Текст книги "Шантарам"

– Из-за того, что это трущобы?

– Да. Они боятся, что школа придаст им легальный статус. Официально трущобы не признаны, их как бы не существует.

– Мы – несуществующие люди, – вставил Прабакер. – Это несуществующие дома, в которых мы не живем.

– А теперь у нас есть и несуществующая школа, – подхватил я. – Муниципалитет в конце концов пошел на компромисс. Он разрешил открыть даже две временные школы, но они будут закрыты, когда строительство закончится.

– А когда это произойдет?

– Эти башни строят уже пять лет и будут строить еще как минимум три года. А что будет с трущобами после этого, никому не известно. Теоретически они должны быть снесены.

– И все это исчезнет? – спросила Карла, окинув взглядом поселок.

– Все исчезнет, – вздохнул Прабакер.

– Но сегодня у людей большой день. Кампания за открытие школы была затяжной и порой перерастала в военную. Теперь жители трущоб победили и хотят это отпраздновать. Кроме того, у одного из рабочих с пятью дочерьми наконец родился сын, и он пригласил всех по этому случаю на ланч, который устраивает еще до праздника.

– Да, в Небесную деревню! – засмеялся Прабакер.

– Но где это? – спросила Карла.

– Прямо здесь, у тебя над головой, – ответил я, указав вверх.

Мы дошли до стройплощадки, и мегалитические башни-близнецы нависли над нами. Железобетонные стены были возведены уже на три четверти, но окна и двери еще не вставляли, электроарматуру не монтировали, водопровод и канализацию не подводили. Не было ни огоньков, ни облицовки, ни каких-либо иных деталей отделки, способных оживить две серые громады. Они заглатывали свет, гасили его и накапливали, становясь хранилищами теней. Сотни пустых оконных проемов зияли, как входы в пещеры, в совокупности похожие на поперечное сечение муравейника, по которому сновали люди. До нас доносилась прерывистая, бьющая по нервам музыка строительного самоутверждения: раздраженное ворчание генераторов, немилосердный металлический лязг молотков, назойливый визг дрелей и шлифовальных инструментов.

Вереницы женщин в сари и с подносами на голове вились по стройплощадке, подтаскивая гравий к бетономешалкам с разинутой прожорливой пастью. Моим западным глазам эти плавно покачивающиеся женские фигуры в красных, синих, зеленых и желтых шелках казались крайне несообразными на грубом фоне грохочущей стройки. Однако, наблюдая их месяц за месяцем, я убедился, что труд их поистине незаменим. Они переносили на своих стройных спинах огромное количество камней, стали и цемента. На верхних этажах еще не было бетонных стен, но каркас из вертикальных стоек, поперечных балок и ферм уже был возведен, и даже там, на высоте тридцати пяти этажей, женщины работали бок о бок с мужчинами. Большинство этих людей приехали из глухих деревень, но ни одному бомбейцу не доводилось увидеть панораму города, которая представала перед ними, – ведь Центр мировой торговли должен был стать самым высоким сооружением в мегаполисе.

– И самым высоким во всей Индии, – заявил Прабакер с гордостью собственника, руками показывая высоту здания.

Он жил в трущобах на нелегальных основаниях и не имел никакого отношения к строительству, но был горд так, будто это он спроектировал башни.

– Ну, по крайней мере, в Бомбее, – уточнил я. – Тебе повезло: сверху открывается потрясающий вид. Ланч будет на двадцать третьем этаже.

– Вон там?! – воскликнула Карла с испугом.

– Без проблем, мисс Карла. Мы не пойдем пешком на это здание. Мы поедем первым классом, вот в этом лифте.

Прабакер указал на грузовую платформу, подвешенную на толстых тросах и курсирующую вверх и вниз вдоль наружной стены здания. В данный момент платформа, дергаясь и грохоча, поднимала какое-то оборудование и людей.

– Блеск! – восхитилась Карла. – Там, наверно, чувствуешь себя как на седьмом небе.

– Да, я тоже чувствую там как на небе, мисс Карла! – согласился Прабакер с широчайшей из своих улыбок и потянул Карлу за рукав к подъемнику. – Пойдемте займем очередь на лифт. Это очень красивые здания, да?

– Не знаю… – пробормотала она мне, когда мы вслед за Прабакером направились к платформе. – Они похожи на памятник чему-то умершему. И чему-то крайне непопулярному… Человеческому духу, например.

Рабочие, управлявшие подъемником, с очень важным видом проинструктировали нас, как следует себя вести на этом виде транспорта. Мы поднялись на качающуюся платформу, где, кроме нас, было еще несколько мужчин и женщин, а также тачка, загруженная инструментами, и несколько бочонков с заклепками. Оператор дважды пронзительно свистнул в металлический свисток и рычагом привел в действие электрогенератор. Мотор взревел, платформа затряслась, мы ухватились за специальные ручки для паникеров, прикрепленные к вертикальным стойкам, и платформа со стоном двинулась вверх. С трех сторон на уровне пояса ее огораживал трубчатый поручень. Через несколько секунд мы были уже на высоте пятидесяти… восьмидесяти… ста метров.

– Тебе нравится? – прокричал я.

– Это грандиозно! – откликнулась Карла, сверкнув глазами. – И страшно до жути.

– Ты боишься высоты?

– Только когда нахожусь на ней. Надеюсь, ты заказал столик в этом поднебесном ресторане? А вообще-то, тебе не кажется, что сначала надо построить дом, а потом уже устраивать в нем званые обеды?

– Они работают на верхних этажах и обычно поднимаются туда пешком, а платформа используется только для материалов и оборудования. Каждый день им приходится совершать подъем на высоту тридцати этажей, и местами он довольно опасен. Поэтому многие рабочие предпочитают почти никогда не спускаться на землю, так и живут на верхотуре. Работают, едят и спят там. Оборудовали кухни, развели домашних животных – молочных коз, кур-несушек. У них там что-то вроде промежуточного лагеря альпинистов на Эвересте.

– То есть небесная деревня в буквальном смысле?

– Вот именно.

Платформа остановилась на двадцать третьем этаже, и мы ступили на бетонный пол, из которого торчали, наподобие сорняков, гроздья стальных штырей и проволоки. Перед нами простиралось обширное пространство с равномерно расположенными опорными колоннами; между ними кое-где виднелись темные пещеры, а сверху нависал бетонный потолок, украшенный гирляндами кабелей и проводов. Все поверхности были однотонного серого цвета, и фигуры людей и животных выделялись на их фоне необычайно ярко. Большой участок вокруг одной из колонн был огорожен прутьями и бамбуковыми шестами – это был загон для скота, устланный соломой и мешковиной в качестве подстилки. Козы, куры, кошки и собаки спали на подстилке или кормились рассыпанными здесь же объедками. Возле другой колонны были сложены свернутые матрасы и одеяла, служившие постелью для людей. Около третьей на циновках были разбросаны игрушки – тут находилась детская площадка.

Приблизившись к группе людей, мы увидели, что на разостланных чистых циновках накрыт роскошный стол. Тарелками служили огромные листья банана. Бригада женщин раскладывала на них рис, сдобренный шафраном, картофель со шпинатом, жареные овощи, хлебцы и прочую еду. Целая батарея керосинок выстроилась неподалеку, на них готовилось еще что-то. Вымыв руки в баке с водой, мы уселись на циновки между Джонни Сигаром и Кишором, другом Прабакера. Еда, щедро приправленная чили и карри, была намного вкуснее, чем в любом ресторане города. В соответствии с обычаем женщины накрыли для себя отдельный стол рядом с мужским. Карла была единственной женщиной среди двух десятков мужчин.

– Нравится вам наш банкет? – спросил Джонни у Карлы после первой смены блюд.

– Да, ужасно нравится, – ответила она. – Чертовски вкусная еда и совершенно уникальная обстановка!

– А вот и наш свежеиспеченный папочка! – сказал Джонни. – Дилип, иди сюда. Познакомься с мисс Карлой, она друг Лина.

Дилип склонился перед Карлой в традиционном приветствии, сложив ладони перед собой, а затем со смущенной улыбкой отошел, чтобы проследить за приготовлением чая на двух больших плитках. Он работал на стройке такелажником. Начальство дало ему выходной день, чтобы он мог отпраздновать знаменательное событие с родными и друзьями. Его хижина стояла очень близко от моей, но по другую сторону проволочного заграждения.

Позади женского банкетного стола и плиток с чайниками два человека соскребали со стены слово САПНА, которое кто-то написал на ней краской большими английскими буквами.

– Что это за надпись? – спросил я Джонни. – В последнее время я натыкаюсь на нее повсюду.

– Это плохая надпись, Линбаба, – ответил он, перекрестившись. – Это имя одного вора, гунды. Это очень плохой человек. Он совершает преступления по всему городу – вламывается в дома, крадет вещи и даже убивает людей.

– Убивает? – переспросила Карла. Она нахмурилась и плотно сжала губы.

– Да! – подтвердил Джонни. – Сначала он писал угрозы на рекламных щитах, на стенах, а теперь дошло уже до убийств, хладнокровных кровавых убийств. Только сегодня ночью у себя дома были убиты два человека.

– Он ненормальный, этот Сапна, – даже имя взял женское, – бросил Джитендра.

Это был довольно существенный момент. Слово сапна означало «мечта» и было также довольно распространенным женским именем.

– Не такой уж совсем ненормальный, – живо, но довольно мрачно возразил Прабакер. – Он говорит, что он король воров и будет вести войну, чтобы помочь бедным, а богатых будет убивать. Конечно, это ненормально, но многие люди, у которых в голове вроде бы все в порядке, будут согласны с такой ненормальностью.

– А кто он такой? – спросил я.

– Никто этого не знает, Лин, – ответил Кишор на протяжном американском варианте английского, перенятом у туристов. – Многие люди рассказывают о нем, но ни один, с кем я разговаривал, не видел его. Говорят, что он сын богатого человека из Дели и что отец лишил его наследства. А некоторые люди говорят, что он дьявол. Еще некоторые думают, что это не один человек, а целая организация. Тут вокруг развешено очень много листков, которые учат воров и бедняков из джхопадпатти совершать всякие дикие поступки. Как сказал Джонни, уже убили двух человек. Имя Сапна пишут по всему Бомбею. Копы расспрашивают всех подряд. Похоже, они напуганы.

– Богатые тоже напуганы, – прибавил Прабакер. – Эти два парня, которым не повезло сегодня ночью, были богатые. Этот Сапна пишет свое имя английскими буквами, а не на хинди. Он образованный. Но вот кто написал это имя здесь, в этом месте? Тут все время люди, они работают и спят здесь, и никто из них не видел, как это написали. Какое-то образованное привидение! Так что, может, он и ненормальный, но соображает хорошо, раз сумел так напугать богачей.

– Все равно он магачуд, пагал! – в сердцах плюнул Джонни. – Ублюдок, сумасшедший! Он сущая напасть, этот Сапна, и напасть эта будет наша, потому что беднякам вроде нас ничего не разрешается иметь, кроме напастей.

– Давайте сменим тему, – предложил я, увидев, что Карла побледнела, а глаза ее стали большими, по-видимому от страха. – Ты плохо себя чувствуешь?

– Нет, все в порядке, – быстро откликнулась она. – Наверное, этот подъемник все же подействовал на меня сильнее, чем я думала.

– Прошу прощения за неприятности, мисс Карла, – сочувственно нахмурился Прабакер. – Теперь мы будем говорить только о радостных вещах – не будем упоминать ни убийства, ни трупы, ни кровь, которая рекой залила весь дом…

– Вот именно, Прабакер, хватит этих подробностей! – осадил я его сердито.

Несколько молодых женщин подошли к нам, чтобы убрать банановые листья из-под съеденных блюд, и роздали тарелки со сладким десертом. Они разглядывали Карлу с откровенным любопытством.

– У нее слишком худые ноги, – сказала одна из них на хинди. – Их видно через брюки.

– А ступни слишком большие, – добавила другая.

– А вот волосы у нее очень мягкие и красивые, черного индийского цвета.

– А глаза как вонючий сорняк![64]64
  Stink-weed (англ.) – одно из сленговых названий марихуаны.


[Закрыть] – презрительно фыркнула первая.

– Вы поосторожнее, сестренки, – заметил я на том же языке, усмехнувшись. – Моя знакомая знает хинди и понимает все, что вы говорите.

Женщины восприняли мое замечание скептически, но смутились и стали переговариваться. Одна из них наклонилась к Карле и всмотрелась в ее лицо, а затем громко спросила, действительно ли она понимает их язык.

– Возможно, у меня слишком тонкие ноги и слишком большие ступни, – бегло ответила Карла на хинди, – но со слухом у меня все в порядке.

Женщины восторженно завизжали, столпились вокруг Карлы и уговорили ее перейти за их стол. Наблюдая за ней, я удивлялся, с какой непринужденностью она держится в их компании. Она была самой красивой женщиной из всех, кого я встречал когда-либо. Это была красота пустыни на восходе солнца; я не мог отвести от нее глаз, меня охватывал трепет, я лишался дара речи и едва дышал.

Глядя на нее в этой Небесной деревне, я не мог простить себе, что так долго избегал встречи с ней. Меня поражало, что индийским девушкам так хочется прикоснуться к ней, погладить по волосам, взять за руку. Мне она представлялась замкнутой и чуть ли не холодной. А эти девушки, едва успев познакомиться, казалось, сблизились с ней теснее, чем я после целого года дружеских отношений. Я вспомнил быстрый импульсивный поцелуй, который она подарила мне в моей хижине, запах корицы и жасмина, исходивший от ее волос, ощущение ее губ, напоминающих сладкие виноградины, налившиеся соком под летним солнцем.

Подали чай, и я, взяв свой стакан, подошел к одному из больших оконных проемов, обращенных в сторону трущоб. Подо мной вплоть до самого залива расстилалось лоскутное одеяло из бесчисленных хижин. Узкие проходы, наполовину скрытые нависавшими над ними неровными крышами, казались скорее туннелями, нежели улочками. Тут и там поднимался легкий дымок от разожженных плит, и ленивый бриз, дувший в сторону моря, подхватывал его и разносил клочья над разбросанными по заливу рыбачьими лодками, с которых ловили рыбу в мутных прибрежных водах.

Дальше от берега, за трущобами, высились многоквартирные дома, в которых жили достаточно богатые люди. С моего наблюдательного пункта были видны роскошные сады с пальмами и вьющимися растениями на крышах домов, а на других крышах – миниатюрные хижины, принадлежащие прислуге богатых жильцов. На стенах домов, даже самых новых, разрослись грибки и плесень. Мне в последнее время стали казаться привлекательными распад и увядание, затронувшие даже самые величественные сооружения Бомбея, та печать упадка, какой было отмечено всякое блестящее начинание в этом городе.

– Да, вид красивый, – тихо произнесла подошедшая ко мне Карла.

– Иногда я прихожу сюда по ночам, когда все спят, а мне хочется побыть одному, – ответил я ей так же тихо. – Это одно из моих любимых мест.

Мы помолчали, наблюдая за воронами, кружившими над трущобами.

– А ты где любишь бывать в одиночестве?

– Я не люблю одиночества, – ответила она ровным тоном и, обернувшись ко мне, увидела выражение моего лица. – А в чем дело?

– Да просто я удивлен. Я всегда думал, что тебе должно быть хорошо одной. Ты представлялась мне не то что нелюдимой, но немного в стороне от других, выше окружающего.

– Выстрел мимо цели, – улыбнулась она. – Скорее я ниже окружающего, а не выше.

– Вау, это уже второй раз!

– Что – второй раз?

– Ты уже вторично так улыбаешься сегодня. Только что ты улыбалась, разговаривая с девушками, и я подумал, что впервые вижу у тебя такую широкую улыбку.

– Я часто улыбаюсь, – возразила она.

– Да, но не так. Не подумай, что я упрекаю тебя. Мне это нравится. Человек может быть очень привлекательным, когда не улыбается. Во всяком случае, если он откровенно хмурится, то это лучше фальшивой улыбки. У тебя, на мой взгляд, при этом очень искренний вид, такое впечатление, что ты в ладу с миром. Ну, словом, тебе это как-то идет. А точнее, я думал, что идет, пока не увидел твою улыбку сегодня.

– Я часто улыбаюсь, – повторила Карла, нахмурившись, в то время как сквозь ее плотно сжатые губы пробивалась улыбка.

Мы опять замолчали, глядя друг на друга. Глаза ее были как зеленая вода у морского рифа, в них плясали солнечные зайчики, а смотрела она с такой сосредоточенностью, какая говорит обычно об испытываемом страдании, или напряженной работе ума, или о том и другом одновременно. Свежий ветер шевелил ее рассыпанные по плечам волосы – такие же черные с коричневым отливом, что и ее брови с длинными ресницами. Ненакрашенные губы были нежного розового цвета, и, когда они приоткрывались, между ровными белыми зубами виднелся кончик языка. Сложив руки на груди, она прислонилась к боковой стенке будущего окна. Порывы ветра трепали шелк ее платья, то обрисовывая, то пряча ее фигуру в складках.

– А над чем вы с женщинами так весело смеялись?

Она приподняла одну бровь со знакомой сардонической полуулыбкой:

– Это что, для поддержания разговора?

– Возможно, – рассмеялся я. – Я почему-то сегодня нервничаю в твоем присутствии. Прошу прощения.

– Не за что. Это скорее даже комплимент – нам обоим. Но если ты действительно хочешь знать, по какому поводу мы смеялись, то могу сказать: в основном по поводу тебя.

– Меня?

– Да. Они рассказали мне, как ты обнимался с медведем.

– Ах вот что! Да, это, наверно, было и впрямь смешно.

– Одна из женщин изобразила, какое у тебя было выражение перед тем, как ты обнял его. Но особенно веселились они, пытаясь отгадать, почему ты это сделал. Все по очереди высказывали свое мнение. Радха – она, кажется, твоя соседка?..

– Да, она мать Сатиша.

– Так вот, Радха предположила, что тебе было жалко медведя. Это всех страшно насмешило.

– Представляю, – сухо бросил я. – А что предположила ты?

– Я сказала: возможно, ты сделал это потому, что тебе все интересно и ты все хочешь испытать на себе.

– Вот забавно! Одна моя знакомая говорила мне когда-то то же самое – что я нравлюсь ей потому, что всем интересуюсь. Позже она призналась мне, что по той же причине она меня и бросила.

На самом деле та знакомая сказала, что я всем интересуюсь, но ничем не увлекаюсь всерьез. Я до сих пор вспоминал это, до сих пор это причиняло мне боль и до сих пор было правдой.

– Ты не… интересуешься мной настолько, чтобы помочь мне в одном деле? – спросила Карла совсем другим тоном, очень серьезно и взвешенно.

«Так вот почему она пришла ко мне, – подумал я. – Ей нужно от меня что-то». Моя уязвленная гордость зашипела и выгнула спину озлобленной кошкой. Она не соскучилась по мне – я просто понадобился ей. Но она пришла ко мне и хотела попросить о чем-то меня, а не кого-нибудь еще. Это утешало. Поглядев в ее серьезные зеленые глаза, я понял, что ей не часто приходится просить о помощи. И еще я чувствовал, что в этом деле сошлось очень многое – может быть, слишком многое.

– Конечно, – ответил я, стараясь не слишком затягивать паузу. – Что за дело?

Она проглотила комок в горле вместе со своим нежеланием обращаться ко мне с просьбой и проговорила, торопливо выбрасывая слова:

– У меня есть подруга, ее зовут Лиза. Она оказалась в отчаянном положении. Она работает в одном месте… в публичном доме, вместе с другими девушками-иностранками. Связалась с этим по необходимости, а теперь влезла в долги, очень большие, и хозяйка этого заведения не отпускает ее. Я хочу помочь ей выбраться оттуда.

– У меня есть немного…

– Проблема не в деньгах. У меня есть деньги. Проблема в том, что хозяйка очень ценит Лизу и не отпустит ее, сколько бы мы ни заплатили. Я знаю эту мадам очень хорошо. Это стало для нее делом принципа, а деньги не играют роли. Она возненавидела Лизу за то, что та красивая, живая девушка и умеет постоять за себя. Она хочет погубить ее, доконать мало-помалу. Она ее ни за что не отпустит.

– Ты хочешь увезти ее силой?

– Не совсем.

– Я знаю ребят, которые не боятся пустить в ход кулаки, – сказал я, имея в виду Абдуллу Тахери и его дружков. – Они могли бы помочь.

– Нет, у меня тоже есть друзья, которым ничего не стоит вытащить Лизу оттуда. Но прислужники мадам обязательно разыщут ее и отомстят. Очень быстро и просто – обольют кислотой, и все. Лиза будет не первой, кому плеснут в лицо кислоту из-за того, что она не поладила с мадам Жу. Этим нельзя рисковать. Надо сделать так, чтобы она оставила Лизу в покое навсегда.

Я чувствовал, что Карла говорит мне не всю правду, что за этим кроется что-то еще.

– Ты сказала, мадам Жу?

– Да. Ты слышал о ней?

– Кое-что, – кивнул я. – И не знаю, чему из этого можно верить. Послушать, так там творится что-то невероятное, сплошная грязь…

– Ну, насчет невероятного я не знаю… Но грязи там выше головы, можешь мне поверить.

Не могу сказать, чтобы это меня успокоило.

– А почему она не может просто убежать? Сесть на самолет и – поминай как звали. Откуда она приехала?

– Из Америки. Понимаешь, если бы я могла уговорить ее уехать в Америку, никаких проблем не было бы. Но она не хочет уезжать. Лиза ни за что и никогда не покинет Бомбей. Она пристрастилась к наркотикам. Но основная причина не в этом – причина в ее прошлом, из-за которого она не может вернуться. Я пыталась уговорить ее, но без толку. Она не поедет – и все тут. И знаешь, я ее отчасти понимаю. У меня тоже остались в прошлом вещи, с которыми я не хотела бы сталкиваться снова, к которым я ни за что не вернусь.

– У тебя есть план, как вытащить ее оттуда?

– Да. Я хочу, чтобы ты притворился сотрудником американского посольства. Я уже продумала все детали. Тебе почти ничего не надо будет делать. Говорить буду я. Мы скажем ей, что отец Лизы – большая шишка в Штатах и имеет связи в правительстве, а тебе поручили взять ее из этого заведения и присматривать за ней. Я передам это мадам Жу еще до того, как ты появишься у нее.

– Все это выглядит довольно сомнительно. Думаешь, план сработает?

Прежде чем ответить, она вытащила из кармана несколько сигарет «биди», подожгла две из них с одного конца с помощью зажигалки и дала мне одну, а сама глубоко затянулась другой.

– Думаю, да. Ничего лучшего мне не пришло в голову. Я обсудила этот план с Лизой, и ей тоже кажется, что он удастся. Если мадам Жу получит свои деньги, а главное, поверит, что ты из посольства и у нее будут неприятности, если она заупрямится, то, я думаю, она оставит Лизу в покое. Я понимаю, тут слишком много «если». Многое зависит от тебя.

– А также от того, легко ли обмануть эту мадам. Думаешь, мне она поверит?

– Надо действовать очень аккуратно. Она не столько умна, сколько хитра, но вовсе не дура.

– И ты считаешь, что у меня это получится?

– Ты сможешь изобразить американский акцент? – спросила она, усмехнувшись.

– Ну, когда-то я выступал на сцене. В прошлой жизни.

– Так это здорово! – воскликнула она, прикоснувшись к моей руке.

Моя нагретая солнцем кожа почувствовала прохладу ее длинных тонких пальцев.

– Не знаю… – пробормотал я. – Слишком большая ответственность. Если наша авантюра сорвется и что-нибудь случится с этой девушкой или с тобой…

– Это моя подруга и моя идея, так что и ответственность вся на мне.

– Я чувствовал бы себя гораздо увереннее, если бы можно было просто вломиться туда силой. В этой затее с посольством столько подводных камней…

– Я не просила бы тебя помочь, Лин, если бы не была уверена в своем плане и в том, что ты способен его осуществить.

Она замолчала, ожидая моего ответа. Я с ним не торопился, хотя сразу знал, какой он будет. Она, очевидно, думала, что я размышляю над ее планом, взвешивая все «за» и «против», я же на самом деле пытался понять, почему я соглашаюсь на это. Ради нее? Всерьез ли я увлечен или просто заинтересован? Почему я обнимался с медведем?

Я улыбнулся:

– И когда мы это проделаем?

Она улыбнулась в ответ:

– Дня через два. Мне надо подготовить почву.

Она отбросила окурок и сделала шаг ко мне. Я приготовился к поцелую, но в это время вся толпа со встревоженными криками подбежала к окнам, окружив нас. Прабакер был позади меня и просунул голову мне под мышку, оказавшись между мной и Карлой.

– Муниципалитет! – воскликнул он. – Смотрите!

– Что случилось? – недоумевала Карла. Голос ее потонул в общем шуме.

– Люди, присланные муниципалитетом, собираются снести часть хижин! – прокричал я ей в ухо. – Они делают это примерно раз в месяц. Так они пытаются бороться с ростом трущоб.

Мы увидели, как с улицы на участок земли перед нашими трущобами заезжают шесть больших полицейских грузовиков. Кузова их были затянуты брезентом, но мы знали, что под ним в каждой машине скрываются по двадцать или больше полицейских. Вслед за шестью машинами подъехала грузовая платформа с рабочими и оборудованием, которая остановилась возле самых хижин. Из грузовиков посыпались полицейские, построившиеся в две шеренги. Муниципальные рабочие, жившие по большей части также в трущобах, спрыгнули с платформы и приступили к своему разрушительному труду. У каждого из них была веревка с кошкой на конце. Рабочий забрасывал кошку на крышу хижины и, зацепившись крюком за какой-нибудь выступ, тянул веревку на себя, пока крыша не съезжала на землю. Обитатели хижины едва успевали схватить самое важное: детей, деньги, документы. Все остальное обрушивалось и перемешивалось, превращаясь в хлам: керосиновые плитки и кухонная посуда, сумки и постели, одежда и детские игрушки. Люди в панике разбегались. Полиция останавливала их и направляла некоторых молодых людей к ожидавшим их грузовикам.

Стоявшие рядом с нами наблюдали за этой сценой в молчании. С этой высоты нам было хорошо видно все происходящее, но даже самые громкие звуки не долетали до нас. Это бесшумное методичное уничтожение жилищ действовало на всех особенно угнетающе. Внезапно в этой жуткой тишине меня поразило стонущее завывание ветра, на которое до сих пор я не обращал внимания. И я знал, что на всех этажах здания, выше и ниже нас, у окон также стоят люди в молчаливом созерцании.

Хотя рабочие знали, что их дома в легальном поселке никто не тронет, все работы на стройке прекратились. Все понимали, что по завершении строительства наступит очередь и их жилищ. Ежемесячный ритуал будет повторен в последний раз, и тогда уже все хижины до единой будут опустошены и сожжены, а их место займет автостоянка для лимузинов.

На лицах окружающих были сочувствие и страх. В глазах некоторых людей читался также стыд за невольные мысли, которые возникают у многих из нас в ответ на притеснения со стороны властей: «Слава богу… Слава богу, это не моя хижина…»

– Какая удача, Линбаба! Твоя хижина уцелела, и моя тоже! – вскричал Прабакер, когда полицейские и муниципальные рабочие наконец расселись по своим машинам и уехали.

Они пропахали дорожку сто метров длиной и десять шириной в северо-восточном углу нелегального поселка. Было снесено примерно шестьдесят домов, больше двухсот человек лишились крова. Вся операция заняла от силы двадцать минут.

– Куда же они теперь денутся? – тихо спросила Карла.

– Завтра же возведут новые хижины на прежнем месте. Через месяц муниципалитет опять снесет их дома – или такие же на другом участке, и они будут отстраиваться заново. Но все равно это большая потеря. Все их вещи пропали. Придется покупать новые, а также строительный материал. А человек десять арестовали, и мы не увидим их несколько месяцев.

– Даже не знаю, что пугает меня больше, – сказала она. – Бесчинство, которое творят с людьми, или то, что они воспринимают это как должное.

Почти все остальные отошли от окна, но мы с Карлой по-прежнему стояли, прижавшись друг к другу, как и тогда, когда на нас напирала толпа. Моя рука лежала у нее на плечах. Далеко внизу люди копошились среди останков своих жилищ. Уже сооружались из брезента и пластика временные убежища для стариков и детей. Карла повернула голову ко мне, и я поцеловал ее.

Упругая арка ее губ размягчилась при соприкосновении с моими – плоть поддалась плоти. И в этом была такая печальная нежность, что секунду или две я парил где-то в воздухе на крыльях невыразимой любви. Я представлял себе Карлу опытной, ожесточенной и чуть ли не холодной женщиной, но в этом поцелуе была неприкрытая беспомощность. Его ласковая мягкость буквально потрясла меня, и я первый отстранился.

– Прости… Я не хотел, – пробормотал я.

– Все в порядке, – улыбнулась она и откинула голову, упираясь руками мне в грудь. – Но боюсь, что мы заставили ревновать одну из девушек.

– Какую из девушек?

– Ты хочешь сказать, что у тебя здесь нет девушки?

– Нет, конечно, – нахмурился я.

– Я же знала, что Дидье нельзя слушать. Это его идея. Он уверен, что у тебя здесь есть подружка и потому-то ты тут и живешь. Он говорит, это единственная причина, по которой иностранец может добровольно поселиться в трущобах.

– Нет у меня никакой подружки, Карла, – ни здесь, ни где-нибудь еще. Я тебя люблю.

– Нет! – выкрикнула она, словно пощечину влепила.

– Я ничего не могу с этим поделать. Уже давно…

– Прекрати! – прервала она меня опять. – Ты не можешь! Не можешь! О боже, как я ненавижу любовь!

– Любовь нельзя ненавидеть, Карла, – увещевал я ее мягко, пытаясь ослабить напряжение, в котором она пребывала.

– Может быть, и нельзя, но осточертеть она абсолютно точно может. Любить кого-нибудь – это такая самонадеянность! Вокруг и так слишком много любви. Мир переполнен ею. Иногда я думаю, что рай – это место, где все счастливы потому, что никто никого не любит.

Ветер закинул волосы ей на лицо, она убрала их назад обеими руками и застыла в таком положении, растопырив пальцы надо лбом и глядя в землю.

– Куда, на хрен, подевался старый добрый бессмысленный секс без всяких побочных эффектов? – прошелестела она плотно сжатыми губами.

Это был, собственно говоря, не вопрос, но я все равно ответил:

– Я не исключаю этого – как запасной вариант, так сказать.

– Послушай, я не хочу никого любить, – не успокаивалась она, хотя говорила уже мягче. Глаза ее встретились с моими. – И не хочу, чтобы кто-нибудь любил меня. Для меня эти романтические истории плохо заканчиваются.

– Вряд ли найдется человек, для кого любовь – одно лишь безоблачное счастье.

– Вот-вот, и я о том же.

– Но когда это случается, у тебя нет выбора. Не думаю, чтобы кто-нибудь влюблялся по собственному желанию. И я не хочу принуждать тебя к чему-либо. Я просто люблю тебя, и все. Давно уже. И надо было наконец об этом сказать. Это не значит, что ты должна что-нибудь делать в связи с этим, да и я тоже.

– И все равно я… Не знаю. Просто я… Господи! Но ты мне ужасно нравишься, и я счастлива из-за этого. Я буду по уши полна этим чувством к тебе, Лин, если этого достаточно.

Взгляд ее был честен, но я знал, что она о многом умалчивает. Взгляд был храбр, и все же она боялась. Когда я расслабился и улыбнулся ей, она рассмеялась. Я засмеялся тоже.

– Тебе достаточно этого на данный момент?