Текст книги "Успех не по правилам. СССР с позиции либерализма"

Реформы не двигались с мертвой точки на протяжении половины столетия не без причины. Предприятие, принадлежащее государству, которому дали бы право действовать по своим собственным правилам, работало бы как сложная машина без руля. В чьих интересах оно бы действовало? Не существовало каких-либо организованных рынков, на которых продавались и покупались бы средства производства и произведенная продукция. Не существовало каких-либо рыночных цен, которые указывали бы, какая продукция является дорогой, а какая дешевой. Для того чтобы такое предприятие функционировало эффективно, должна была быть создана совершенно новая институциональная система с четко определенными правами собственности, рыночным распределением ресурсов и институтами рыночной экономики. Другими словами, советская экономика должна была бы превратиться в рыночную экономику.

В условиях сдерживания подобной трансформации оставалось непонятным, будет ли экономика лучше функционировать, если использовать принуждение, или нет. На самом деле, советская экономика уже имела предварительный опыт последствий уменьшения частоты использования принуждения. Когда в 1976 году плановые задания были намеренно уменьшены с целью побудить руководителей более эффективно использовать собственные ресурсы, рост производства сократился, тогда как эффективность использования ресурсов осталась неизменной.

Основатели системы, отойдя от квазирынка периода нэпа, четко понимали, что при административном распределении ресурсов необходимо использовать силу по отношению к предприятиям. Система просуществовала пятьдесят лет, пока не появился диктатор, не понимавший этого простого принципа. Когда в 1987 и 1988 годах давление на предприятия прекратилось, это привело к краху производства и, как следствие, к переходу от реформы к переходному периоду (transition).

Почему именно 1987–1988 годы были выбраны Горбачевым для прыжка в неизвестное, остается загадкой. Его предшественники мирились с низкими темпами экономического развития более полутора десятков лет. Возможно, свою роль сыграли два фактора: во-первых, Горбачев мог прийти к выводу, что СССР без проведения радикальной реформы не мог более поддерживать свой статус военной супердержавы, особенно под давлением воинственного президента Соединенных Штатов, экономика которых переживала экономический подъем.

Во-вторых, Горбачев мог прийти к выводу, что экономические проблемы связаны не с темпами роста, а с эффективностью экономики. Практически все факты говорят о том, что административно-командная система была нацелена на увеличение физических объемов производства, а не на увеличение эффективности производства продукции. Начиная с середины 1960-х годов советские экономисты обещали, что, если удастся задействовать огромные скрытые резервы, производство увеличится более чем на 50 процентов. В самом деле, в советской экономике действительно имелись скрытые резервы, но их нельзя было высвободить простыми методами, которые не требовали бы полного отказа от административно-командной экономики. Горбачеву и его советникам не хватило проницательности.

Вознаграждение и интенсивность трудовых усилий

Первоначальное накопление капитала было важнейшей экономической задачей Сталина, хотя это и не признавалось открыто. Обширная программа капитального строительства должна была покончить с относительной отсталостью Советского Союза и защитить его от окружающих врагов. Сталин и его сторонники боялись, что, проводя политику накопления капитала, они станут заложниками крестьян, чьи требования более высокого уровня жизни угрожали уменьшить национальные сбережения, поскольку потребление – это то, что остается от произведенной продукции минус расходы на инвестиции и непотребительские статьи расходов.

Если капитальные вложения должны резко увеличиться, то потребление должно сократиться. Бремя первоначального накопления капитала должно было лечь непосредственно на плечи крестьянства. Промышленные и строительные рабочие должны были быть освобождены от него; их уровень жизни мог оставаться прежним или даже расти благодаря жертве, приносимой деревней. Поскольку крестьяне не желали добровольно «платить» за накопление капитала, диктатору надо было применять чрезвычайные меры, используя меры принуждения.

Для того чтобы обеспечить удовлетворительный уровень заработной платы рабочим приоритетных отраслей, Сталин лично изобрел систему нормированного распределения, с помощью которой можно было направить ограниченное количество потребительских товаров тем, кто трудится на индустриализацию. Диктатор рассчитывал на то, что советские граждане будут работать, вдохновленные перспективой светлого будущего, и со временем возникнет «новый советский человек», согласный приносить жертвы во имя общего блага. Пятилетние планы должны были рисовать перспективу этого светлого будущего и вдохновлять советского человека.

Краткий опыт милитаризации труда во время военного коммунизма показал советскому руководству, что рабочим необходим пряник в виде материального вознаграждения, для того чтобы они хорошо работали. В отличие от станков, кирпича и автомобилей, людям не всё равно, где и в каких условиях работать, они должны чувствовать, что предлагаемое им вознаграждение соответствует их трудовым усилиям. Если условия труда неудовлетворительны, рабочие будут либо искать способ сменить место работы, либо попросту снизят интенсивность своих трудовых усилий. Они снизят интенсивность, если получают меньше «справедливой» заработной платы, размер которой зависит от существующих в обществе социальных норм. То, что диктатор понимал эти экономические законы, видно хотя бы из того, что он использовал немалые возможности секретной полиции для сбора информации о настроениях рабочих и крестьян, а не на сбор потенциально значимой независимой информации о производителях.

Попытка свалить бремя первоначального накопления капитала на крестьян потерпела неудачу. С падением реальных доходов крестьян сократились также интенсивность их трудовых усилий и объем сельскохозяйственного производства. Даже Сталину пришлось начать кампанию по доставке товаров широкого потребления в деревню и лично повысить цены на сельхозпродукцию.

Всеобщая нехватка продуктов питания привела к созданию высокодоходного частного рынка сельскохозяйственной продукции (так называемый колхозный рынок), в результате чего доходы из города перетекали обратно в деревню. Крестьяне истребляли свой домашний скот, основной источник тягловой силы, перед тем как вступить в колхоз, и промышленности приходилось замещать животную тягловую силу сельскохозяйственными машинами.

Надежды Сталина добиться высоких темпов первоначального накопления капитала, избежав установления рабочим промышленности оплаты за их труд на уровне меньшем, чем тот, что предписывала «справедливая» заработная плата, не оправдались. Ускоренные темпы накопления капитала происходили в условиях застывшего или даже понизившегося уровня жизни рабочих. Следовательно, необходимо было решить проблему масштабных инвестиций и низкого уровня потребления, нейтрализовав их негативные последствия, сокращавшие интенсивность трудовых усилий рабочих.

Хотя Сталин опасался крестьян, которые имели возможность застопорить программу индустриализации, по иронии судьбы, эта возможность, в конце концов, оказалась в руках промышленных рабочих. Исключительно высокие темпы накопления капитала в период с 1929 по 1932 год привели к тому, что заработная плата промышленных рабочих стала меньше соответствовать «справедливой». На это, наказывая своих работодателей, рабочие отреагировали ростом текучести, невыходами на работу и низкой интенсивностью трудовых усилий в целом. Возможности экономики выпускать промышленные товары уменьшились, и диктатору, чьей основной целью было создание новых заводов, пришлось дважды урезать капитальные вложения. То, что в 1930-е годы, в самый разгар «построения социализма», советская экономика дважды испытала спад инвестиционной активности, показывает, до какой степени около 100 миллионов советских рабочих могли управлять темпами индустриализации. Диктатор, который создал наиболее мощную в мире систему принуждения, оказался беспомощным перед лицом сопротивления рабочих страны.

Перед диктатором, обладавшим значительными возможностями по применению наказания и принуждения, несомненно, возникал соблазн применить силу на производстве. Возможно, рабочих можно было заставить увеличить интенсивность их трудовых усилий без какого-либо экономического поощрения. Прямое использование силы по отношению к работникам в виде отправки в Гулаг было применено менее чем к трем процентам рабочей силы страны.

Несмотря на то что система принудительного труда в Гула ге просуществовала более двух десятилетий, в конечном итоге от нее пришлось отказаться, когда оказалось, что затраты на принуждение превышают суммарные выгоды.

Вскоре после второго спада инвестиционной активности (в 1937 году) поголовно ко всем работникам было применено драконовское рабочее законодательство, остававшееся в силе вплоть до середины 1950-х годов. Указы 1938–1940 годов фактически прикрепили работников к своим рабочим местам и установили наказание за опоздания и некачественную работу. Однако карательное законодательство эффективно только в том случае, если оно порождает сдерживающий эффект. На пике применения сурового рабочего законодательства (в 1940 и 1941 годах) более полумиллиона рабочих оказались в тюрьме, и более 3 миллионов человек были подвергнуты суровым взысканиям. Страна, в которой и так не хватало рабочей силы, едва ли могла себе позволить иммобилизовать такое множество рабочих; как следствие, уголовные законы перестали применяться, а в марте 1955 года последние из них были отменены.

Отношения между диктатором и рабочими в послевоенный период были охарактеризованы Дэвидом Граником как «экономика гарантированного права на труд» (job rights economy). Кнут заменили пряником. Гарантированное право на труд представляло собой негласный договор о том, что рабочих не будут увольнять или наказывать за плохую работу и они будут автоматически получать всевозможные социальные блага. Если реальная заработная плата не росла, рабочие могли действовать в соответствии с популярной пословицей: «Они делают вид, что платят, мы делаем вид, что работаем». Несмотря на то что руководители все ещё несли ответственность за невыполнение планов, рабочим обвинения во вредительстве или саботаже больше не угрожали. Существенный акцент делался на «рабочем коллективе» как средстве закрепления рабочих за их местом работы. Медицинское обслуживание, социальное обеспечение ребенка, отпуска и даже потребительские товары предоставлялись «коллективом».

Диктатор (хрущевское коллективное руководство) внедрил «экономику гарантированного права на труд» в середине 1950-х годов, в период оптимистических надежд на быстрые темпы экономического развития. Предполагалось, что увеличение реальной заработной платы увеличит интенсивность трудовых усилий рабочих, а экономический рост, который произойдет как следствие увеличения интенсивности трудовых усилий, обеспечит как рост инвестиций, так и рост потребления. Следует отметить, что существенную брешь в этом плане могла пробить оборонная промышленность. С увеличением доли расходов на оборону пришлось бы пожертвовать либо инвестициями, либо потреблением.

Увеличение темпов роста инвестиций в два раза в период между 1928 и 1937 годами финансировалось в основном за счет потребления и предположительно вело к сокращению интенсивности трудовых усилий рабочих. После значительного сокращения и инвестиций, и потребления в годы Второй мировой войны в период с 1950 по I960 год и инвестиции, и потребление росли ускоренными темпами. Однако, когда в конце 1960-х экономический рост замедлился, темпы роста как инвестиций, так и потребления сократились. Однако сокращение темпов роста инвестиций было более существенным (с более чем 10 процентов в год до менее чем пяти), чем сокращение темпов роста потребления (с 5 до 3 процентов).

Диктатор столкнулся с замедлением экономического развития, будучи лишенным возможности использовать принуждение, возможности требовать от населения очередных жертв. Несмотря на то что рабочие всего лишь «делали вид, что работают», диктатор не мог применить по отношению к ним репрессивные меры, которые до этого уже провалились. Различные варианты создания «нового советского человека», такие, как стахановское движение, также уже были испробованы и оказались неработающими. Гулаг оказался слишком дорогостоящим. Не было никакой возможности высвободить обещанные сторонниками экономических реформ скрытые резервы. Единственной возможностью, которая оставалась, было аннулировать негласный договор о «гарантированном праве на труд».

Эксперимент начался в 1967 году (под названием щекинского эксперимента): трудовому коллективу было позволено сокращать лишних работников и делить их заработную плату между оставшимися членами коллектива. В конце концов, от эксперимента отказались, поскольку он угрожал возникновением массовой безработицы и из-за сопротивления со стороны бюрократического аппарата. Советское руководство до самого конца панически боялось призрака безработицы. Советские военные, например, вынуждены были принимать военные корабли без орудий, поскольку, если бы они забраковали эти корабли, рабочие не могли бы получить свою заработную плату.

Советское руководство годами ставило знак равенства между отсутствием рабочей дисциплины и текучестью рабочей силы. Текучесть рабочей силы считалась экономическим «злом», поскольку, когда рабочие меняли место работы, их специфический опыт работы на прежнем месте терялся. Во время начального этапа индустриализации промышленные рабочие меняли работу в среднем 1,2–1,5 раза в год. В отраслях, требующих тяжелого физического труда, таких, как добыча угля, рабочие меняли место работы 2–3 раза в год. У нас нет данных о текучести рабочей силы в середине и конце 1930-х годов, но мы знаем наверняка, что очередного пика текучесть рабочей силы достигла в 1947 году во время действия драконовского законодательства, запрещавшего менять место работы.

Создание экономики с гарантированным правом на труд, несомненно, имело ожидаемый эффект – текучесть рабочей силы понизилась до уровня, аналогичного уровню, существовавшему в странах Западной Европы, и стала несколько меньше текучести рабочей силы в США. Высокий уровень текучести рабочей силы во время действия наиболее суровых ограничений доказывает, что даже режим, обладающий самыми жесткими репрессивными методами, не в состоянии контролировать всю рабочую силу. Тот факт, что текучесть рабочей силы в Советском Союзе в эпоху гарантированного права на труд была аналогична уровню текучести рабочей силы в Европе, показывает беспомощность диктаторского режима. Планирование на основе практики предыдущих лет привело к распределению ресурсов по фиксированной схеме. Работникам не было никакой необходимости менять место работы, и все же они продолжали это делать.

Группы влияния

Конфликт «принципал-агент» разделил советское руководство на два лагеря – на тех, кто представлял промышленные и региональные интересы, и на тех, кто представлял общесоюзные интересы. Последние не несли ответственности за конкретные результаты, хотя теоретически они могли быть свергнуты в результате государственного переворота. Так, например, в первые два года осуществления форсированной индустриализации и коллективизации Сталин и его союзники опасались переворота. Те же, кто представлял ведомственные интересы, несли ответственность за конкретные результаты. Если наркомат или региональные власти не могли выполнить план, за это нес ответственность нарком или глава региона.

По меньшей мере половина членов сталинского Политбюро представляли промышленные или региональные интересы. Орджоникидзе представлял интересы тяжелой промышленности, Микоян представлял интересы торговли, Каганович представлял интересы транспорта. Республиканские партийные лидеры представляли интересы республик, партийные руководители крупнейших городов, таких, как Москва и Ленинград, представляли интересы своих городов. Оставалось относительно немного членов Политбюро, которые представляли государственные интересы.

Если бы Политбюро было на самом деле коллегиальным органом, то в 1930-е годы группы влияния могли бы управлять решениями, принимаемыми Политбюро, путем оказания взаимных услуг и обмена голосами (я буду голосовать за твой проект, если ты проголосуешь за мой). Упорное сопротивление Сталина какому бы то ни было лоббированию внутри Политбюро – лоббированию более низких плановых заданий, большего количества ресурсов, сокращения зерновых поставок и т. д. – создало базу для отстаивания государственных интересов, по крайней мере в том виде, как их понимал Сталин. Мы уже приводили его высказывание, когда он увещевал Политбюро, что «нехорошо и противно, если мы начинаем обманывать друг друга», и укорял своих коллег, которые «не смогли устоять против бюрократического наскока Наркомтяжа… Если вы будете так воспитывать кадры, у вас не останется в партии ни один честный партиец». В третьей главе мы приводим цитату, где Сталин напоминает Политбюро, что оно должно «нажать на бюрократов в ВСНХ, чтобы защитить интересы государства» и что «вопрос об использовании… денег должен быть обсужден особо с учетом интересов государства в целом», а не только интересов отдельных членов Политбюро.

Легкость, с которой члены Политбюро организовывали себе большинство, одобрявшее их собственные программы, когда Сталина не было в Москве, показывает потенциальные масштабы предоставления взаимных услуг внутри Политбюро в отсутствие сильного диктатора. Когда прокуратура (Вышинский) обвиняла НКТП в выпуске низкокачественной продукции, наркому тяжелой промышленности удалось организовать осуждение Политбюро действий прокуратуры, пока в дело не вмешался разгневанный Сталин.

В иерархической советской диктатуре конфликт между «широкими» интересами руководителей и «узкими» ведомственными интересами возникал на всех уровнях. Наркому приходилось напоминать главкам о том, что они должны поставлять продукцию всем предприятиям наркомата, а не только своим собственным заводам. Нарком тяжелой промышленности сетовал на «гнилых и разложившихся» снабженцев в своей собственной организации, которые отвечают своим клиентам: «Ничего у нас нет, ничего дать не можем». Нарком легкой промышленности был вынужден призывать свои главки «скандалить вовсю, вместе с нами скандалить, не так, как делают наши товарищи, – не заходя в наркомат, бегать по всем организациям – в РКИ, МК и проч., а через наркомат, вместе с наркоматом». На всех уровнях системы ведомственные интересы напоминали о себе, заставляя игнорировать государственные интересы.

Мансур Олсон утверждал, что «оседлый грабитель» – фигура временная. В силу либо немощности, либо смерти, либо постепенного разрушения власти группы влияния в конечном итоге получат верховную власть. Согласно Олсону, в Политбюро представители ведомственных интересов рано или поздно будут искать компромиссы друг с другом и выносить решения против общегосударственных интересов. Министерства и региональное руководство будут использовать свое экономическое влияние для получения уступок. Более слабые промышленные министры будут не в состоянии противостоять давлению своих подчиненных. И то, как скоро задачи экономического роста и производительности труда будут забыты в борьбе промышленных министерств за экономические выгоды, лишь вопрос времени.

После смерти Сталина Советским Союзом действительно управляло коллективное руководство. Несмотря на существование нескольких сильных лидеров, таких, как А. Косыгин, защищавших общегосударственные интересы, типичное постсталинское Политбюро представляло собой собрание представителей «общих» и ведомственных интересов. Так, например, в состав брежневского Политбюро 1976 года входило четыре представителя республик и крупных городов, а большинство кандидатов в члены Политбюро являлись республиканскими руководителями.

Более того, структура ЦК стала более сложной, в нем были созданы крупные отделы, и руководители отделов – такие, как Горбачев, глава сельскохозяйственного отдела, или руководители военно-промышленного комплекса, – лоббировали в интересах своих отраслей. Чем сильнее был их экономический сектор, тем большей экономической властью они обладали. Лоббирование со стороны гигантских отраслевых монополий стало непреодолимым, по утверждению одного из наблюдателей, в 1980-е годы. При этом не только не выполнялись решения центра, но и сами группы влияния навязывали центру свою волю. Чем более влиятельным было министерство (как, например, Министерство среднего машиностроения, которое руководило предприятиями, связанными с ядерным производством), тем больше правительство подпадало под его влияние.

После смерти Сталина система унаследовала и продолжила традицию существования всемогущего Генерального секретаря, остававшуюся неизменной до самого конца советского строя. Последнее слово оставалось за Генеральным секретарем, и именно эта традиция спасала Советский Союз от хаоса. Однако эта же традиция создавала и множество проблем, когда Генеральный секретарь был немощен и дряхл (как, например, в последние годы правления Брежнева или во время правления Черненко). Она же позволила Горбачеву начать реализацию мер, непопулярных среди других членов Политбюро, которые в конце концов разрушили саму систему.

Отраслевые и региональные группы влияния проще сдерживать при помощи вертикальной иерархии. Если они не вступают в горизонтальные сделки и остаются лояльными по вертикали, они имеют мало полномочий, которые диктатор не мог бы контролировать. Они получают материалы в соответствии с приказами «сверху» и, будучи лояльными, поставляют произведенную продукцию пользователям, определенным центром. Диктатор может поддерживать высокоцентрализованную систему с помощью принуждения, силой навязывая вертикальную лояльность.

Основная идея этой книги состоит в том, что высокоцентрализованная система несет в себе семя своего собственного разрушения. Чем более централизован процесс принятия решений, таких, как решения о централизованных планах поставок и снабжения, тем менее надежна официальная система. Сталкиваясь с невыполнимыми планами и ненадежными поставщиками, производители вынуждены прибегать к горизонтальным сделкам. Неформальные горизонтальные сети постепенно превращаются в альтернативный источник власти и становятся основой для образования групп влияния.

Хотя диктатор должен был бороться с горизонтальными сделками, они, по сути, наоборот, поощрялись. Политбюро требовало от министров обеспечить выполнение плановых заданий любыми возможными средствами. Министры говорили руководителям предприятий, что если хороший руководитель «умеет организовать дело как следует, то результаты налицо», несмотря на трудности с официальными поставками, и что план должен быть выполнен «любой ценой».

Таким образом, диктатор молчаливо поощрял ту самую поведенческую модель, которая в конечном счете привела к разрушению централизованной власти. Сталин и Политбюро поощряли наркомов самостоятельно решать свои проблемы и препятствовали разрешению споров в административном порядке. Те руководители, которые не получали материалы в официальном порядке, жалуясь на это своему наркому, могли услышать: «Сколько бы вы ни жаловались, сколько бы ни предъявляли требований… они все эти требования могут вернуть обратно с полным правом». Наркомы признавали, что «фактически сам потребитель с многочисленным штатом толкачей руководил аппаратом отдела сбыта». Все вышеперечисленное фактически поощряло участие в горизонтальных сделках.

Так же как и высокий уровень текучести рабочей силы в период драконовского рабочего законодательства, отказ руководителей подчиняться прямым приказам показывает несостоятельность диктатора. Крупные производители попросту игнорировали приказы, и, как правило, им это сходило с рук. Они, будучи производителями жизненно важных ресурсов, в свою защиту всегда могли сослаться на то, что закон или правило, введенное диктатором, может повредить процессу производства.

Прямые указания финансовым органам, призывавшие к сокращению кредитования, также не выполнялись, поскольку горизонтальные сделки создавали обязательства, которые не мог преодолеть кредитор последней инстанции. На взгляд производителей, проблема была однозначна: «Выполнишь правило, потеряешь продукцию». Для финансовых властей выбор стоял между банкротством (и увеличением эффективности в долгосрочной перспективе) и сиюминутной утратой продукции, производимой предприятием-банкротом. Несмотря на высокоцентрализованную систему принуждения, верх взял производитель.

Весьма соблазнительно присоединиться к распространенному мнению, утверждающему, что переход от модели «оседлого грабителя» к корпоративному диктату – это причина снижения темпов роста и ухудшения эффективности советской экономики. Из трех вероятных моделей диктатур – мы исключили модель научного планирования как неправдоподобную – только модель «оседлого грабителя» предполагает, что диктатор нацелен на достижение положительных экономических результатов. Как диктатор, максимизирующий власть, так и модель групп влияния предполагают неважные экономические результаты. В модели диктатора-эгоиста предполагается, что чаще будут приниматься решения, основанные на политических соображениях. Модель корпоративного диктатора предполагает, что цель диктатора заключается в распределении экономической прибыли, а не экономическом развитии.

Быстрый экономический рост в Советском Союзе середины 1930-х годов часто объясняют с помощью модели «оседлого грабителя». Но само по себе утверждение, что «оседлый грабитель» управляет экономикой, слабо помогает понять причины возникновения подобных «чудес»: как несколько партийных лидеров или съезд партии могут способствовать тому, что тысячи предприятий производят и аккуратно поставляют миллионы товаров. Мизес показал, каким образом рынки, благодаря их знанию времени и места, могут творить такие чудеса, но нет исследований, объясняющих, каким образом Политбюро, в состав которого входило всего десять человек, при аппарате, насчитывавшем менее трехсот служащих (не считая Госплан, в состав которого входило девятьсот человек), могло совершить такое чудо в 1930-е годы.

Несомненно, что в отсутствие рынка административно-командной экономике необходима некая цель, отличная от целей накопления политической власти или распределения прибыли.

Шаги, предпринимаемые Сталиным, несмотря на то что они часто были импровизациями, последовательно преследовали достижение трех задач. Во-первых, устойчиво проводилась политика противодействия альтернативным источникам власти, особенно в лице крупных органов управления промышленностью. На протяжении всего периода наркоматы и главки делились на все более и более мелкие независимые единицы, и высшее руководство пресекало даже самые незначительные попытки создания промышленных империй.

Во-вторых, «оседлый грабитель» и его преемники были постоянны в своих предпочтениях, которые были в основном неписаными, но осознавались всеми. Тяжелая промышленность была важнее легкой, а внутри тяжелой промышленности наиболее приоритетными были оборонные предприятия. Наличие приоритетов было жизненно необходимо, поскольку вносило некоторое подобие порядка в широко практикующиеся произвольные интервенции.

В-третьих, неизменным было стремление «оседлого грабителя» к накоплению капитала, что мы уже обсудили выше.

Насколько хорошо функционирует экономика, возглавляемая «оседлым грабителем», зависит от качества принимаемых им решений. Экономические системы требуют принятия рациональных решений, таких, в частности, как не начинать какой-либо проект, если его издержки превышают прибыль. В рыночных экономиках частные предприятия преследуют цель максимизации прибыли или биржевой стоимости их акций. Критерии принятия решений «оседлым грабителем» определить гораздо сложнее. «Оседлый грабитель» должен определять оптимальный объем инвестиций и распределять инвестиции между теми проектами, которые способствуют экономическому развитию страны. Производителей необходимо заставлять производить максимум продукции при минимуме затраченных ресурсов. Так, например, при хлебозаготовках надо установить такое задание, которое обеспечит сбор максимально возможного количества зерна, не вызвав при этом широкомасштабного голода или серьезных политических волнений, или не потребует дополнительных поставок дефицитных тракторов.

Для того чтобы принимать рациональные решения, «оседлому грабителю» требуются огромные объемы информации и разумные критерии для принятия решений. Выше мы обсудили критерии принятия решений по инвестиционным проектам, показав, что, когда речь шла о выборе инвестиционных проектов, выбор диктатора часто был экономически неоптимальным и основанным на политических мотивах, и всё же мы не можем сделать никаких выводов относительно рациональности решений диктатора в целом.

Мы точно знаем, что информация, которой располагал «оседлый грабитель», поступала к нему непосредственно от экономических агентов, склонных к оппортунистическому поведению, в небольшом объеме и искаженном виде. В самом деле, диктатору, как и всем остальным в административно-командной системе, приходилось работать, страдая от нехватки информации и пребывая в неведении. Предприятия умудрялись выполнять планы, получив только половину материалов, которые, как они утверждали, были им необходимы. Ресурсы распределялись в основном на основе интуиции, а не на основе научных методов.

После того как «оседлый грабитель» (предположительно действующий рационально) принимал решение, оно должно было быть спущено сопротивляющимся и оппортунистически настроенным производителям, которые могли преследовать совершенно противоположные цели. Сталин всерьез опасался, что директивы центра останутся на бумаге или что важнейшие государственные органы не узнают о решениях Политбюро и они увязнут в недрах бюрократического аппарата. Наиболее влиятельный промышленный нарком-диктатор, для того чтобы заставить подчиненных выполнить его директивы, должен был «ругаться» и драться, «как зверь», ему приходилось «самому впасть в истерику и того загнать в истерику, кто это выполняет».