Текст книги "Страхи академии"

Глава 6

Вольтер был в мрачном расположении духа – брови сердито нахмурены, сведены к переносице, руки уперты в костлявые бедра. Он поднялся со своего украшенного богатой вышивкой кресла – это кресло стояло в его собственном кабинете, в замке, принадлежавшем маркизе дю Шатле, которая долгое время была его близкой подругой.

Это место, которое он вот уже пятнадцать лет считал своим домом, стало действовать ему на нервы – теперь, когда ее здесь больше нет. Кроме того, негодяй маркиз не стал даже ради приличия ждать, пока остынет тело почившей супруги, и нагло заявил Вольтеру, что тот должен покинуть замок.

– Забери меня отсюда! – потребовал Вольтер у ученого, который наконец-то ответил на его призыв. «Ученый» – новое слово, которое, несомненно, происходит от древнего латинского корня «знать». Правда, с виду про этого его приятеля-ученого нельзя было сказать, что он так уж много знает. – Я хочу снова попасть в кафе! Мне нужно увидеться с Девой.

Вольтер начал уже раздражаться, когда ученый склонился над контрольной панелью и широко улыбнулся, гордый сознанием своей силы.

– По-моему, она не очень-то тебе подходит. В течение всей твоей жизни – не забывай, я просканировал твою память и у тебя не может быть от меня никаких секретов! – так вот, всю жизнь тебе явно нравились только умные, сообразительные женщины. Такие, как, скажем, твоя племянница или мадам дю Шатле.

– И что с того? Скажите на милость, кто в силах вынести общество глупой женщины? Одно лишь хорошо в этих глупышках – им можно доверять. Потому что из-за скудости рассудка они не додумаются до того, чтобы вас обмануть.

– Не то, что мадам дю Шатле?

Вольтер в раздражении побарабанил пальцами по крышке стола – прекрасного стола орехового дерева, который, как он вдруг вспомнил, подарила ему когда-то мадам дю Шатле… Только вот… как, интересно, этот стол попал в столь непривлекательное место? Неужто в самом деле стол выудили из его собственных воспоминаний?

– Да, она предала меня. Но она жестоко поплатилась за предательство.

Ученый удивленно приподнял брови.

– Ты имеешь в виду – предала тебя с тем молоденьким офицером? От которого она забеременела?

– Замужней женщине сорока трех лет, у которой трое взрослых детей, вовсе ни к чему снова беременеть!

– Ты страшно разозлился, когда она рассказала, – вполне понятная и естественная реакция, хотя от этого не легче. Однако ж ты ее не бросил и оставался с нею даже во время родов.

Вольтер разволновался. Воспоминания, горькие, темные воспоминания потекли, словно черные воды подземной реки. Он очень беспокоился о том, как пройдут роды, – но она родила на удивление легко. И спустя девять дней самая необыкновенная женщина из всех, кого он когда-либо знал, умерла. Умерла от родильной горячки. Никто – даже его племянница, и домоправительница, и предыдущая любовница, мадам Дени, которая впоследствии приняла на себя заботы о нем, – даже она не смогла полностью заменить маркизу дю Шатле… Вольтер горевал о ней до тех пор, пока… (он долго отгонял от себя эту мысль, старался об этом не думать, но…) пока не умер.

Вольтер надул щеки, выдохнул и быстро ответил:

– Она убеждала меня, что совершенно неразумно запрещать «женщине, высокого происхождения и не обделенной талантами» пользоваться теми же правами, которыми обладаю я сам. Особенно она допекала меня, когда я несколько месяцев не мог заниматься с ней любовью. Права, которыми обладают мужчины, должны принадлежать и женщинам – женщинам благородного происхождения, настоящим аристократкам. И я позволял ей убеждать меня… она уговаривала так мягко, так рассудительно.

– Ах! – выдохнул ученый, и на лице его появилось загадочное выражение.

Вольтер потер лоб рукой, стараясь отогнать печальные воспоминания.

– Она была исключением изо всех возможных правил. Она понимала Ньютона и Локка. Она понимала любое слово, которое я написал. Она понимала меня…

– А почему ты не занимался с ней любовью? Был слишком занят своими оргиями?

– Любезнейший, мое пристрастие к подобного рода массовым развлечениям весьма преувеличено. Действительно, как-то раз, в юности, я принял приглашение на такое празднество плотских наслаждений. И так замечательно там себя проявил, что меня с удовольствием приглашали еще и еще.

– И ты принимал эти приглашения? – поинтересовался ученый.

– Конечно же, нет! Кто пошел на такое один раз – тот философ. Кто сделал это дважды – уже извращенец.

– Чего я никак не могу понять, так это почему ты, человек с богатым жизненным опытом, так упорно хочешь снова увидеть Деву?

– Она страстная и умеет увлечь за собой… – сказал Вольтер. Перед его мысленным взором, как живой, встал образ Жанны. – Она такая храбрая и так искренне предана тому, во что верит.

– Но тебе самому были свойственны эти же качества, и в не меньшей мере, чем ей.

Вольтер топнул ногой, но пол оказался слишком податливым и заглушил все звуки.

– Почему ты все время говоришь обо мне в прошедшем времени?

– Прошу прошения. И, кстати… я, кажется, не включил фоновую озвучку, – ученый поколдовал над контрольной панелью, что-то переключил, и Вольтер услышал, что при каждом его шаге пол стал легонько поскрипывать. Откуда-то снаружи доносились другие звуки – стучали копыта по мостовой, грохотали колеса проезжающих экипажей.

– Что у меня есть – так это сильный характер. Не путай, пожалуйста, страстность и характер – хотя и то, и другое связано с нервами. Страстность – порождение движений души и сердца, а не просто результат механических перемещений телесных жидкостей.

– Ты веришь, что у человека есть душа?

– В сущности, да, конечно. Дева всем сердцем поверила в свои видения – несмотря на то, что ее не одобряли ни церковь, ни светская власть. Дева с ее приверженностью видениям не была запятнана испорченностью, извращенностью – в отличие от меня. На самом деле она – первая истинная протестантка. Я, признаюсь, долгое время отдавал предпочтение протестантам перед папистскими абсолютистами – пока не поселился в Женеве и собственными глазами не увидел, что свое повсюду превозносимое презрение к мирским удовольствиям они на самом деле соблюдают ничуть не строже, чем те же паписты, которых они так поносят. Одни только квакеры не занимаются втихаря тем, что осуждают публично. Как это ни прискорбно – но сотня истинно верующих не спасет миллионы лицемерных ханжей!

Губы ученого изогнулись в кривой ухмылке, весь его вид выражал недоверие.

– Жанна отреклась, уступила, испугавшись их угроз.

– Но ведь они держали ее на кладбище! – не сдерживая раздражения, воскликнул Вольтер. – И все время изводили бедную доверчивую девочку ужасами смерти и адских мук! Проклятые ослиные задницы, вот они кто! Застращали храбрейшую женщину Франции, женщину, которую должны были всячески чтить и уважать. Мерзкие ханжи! Лицемеры! Они не могут без мучеников – точно так же как пиявки не могут обойтись без крови. Они жиреют на человеческом самопожертвовании – только если жертвует собой кто-то другой.

– Все, что нам об этом известно, – это твое мнение и мнение Жанны. Никаких иных исторических сведений о столь отдаленном периоде у нас просто не сохранилось. Однако теперь мы гораздо больше знаем о людях…

– Это тебе так кажется, – язвительно заметил Вольтер и, чтобы немного успокоиться, принял понюшку табаку. – Негодяев губит все самое худшее, что в них заложено, а героев – самое лучшее, что в них есть. Они играли на ее честности и храбрости, как хотели, – лицемерные свиньи, которым попала в лапы скрипка.

– Да ты, похоже, ее защищаешь? – Ученый все так же издевательски ухмылялся. – А в той поэме, которую ты когда-то о ней написал, – просто удивительно, как иные люди ухитряются запоминать свои собственные произведения, да еще и цитируют их потом по памяти! – в этой поэме ты изобразил ее как грязную кабацкую шлюшку, гораздо старше, чем она была на самом деле, бессовестно врущую про свои так называемые «голоса», суеверную, но практичную дурочку. И самым страшным врагом ее чистоте и целомудрию – которые она собиралась защищать – оказался, кажется, осел? Да, да – осел с крыльями! Вольтер улыбнулся.

– Великолепная метафора для римской церкви, не правда ли? Я подметил это очень точно – и нанес удар. А она была всего лишь мечом в моей руке, которым я поразил врага. Тогда я еще не встречался с ней лично. И понятия не имел, что это женщина такой потрясающей глубины.

– Глубины чувств – возможно, но не интеллекта. Она же простая крестьянка!

Марк всегда помнил, что ему едва удалось избежать подобной участи на грязной, захудалой земледельческой планетке Бехлюр. И только благодаря экзаменам у «Серых»! А теперь он избавился и от их скучной, однообразной рутины, и прямо сейчас, своими руками вершит настоящую культурную революцию.

– Нет, нет. Дело совсем в другом… Глубина ее души – вот что меня очаровало. Моя душа – словно маленький ручеек. Чистый и прозрачный, потому что мелкий. А она – полноводная река, да что там – океан! Верни меня в кафе, немедленно! Она и заводной гарсон – единственное общество, которое мне осталось.

– Учти, она – твой будущий противник, – сказал ученый. – Она – креатура тех, кто презирает ценности, которые ты отстаивал всю свою жизнь. И чтобы ты наверняка взял над ней верх в этом споре, я собираюсь тебя усовершенствовать.

– Я – целостный и неприкосновенный! – холодно заявил Вольтер.

– Я собираюсь накачать тебя сведениями о современной науке, технике и философии, ознакомить с последними достижениями человеческого разума. И тогда твой рассудок обязательно возьмет верх над ее верой. Ты должен воспринимать ее как противника, врага – каковым она и является, если хочешь, чтобы цивилизация и впредь продолжала развиваться рационально и научно.

Бесстыдство и красноречие этого паренька были просто очаровательны, но это очарование не шло ни в какое сравнение с благоговением, какое Вольтер испытывал по отношению к Жанне.

– Я отказываюсь что-либо читать до тех пор, пока ты не воссоединишь меня с Девой! В кафе!

Ученый имел наглость рассмеяться.

– Ничего у тебя не выйдет! Пойми, у тебя нет выбора. Я просто вложу в тебя эту информацию – и все. И у тебя будут все знания, нужные для того, чтобы победить, – хочешь ты того или нет!

– Ты нарушаешь мою целостность и неприкосновенность!

– Не забывай, что после этих дебатов встанет вопрос: оставить тебя работать или…

– Прикончить?

– Ну, вот и прекрасно… Я открыл тебе все карты.

Вольтер воинственно нахмурился. Он мгновенно распознал в голосе ученого знакомые стальные нотки человека, облеченного властью. Вольтер научился узнавать их, когда ему было лет семь, – в голосе своего отца, поборника строжайшей дисциплины. Суровый, безжалостный отец так изводил мать Вольтера, что бедняжке остался единственный способ избежать мучений: умереть. Но этот способ Вольтер сразу же отмел как неприемлемый.

– Я отказываюсь использовать любые дополнительные знания, которые ты в меня заложишь, – если ты немедленно не вернешь меня обратно в кафе!

Как ни возмутительно, но проклятый ученый смотрел на Вольтера примерно так же, как сам Вольтер смотрел на своего парикмахера, – надменно, всем своим видом выражая высокомерное превосходство. Его кривая ухмылка яснее всяких слов говорила: ученый прекрасно понимает, что Вольтер никак не сможет существовать без его, ученого, защиты и поддержки.

Смирение и покорность обманчивы. Хотя Вольтер и происходил из среднего класса, он не верил, что простые люди столь же достойны и благородны, как аристократы по рождению. Одного подозрения о том, что его парикмахер может стать в позу и начать диктовать ему свои условия, Вольтеру хватило бы для того, чтобы никогда в жизни не надевать больше парика. И поскольку сейчас сам Вольтер, как это ни досадно, оказался в положении возомнившего о себе парикмахера – он просто не мог больше выносить присутствия этого мерзкого самодовольного человечишки-ученого.

– Вот что я тебе скажу, – продолжал между тем ученый. – Ты сотворишь одно из своих расчудесных «литературных философствований», в котором разобьешь наголову саму концепцию человеческой души, – и я, может быть, снова сведу тебя с Жанной. Но если откажешься – то не увидишь свою Деву до того дня, когда состоятся дебаты. Ясно?

Вольтер обдумал предложение.

– Ясно, как маленький ручеек… – негромко сказал он – и вдруг начал закрываться, сворачиваться, из глубин его сознания поднялись темные, огненно-черные тучи. Воспоминания, горькие и печальные. Вольтер почувствовал, как в нем открывается провал в прошлое, и его затягивает, засасывает в этот черный водоворот, и он тонет в этой бездонной темноте…

– Он зацикливается!.. В нем что-то есть под поверхностью! – словно издалека, донесся до Вольтера крик Марка.

А перед его внутренним взором уже разворачивались события далекого прошлого.

– Немедленно звони Селдону! В этом симе несколько слоев!

Звони Селдону!

Глава 7

Гэри Селдон, не отрываясь, смотрел на сменяющиеся образы и непрерывные потоки данных.

– У Вольтера случился прорыв каскада воспоминаний. Посмотрите только на степень вовлеченности и значимости для него этих воспоминаний!

Марк тупо смотрел на нескончаемый поток цифр, ничего в них не понимая.

– Да, именно…

– Вот этот всплеск активности – это узел воспоминаний о… дебатах с Жанной, происходивших восемь тысяч лет назад!

– Значит, кто-то уже использовал эти симы раньше…

– Да – для открытого обсуждения. Оказывается, история не только повторяется… Иногда она даже заикается.

– Вера против Разума?

– Вера и механисты против Разума и человеческой воли, – сказал Селдон, словно расшифровывая с листа путаницу цифровых комплексов. Марк не мог следить за соединениями логических блоков так быстро, как Селдон, – просто не успевал. – В те времена в обществе назрело фундаментальное противоречие компьютерного интеллекта и его… скажем так, проявлений.

Марк заметил, что лицо Гэри Селдона на мгновение затуманилось, его как будто встревожило какое-то мимолетное воспоминание. Может быть, он что-то скрывает?

– Проявления, сэр? Вы имеете в виду что-то вроде тиктаков?

– Да, что-то вроде них, – сухо ответил Селдон.

– И Вольтер выступал на стороне…

– В те времена он отстаивал человеческое начало. А Жанна защищала Веру, то есть соответственно – ах! – тиктаков.

– А я и не знал…

– Тиктаков… Вернее, высшие формы тиктаков обвинили в том, что они могут взяться за управление человечеством. – Селдону явно было от чего-то не по себе.

– Тиктаки?.. – Марк пренебрежительно фыркнул.

– Точнее – высшие формы тиктаков.

– И именно это Вольтер с Жанной обсуждали восемь тысячелетий назад? Значит, вот для чего их создали… И кто, интересно, тогда победил?

– Результат дебатов неизвестен. Я полагаю, обе стороны пришли к заключению, что вопрос, который выставлен на обсуждение, – некорректный и нелепый. Невозможно создать искусственный интеллект, поистине способный руководить человечеством.

Марк кивнул, соглашаясь.

– Похоже на то. Машины никогда не смогли бы стать такими же сообразительными, как мы, люди. Выполнять простые, рутинные обязанности они, пожалуй, еще смогли бы, но…

– Я полагаю, что прежние воспоминания полностью уничтожены, – резко прервал его Селдон. – И, следовательно, промежуточный слой памяти тоже выпадает.

– Ну, если вы так считаете – это просто здорово. Я, видите ли, был не вполне уверен, что нам удастся отследить и оборвать ему все пути доступа к этому блоку воспоминаний. Эти симы используют голографические воспоминания, то есть…

– Для того чтобы достичь нужного вам результата на предстоящем обсуждении, это, конечно же, – решающий вопрос. Однако симам можно найти и иное применение…

– Например?

– Историки захотят с их помощью восстановить недостающие исторические сведения о давно минувших эпохах. Они, конечно же, будут добиваться разрешения поработать с симами. Не соглашайтесь, откажите им.

– Ну, это и так понятно… Я хотел сказать, мы не допустим, чтобы с симами работал еще кто-нибудь, кроме нас.

Селдон внимательно всматривался в запутанный рисунок цифрового описания симулятора.

– Они очень сложные, ведь так? Их сознание сравнимо по глубине с настоящим, человеческим… У них есть даже подсознание… М-м-м… Что меня больше всего удивляет – так это каким же образом у них при всем этом стабильно сохраняется чувство самосознания? Почему их ментальные построения до сих пор не рассыпались, подобно карточному домику?

Марк не понял, к чему клонит Селдон, но сказал:

– Мне так кажется, те древние, что создали этих симов, знали кое-какие штуки, которых мы не знаем.

Селдон кивнул.

– Да, в самом деле. В этом что-то есть…

Он быстро поднялся со стула. Марк тоже встал.

– Вы не могли бы остаться еще немного? Я уверен, Сибил тоже захочет с вами поговорить…

– Прошу прощения, но я должен идти. Работа, сами понимаете…

– О, да, конечно… Спасибо за…

Селдон быстрыми шагами вышел из кабинета, а Марк так и остался стоять с открытым ртом, изумленно глядя ему вслед.

Глава 8

– У меня нет никакого желания снова встречаться с тем тощим господином в парике. Он считает себя лучше всех остальных, – говорила Жанна волшебнице по имени Сибил.

– Это верно, но все же…

– Мне гораздо лучше наедине с моими голосами.

– Этот господин совершенно тобою очарован, – сообщила госпожа волшебница.

– Вот в это верится с трудом, – сказана Жанна, но не сумела удержаться и улыбнулась.

– И все же это правда. Он попросил Марка – того, кто его воссоздавал, – чтобы ему сделали другой, новый образ. Вообще-то он прожил восемьдесят четыре года, если ты не знала.

– Как по мне, он выглядел даже старше. – Жанна припомнила парик, фиолетовую ленту, бархатные панталоны… На этом человеке, тощем, как высушенная фига, роскошный наряд смотрелся просто смехотворно.

– Марк решил сделать ему такой облик, чтобы он выглядел как в сорок два. Пойди, посмотри на него.

Жанна задумалась. Мсье Аруэ бы был гораздо менее омерзительным, если бы…

– Скажи, а у мсье в молодости был другой портной?

– Хм-м… В принципе это можно устроить.

– И я не пойду в таверну в этом…

Жанна приподняла закованные в цепи руки и вспомнила роскошный меховой плащ, которым сам король Карл обернул ее плечи во время коронации в Руане. Она хотела было попросить себе такой же плащ и сейчас, но, подумав, решила этого не делать. На судилище подняли столько шума вокруг этого плаща, обвинили ее во внушенной демонами любви к роскоши… Это ее-то, хотя она, до того дня когда сам король появился на суде, одевалась только в грубую мешковину на голое тело. А одежды тех, кто обвинял ее, были сделаны из черного шелка и бархата и благоухали дорогими духами – Жанна прекрасно это знала.

– Я сделаю, что могу, – сказала госпожа волшебница, – но обещай ничего не рассказывать господину Бокеру, ладно? Он не хочет, чтобы ты общалась с будущим противником, а мне кажется, тебе это только на пользу пойдет. Поможет отточить твое искусство перед Великим Обсуждением.

Затем все замерло. Жанне показалось, что она на миг потеряла сознание… она медленно падала среди мягких, пушистых облаков. Но вот – внезапные резкие вспышки зеленого и коричневого, холодные, гладкие плоскости… и сознание снова вернулось к ней, окружающее вновь стало ясным и четким. Жанна поняла, что оказалась в той самой таверне; ее снова окружали люди, по-видимому, даже не подозревающие о том, что она здесь есть.

По залу деловито сновали закованные в странные доспехи создания – они перемещали тележки с едой, протирали столы, уносили посуду. Жанна поискала взглядом Официанта и увидела, что он не сводит глаз с золотоволосой буфетчицы, которая старательно делала вид, что ничего не замечает. Горячий, страстный взгляд Официанта напомнил Жанне о том, как сама она смотрела на статуи святой Катерины и святой Маргарет – обе они казались такими отрешенными от всего человеческого, хотя и примирившимися с присутствием людей, как с неизбежным. Святые были словно на полпути между двумя мирами: наверху – святость и духовность, внизу – мирская суета. Точно так же и здесь, в этом месте – несмотря на всю его неприятную, режущую глаз механическую и цифровую тарабарщину – все равно было Чистилище, чертог уединения и ожидания, плавающий между мирами.

Жанна постаралась не улыбнуться, когда появился мсье Аруэ. Сейчас на нем был темный, не присыпанный пудрой парик – но все равно он выглядел достаточно пожилым, примерно таким, как ее отец, Жак Дарк, которому было три десятка и еще один или два года. Плечи мсье Аруэ сгибались под тяжестью ноши он тащил на себе огромную кучу книг. Жанна уже видела книги – два раза. И хотя те выглядели не совсем так, как эти, она содрогнулась от ужаса, вспомнив, сколько тайной силы в них сокрыто.

– Ну, вот! – сказал мсье Аруэ, выкладывая книги на стол перед Жанной. – Сорок два тома. Мои избранные труды. Правда, пока не полные, – он улыбнулся. – Но все еще впереди. Э-э-э… Что-то не так?

– Вы насмехаетесь надо мною? Вы ведь знаете, что я не умею читать.

– Знаю. Но Официант-213-ADM сможет тебя научить.

– Я не желаю учиться. Все книги, кроме Библии, – диавольское порождение!

Мсье Аруэ воздел руки над головой и разразился ругательствами, злыми и загадочными проклятиями вроде тех, которые говорили ее солдаты, когда забывали, что она рядом и может услышать.

Но ты должна научиться читать! Знания – это сила!

– Враг рода человеческого хитер и искусен, – заявила Жанна, старательно отодвигаясь, чтобы случайно не прикоснуться к какой-нибудь книжке.

Мсье Аруэ в крайнем раздражении повернулся к волшебнице, которая, как оказалось, сидела за соседним столиком, и сказал:

– Эй! Вы что, не могли сразу научить ее всему, что нужно? – потом снова повернулся к Жанне. – Как же ты по достоинству оценишь мое великолепие, если не умеешь даже читать?

– Мне и ни к чему.

– Ха! Если бы ты умела читать, ты разрушила бы козни тех идиотов, которые послали тебя на костер!

– Они все были учеными мужами, – заметила Жанна. – Такими же, как вы.

– Не-е-ет, милая моя pucellette, не такими, как я. Вовсе не такими, – и он протянул ей раскрытую книгу, от которой Жанна отшатнулась, словно от ядовитой змеи. Мсье Аруэ потер книгу о свой живот, потом о локоть Официанта, который как раз подошел и остановился возле их столика. – Смотри, от книги нет никакого вреда! Видишь?

– Зло нередко бывает невидимым, – пробормотала Жанна.

– Мсье прав, – вступился за Вольтера Официант. – Все лучшие люди умеют читать,

– Если бы ты была, грамотной, – продолжал мсье Аруэ, – ты бы знала, что твои инквизиторы не имели абсолютно никакого права тебя допрашивать. Ты была военнопленной, взятой на поле боя. И у пленивших тебя англичан не было никакого законного права подвергать испытанию твои религиозные убеждения, отдавать тебя на расправу французским инквизиторам и богословам. Ты предпочитала верить, что твои голоса – святые…

– Предпочитала!? – воскликнула Жанна.

– …а они предпочитали верить, что эти голоса – демонические. Сами англичане слишком терпимы, чтобы сжигать тебя за это на костре. Такие развлечения они оставляют нашим дорогим согражданам, французам.

– Они были не слишком терпимыми, когда отдавали меня епископу Бовэ, объявив ведьмой! – сказала Жанна и отвернулась, чтобы никто не заметил, как у нее слезы навернулись на глаза от жгучих воспоминаний. – Наверное, так это и было. Я ведь предала свои голоса…

– Голоса совести – не более того. Древний язычник Сократ тоже их слышал. Любой из нас может их слышать. Но совершенно неразумно посвящать им всю жизнь – хотя бы только потому, что, уничтожив свою личность во имя этих голосов, мы уничтожили бы и сами голоса, – Вольтер в задумчивости втянул воздух через сжатые зубы. – А люди благородного происхождения, как правило, всегда предают голос своей совести – ибо так принято.

– А мы, здесь?.. – прошептала Жанна. Вольтер сузил глаза.

– Эти люди?.. Не такие, как мы? Ученые?

– Они – призраки.

– Как демоны? Однако они рассуждают вполне разумно. Они создали аналитическую республику.

– По их словам. Однако они же просят нас заменить их в том, чем они не обладают.

– Но ты ведь сама утверждаешь, что они бесплотны, – Вольтер иронично изогнул губы и склонил голову набок, с любопытством ожидая продолжения.

– Я думаю, мы слушали одних и тех же «ученых», а значит, нам обоим было дано одно и то же испытание.

– Я очень осторожно прислушиваюсь к голосам такого рода, – заметил Вольтер. – И, во всяком случае, я знаю, когда нужно остановиться и не следовать бессмысленному совету.

– Возможно, у мсье голоса более сговорчивы, – высказал предположение Официант. – И их гораздо легче пропускать мимо ушей.

– Я позволила им – проклятым церковникам! – заставить меня признать, что мои голоса – диавольские, – сказала Дева. – Хотя сама я всегда прекрасно знала, что они – святые. Разве это было не демоническое наваждение? Или ведьмовство?

– Послушай! – мсье Аруэ сжал ее плечи. – Ведьм не бывает! И единственными демонами в твоей жизни были те негодяи, что послали тебя на казнь. Бездушные свиньи, мерзавцы! Взять хотя бы того англичанина, который захватил тебя в плен, – он оклеветал тебя, назвав ведьмой, и притворялся, что верит в это, исключительно по политическим мотивам. И когда твои одежды сгорели, обманутые простофили вытащили твое обгоревшее тело из огня, чтобы показать толпе и инквизиторам, что ты на самом деле – просто женщина, которая присвоила себе мужские привилегии, и уже за одно это заслуживаешь сожжения на костре!

– Умоляю тебя, замолчи! – хрипло прошептала Жанна.

Ей показалось, что на нее пахнуло едким, маслянистым запахом гари, хотя мсье Аруэ специально попросил Официанта поставить табличку «Не курить!» у входа в кафе. Правда, они были уже внутри… Комната закружилась вокруг нее, пол покачнулся. Жанна прошептала:

– Огонь!.. Пламя лижет…

– Все, хватит! – сказала волшебница. – Ты что, не видишь, что она вне себя?! Прекрати!

Но мсье Аруэ упорно продолжал:

– Они публично осмотрели интимные части твоего тела, после того, как одежда на тебе сгорела, – ты ведь не знала этого, не так ли? – точно так же, как до этого осматривали тебя, чтобы убедиться, что ты в самом деле девственница, как ты утверждала. И утолив свою похоть во имя «святых» целей, они снова бросили твое тело в костер и поджаривали твои кости, пока они не обратились в пепел. Вот как твои дорогие соотечественники отплатили тебе за то, что ты принесла победу их королю! За то, что благодаря тебе Франция навсегда осталась французской. Они сожгли тебя, а потом, спустя какое-то время, в народе стали ходить слухи о том, что, дескать, сердце твое так и не сгорело в костре, а потом они и вовсе провозгласили тебя национальной героиней и спасительницей Франции. И я вовсе не удивляюсь, если по прошествии еще какого-то времени они канонизировали тебя и стали считать святой.

– Да, так и случилось – в тысяча девятьсот двадцать четвертом году, – сказала волшебница.

Но откуда она узнала эту странную цифру? Наверное, это ангельское озарение.

Ядовитые, злые слова мсье Аруэ настойчиво лезли Жанне в уши.

– Как будто ей от этого стало хоть чуточку легче! – накинулся мсье Аруэ на волшебницу.

– Эта дата была в сопроводительной записи, – ровным и спокойным голосом пояснила волшебница. – Хотя никак не можем соотнести эти цифры с реальным временем. По нашему летосчислению сейчас идет двенадцать тысяч двадцать шестой год Галактической Эры.

Невыносимо жарким потоком нахлынула испепеляющая логика. Горячие крылья опалили толпу любопытных, собравшихся вокруг костра поглазеть.

– Огонь!.. – хрипло воскликнула Дева. Ее горло стянула удушающая петля-удавка, и Жанна погрузилась в спасительную прохладу небытия.