца кое о чём.

– Слушай, пап, я всё тебя спросить хотел, давно ещё.

– Ну давай.

– Не помню, когда: лет пять или шесть назад, наверное, я нашёл кое-что. В кладовке, в маминой квартире, прибирался, а там всякий древний хлам лежал. Знаешь, фотки там, книги, даже мои детсадовские рисунки…

– Ну.

– Ну и вот. И среди хлама я нашёл письма, ваши с мамой. Вы переписывались, когда она в роддоме со мной лежала и потом, когда разъезжались зачем-то. Потом ещё всякие письма были от других людей, но самыми интересными были ваши. Твои. Я их читал и ужасался – настолько в человеке, их писавшем, я узнавал себя. Тебе там сколько было?

– Лет двадцать или двадцать пять.

– Да. И вот этот двадцатипятилетний человек пишет о своих мечтах, планах, амбициях. Рисует образы своего светлого будущего, их общего светлого будущего. В каждой букве – энергия, электричество. Ему двадцать пять, и он намерен покорить мир, и… Ты только не пойми неправильно, ладно? Я не хочу тебя обидеть или…

– Да, да, конечно.

– И вот этот человек в пятьдесят один. Willst du, dass sie noch ein Bier für dich zu bringen?

– Как, ещё раз?

– Willst du, dass sie noch ein Bier für dich zu bringen?

– Давай по-русски, а? Я уж давно всё, кроме «шпрехен зи дойч» забыл.

– А человек, который писал те письма, планировал в ближайшие пару лет в совершенстве выучить немецкий, стать крутым преподавателем и свалить за бугор вместе с семьёй. Понимаешь, о чём я? Как это происходит? Куда всё это девается? Почему это куда-то девается? И что чувствует человек, разменявший пятый десяток, при взгляде назад, туда, где он писал эти письма?

Сын сверлил отца блестящими глазами, а отец… Отец оглядывался назад, смотря на тающую в бокале пивную пену. Минута тишины показалась сыну часом, а отцу – мгновением.

– Н-да, ёлки-палки. Озадачил ты меня.

– Я просто боюсь, знаешь. Боюсь, что сегодняшний молодой, боевой и волевой парнишка, завтра я…

– …окажешься измотанным старым лузером, ежедневно напивающимся или изматывающим себя работой лишь для того, чтобы не думать… чтобы не сметь оглянуться назад и увидеть, что он сотворил с собой. Сегодня тебе двадцать, и ты бросаешь миру вызов…

– …а завтра тебе пятьдесят, и ты в нокауте. А мир смеётся над тобой и…

– …готовится отпиздить следующего.

– Ага.

– Да, есть такое дело. Я ведь ещё не совсем старик, но кое-что о стариках знаю, особенно – об умирающих стариках. Всё, чего им хочется в конце – это знать, что они всё сделали правильно. Тогда и доживать веселее. Вот я, наверное, буду очень грустным стариком. Хотя кто знает. Мне кажется, все они, в конце концов, приходят к выводу, что всё было как надо.

– Я тоже об этом думал.

– Да. А тебе что могу сказать? «Не ссы, Капустин!» Всё надо… Да: не ссы – это самое главное, понял? Вот и вся тебе моя житейская мудрость: не ссы, не загоняй себя, и…

У отца что-то запиликало в кармане. Телефон. Он взял его в руки, посмотрел на экран и округлил глаза.

– Ёб твою мать! У меня ж с девяти сегодня! Сына, топать надо, прям срочно.

– Такси вызвать?

– Да не, добегу, тут недалеко, ты ж видел. На, держи ключи. До квартиры дорогу найдёшь же?

– Конечно.

– Ну всё, давай, завтра договорим тогда, ага?

– Окей. Беги, я тут ещё посижу.

– Ну всё, давай, пока-пока, – попрощался отец, встал со стула и пошёл к уголку с вешалками. Облачившись в осеннюю куртку болотного цвета, он ещё раз помахал сыну и скрылся в дверях.

Сын какое-то время продолжал отрешённо смотреть в сторону вешалок, купаясь в сладких детских воспоминаниях. Потом подвинул к себе отцовское пиво и попросил убрать пустой бокал.

– А, извините, – обратился сын к бармену, – У вас зажигалки продаются?