Текст книги "Немного пожить"

5

Берил Дьюзинбери трудится над своими обещаниями. Эйфория то и дело прибегает из кухни со своими предложениями. Она в приподнятом настроении. Она знала, что у миссис Берил все получится, с того момента, когда в вечер Вдовьего Бала мистера Кармелли принесли к ней в гостиную полумертвого.

Ей велено не мешать Принцессе думать, поэтому она молча кладет бумажки на стол, за которым та сидит.

– Я не гарантирую, что прочту хоть что-то из этого и уж тем более что что-нибудь использую, – предупреждает Принцесса. – Но я хочу, чтобы ты знала, что я высоко ценю твои старания.

Эйфория делает реверанс – ее научили этому при посещении королевского дворца – и отвечает, что для нее честь просто вносить предложения.

Время от времени Принцесса, желая отдохнуть от праведных трудов, косится на бумажки Эйфории.

Одна ей особенно нравится: «Я выбрала вас среди остальных, потому что когда в доме вы, я меньше отчитываю моих помощниц».

Другая – с ней Эйфории наверняка помогли (она подозревает руку самой королевы) – гласит:

Пусть всему миру нет до нас дела,

Ты один – мой тезаурус.

В третьей, где Принцесса обещает отдать мистеру Кар-мелли все свои горшки и обеих коз, если он согласится никогда не втыкать булавки в кукол, сделанных по ее подобию, пародируются империалистические замашки хозяйки. Здесь можно заподозрить руку Насти.

Собственные обещания у нее рождаются слабовато. В важные моменты своей жизни она всегда обращалась к литературе, но в прошлом все это были трагические, в худшем случае трагикомические моменты. Ей всегда не хватало юмора при решении собственных проблем, чужой же юмор она не одобряла. С просветленными трудами южноамериканских фантазеров и малоизвестных английских эссеистов, способными вдохновить ее на обещания, она не знакома. В результате все, что она пишет, придавлено свинцовой книжностью. Она переписала, а потом порвала половину сонетов Шекспира, почти всю трагедию «Антоний и Клеопатра» и все обращение Кэтрин Ирншоу к Нелли Дин[27]27
  Персонажи романа Эмили Бронте «Грозовой перевал».


[Закрыть]. «Нелли, я Шими Кармелли» не подходит по стилю и не убеждает.

Время от времени она встает из-за письменного стола и плетется в гостиную, все еще носящую это название, где Шими лежит одетый на кровати и грызет карандаш.

Она еще ни разу не видела его в пижаме и высказывается на сей счет каждый раз, когда считает, что ему следовало бы надеть пижаму.

– Это чересчур интимно, – возражает он.

– Так будет всегда?

– Я не уверен. Я не планирую свой туалет далеко вперед.

– Как продвигаются ваши обещания?

– Я сочиняю их мысленно.

– Почему не на бумаге?

– Вы боитесь, что я их забуду?

– Вы? Нет. В тот день, когда вы что-то забудете, забудет о вращении Земля. Но на случай, если с вами что-нибудь произойдет, я бы хотела знать, где они лежат.

– Я же говорю, у меня в голове.

– А вдруг что-нибудь случится с вашей головой?

– В этом случае мои торжественные обещания вам не понадобятся.

– Это значит, насколько я понимаю, что вы нисколько с ними не продвинулись.

– Такие вещи у меня лучше получаются в ванной комнате, – признается он.

– Какие вещи?

– Раздумья.

– Ну, так и ступайте в ванную.

– Там тоже не получится, ванная выходит на Финчли-роуд.

Она пожимает плечами. Она предупреждала его, что так и будет.

– Вы хотите сказать, что даже временная ванная по эту сторону дороги не годится вам для раздумий?

– Да, это неидеальный вариант, – вздыхает он.

В конце концов Принцесса сделала остававшимся в ресторане «Фин Хо» гостям свое объявление.

Шими при этом не присутствовал. Он шел по улице с Таханом, хотя предпочел бы просто посидеть и поговорить, но опасался, что, глядя в глаза сыну Эфраима, выставит себя идиотом. На ходу он держал Тахана за руку. Было ли у них такое в детстве с Эфраимом? Держал ли вообще когда-либо кого-нибудь за руку? Отцовских чувств он не испытывал, он чувствовал себя тем, кем был, – дядюшкой. Пример соответствующего поведения ему показал когда-то дядя Раффи.

Первые полмили они молчали.

Первым не выдержал Шими.

– Это так…

– Знаю, – сказал Тахан.

После этого молчание длилось еще полмили.

Принцесса была довольна, что Шими отсутствует. Как она написала позже в своем дневнике, без него она не может говорить некоторые вещи, а при нем не посмела бы…

Уж не боюсь ли я его? Нет, это вряд ли. Я не принадлежу к числу вдов, считающих его Иваном Грозным на том основании, что он ходит как в воду опущенный и носит меховую шапку. В оценке человека нельзя следовать за ним самим. Ты Джейн, я Тарзан. Ты Джейн, я Джейн. Та же разница. Люди не знают, кем им предназначено быть. Шими Не-Такой-Уж-Грозный в мамином нижнем белье судил себя по стандартам мужественности, устаревшим уже в те далекие времена.

Оставьте себя в покое, говорю я ему. Из этого следует, что я тоже должна оставить его в покое. Я видела его лицо, когда назвала его своим суженым. В его глазах был страх: что она теперь со мной сделает? Он хочет, чтобы главной была я, но не знает, кому и зачем я его показываю. Вообще-то он отлично держится.

Вот оно что: я боюсь не его, а за него.

Теперь, разобравшись с мистером Кармелли и с его чувствами, я могу сказать то, что хочу, не оглядываясь на него. «Мой суженый» – так я обозначаю его в своем обращении к собранию потомства Лорела и Харди, на что оно реагирует шумом, похожим на громкий фейерверк. Обстановочка как на американских праймериз. Я еще не сказала вам, какие у меня в отношении него намерения, продолжаю я – это была его шутка, но все его теперь мое, – но они снова отбивают ладони и галдят. Все, кроме Стэна и Олли, конечно, эти не могут за меня порадоваться. Я их не осуждаю. Я сама научила их не радоваться за меня.

Знаю, что вы думаете, говорю я. «Очередная ее ошибка». Но позвольте вам сказать: где был бы любой из вас, если бы я не ошибалась? Если я делаю это опять, что с того? Я должна продолжать, иначе не могу. Не стану утверждать, что чему-то научилась. В моем возрасте нужна не мудрость, а удача. А удачлива я дьявольски…

Сейчас вы, надеюсь, сможете познакомиться с тем, кого мне послал дьявол, – с моим неожиданным мужчиной.

Они вертят головами: где этот посланник? Я не объясняю, что он отправился бродить в темноте с последним своим кровным родственником в целом свете, о существовании которого не подозревал до сегодняшнего вечера. Не желаю слышать ваше коллективное «ах!». Думаю, он сейчас испытывает робость. Он всегда ненавидел свет рампы и никогда в жизни не был ничьим суженым. Он ждал Правильную Мисс. И вот появляюсь я. Так что он тоже везучий.

Все они все равно ахают.

В этом месте я погружаюсь в несвойственную мне мечтательность. В мистере Кармелли, скажу я вам, я встретила человека, превосходящего всех остальных – никого не хочу обидеть, – хотя бы потому, что сам он считает себя хуже всех. Поймите, я не хочу его унизить, вовсе нет, когда говорю, что он – единственный взрослый мужчина из всех, кого я встречала, который не сомневается, что в половине случаев он смешон. Когда я ему об этом сказала – а мы друг с другом совершенно откровенны, – он ответил, что я единственная женщина, которая против этого не возражает.

После этого Лорел и Харди подошли меня поцеловать. Надеемся, в этот раз все сложится для тебя хорошо, мама, соврали они. Я позволила китайским коктейлям развязать мне язык. «Что вы оба знаете про этот или про последний раз! – сказала я. – Вы – представители вымершего принципа».

– Мы принадлежим к разным партиям, – зачем-то напомнил мне Пен. Я готова пролить по нему слезу: он так же глух и косноязычен, как его папаша.

Я потянула его за одно глухое ухо.

– Кто говорит о политике? Ты представляешь вымерший принцип мужественности.

Только не спрашивайте меня, в чем состоит этот новый принцип.

Вечер завершается стильно: молдавская потаскуха делает своим мобильным телефоном групповое фото. Подозреваю, что она по-прежнему продает фотографии Лорелу и Харди. Я восхищена ее деловой хваткой. Сразу видно, как меняется Восточная Европа.

– Скажите cheese! – просит она.

Я предлагаю сказать «Берил Кармелли» – так улыбки получатся шире.

Совсем поздно в тот же вечер Принцесса пригласила Шими к себе в комнату, посидеть у ее постели для обмена впечатлениями о событиях вечера. Он дал ей время улечься и вошел, когда она уже сидела в постели в ночной рубашке с невинной вышивкой и с черными завязками на шее. Невинной в том смысле, что лишенной упоминания о смерти. Он опустился на массивный индийский стул, тесемки его развязанной бабочки свисали, как у картежника с реки Миссисипи.

– Ну и вечер! – дружно выдохнули оба.

Когда оба очнулись, была уже ночь.

– Боже мой! – воскликнула Принцесса, проснувшись. Шими так и остался дремать на индийском стуле в развязанной бабочке. – Мы провели ночь вместе!

После этого у нее вошло в привычку звать его к себе.

Однажды вечером Шими возвращается с прогулки с Таханом. Пока что он не горит желанием рассказывать об этих прогулках, ссылаясь на эмоциональное выгорание. По его словам, обнаружение племянника, о существовании которого он не подозревал, так сильно на него повлияло, что он никак не разберется со своими впечатлениями. Это не к спеху, заверяет его Принцесса. Но у него есть вопрос.

– Что имеет в виду Тахан, называя вас «великодушной»?

– В каком контексте?

– В контексте ваших отношений.

– Вы имеете в виду моих сыновей?

– Нет, ваши с ним отношения.

– Вам не пришла мысль спросить об этом его самого?

– Мне помешало смущение.

– Что вас смутило?

– То же самое, что всегда вгоняет меня в смущение и не позволяет задавать вопросы. Не хочется демонстрировать всю степень своего невежества.

– Знаете, как говорят? Если не спросить, то и не…

– Поэтому я и спрашиваю у вас.

– Почему он считает меня великодушной? А что, по-вашему, я не великодушна?

– Меня удивило, что он употребил в отношении матери такой странный эпитет. «Любящая», «близкая», «нежная» куда ни шло…

– Можете не продолжать. Мне трудно выносить, как вы ищете слова, чтобы описать мать. Тахан говорил слова, не относящиеся к матерям, по той простой причине, что я никакая не мать.

– Вы Тахану не мать?

– С чего вы вообще взяли, что я ему мать?

– Вы представили его как лучший экземпляр в вашем потомстве.

– Это фигура речи. Я его вырастила.

Шими долго молчит.

– Значит, он не ваш сын от Эфраима?

– Ох, братья, братья! Сколько вам повторять? Я не помню, были ли мы с Эфраимом любовниками. Тех, с кем спишь только для того, чтобы спать, помнишь только тогда, когда нечего забывать. Когда у тебя больше чувств, дело усложняется. Через пограничную линию желания нельзя переступить ни в ту ни в другую сторону. Поэтому даже при прекрасно работающей памяти невозможно сказать точно, как далеко ты зашла туда или сюда.

– Это состояние мне неведомо.

– Уверена, что нет. При виде границы вы пятитесь. Но сейчас у нас речь обо мне. Я могу быть уверена в одном: я никогда не носила ребенка вашего брата.

– Кто же его выносил?

– Не знаю.

(Цыганка, думает Шими. Эфраим угнал ее фургон, а потом похитил ее честь.)

– Разве он вам не говорил?

– Наверное, говорил, только я не помню. Кому какое дело?

(Определенно цыганка.)

– Как кому? Допустим, матери. Допустим, самому Тахану.

– Знаю, матери – это ваша тема, но зачем вам Тахан? Он вам жаловался, что чувствует себя сиротой?

– Для этого не было времени. Нам надо было многое обсудить.

– Например, мое великодушие. Какой странный разговор!

– Еще бы не странный!

– Надеюсь, вы не огорчены тем, что познакомились с ним?

– Как можно?!

– Вижу, вас огорчаю я. Чем?

– Тем, что утаивали от меня его существование.

– Сначала я должна была узнать у него, как он отнесется к знакомству с вами. Он был за границей. В отличие от нас с вами, он вершит добрые дела в чужих краях. Насчет вас я тоже не всегда была уверена, что вам нужна эта встреча.

– Значит, вы не с самого начала планировали сбросить на меня эту бомбу?

– Начать с того, что меня изрядно подводит память. Наверное, не с начала. Но потом мне стало ясно, что без этого никак нельзя. Что это мой долг. Ведь вы не хотели бы, чтобы я промолчала?

– Нет, не хотел бы. Но мне по-прежнему неясно, что произошло. Если он не ваш сын, значит, Эфраим вам его подбросил?

– В корзинке? Нет. Это симпатичное предположение, допустим, я похожа на дочь фараона, у меня даже есть головной убор в виде кобры. Но нет, все было не так. Я взяла его к себе после того, как мне его представил Эфраим. Я не задавала вопросов. Я была в большом долгу перед Эфраимом. У Тахана не было матери – так, по крайней мере, это мне представил Эфраим.

– Зато вы сами были далеко не бездетны.

Наступает ее очередь выдержать долгую паузу.

– Неужели? – Пауза никак не кончается. – Как быстро вы забыли мои признания. Это при вашей-то поразительной памяти!

Он густо краснеет, вспоминая нарисованную ею картину: простая девушка, безрадостно катящая коляску по голой пустоши. Ты негодная мать, говорила ей тетка, и она соглашалась. С тех пор она произвела на свет Лорела и Харди, но грех отказа от одного ребенка нельзя искупить рождением других.

Она говорила ему, что больше никогда-никогда не видела мальчика, и Шими, сочувствуя ей, интересовался, сколько длилось это никогда-никогда. Недолго, если мерить мерой его сострадания.

– Простите, – говорит он. – Я сам не ведаю, что несу.

Не мой рот тому виной, думает он, и не моя память, а моя душа. На чужое смирение у меня нет времени, только на свое собственное.

Она знает, что творится в его пылающей голове, потому что умеет в нее заглядывать.

– Лучше возьмите светлую сторону, – советует она.

– Нет никакой светлой стороны.

– В вас все еще живет краснеющий мальчишка.

– Я бы хотел, чтобы мой внутренний мальчишка умер.

– Напрасно. И потом, не исключено, что я еще в силах вас шокировать. Это делает из вас моего должника.

– Что наводит вас на мысль, что меня еще можно шокировать?

– Шокировать вас можно будет всегда…

Ну что же, ну что же…

Ну что же, раз безопаснее жить в гуще своего собственного стыда, чем где-либо еще, то он рассказывает ей об обломке человека в инвалидном кресле, однажды попросившем его перед общественным туалетом об интимнейшей из услуг. Собрат по несчастью. «Я в отчаянии, помогите». Зловонный слипшийся рот. Запах разлагающегося тела. «Внутри я не справляюсь». Не справляюсь!

Кто, не справляясь с чем-то, обратится к Шими? Кто не увидит, что он собой представляет?

– Как же вы поступили? – интересуется Принцесса.

Его удивляет, что ей нужен его ответ.

– Вы и правда хотите это знать?

– Вы и правду не хотите мне этого говорить?

– Чего я действительно хочу, так это чтобы разверзлась земля…

– Да-да, – говорит она, – я уже все это слышала. Вам всегда хочется, чтобы разверзлась земля. Пора смириться с тем, что этого не случится. Просто скажите, как вы поступили.

– Я отвернулся от него и убежал, – отвечает он.

Это достойно повторения: Я отвернулся от него и убежал.

Она смотрит на него долго и сурово, потом манит его к себе. Он опускается у ее постели на колени – маленький мальчик, ждущий отповеди.

Она берет в руки его голову, ласково кладет ладони ему на виски. Так держат хрустальный шар.

– Что вы делаете? – спрашивает он.

– Стараюсь, чтобы ничего не выпало.

Она гадает, сможет ли он вот так, с закрытыми ушами, услышать Музыку Сфер.

Оба не знают, как долго она не отрывает рук от его головы: минуту, час, какую-то другую пока еще не открытую меру времени.

– Теперь я сделаю это для вас, – говорит он, отнимая от своих висков один за другим ее пальцы.

– Мне уже поздно, – возражает она. – Из меня давно выпало почти все.

Он напоминает ей ее же слова: ничто и никогда не поздно.

Потом он кладет ей на виски свои ладони: сначала одну, потом другую. Так ребенок осторожно держит доверенную ему немыслимую ценность.

«Влюбленные», VI карта Таро