Текст книги "Успех не по правилам. СССР с позиции либерализма"

Глава 8. Крах советской экономики

Перестройка

Экономический рост советской экономики оставался положительным вплоть до 1989 года. Отрицательные темпы роста после 1989 года свидетельствовали об экономическом крахе системы. Несмотря на то что послевоенный период начался для Советского Союза с высоких темпов экономического роста (которые соответствовали темпам роста большинства европейских стран и уступали только экономическому чуду Германии и Японии), после 1970 года темпы роста в Советском Союзе стали постепенно снижаться.

Тревогу советского руководства вызывало колебание темпов экономического роста, несмотря на быстрый рост основных фондов, сравнимый разве что с темпами роста основных фондов в Японии, экономика которой развивалась в три раза быстрее. Другая угроза заключалась в том, что реформы в Китае, начавшиеся в 1979 году, привели к бурному экономическому развитию этой страны. Продолжение этой тенденции означало постепенное сокращение доли Советского Союза в мировом производстве, снижение его относительной военной мощи.

Судьбоносное решение в пользу радикальной экономической реформы не было навязано явным развалом экономики. Партийная элита была в целом удовлетворена положением дел, да и население СССР не выражало открытого недовольства. Административно-командная система накануне радикальных изменений была «неэффективна, но стабильна». По прогнозам Госплана, к 2000 году темпы роста должны были составить 3 процента в год.

Спад советских темпов роста при ускорении экономического роста в Китае и странах Юго-Восточной Азии и заметном оживлении экономики Соединенных Штатов вызывал тревогу, но это не до конца объясняет, почему нужно было предпринимать те роковые шаги, которые в конечном итоге привели к крушению системы.

По иронии судьбы, именно традиция, установленная Сталиным, сделала реформы возможными. Михаил Горбачев, занявший пост Генерального секретаря в возрасте пятидесяти четырех лет, был первым молодым генсеком со времен Сталина, ставшего им в сорок три года. Хрущев и Брежнев занимали пост Генерального секретаря, когда им было почти по шестьдесят. Горбачев был избран Генеральным секретарем на пленуме ЦК КПСС в марте 1985 г. как лидер со свежими идеями. Его советники утверждали, что административно-командную систему можно спасти, если провести относительно незначительные изменения, такие, как открытие экономики для Запада, наделение предприятий большими полномочиями и ограничение власти бюрократии. Никто не рекомендовал проводить фундаментальные изменения.

Реформа Горбачева, известная как перестройка, была, в общем, аналогична реформам в Китае, но ее нужно было осуществлять в стране с гигантскими промышленными предприятиями и долгой традицией коллективного сельского хозяйства. Стареющие партийные лидеры в основном были против радикальной реформы (в Политбюро у Горбачева было только три сторонника), но Генеральный секретарь обладал высшей властью. Скептически настроенные партийные лидеры приняли перестройку с глухим протестом. Многие приняли принудительное отправление на пенсию практически без возражений. Последующие действия Горбачева привели бы Сталина в ужас: диктатор собственноручно запустил процесс, который привел к развалу не только административно-командной системы, но и самой партии. Смертельный враг вышел из рядов партии!

Несмотря на недостатки, которые были очевидны с самого начала, административно-командная система оказалась довольно стабильной и неизменной. Попытки внести в нее элементы рынка неизменно терпели неудачу. Каждая последующая реформа состояла из свежеразогретых идей предыдущих эпох. Длинная цепь административных перестановок не дала никаких результатов. Мероприятия по превращению плановой системы в более «научную» при помощи введения технических норм, компьютеров и математической экономики также не привели к каким-либо улучшениям. Наиболее многообещающий подход – позволить предприятиям принимать больше самостоятельных решений – был предложен еще в 1931 году наркомом тяжелой промышленности Орджоникидзе. Те же самые идеи всплыли в 1961 году в предложениях Либермана о проведении реформ и были частично воплощены в косыгинской реформе 1965 года. Те же принципы легли в основу перестройки, начатой Горбачевым в 1985 году.

Несмотря на то что идеи эти были не новы, Горбачев отличался от своих предшественников желанием подавить сопротивление реформам. Горбачев верил в то, что умеренные реформы смогут высвободить «скрытые резервы», как обещали его советники, если бюрократическая оппозиция будет подавлена. Горбачев провел два изменения, которые, по сути, и разрушили систему. Закон «О государственном предприятии», принятый в июле 1987 года, освободил предприятия от опеки министерств, оставив, правда, последним определенный административный контроль. С принятием закона о предприятиях промышленные министерства и региональное руководство более не контролировали предприятия. Конец руководящей роли партии наступил в сентябре 1988 года, когда Политбюро приняло резолюцию, упразднявшую отраслевые отделы ЦК, «отделив партию от народного хозяйства». Два столпа административного распределения ресурсов – министерская опека предприятий и вмешательство партийных чиновников – были ликвидированы, но никакого альтернативного механизма распределения ресурсов создано не было. Цены по-прежнему устанавливались государственными органами; собственность всё так же принадлежала государству.

Горбачев создал худшее, что можно было придумать, – безголового монстра, потерявшего ориентацию. Оставленный на произвол судьбы, этот монстр топтался во тьме, не направляемый ни министерствами, ни рынком. Экономика оказалась в состоянии свободного падения, консервативные силы попытались осуществить неудавшийся переворот, и Советский Союз закончил свое существование, а на его месте возникло пятнадцать независимых государств.

Падение темпов экономического роста: причины

Экономический спад стал горькой пилюлей для советского руководства. Поколения советских лидеров говорили о превосходстве советской системы, основываясь на утверждениях о бурном экономическом росте, который в конечном итоге «похоронит Запад». Экономический рост представлял для таких разговоров наиболее благоприятную почву. Оперативные планы были призваны обеспечить скорее увеличение физического выпуска продукции, нежели её эффективное производство или высокое качество. Наиболее эффективным был контроль над объемами производства, а не над качеством произведенной продукции или её себестоимостью. Более того, темпы советского экономического роста могли быть завышены в силу существовавших методик их подсчета.

Эта монография описывает период начиная с 1930-х годов и заканчивая 1952 годом, годом принятия «последней» сталинской пятилетки. Следовательно, она описывает, возможно, наиболее благоприятный для административно-командной системы период, когда слаборазвитая страна шла к своей четко обозначенной цели – форсированной индустриализации. Основные недостатки заключались в том, что системе приходилось экспериментировать с новыми учреждениями, а системы планирования и контроля были примитивнее, чем в более поздний период. И тем не менее, основные черты системы сложились довольно быстро и оставались на удивление неизменны вплоть до конца 1980-х годов. Таким образом, возможно, причины экономического спада в поздний период существования системы можно обнаружить еще на ее раннем этапе.

Эта книга описывает «иерархическую диктатуру» (nested dictatorship), возглавляемую диктатором (Сталиным или Политбюро), но которая при этом включала в себя сотни или тысячи мини-диктаторов. В этой иерархической системе каждый начальник был для своего подчиненного «диктатором»; каждый подчиненный имитировал действия своего «диктатора» на более низком уровне.

Сложность системы

Для рыночной экономики нет каких-либо свидетельств того, что ее возрастающая сложность, выражающаяся в количестве видов продукции и технологий, числе фирм, делает ее менее эффективной. По отношению к административно-командным системам, однако, Мизес и Хайек утверждали, что они сталкиваются с проблемой экономического расчета, которая по мере усложнения системы становится более острой. Административной экономикой, состоящей из нескольких министерств, которые производят небольшое количество товаров по технологиям первого поколения, управлять легче, чем более сложной системой, в которую она будет постепенно превращаться. В самом деле, советским народным хозяйством первоначально руководили три промышленных наркомата (которые сами определяли свою структуру), а также наркоматы снабжения и путей сообщения.

К началу Второй мировой войны число наркоматов выросло уже до сорока, помимо этого существовало множество местных органов власти. В 1953 году центром планировалось менее десяти тысяч показателей; к середине 1980-х таких показателей было уже пятьдесят тысяч. Административно-командная экономика в 1985 году была более сложной, нежели в 1930 году. В рыночных экономиках проблема возрастающей сложности решается рынком с помощью специализации информации. Демократические рыночные экономики допускают существование гигантских национальных и международных концернов, которые могут интернационализировать процесс принятия экономических решений, и позволяют им сосредотачивать в своих руках громадную экономическую власть.

Наше исследование показывает, что диктатор боялся концентрации экономической власти и последовательно осуществлял политику дробления органов управления экономикой. При существовавшей системе, поощрявшей снабжение в первую очередь «своих» производственных единиц и пренебрежение поставками «чужим» организациям, ресурсы не могли распределяться наиболее рациональным образом. Предприятия заменяли ненадежную систему снабжения горизонтальными сделками и, что случалось еще чаще, самоснабжением. В современных экономических системах экономический рост происходит на основе специализации и децентрализации по мере их развития. В Советском Союзе, напротив, экономика по мере развития деспециализировалась.

Рыночные экономики развиваются в ходе «созидательного разрушения» (creative destruction). По мере изменения технологий и вкусов создаются новые отрасли промышленности, а старые разрушаются. Так, например, в Соединенных Штатах список крупнейших фирм обновляется в течение нескольких десятилетий. Структура советской промышленности, наоборот, оставалась в замороженном состоянии в течение длительного периода времени. Крупнейшие производители транспортных средств в 1933 году продолжали оставаться крупнейшими производителями транспортных средств и в 1989 году.

Нахождение административных «балансов» было процессом настолько сложным и занимающим такое количество времени, что плановики не могли отклониться от уже существовавшего равновесия. Когда в начале 1930-х годов СССР начал производить собственные автомобили и грузовики, разные организации выступали за различное распределение транспортных средств. После того как транспортные средства были распределены в первый раз, в основном в силу сиюминутных причин и политических соображений, в дальнейшем они распределялись «в соответствии с практикой предыдущих лет». Это означает, что план каждого следующего года был фактически планом предыдущего года, в который были внесены некоторые минимальные изменения. В 1980-е годы, когда производитель сварочных изделий пожелал минимизировать издержки, используя более тонкие металлы, он получил следующий официальный ответ: «Мне безразлична новая технология. Просто делайте так, чтобы всё оставалось, как есть».

Возрастающая сложность экономики не представляет проблемы в рыночных экономических системах. Некоторые новейшие теории развития, например эндогенная теория развития (endogenous growth theory), предполагают, что внедрение инновационных технологий на более раннем этапе облегчает реализацию дальнейших инноваций и изменений; следовательно, темпы роста должны возрастать, а не замедляться. Административно-командная система, несомненно, показала противоположный результат.

Принятие решений по капитальным вложениям

Закон убывающей отдачи имеет универсальную силу. Если один фактор производства, такой, как капитал, растет быстрее, чем другие факторы, в конечном счете доходность на единицу этого фактора снижается при прочих равных условиях. Даже если руководители делают правильный выбор о распределении и объеме инвестиций, заместить капитал трудом становится всё сложнее в силу уменьшения количества проектов, дающих высокий доход.

Четвертым столпом административно-командной экономики было ускоренное накопление капитала. Советские основные фонды увеличивались относительно быстрыми темпами вплоть до самого конца советского периода. В относительно бедной стране, какой был Советский Союз в 1930-е годы, мы можем ожидать, что решения должны были приниматься в пользу проектов, дающих более высокие нормы прибыли, и прямых инвестиций. Совершенно очевидно, что развивающаяся страна должна строить заводы, которые производят сталь, бетон, тракторы и станки. По мере того как экономика становится более развитой, выбор между альтернативными технологиями становится все более сложным. Снижающаяся отдача не означает, что экономика приговорена к сокращению темпов экономического развития. В Японии ускоренное накопление капитала произошло за полвека до сокращения темпов экономического роста.

Капитальные вложения были одним из тех немногих вопросов, решения по которым диктатор, либо Сталин, либо Политбюро, принимал лично. Предпочтения плановиков находили свое отражение в программе капиталовложений, которая состояла из инвестиционного бюджета, его финансирования и титульного списка инвестиционных проектов. Решение о том, сколько средств нужно инвестировать, рассматривалось более тщательно, чем большинство других экономических решений, а цель диктатора заключалась в максимизации инвестиций в каждом конкретном году, т. е. это была более примитивная цель, нежели максимизация инвестиций в долгосрочной перспективе. Для принятия этого решения диктатор использовал данные о настроениях среди рабочих, доступных финансах и реальных инвестиционных ресурсах. Решения диктатора о распределении инвестиций в 1930-е годы показывают, какое распределение ресурсов он считал наилучшим. Темпы прироста промышленного капитала были чрезвычайно высоки в течение всего советского периода, но особо быстрый рост произошел в начале индустриального скачка. Прибыль с этих первых инвестиций, тем не менее, была относительно невелика, учитывая, что капитал увеличивался со скоростью, на 3 процента превышавшей темпы роста производства. Только в период «золотого роста» 1950-х годов промышленное производство росло такими же темпами, как и основной капитал.

В рыночных экономиках в период индустриализации нормы прибыли были выше (производство увеличивалось с такой же скоростью, что и основной капитал, или даже быстрее), чем нормы прибыли в Советском Союзе в начале индустриализации. Правдоподобным объяснением низких темпов роста представляется принятие неверных решений по капитальным вложениям. Если это объяснение верно, то винить в низких темпах роста надо диктатора, так как именно он принимал решения по инвестициям. Временами диктатор принимал экономически обоснованные решения, например, такие, как приоритет на снижении стоимости строительства в ходе сооружения Беломорканала. В 1925 году Сталин отклонил дорогостоящий проект металлургического комплекса Днепрострой и поддержал альтернативный проект, стоивший одну треть от стоимости Днепростроя, несмотря на мощное лоббирование первого. Сталин следовал экономической логике, ограничивая деструктивную практику принятия большего количества инвестиционных проектов, чем могло быть построено, приводившую к накапливанию неоконченных проектов.

В 1932 году Сталин поддержал Госплан, когда тот выступил против дробления инвестиций. Эту же тему Сталин развивал на заседании Политбюро в 1947 году:

«Товарищ Сталин, выслушав зампредов председателя Совета министров, сказал: «План очень раздут и нам не по силам… Деньги надо давать только на пусковые объекты, а не размазывать по многим объектам. Разную чепуху строят на новых, необжитых местах и тратят много денег. Надо больше расширять старые предприятия. Проектанты у нас сволочи, проектируют все только новые заводы и раздувают строительство».

Подобные проявления экономической рациональности не уберегли Сталина и Политбюро от серьезных экономических промахов, таких, например, как Беломорканал, глубина которого оказалась слишком мала, для того чтобы по нему могли ходить грузовые суда, или Байкало-Амурская магистраль, строительство которой так и не было завершено при Сталине. Позднее Сталин стал страстным защитником Днепростроя, а его огульная поддержка региональных инвестиционных проектов обеспечила ему поддержку региональных представителей, входивших в состав ЦК, на заключительном этапе борьбы с правой оппозицией в 1929 году.

На протяжении всего анализируемого периода шло интенсивное политическое лоббирование инвестиционных проектов, как со стороны промышленных наркоматов, так и со стороны региональных руководителей, а это означает, что многие решения по инвестиционным проектам принимались на основании политических соображений. Когда Сталин почувствовал, что он теряет политическую поддержку на Украине среди региональной элиты, он предложил ей крупные инвестиционные проекты.

Даже если оставить политику в стороне, рациональный выбор инвестиционных проектов, даже при наилучших намерениях, не всегда очевиден в административно-командной системе, в которой невозможно посчитать норму прибыли. Следовательно, чутье Сталина на экономически рациональные решения было не лучше, чем у кого-то другого. Если принятие решений по инвестициям основывалось в основном на политических факторах, то это означает, что цель советского диктатора заключалась в максимизации власти. Если ведущую роль играли экономические факторы (учитывая отсутствие ясности в вопросе, что являлось «хорошим» экономическим решением), поведение диктатора лучше описывается моделью «оседлого грабителя», В таком случае все решения по инвестициям должны объясняться экономической рациональностью. Немногие политические лидеры готовы признать, что их главные инвестиционные проекты финансировались в основном из политических соображений. Исследование, посвященное конкретному примеру принятия решений по инвестициям (распределению транспортных средств), показывает совершенно однозначно, что диктатор вел себя как диктатор-эгоист.

Хотя мы не можем измерить размах политических инвестиций в 1930-е годы, они были одной из постоянных величин советской экономической жизни. В 1982 году, когда Горбачев представлял в Политбюро интересы сельского хозяйства, он сражался с Госпланом за капитальные вложения в сельское хозяйство (сферу его личной политической ответственности), что вызвало у одного из бывших чиновников Госплана следующую ремарку: «Его [Горбачева] ментальность была типично советской – политические соображения затмевали здравый смысл».

Мы уже рассказали о том, что централизованный контроль над инвестиционными решениями был относительно слаб и что информация, необходимая для принятия этих решений, практически отсутствовала. Наркоматы отказывались давать разбивку по планам капитальных вложений, задерживали составление строительных смет и запугивали финансовые ведомства, пытавшиеся заставить их действовать по правилам, обвиняя их в том, что они «ставят под угрозу выполнение важных правительственных заданий».

Хотя инвестиционный бюджет был централизован, так же как и принятие решения о распределении его между ведомствами, суммарная стоимость одобренных проектов не соответствовала размеру средств на инвестиции, что привело к возникновению типично советского феномена «долгостроя», украсившего советский ландшафт могильниками неоконченных строительных проектов. Несомненно, что неоконченный проект, потребляя ресурсы, не вносит никакого вклада в производство. В период с 1955 по 1977 год, по официальным советским данным, объемы незавершенного строительства варьировались между 73 и 92 процентами общих объемов инвестиций. Основной капитал использовался не лучшим образом. Мольбы предприятий о капитальных ремонтах обычно отклонялись, накапливая задолженность по отложенному ремонту.

Наказание: могла ли система работать не из-под палки?

История знает много примеров концентрации безраздельной власти в одних руках. Даже при наиболее благоприятных обстоятельствах большевики могли рассчитывать лишь на незначительное количество голосов. Форсированное накопление капитала в той форме, в которой это было нужно диктатору, требовало применения чрезвычайных методов. Сотни тысяч производителей (в наркоматах, отраслевых главках и на предприятиях) необходимо было заставить выполнять административные приказы, поскольку их действия не могли стать согласованными сами по себе.

Важнейшая граница проходила между теми, кто отдавал приказы, и теми, кто отвечал за их выполнение, – хозяйственниками из наркоматов и предприятий. Для хозяйственников невыполнение приказов означало сокращение премиальных, публичное унижение, увольнение, тюремное заключение или даже высшую меру наказания. В то время как диктатор или «мини-диктатор» пытался дать своим подчиненным максимально напряженные задания, хозяйственники хотели легко выполнимых планов и спокойной жизни, т. е. прямо противоположного тому, чего хотело их руководство. Напряженность отношений плановиков с производителями легла в основу конфликта «принципал-агент». Производители лгали, жульничали, утаивали информацию, требовали избыточные материалы из государственных фондов, производили меньше, чем позволяли производственные мощности, завышали цены и поставляли продукцию, кому сами считали нужным. Для диктатора вопрос заключался не в том, использовать ли силовые методы вообще, а в том, в какой мере необходимо применять силу в отношении хозяйственников.

История использования силы диктатором в отношении производителей похожа на маятник, раскачивавшийся то в сторону чрезмерного ее использования, то в сторону излишней мягкости. В 1929 и 1930 годах жертвами первой волны террора пали директора и специалисты, на которых была возложена вина за катастрофические результаты политики Великого перелома. Опытных руководителей снимали с должностей и сажали в тюрьму, производство резко сократилось. Позже в Политбюро победу одержали более умеренные взгляды (чего нельзя сказать о партийных чиновниках на местах), и настал период затишья.

Во время Большого террора 1937–1938 годов наказание и репрессии снова широко применялись, в результате чего целое поколение руководителей было стерто с лица земли. Следует отметить, что годы наиболее высоких темпов роста в 1930-е годы пришлись на период между двумя вспышками репрессий.

Возможности диктатора по применению террора были не безграничны. Ведь если он накажет слишком многих, то мало кто останется. Если же он накажет слишком мало подчиненных, то устрашение может оказаться недостаточным. Более того, наказание эффективно только в том случае, если оно приводит к увеличению производительности. На практике любой руководитель, насколько бы осторожен он ни был, не мог выполнить все плановые задания, как показывает доклад НКВД от 6 ноября 1938 года:

«Территория завода загромождена готовыми снарядами в количестве до 160 вагонов. Часть снарядов в количестве до 20 вагонов забракованы, но до сих пор с завода не вывезены. Часть снарядов лежит на заводе несколько лет. На одной из площадок хранится около 35 тонн бракованной пикриновой кислоты. Здесь же в неприспособленных складах хранится около 100 тонн вещества «Р-12», которое в случае взрыва угрожает не только населению Нагатинского района, но и всей Москве».

Не совсем понятно, каким образом руководитель, столкнувшись с применением силы, может повысить производительность. Угрозу наказания гораздо проще нейтрализовать не за счет повышения производительности (что бы это ни значило), а найдя козлов отпущения или обзаведясь патроном и защитником.

Даже если производитель мог выполнить план, план менялся. Система была устроена и работала так, что план, который производитель был обязан выполнить по закону, мог быть изменен в любой момент в ходе «обычной» корректировки и доработки плана. Диктатор мог в любой момент полностью изменить план, оставляя производителя тщетно барахтаться, пытаясь выполнить план, прямо противоположный тому, который был дан сначала. Производители считали себя вправе пытаться защищаться от произвольных изменений, выпуская свои собственные внутренние планы, задерживая информацию, необходимую для подготовки предварительных планов, скрывая производственные мощности и требуя больше, чем нужно, производственных ресурсов. Погребенные под лавиной просьб плановики понятия не имели, какие производственные ресурсы были действительно необходимы.

Если бы руки производителей были связаны четкими, подробными планами, за выполнением которых велся бы тщательный контроль, проступки производителей были бы меньшей проблемой. Но Политбюро планировало только несколько видов продукции; Госплан составлял лишь общие планы, чтобы избежать ответственности. Большинство плановых заданий составлялись наркоматами или главками, и лишь наиболее важные задания утверждались диктатором. Следовательно, большинство экономических решений принималось самими хозяйственниками – факт, который должен был неизменно вызывать беспокойство диктатора, прекрасно осведомленного об оппортунизме руководителей предприятий.

В периоды, когда частота применения наказания уменьшалась, существовала негласная договоренность между диктатором и производителями: если вы не можете выполнить план, вы можете либо найти козла отпущения, либо сами будете наказаны, но ваше наказание будет не жестким и обратимым.

В периоды, когда принуждение достигало своего пика, даже наиболее успешные руководители могли попасть в тюрьму или быть расстреляны. Наказание за невыполнение плана имело еще и символическое значение, поскольку планы, предположительно составленные диктатором, были по определению совершенны. Следовательно, невыполнение плана могло произойти только по вине его исполнителей.

Конфликт «принципал-агент» предопределил содержание дискуссии об экономических реформах, начавшейся с согласия партийного руководства в 1950-е годы. Производители выступали за большую свободу и сокращение мелочной опеки. Плановики утверждали, что производителей нужно держать под контролем посредством угрозы наказания, поскольку они производят слишком мало, а требуют слишком много, завышают цены и экономят на качестве. Позицию производителей понять несложно. Они несли ответственность, их изводили непродуманными планами, и хуже того – постоянно меняющимися заданиями.

С 1930 по 1985 год производители стенали все о том же. Орджоникидзе говорил в 1930 году: «Из постановления получается впечатление, что в ВСНХ сидят идиоты… Нам преподносят чуть ли не каждый день постановление за постановлением, причем одно крепче другого и далеко не справедливое…»

Главный оборонный подрядчик пятьдесят лет спустя вторил Орджоникидзе: «Они суют нос в каждый вопрос. Они говорят: «Это должно быть так и так». Мы им сказали, что они не правы, но они всё равно требуют, чтобы всё делалось так, как они говорят».

Производители жаловались, что их руководство отдавало приказы, но не несло ответственности за их выполнение. Орджоникидзе на заседании Политбюро в августе 1931 года говорил: «Вы… хотите тут играть роль государственников, но, когда заводы сорвутся, мне придется отвечать, а не тем, кто тут ведет «серьезное обсуждение»». Заместитель директора оборонного завода воспроизвел эту жалобу пятьдесят лет спустя: «Они [оборонный сектор ЦК] спрашивают, почему не выполнен план, они ведут себя как еще один Совет министров. Но у них больше власти и никакой ответственности». Наркоматовские руководители, которые издавали и исполняли приказы, такие, как, например, Орджоникидзе, могли называть свои приказы «прекрасными», в то время как приказы, полученные от других инстанций, считать необоснованными.

Одним из способов защиты производителей от необоснованных приказов сверху было увеличение автономии. Уже в 1931 году Орджоникидзе предложил перевести тяжелую промышленность на самофинансирование, если ему позволят принимать решения самостоятельно. Та же идея вновь всплыла в 1961 году в предложениях Либермана и была частично осуществлена в 1965 году. И всё же вплоть до принятия закона «О государственном предприятии» 1987 года выполнение требований производителей о независимости откладывалось. У обеих сторон имелись весьма веские аргументы. Плановики утверждали, что производители, если дать им независимость, производили бы слишком мало и требовали бы слишком много ресурсов. Производители твердили о глупости, противоречивости и переменчивости приказов и чрезмерном вмешательстве в дела предприятий, не позволяющем им эффективно управлять своими предприятиями.

Эта патовая ситуация, длившаяся в течение пятидесяти пяти лет, завершилась в 1987 году принятием закона «О государственном предприятии», отменившего контроль министерств над предприятиями. В 1987 (закон о предприятиях) – 1988 (разделение партии и народного хозяйства) годах Горбачев поставил Советский Союз на грань «нового перелома», подобного Великому перелому 1929 года, когда другой диктатор, Сталин, пришел к выводу, что стране необходима новая система.

Окружавшие Горбачева советники по экономике обещали ускорение экономического роста, если предприятия получат свободу и экономика будет открыта для внешнего мира. Остальные столпы системы, такие, как государственная собственность и ведущая роль партии, должны были остаться неизменными.

Совершенно очевидно, что Сталин или Политбюро 1950-х и 1960-х годов ни за что бы не пожертвовали двумя основными опорами системы – планированием и партийным руководством экономикой. Когда предложение Орджоникидзе 1931 года встретило резкий отпор, ему пришлось найти и уволить козла отпущения, на которого он возложил ответственность за столь еретические идеи. Аналогичный проект реформы в 1960-е годы был встречен с большей симпатией, но дальше разговоров дело не пошло. Реформы Горбачева 1987–1988 годов осуществлялись реально.