Текст книги "Сказки из рюмочной"

Алёша

«То ли ещё будет новый век!», – пели по телевизору прекрасные девицы в лёгких, плясавших вместе с ними белых платьях. Свою песню девушки тянули вполголоса: кто-то из собравшихся за новогодним столом убавил звук, чтобы не мешал разговаривать. За столом сидела компания взрослых людей и вела беседу. Разговаривали кто о чём: зять и тесть о политике, мать с дочерью – о еде. А четырёхлетний Алёша сидел на полу в окружении игрушек и наблюдал за плясавшими на экране девушками.

Наступал двухтысячный год. Даже дед Алёши с его скептицизмом не мог отрицать того, что есть в этой цифре что-то магическое. Словно она обещала что-то: перемены или какую-нибудь катастрофу. Для кого-то она была гранью будущего: той временной чертой, едва переступив через которую человечество тут же колонизирует Марс, изобретёт лекарство от рака и автоматизирует быт с помощью роботов. В действительности же люди ограничивались тем, что собирались сегодня внести некоторые изменения в привычное течение своих жизней. Как в обычный Новый год, только несколько масштабнее.

Например, по случаю наступления нового тысячелетия отец Алёши обещал всем членам семьи избавиться от табачной зависимости. Ещё он обещал себе поменять работу: с учителя физики в школе на более высокооплачиваемую. Обещал, что они с женой и сыном выберутся из комнаты в общежитии площадью двенадцать квадратных метров. Куда и как не знал, но хотел, чтобы кухня, спальня и прихожая были отдельно друг от друга. И чтобы у сына была своя комната. В общем, много всего обещал.

Не в пример Алёшиному деду: тот ни себе, ни кому-либо ещё не давал туманных обещаний. Он строил планы: через полгода построить новый свинарник, через месяц – съездить в город к дочерям, в конце следующей недели – поиграть в шахматы с товарищами, завтра – расчистить снег во дворе. Дожить до двухтысячного года тоже было частью плана.

Что до бабушки и матери Алёши, то они никому ничего не обещали и не планировали. Они загадывали желания. И сейчас, за двадцать минут до двадцать первого века, они придумывали идеальное желание. Желание, достойное быть загаданным именно сегодня, под этот необычный бой курантов.

Сам же маленький Алёша сидел под столом, заворожено глядя в телевизор, и совершенно ни о чём не думал. Ничего не обещал, не планировал, да и желать ему было особенно нечего. Разве только поскорее стать взрослым, чтобы вот так же сидеть за столом и с серьёзным видом говорить о разных вещах. Но он знал, что когда-нибудь это обязательно произойдёт, так что незачем сейчас беспокоиться.

Алёшу едва ли можно было назвать ясновидящим, но он многое знал о своём будущем. Знал, что завтра они с дедом пойдут во двор чистить снег. Знал, что через какое-то время он вместе с родителями вернётся в город и опять пойдёт в садик. Знал, что в семь лет он пойдёт в школу, в восемнадцать – в институт, а после института будет работать. Потом найдёт жену, и у него будут уже свои дети. А потом, когда у его детей появятся дети, он станет таким же, как бабушка с дедушкой, после чего пройдёт ещё несколько лет, и он заснёт и больше не проснётся. До чего-то Алёша догадался сам, что-то узнал у взрослых, а что-то почерпнул из сказок и телевизора. Такой расклад Алёшу вполне устраивал, за исключением некоторых моментов: он не знал, какой будет его жена, как будут выглядеть его дети и внуки, как их всех будут звать и ещё очень-очень много вещей, которые знать наперёд не может ни один человек.

Например, Алёша не знал, что завтра похолодает до минус сорока, и они с дедом не пойдут убирать снег. Алёша не знал, что его папа скоро разлюбит маму и уйдёт от неё. Мама, конечно, будет плакать, и они часто будут ночевать у её подруг, но потом привыкнут и будут жить дальше.

Алёша не знал и не мог знать, что в промежутке между семью и восемнадцатью годами с ним произойдёт великое множество событий. Например, в девять лет он, прыгая с друзьями по гаражам, сломает несколько пальцев на правой руке, и они станут плохо работать. Настолько плохо, что ему будет трудно держать авторучку, что уж говорить о том, чтобы писать разборчивым почерком. Бессмысленным станет для Алёши посещение школьного кружка игры на балалайке, где на него до травмы будут возлагать большие надежды. И художественную школу, кстати, тоже придётся бросить. А в двенадцать лет Алёша попросит маму отдать его в секцию бокса. Мама же, сочувственно глядя сыну в глаза, укажет ему на то, что пальцы его правой руки не сгибаются в кулак.

Алёша станет много сидеть дома и играть в игры. Благо, держать мышку его рука будет в состоянии. Он обрастёт жирком, и в школе его станут дразнить. В четырнадцать лет он устанет терпеть насмешки сверстников и начнёт сбрасывать лишние килограммы. К шестнадцати годам девочки, которые раньше смеялись над ним, станут строить ему глазки. Всем им он предпочтёт свою самую тихую и невзрачную одноклассницу. У них всё будет хорошо, за исключением того, что мать одноклассницы, движимая лишь ей понятными мотивами, будет портить им жизнь. Но им это не помешает спустя три года после школы пожениться. У них будет своя квартира, у каждого – какая-никакая подработка в свободное от учёбы время, и все будут рады их браку. За исключением новоиспечённой тёщи, которая спустя ещё пару лет сделает своё дело и внесёт разлад в молодую семью.

Они станут ругаться чаще и с каждым разом всё более ожесточённо. Месяц за месяцем оба будут становиться злее. К тому моменту у них уже будет дочь, обречённая самые беззаботные годы своей жизни провести под градом семейных ссор. Алёша станет гасить напряжение алкоголем и тем самым планомерно разрушать своё сознание. Он будет думать, что пьяным он становится добрее, и что алкоголь понижает градус семейных ссор. Он будет убеждён, что с тех пор, как он начал пить, скандалы дома сошли на нет. Будет убеждён, пока в пьяном гневе не возьмёт голову жены в изломанную руку и не ударит её об стену. Тихая, невзрачная одноклассница, школьная любовь Алёши, его жена на всю жизнь останется полоумной. Дочь Алёши будет воспитываться сварливой тёщей, ко всему прочему ещё и обезумевшей от горя. Алёшина мать следующие восемь лет будет носить сыну передачки в тюрьму и через два года сообщит Алёше сначала о дедушкиной, а затем и о бабушкиной смерти.

Когда Алёша выйдет на свободу, ему будет уже тридцать два, и станет он другим человеком. Тюрьма сломает его. Первое время он поживёт в квартире с матерью и её кавалером, потом снимет свою. На работу его брать не будут из-за чёрных пятен в биографии, а на старой о нём и вовсе забудут. Поэтому Алёша будет работать удалённо, занимаясь тем, что у него одно время неплохо получалось: писать. Он будет работать копирайтером на различные интернет-порталы, сайты, журналы, которые за восемь лет его оторванности от мира расплодятся, точно кошки по весне. Зарабатывать Алёша будет мало, но на аренду, еду и выпивку хватать будет.

Однажды, прогуливаясь по улицам города безо всякой цели, Алёша издалека увидит дочь, тёщу и бывшую жену в инвалидной коляске со страшным выражением лица. Он увидит, как выросла дочка и во что превратилась некогда прекрасная первая любовь. Алёша свернёт во дворы, на автопилоте пройдёт несколько сотен шагов, потом упадёт на лавочку и будет горько, горько плакать.

Мама Алёшина умрёт рано, не успев отметить сорокалетие сына. На похороны придёт много людей, многие будут плакать. Кто-то будет коситься на Алёшу нехорошим взглядом, словно подозревая, что это он своим безобразным образом жизни довёл мать до смерти от горя. Мамин кавалер позже скажет Алёше, спокойно и беззлобно, что он и впрямь на много лет укоротил её жизнь. После похорон Алёша продаст мамину квартиру и уедет в другой город.

Через четыре года он вернётся, найдёт недавно отметившую восемнадцатилетие дочь и отдаст ей все деньги, вырученные с продажи квартиры. Она его, само собой, не узнает, а он и не станет представляться. Ничего не говоря, он сунет ей пакет с наличностью и уйдёт, не дожидаясь бесконечных вопросов.

Ближе к пятидесяти годам он встретит такую же одинокую женщину и предложит ей съехаться. Она будет не против. Алёша по такому случаю перестанет пить, и они проживут вместе ещё долгие семнадцать лет. За это время они успеют накопить небольшой капитал, который потратят на дом в давным-давно заброшенной деревне. Той самой деревне, в которой Алёша, будучи маленьким ребёнком, встречал двухтысячный год. А в шестьдесят шесть Алёша умрёт от сердечного приступа, по весне вскапывая грядки в огороде. Сожительница его даже не станет вызывать врачей: бесполезно, в такую глушь они уже давно не ездят. Хоронить его будет одна, а местные пропитые старички помогут за пару бутылок. Постоит у могилки, скажет: «Жалко», – покачает головой и пойдёт домой.

Конечно, помимо всего этого, в жизни Алёшиной будет и хорошее. Множество счастливых моментов, о которых он так же, как и о плохих, не может знать сейчас, сидя под столом и заворожено глядя на экран старенького телевизора. Более того, учитывая всё хорошее, что случится с Алёшей, можно сказать, что жизнь его будет скорее неплохой. По крайней мере – с нашей стороны, с точки зрения нейтральных наблюдателей. Что же до самого Алёши, то сейчас все поджидающие его в будущем невзгоды для него настолько неважны, что для описания этого не существует подходящего слова, ведь ему хорошо в кругу любящего отца, улыбающихся бабушки и дедушки и счастливой мамы.

Поющие девицы в белых платьях закончили свой танец. На экране в сопровождении торжественной музыки появился полный, седой человек с маленькими глазами. Взрослые за столом затихли. Человек стал говорить. Речь его Алёше трудно было разобрать: из сказанного он понял лишь, что седой человек куда-то уходит, и его уход почему-то сильно волнует взрослых. Отец и дед ругали человека в телевизоре, а Алёша не понимал, за что, ведь он желал им: «Будьте счастливы. Вы заслужили счастье».

Вслед за ним на экране появился другой мужчина: молодой и худощавый. Он тоже говорил о непонятных Алёше вещах. Взрослые же всё понимали и каждую его фразу встречали либо едким скепсисом, либо жарким одобрением. Он обещал, что все загаданные в этот день желания непременно сбудутся, а воплощению всего запланированного не будет преград.

– Ну, дай то бог! – заключил Алёшин дед и с глухим хлопком открыл бутылку шампанского.

Стёпкин дворик

Бедняку поневоле приходится быть математиком. Нужно постоянно всё считать: от стоимости покупок в супермаркете до времени, на которое тебя хватит съеденного за завтраком, обедом или ужином. Считаешь, сколько нужно отложить с крохотной зарплаты на оплату четырёх стен и крыши над головой. Считаешь, сколько нужно будет отдать за интернет и телефон. Считаешь, сколько времени пройдёт прежде, чем дешёвая обувь расклеится под натиском грязи, снега и холода, и сколько нужно будет потратить на новую. Считаешь, в конце концов, сколько часов в сутках ты потратил не на зарабатывание лишней копеечки, а значит – впустую. И, помимо прочего, если ты живёшь в государстве повсеместной бюрократии и формализма, тебе приходится доказывать различной сложности теоремы и аксиомы. Что такое теорема Ферма для того, кому с определённой периодичностью необходимо подтверждать в соответствующих инстанциях, что он – это он?

Стёпка Рогозин был математиком. Бедняком то есть. И от заурядных бедняков, коим нет числа, он отличался тем, что был идейным бедняком. Обычный бедняк, тайно или открыто, грезит о богатстве. Если ему дать возможность без существенных усилий сколотить какое-нибудь состояние, заурядный бедняк со звериной хищностью ухватит этот шанс за его вертлявый хвост. Стёпка же, приди вы к нему с таким предложением, рассмеётся вам в лицо, покажет средний палец и скажет что-то такое, от чего вам не захочется снова говорить с ним.

Иные психологи-самоучки, раздающие свои исключительно профессиональные диагнозы с потёртых временем и задницами домашних диванов, скажут, что Стёпка всего-навсего заносчивый чудак, не выросший из юношеского максимализма. Может, так оно и есть. Но если вы спросите Стёпку о причинах его пуристского отношения к жизни, он, никогда не отказывающийся от задушевных разговоров, охотно ответит. Он расскажет, что избрал такой путь ещё подростком (лагерь диванных психологов победно хихикнул).

В один ничем не примечательный осенний вечер Стёпка возвращался домой с акции раздачи частичек впустую загубленных деревьев (промоутером подрабатывал парень). Тогда он вдруг понял, что разбогатеть в этом мире у него не получится. Не так разбогатеть, чтобы получать адекватную зарплату в размере хотя бы двухсот тысяч рублей и спускать её на необходимые или кажущиеся необходимыми вещи. Разбогатеть не так, как мечтают почти все заурядные бедняки, а подлинно разбогатеть, что значило иметь капитал, способный менять ход истории. И когда Стёпка, со свойственной «математику» скрупулёзностью всё просчитав, понял, что этого ему не светит, то закономерно решил отбросить к тому всякие стремления. А вместо к пожизненного марафона к райскому свету в конце многокилометрового тоннеля, где-то в середине которого стоит невидимый страж по имени Смерть, Стёпка решил обустроить себе уютный уголок в начале пресловутого тоннеля и ждать, пока невидимый страж сам не придёт за ним. Словом, Стёпка решил, что раз ему до конца дней уготована роль бедняка, то он достигнет в ней небывалого совершенства. Так, думал он, жизнь его обретёт пусть сомнительный, но смысл.

Шли годы, а убеждения Стёпкины оставались незыблемыми. После школы он отправился получать высшее образование по специальности, которая не помешала и даже помогла бы ему в будущем работать на низкооплачиваемых работах, вроде дворника или сотрудника предприятия общепита. Стёпка стал учиться на философа. В студенческую пору его не миновало навязчивое, граничащее с одержимостью желание быть услышанным, характерное для большинства молодых людей этого уникального возраста. Он, пользуясь представлявшимися случаями, стал проповедовать свои идеи сверстникам, за что со временем снискал славу этакого увлечённого чудака. Однажды, на семинаре по истории, он за свою страстную проповедь был спокойно и беззлобно одёрнут преподавателем и поднят на смех перед всей группой, что укрепило за ним репутацию юродивого.

Но, несмотря на Стёпкину чудаковатость, у него было много друзей. Какие-то остались со школы, какие-то появились в университете, а какие-то встретились случайно. С кем-то из них он мог говорить столь же открыто, сколь с самим собой, а с кем-то вопреки собственной воле вынужден был сдерживаться. Не все из первых согласились бы при случае отдать Стёпке пару стаканов своей крови, но многие из вторых готовы были за него умереть. С друзьями они занимались тем, чем обычно занимаются друг с другом друганы: пели, пили, матерились и совершали безумства.

С девушками и женщинами у Стёпки дела не клеились. Он был симпатичным молодым человеком, обладавшим притягательной мужской красотой и стилем. Девушки и женщины буквально липли к нему, точно мухи на варенье. Но дольше года-двух ни одни отношения не продолжались. Девушки и женщины в разное время понимали, что его ориентиры – это не просто набор модных контркультурных сентенций, а реальная жизненная позиция, и в ужасе бежали от него, куда глядят глаза и женская интуиция, прагматично заточенная на поиск перспективного партнёра. Женщины убегали быстрее, а вот у девушек всё протекало по-другому: сначала они соглашались с ним, затем соглашались в надежде, что со временем смогут повернуть стрелку его философского компаса с востока на запад, и только потом, потеряв всякую надежду на зажиточное будущее с ним, уходили. До определённого возраста Стёпка по этому поводу тосковал, а после возблагодарил судьбу за то, что та не дала ему найти счастье с одной из немногочисленных пассий.

Стёпка окончил бакалавриат, потом – магистратуру, а после, поняв, что научился всему, чему хотел научиться, исчез. О том, куда он пропал, знала только его мать, понимавшая Стёпку во всём и имевшая по такому случаю безлимитный кредит доверия. Друзья же сломали голову над тем, куда так внезапно мог деться по их устойчивому мнению оседлый Стёпка. Он пропал не просто из города – он пропал из информационного поля, и по прошествии года с момента исчезновения его личность стала обрастать легендами разной степени безумия. Кто-то говорил, что он уехал путешествовать по России, как когда-то хотел. Многих в связи с этим мучила загадка: почему тогда на его страницах нет ни фотографий, ни заметок о путешествии? Ведь какой смысл в подобном мероприятии, если держать его в тайне? Кто-то поговаривал, что он умер, и тут были две популярные версии: либо по-тихому самоубился, либо нашёл смерть в какой-нибудь глуши от чьего-нибудь ножа, дубинки или кулака. Версия о Стёпкиной кончине казалась невероятной тем, кто общался с его матерью, которая на вопросы о сыне отвечала лишь, что он уехал и просил больше никому ничего не говорить. При этом она отнюдь не производила впечатления убитой горем женщины, потерявшей единственного сына.

Словом, разные ходили слухи. Один его школьный товарищ, неравнодушный к травле баек, клялся, что будучи в Таиланде на отдыхе лично разговаривал со Стёпкой. Он говорил, будто тот сам рассказывал ему о том, как несколько месяцев назад пил вино с королём Бутана. История звучала невероятно по двум причинам: во-первых, у короля Бутана, как и у большинства других идейных буддистов, существует строгое табу на употребление алкоголя, а во-вторых, у самого Стёпки существовало строгое табу на употребление вина, которое он считал напитком для неженок. Если бы не эти две вещи, историю можно было бы счесть правдоподобной, поскольку школьный товарищ чуть ли не мамой клялся, что так оно всё и было. Он также, надеясь хоть как-то стряхнуть с себя ауру трепача, рассказал несколько подробностей о Стёпкином житии-бытии: говорил, что работает он в Таиланде на табачной плантации за гроши, живёт там же, в палатке, и что кроме неё и рюкзака с вещами у него ничего нет. Но после истории с королевской пьянкой даже этому никто не верил.

И парень решил во что бы то ни стало доказать всем, что он не врун. Будучи состоятельным молодым человеком, он смог себе позволить ещё раз смотаться в Таиланд лишь за тем, чтобы разыскать Стёпку и сфотографировать. Он даже нашёл плантацию, на которой должен был работать Стёпка, и даже поставил на уши её работников и хозяев, но Стёпку так и не нашёл, профукав почти двести тысяч рублей зазря. Зато над ним от души посмеялись все, кому не лень.

В родной город Стёпка вернулся строго тогда, когда ему исполнилось тридцать, но надолго там не задержался. От предков ему достался хороший деревянный дом с двором и огородом. Дом стоял в ранее небольшой, а ныне и вовсе вымершей деревне, в двухстах километрах от города и в двадцати от райцентра. Стёпка переехал туда весной с твёрдым намерением хорошенько работнуть до осени. Вести полностью аскетичный образ жизни он там не собирался, поэтому взял с собой всё необходимое для жизни в постиндустриальном обществе: ноутбук, примочки к нему, простенький телефон и девайс для интернета. Из друзей за недолгое время пребывания в городе никого не встретил, да и немногие из них там остались: провинция всё-таки. Белокаменная, белоночный или вожделенная заграница оказались им куда милее зауральской глухомани. Мать Стёпкина новый переезд сына восприняла спокойно: лишь бы счастлив был.

Живя в деревне, Стёпка в первый сезон привёл в божеский вид дом и двор, и даже успел между делом посеять и собрать урожай. До середины октября он работал не покладая рук, затем до ноября просто работал, а после настала пора затяжного зимнего отдыха. Разумеется, уйти от бедняцкой денежной математики у Стёпки не получалось, ведь по-прежнему приходилось считать, сколько отдать за дрова, за бензин, за электричество, газ, воду, на сколько продать урожая, сколько оставить на семена, а сколько себе на зиму. Собственно, уходить от неё он и не собирался.

Зиму Стёпка проводил в информационном пространстве: холодном и неприветливом, как зима в умирающей сибирской деревне. Предварительно высчитав объём средств, необходимых для поддержания хозяйства, зимой он зарабатывал их с помощью ноутбука. Зарабатывал на том, на чём уже четверть века зарабатывают люди в Интернете: на всякой ерунде. Делал аккурат столько денег, сколько было нужно, не особенно усердствуя. А остальное время он посвящал тому, что люди до сих пор консервативно называют «общением», хотя теперь термин «коммуникация» подходит к определению этого процесса куда больше. Стёпкины друзья были счастливы увидеть его в онлайне. Однако на вопросы об окутанных тайной шести годах его жизни он отвечал уклончиво, предпочитая не снимать со своей личности очаровательного ореола таинственности.

К тому моменту истории, о котором сейчас повествует рассказ, Стёпкино поколение из «свежей крови» или «Generation Y» превратилось в отыгравшую свою новаторскую роль кучку старпёров. Относительно новых людей или «Generation XYN», разумеется, которые теперь лишь понаслышке знали о телефонах с кнопками. Многие из старпёров, уставших бежать по ускорившейся беговой дорожке духа времени, останавливались, зафиксировав в уме удобную, старую-добрую модель мира, и уже в тридцать с лишком становились дедами и бабками. Дедами и бабками, то и дело брюзжащими о каких-то странных, далёких, близких, светлых и туманных «наших временах». Им до сих пор было не чуждо магическое слово «посидеть» в его прежнем значении. Среди Стёпкиных друзей было несколько таких людей, не угнавшихся за прогрессом. Они-то и навещали Стёпку раз в пару лет в его скромном имении. Одним из них был и по сей день являюсь я сам.

О себе я кое-что рассказывал выше: помните того чудака, полетевшего в Таиланд на фотоохоту за таинственным Стёпкой? Впервые я навестил его летом двадцать шестого для того, чтобы прояснить все детали его исчезновения. И, разумеется, он мне ничего не рассказал. Ну, как ничего… Рассказал новую историю о том, как парился в бане с Далай-ламой и, заговорщически подмигнув, признался, что та история про пьянку с королём Бутана была липой. Уехал я тогда от него злым и раздосадованным, но через время захотел вернуться. Причину для повторного визита спустя всего пару месяцев я найти не мог, поэтому решил подождать до следующего лета. И не дождался: приехал зимой. Потом приехал весной на посевные работы, потом летом на рыбалку, потом осенью на уборку урожая. Словом – стал частым гостем Стёпкиного дворика, который для меня и для многих стал полным ностальгической эйфории оплотом эпохи, безвозвратно обратившейся в пыль. Дворика, где мы почти физически ощущаем замирание времени. Дворика, где не происходит набивших оскомину перемен и культурных революций. Дворика, где всё тихо, спокойно, размеренно и, на опрометчивый взгляд, мертво, однако нигде больше я не ощущал ещё столь сильного биения жизни.

До сих пор я езжу к Стёпке, хоть с каждым годом становлюсь всё тяжелее на подъём. В буквальном смысле: старый стал, да толстый. Во времена преждевременной духовной старости и физической молодости меня нередко посещала идея перебраться в деревню к Стёпке, купить грошовый домик по соседству и до конца дней своих заниматься тем, чем занимается Стёпка: жить. Но тогда я понимал, как понимаю и сейчас, что это предприятие оказалось бы мне не по силам. И мне остаётся лишь иногда приезжать к нему в гости и отдыхать душой, ведь чтобы жить как он нужно обладать хотя бы частицей его в высшей степени выдающегося таланта. Всё-таки я был и остаюсь заурядным бедняком, а Стёпка… Нет, Стёпка всё-таки выдающийся бедняк. Математик.