Текст книги "Затаившийся"

20
Адам

Фрэнк и Хелен по-прежнему живут недалеко от гольф-клуба в Федерал-Уэй, в том самом доме, где родилась Софи. По-своему это весьма впечатляющий дом – одноэтажный, с галечной дорожкой и ландшафтным дизайном, недвусмысленно демонстрирующим, что владелец дома одержим страстью все контролировать. Кусты выстрижены в форме идеальных сфер. Газон безупречно гладок. Подъезжая к дому, я чувствую каждый булыжник. Я подхожу к входной двери и пытаюсь повернуть ручку, но дверь оказывается заперта. Обри уже пора спать, и я надеюсь, что мне не придется говорить с ней сегодня. Хватит с меня встречи с Фрэнком. Он наверняка снова начнет меня обвинять. На это у него всегда хватает сил.

Дверь открывает Хелен. Ее лицо бледнее кремового свитера, свисающего с ее костлявых плеч. Я без слов протягиваю к ней руки, и мы обнимаемся на пороге.

– Мне так жаль, – говорю я. – Мне так жаль.

Я чувствую, как ее хрупкое тело сотрясается в моих объятиях. Она знает, что случилось с Софи, но всякий раз, когда кто-то выражает свои соболезнования, Хелен чувствует новую волну боли. Участие лишь усугубляет страдания матери, потерявшей единственное дитя.

– Входи, Адам, – говорит она. – Мы уложили Обри, но она еще не спит.

– Она знает, что случилось? – спрашиваю я.

Хелен делает шаг назад и глядит на блестящий пол под нашими ногами.

– Фрэнк ей сказал, – говорит она. – Решил, что она имеет право знать.

На ее лице перемешались скорбь потери и горечь, направленная на мужа. Неудивительно, Фрэнк Флинн – показушник. Ему необходимо быть самым громким, самым первым. Незабываемым. Нередко ему это удается, но не так, как он надеялся. Ему вздумалось первым поговорить с моей дочерью. Захотелось первым сказать ей, что ее мама умерла.

– Он был очень деликатен, – добавляет Хелен.

Мне не хочется спорить. Я не желаю превращать худший день в своей жизни в начало войны. Потом я чуть было не начинаю смеяться – война началась еще до нашей с Софи свадьбы. Я безуспешно старался игнорировать конфликт. Фрэнк желает безраздельно властвовать над своими «малышками»: сначала Хелен, потом Софи и наконец Обри. А я как астероид за пределами его орбиты. Присутствую, но лишь номинально. Появляюсь, но лишь ненадолго.

Фрэнк сидит в гостиной, выдыхая дым от сигары в сторону очистителя воздуха. Без толку. Как и «Бьюик», дом целиком пропах табаком. Интересно, как Хелен это терпит.

Возможно, она уже не чувствует запаха.

– Мы потеряли нашу Софи, – говорит он, когда я подхожу ближе.

– Потеряли, – повторяю я, гадая, почему он говорит про Софи, как про забытый в аэропорту багаж. Ее изнасиловали. Убили. Она лежит в холодильнике в морге.

– Моя малышка, – говорит Фрэнк. – Что нам теперь делать?

Он смотрит на меня, но обращается к жене. Я для него пустое место, как и всегда.

– Нужно все распланировать, Фрэнк, – говорит Хелен.

Пепел грозит вот-вот упасть с сигары, Фрэнк наконец-то ее тушит.

– Не будем мы ничего планировать. Какие тут могут быть планы? Зачем? Что мне остается в жизни? С тобой мне, что ли, планы строить?

– Я о другом, – говорит она. – Нам нужно запланировать похороны.

Я знаю, что менять тему бесполезно: спор повторится еще по меньшей мере сотню раз.

Но я все же подаю голос:

– Мне нужно поговорить с Обри.

– Она спит. Я все ей сказал. Она в порядке, – Фрэнк выплевывает слова мне в лицо.

Сомневаюсь, что она спит, и не думаю, что трехлетняя девочка может быть в порядке, услышав, что ее мама теперь на небесах.

– Хелен говорит, она еще не уснула, – отвечаю я, оглядываясь на мать Софи в попытке заручиться ее поддержкой.

– Нет, уснула, – говорит Фрэнк. Он пытается встать из своего кожаного кресла, но быстро сдается. Застрял. Вот и славно, думаю я.

– Ей нужен ее отец, – говорю я.

Словно щелкнул выключателем. Фрэнк теперь не успокоится, пока не задерет ногу, чтобы помочиться на меня.

– Ей нужна нормальная семья, – говорит он.

Он снова пытается встать и снова терпит поражение. Хорошо.

– На что ты намекаешь? – говорю я.

– Не изображай из себя дурачка лишь потому, что моя жена здесь. Я знаю, что ты был неверным, паршивым мужем. Моя дочь тебя простила, а я нет.

Я вспыхиваю. Я никогда не изменял Софи. Никогда. Ни разу.

А она изменяла. Она изменяла мне. Мне хочется закричать это прямо в лицо жирному, лысеющему бабуину. Но я сдерживаюсь. Я никогда не говорил Софи, что знаю о ее измене. От этого стало бы только хуже. Я боялся, к чему это могло привести. Если бы ей пришлось выбирать, то, возможно, любовь всей моей жизни выбрала бы вовсе не меня.

– Я никогда ей не изменял, – говорю я наконец. – Ни разу.

Хелен подает голос:

– Я же говорила, Фрэнк. Адам этого не делал.

– Его слово – дерьмо собачье.

И тут появляется Обри. Она одета в бледно-розовую ночную рубашку, которой я не помню.

– Привет, милая, – говорю я.

– Папа!

Она подбегает ко мне, и я поднимаю ее к самому потолку.

– Мама на небесах, – говорит она.

– Да, Обри, – говорю я, чувствуя на себе взгляды Хелен и Фрэнка.

– Я хочу стать ангелом, – говорит Обри.

– Ты и так ангелочек, дорогая, – говорю я. Моя злость на Фрэнка частично улетучивается, и я неохотно опускаю Обри.

Потом я поворачиваюсь к теще:

– Нам пора идти, Хелен.

– Может, останетесь на ночь?

– Мне завтра на работу.

– Да черта с два, – говорит Фрэнк. – Завтра же День поминовения.

Тут он прав.

– Ох, – говорю я, – верно.

– И в любом случае твоя долбаная работа подождет. У тебя жену убили. Ты что, вообще поехавший?

Я не хочу здесь оставаться. Ненавижу это место.

– Пожалуйста, – говорит Хелен.

Я сдаюсь:

– Хорошо. Мы останемся.

– Тебе нравится моя рубашка? – спрашивает Обри. – Это мамина. Она носила ее, когда была маленькой.

Хелен печально улыбается.

– Я нашла ее на днях, когда разбирала вещи в гараже. Собиралась вернуть Софи, чтобы та отдала дочке, – она наклоняется и целует Обри в макушку. – Она бы сказала, что ты самая красивая девочка во всем мире. Верно, Фрэнк?

Фрэнк молчит, и я знаю почему.

Для него самая красивая девочка в мире – та, что теперь лежит в морге.

* * *

Гостевая спальня в доме Флиннов многое говорит о них и о том, как они относятся к гостям. В углу стоит антикварный хьюмидор Фрэнка из стекла и красного дерева, который он купил на аукционе в Такоме. Выложил огромные деньги. Всем хвастался. А потом, как конченый придурок, отделал его заново. Соскреб благородную патину, отполировал медные петли так, будто хьюмидор еще вчера стоял на полке в «ИКЕА». Фрэнк совершенно его испортил. Мы с Софи долго смеялись. Но ничего ему не сказали. Должно быть, это сделал кто-то другой. Теперь хьюмидор стоит в гостевой комнате, а не на почетном месте в его кабинете.

Вместо кровати – вы не поверите – раскладушка. Я не шучу. Настоящее орудие пыток, на котором совершенно невозможно удобно улечься.

Флинны редко принимают гостей. Думаю, потому, что Фрэнк не любит делить с кем-то жилое пространство. Он вообще не любит делиться. Женой. Дочерью. Идиотским антикварным хьюмидором.

Хелен застелила для меня это прокрустово ложе и даже включила старый дешевый ночник на прикроватном столике. Не понимаю, каждый предмет в этом доме – наивысшего качества. Но не в этой комнате. Я присаживаюсь на край раскладушки, ожидая, что она вот-вот захлопнется, как мышеловка. Я действительно оказался в ловушке. Я хочу забрать дочь и уехать домой. Хочу набрать полные легкие воздуха. Хочу оплакать жену, а не выслушивать, что думают о ее кончине другие люди.

Слишком поздно.

– Адам?

За дверью стоит Хелен.

– Не заперто, – говорю я.

Она приоткрывает дверь.

– Линда Ландан начинает репортаж о Софи.

Я встаю и иду следом за Хелен к огромному телевизору, который Фрэнк подарил себе на прошлое Рождество. На экране показывают рекламный ролик о распродаже в честь Дня поминовения.

– Садись, – говорит Фрэнк, точнее – приказывает. – Наша Софи – в первом сюжете, и она этого заслуживает.

Как будто мертвым есть дело, каким по очереди покажут их сюжет.

Начинается новостной сюжет, и симпатичная дикторша-блондинка объявляет, что «заслуженный репортер» Линда Ландан собирается рассказать о «леденящей душу загадочной трагедии, произошедшей в крохотном городке на берегу Худ-Канала».

Журналисты не поскупились на драматизм.

Линда стоит у самой воды. Идет прямой эфир, и свет прожекторов Линду совсем не красит. В каждой морщинке на ее лице залегла глубокая тень. Линда рассказывает об «ужасающей находке» и о глубоко скорбящей семье.

Фрэнк кидает на меня взгляд:

– Я поговорил с ней до твоего приезда. Не на камеру. По телефону.

Ну еще бы.

Линда беседует с местной жительницей, и та рассказывает, как они шокированы произошедшим.

– То есть мы всегда были здесь в безопасности, – говорит она, и стоящий рядом молодой человек в майке с логотипом Patrón энергично кивает в знак согласия.

Парень в майке наклоняется к камере, желая урвать свою минуту славы.

– В наших краях такого попросту не бывает, – говорит он. – Иногда люди тонут, да. Но здесь никого не убивают. Мы не убийцы. Так и скажите в новостях.

Самое интересное Ландан решает оставить напоследок.

– Наши источники, знакомые с ходом расследования, – говорит она, – сообщают, что у полиции есть подозреваемый. Мы не знаем, кто это, но будем держать вас в курсе дела.

Фрэнк, похожий на уродливого Будду, смотрит на меня:

– Интересно, кто бы это мог быть?

– Нам всем интересно, Фрэнк, – говорит Хелен, прерывая неловкое молчание.

– Я ложусь, – говорю я.

– Как ты вообще можешь спать? – спрашивает Фрэнк. – Учитывая, что произошло.

Я знаю, что он имеет в виду «учитывая, что ты сделал».

Я решаю промолчать и иду обратно в гостевую спальню. Я не уверен – телевизор все еще работает, – но, кажется, Фрэнк говорит:

– Не волнуйся, Хелен, этому сукину сыну не поздоровится.

Я пытаюсь заснуть, но понимаю, что шансов мало. У меня никак не выходит смириться с тем, что произошло и что еще произойдет. Я попал в ловушку, и убийство жены меня не отпускает.

21
Ли

В десять утра в понедельник, в День поминовения, мне звонит Фрэнк Флинн. Я ничуть не удивлена – разве что тем, что он продержался так долго. После разговора на пляже мне стало ясно, что он намерен принять в расследовании настолько деятельное участие, насколько будет возможно. Он засыпает меня вопросами, на которые я отвечаю так откровенно, как только могу. Некоторая информация станет известна только после завтрашнего вскрытия.

– Мне приехать, чтобы дать показания? – спрашивает он.

– Я уже взяла у вас показания, – отвечаю я. – Если только вы не хотите что-то добавить.

– Думаю, мою дочь убил ее муж.

Весьма прямолинейно и предсказуемо. Не важно, что у нас есть свидетель, подтвердивший слова Адама о том, что он был в лодке в сотне ярдов от берега. Фрэнк Флинн убежден, что виноват его зять.

– Почему вы так считаете, сэр? – спрашиваю я.

Отец Софи не ходит вокруг да около. Он напоминает мне моего отца. Тот совсем не такой вспыльчивый, как Фрэнк Флинн, но, с другой стороны, ему не доводилось беседовать со следователем касательно убийства дочери.

– Он ей изменял, – говорит Фрэнк. – Наверное, с кем-то с работы.

– Откуда вы знаете?

Он снова идет в атаку:

– Дочь мне говорила. Вот откуда я знаю.

– Хорошо, – говорю я, гадая, почему он не упомянул об этом во время предыдущего разговора. Мистер Флинн явно не привык сдерживаться. – Когда она сказала об этом? Что еще она говорила?

Меня так и тянет сказать, что измена еще не означает, что Адам убил Софи. Если бы все неверные мужья были убийцами, в тюрьмах не хватило бы места.

Фрэнк идет на попятную, что, похоже, для него в новинку.

– Софи не говорила об этом прямо, – поясняет он. – Гордость ей не позволила бы. Моя малышка не любила лишний раз нас беспокоить.

Он ненадолго замолкает:

– Поговорите с Жанной Фонг, ее лучшей подругой с работы. Наверняка она все вам расскажет. Могу продиктовать телефон.

Я записываю номер Жанны Фонг и уверяю Фрэнка, что поговорю с ней, но это всего лишь любезность по отношению к человеку, потерявшему дочь. Сомневаюсь, что я действительно узнаю что-то полезное. Лучше не напоминать Фрэнку про свидетеля, видевшего драку на пляже. Фрэнк просто скажет, что старик ослеп или сговорился с Адамом. В любом случае я вынуждена ждать результатов вскрытия.

– Я позвоню Жанне, – говорю я.

– Она теперь живет в Такоме, – говорит Фрэнк. – Вышла замуж прошлым летом. Говорят, славный парень, не то что мой зятек. Это уж точно.

* * *

Монтроуз уехал на праздник с детьми, так что в кабинете царит тишина. Не с первого раза, но мне все же удается дозвониться до Жанны Фонг. Она уже знает о том, что случилось с Софи, и готова помочь следствию.

– Всем, чем смогу, – говорит она тихо, почти шепотом.

Я говорю, что приеду в Такому, если она дома.

– Да, – говорит она и диктует адрес. – Я буду ждать. Других дел у меня нет. А муж уйдет на работу: нам нужны деньги. Приезжайте. Софи была моей подругой. Поверить не могу, что все так вышло.

* * *

Жанна Фонг встречает меня на пороге своего прелестного дома в викторианском стиле в Северной Такоме. Ее черные волосы стянуты в небрежный хвост, а на шее красуются тонкие коралловые бусы. Я замечаю ее красноречиво выдающийся живот и приветливо улыбаюсь.

– Осталось два месяца, – говорит Жанна. – Кажется, будто два года. У вас есть дети?

Я качаю головой.

– Нет. Но когда-нибудь, надеюсь, будут, – это правда.

Жанна предлагает налить мне чаю, и мы идем на кухню. Она оформлена в нежно-розовых тонах. На полках коллекция зеленой стеклянной посуды, как будто открылась дверь в весну. Очаровательно.

– Я так плакала, – говорит Жанна, наливая чай из розового винтажного чайника. Воздух наполняет аромат жасмина. – Кажется, будто все это – дурной сон.

Она дрожит, и я похлопываю ее по руке.

– Мне очень жаль, – говорю я.

– Спасибо. Я уже несколько месяцев не видела Софи, но мы с ней все время общались. Она моя лучшая подруга. Была моей лучшей подругой, – она коротко, глубоко вздыхает. – У меня был тяжелый период в жизни, пока я не встретила Ричарда, моего мужа, и Софи всегда меня поддерживала. Поверить не могу, что ее больше нет.

– Понимаю, – говорю я. – Я хотела поговорить с вами насчет того, что сказал отец Софи. Возможно, это связано с тем, что с ней произошло.

Я решаю опустить слова изнасиловали и убили. Для этой милой девушки, сидящей за столом на сказочной кухне, гораздо лучше подойдет обтекаемое произошло, чем жестокая правда.

– Мистер Флинн? – говорит Жанна. – Никогда с ним не встречалась.

Странно. Но, с другой стороны, Фрэнк и не утверждал, что знаком с ней лично.

– Он говорит, что у Софи и Адама были какие-то проблемы в браке и вы сможете рассказать чуть подробнее.

Жанна размешивает в чае стевию.

– Как по мне, Адам сам одна большая проблема, – говорит она. – Но это мое личное мнение. Мы с ним никогда не ладили. Как кошка с собакой. А Софи его любила по большей части.

– В каком смысле «по большей части»?

– Она мирилась с его желанием вырваться вперед. Он ведет себя так, будто вся жизнь – это та старая настольная игра «Риск». Я играла в нее с братьями. Высокие ставки. Война за то, чтобы завладеть всем миром.

Я знаю эту игру. Кип обожал «Риск». Однажды он с Адамом и остальными засели за эту игру на все выходные. Подвал пропах пиццей и грязными носками. У мамы чуть не случилась истерика. А папа только смеялся и, кажется, даже гордился, что Кип так жаждал выиграть. Интересно, вспоминал ли Кип про игру, когда был в Афганистане?

– А что насчет проблем в браке? – спрашиваю я.

– Да ничего особенного.

– Отец Софи считает, что Адам ей изменял.

Жанна отпивает глоток чая.

– Возможно. На него это похоже. Не потому, что он не любил Софи. Она была девушкой мечты. Красивая. Обаятельная. Талантливая. Может, он похаживал на сторону, но бросать ее не собирался.

– Похаживал на сторону?

– Было там что-то странное, – говорит она, пожав плечами. – Софи все гадала, чем он занимается после работы. Думала, он подцепил какую-нибудь официантку из ресторана поблизости или вчерашнюю студентку, стажирующуюся в «СкайАэро».

Она неожиданно замолкает и смотрит в чашку.

– Что-то не так?

– Я помню, она говорила что-то про измену, еще до того, как родилась Обри, но без подробностей. Я пытаюсь припомнить, но она действительно не говорила ничего такого, что указывало бы на конкретного человека. Скорее это было просто ощущение.

– Ощущение?

– Да, один раз она спросила, что я скажу, если он сбежит с официанткой?

– С официанткой, – повторяю я.

– Ага, – говорит Жанна. – Мы вместе посмеялись. Я сказала, что он бы никогда не польстился на кого-то настолько ниже по статусу. Не сочтите меня снобом, я уверена, многие официантки – прекрасные люди, но для Адама это было бы унизительно.

– Вы говорите, что это только ощущение. Но как вы думаете, Адам изменял ей в последнее время?

Жанна пожимает плечами: «Честно говоря, не знаю. Мы много про что болтали – про моих парней, про нашу работу, про Обри, когда она родилась. Но Адама мы обсуждали редко. Он был ну как репей, от которого не отделаться».

Я повторяю ее слова.

– А Софи хотела от него отделаться?

Жанна слегка улыбается:

– Мне кажется, да. Она говорила, что Адам стремится все контролировать еще сильнее, чем ее отец, а это о многом говорит, если вы хоть что-то знаете о мистере Флинне, хотя я с ним и не встречалась.

Мне не хочется думать о мистере Флинне. Вместо этого я говорю:

– Пару минут назад вы упомянули “что-то странное”. Не расскажете поподробнее?

Она колеблется:

– Ну не знаю. Кажется, он фетишист или типа того. Как-то раз мы с Софи поехали в торговый центр и взяли машину Адама. А потом, когда складывали покупки в багажник, увидели там куклу для секса.

Я не понимаю, о чем она говорит:

– Какую куклу?

Жанна морщится:

– Надувную, с которыми балуются парни. Софи разозлилась, когда ее увидела. Сказала, что Адаму якобы подарили ее на работе в качестве розыгрыша или что-то в этом духе.

Я обдумываю ее слова, прежде чем задать следующий вопрос:

– Как чувствовала себя Софи в последнее время? Она была счастлива или ее что-то беспокоило? Что вы думаете, Жанна?

– Все было неплохо. Лучше, чем раньше. Рождение Обри хорошо на нее повлияло – на них. Они по-прежнему ссорились, но дочь их объединяла. Софи была замкнута, но я знала, что она чувствует.

– Значит, они были счастливы? – спрашиваю я.

– Настолько, насколько это было возможно.

– Что вы имеете в виду?

Жанна предлагает налить мне еще чаю, но я отказываюсь.

– Быть счастливой не так-то просто. Когда у тебя тяжелая работа и ребенок, где тут найти время на счастье? Я уже выбилась из сил. Не знаю, что будет, когда Софи родится.

Ее голос срывается, когда она произносит имя дочери.

– Я решила, что назову ее Софи, когда услышала новости.

– Это прекрасный жест.

– Софи была потрясающей, – по щекам Жанны текут слезы. – Так трудно говорить о ней в прошедшем времени. Это неправильно. Вы должны найти того, кто это сделал.

– Мы над этим работаем.

Она чуть колеблется:

– Не знаю, кто это сделал, но не верю, что это был Адам. Представить себе такого не могу.

– Почему?

Жанна делает глубокий вдох:

– Он козел. Совершенно невыносим. Думает только о себе. Это правда. Но он знал, как ему повезло заполучить девушку вроде Софи. Она – лучшее, что случилось с ним в жизни. А Обри? Она как вишенка на торте. Идеальных браков не бывает. У них были свои проблемы. Надеюсь, вы знаете, как сильно я любила Софи, и не поймете меня превратно.

Она смотрит на меня в упор. Я вижу, что она вот-вот заплачет.

– Скажите, что думаете, – говорю я ей.

– Софи и Адам друг друга стоили, честное слово. Она была замкнутой, тихой. Была склонна к депрессиям, а он этого не замечал. Хреновое сочетание, как по мне.

* * *

Прежде чем отправиться обратно в Шелтон, я проверяю автоответчик. И нахожу там сообщение от Адама.

Он говорит негромко. Не шепотом, но так, будто старается не потревожить кого-то. Может, дочь?

– Я слышал, у вас есть подозреваемый, – говорит он. – Я все еще пытаюсь прийти в себя и решить, что делать дальше. Просто хотел позвонить и поблагодарить тебя за все. Ты всегда была мне дорога, как и вся твоя семья.

Он думает о Кипе. Не обо мне. Я знаю. Он вспоминает, как наш отец каждый год возил его с Кипом на рыбалку, с седьмого класса и до того момента, как Кип пошел на службу. Пару раз я ездила с ними. Но Адам и Кип были главными героями этой истории. Я была просто застенчивой девочкой, влюбившейся в лучшего друга своего брата.

Сама не зная, почему, я прослушиваю сообщение еще дважды, прежде чем удалить его.