Текст книги "Тень горы"

Глава 6

Мне доводилось мельком видеть велокиллеров, с бешеной скоростью проносившихся по запруженным улицам Воровского базара на своих отполированных и обильно хромированных велосипедах. Эти ребята традиционно носили яркие облегающие майки, узкие белые джинсы и наимоднейшие кроссовки. Волосы они зачесывали назад и смазывали маслом. Еще одним отличительным признаком их банды были татуировки на лицах для защиты от дурного глаза, тогда как собственные глаза они прятали за зеркальными очками-авиаторами, ослепительно сверкавшими под стать хромированным великам.

По общему признанию бомбейского криминального мира, они были самыми эффективными убийцами, каких только можно купить за деньги, уступая в искусстве владения холодным оружием лишь одному человеку в городе: Хатоде, мастеру ножевого боя из мафии Санджая.

Мы углубились в хитросплетение улочек, кишащих лоточниками и попрошайками, и наконец припарковали мотоциклы перед лавкой, в витрине которой были выставлены аюрведические[22]22
  Аюрведа – традиционная система индийской медицины, основанная на древних философских представлениях о гармонии тела, ума и духа с окружающей нас Вселенной.


[Закрыть] снадобья и шелковые кисетики с магическими травами, ограждающими от любовного проклятия. Я хотел купить один такой, но Абдулла мне не позволил.

– Над нами Аллах, а с нами наша честь и наш долг, – проворчал он, кладя руку мне на плечо. – И нам не нужны никакие амулеты и зелья.

Отметив про себя, что надо будет в другой раз вернуться сюда одному, я последовал за своим правоверным другом.

Абдулла вел нас узеньким коридором-проулком, в котором едва могли разминуться боком два человека. По мере удаления от улицы здесь становилось все темнее, пока стены не сомкнулись вверху почти невидимой в сумраке аркой, именуемой Башнями Белла-Виста.

За аркой крытые проходы разветвлялись, а в одном месте мы и вовсе прошли через частный дом. Его владелец, пожилой мужчина в рваной цветастой майке и больших затемненных очках с диоптриями, сидел в кресле и читал газету. Он даже не поднял глаза от страницы, чтобы посмотреть на людей, гуськом шествовавших через его, насколько я понимаю, гостиную.

Далее был еще более темный проулок, затем последний поворот в этом лабиринте – и мы очутились в просторном, залитом солнцем дворе.

Мне приходилось слышать об этом месте, оно называлось Дас-Раста – Десять путей. Ветвисто пробиваясь через хаотичные скопления домов, пути сходились на круглой площади под открытым небом. Это была территория общего пользования, однако чужаки здесь не приветствовались.

Из окружающих окон высовывались жильцы, наблюдая за происходящим на Дас-Расте. Некоторые спускали или поднимали на веревках корзины с овощами, готовой едой и другими товарами. Другие просто пересекали двор, появляясь и исчезая в туннелях, которые, как спицы колеса, разбегались отсюда во все стороны, соединяя Дас-Расту с внешним миром.

В самом центре двора из мешков с зерном и бобами была сооружена ступенчатая пирамида вдвое выше человеческого роста. И на ступенях этой пирамиды сидели велокиллеры.

Импровизированный трон на вершине занимал Ишмит, их вожак. Его длинные, ни разу не стриженные волосы соответствовали религиозным традициям сикхов, но, кроме длины волос, ничто более не указывало на его принадлежность к сикхизму. Волосы не были спрятаны под аккуратную чалму, как принято у сикхов, а свободно ниспадали до пояса; тонкие обнаженные руки были покрыты татуировками, на которых изображались совершенные им многочисленные убийства, а также победы, одержанные в гангстерских войнах. За поясом узких джинсов были заткнуты два длинных кривых ножа в богато украшенных ножнах.

– Салям алейкум, – лениво промолвил он, приветствуя Абдуллу, когда мы приблизились к пирамиде.

– Ва алейкум салям, – ответил Абдулла.

– А это что за пес с тобой приплелся? – спросил на хинди человек, ближе других сидевший к Ишмиту, и смачно сплюнул в сторону.

– Его зовут Лин, – спокойно сказал Абдулла. – Еще его называют Шантарамом. Он был другом Кадербхая, и он говорит на хинди.

– Мне плевать, говорит он на хинди, панджаби или малаялам[23]23
  Панджаби – язык панджабцев и джатов, распространенный на востоке Пакистана и в сопредельных районах Индии. Малаялам – дравидийский язык, распространенный на крайнем юго-западе Индии.


[Закрыть], – продолжил человек на хинди, оглядывая меня с ног до головы. – Он может декламировать стихи или таскать с собой словарик, засунув его в жопу, мне на это плевать. Я хочу знать, что этот пес делает здесь?

– Ты явно ближе моего знаком с собаками, – произнес я на хинди. – Но я пришел сюда в компании не псов, а мужчин, которые не привыкли брехать попусту.

Мой оппонент вздрогнул от неожиданности и недоверчиво покачал головой. Трудно сказать, что было главной причиной его изумления: мой жесткий ответ на вызов или же способность белого чужака говорить на хинди в стиле бомбейских уличных гангстеров.

– Этот человек мой брат, – произнес Абдулла ровным голосом, глядя на Ишмита. – Все, что твой человек говорит ему, он говорит и мне.

– Тогда почему бы не сказать это прямо тебе, иранец? – спросил все тот же задира.

– И то верно, почему бы нет, во имя Аллаха? – откликнулся Абдулла.

Это был момент, когда все повисло на тоненьком волоске. По двору по-прежнему сновали люди, перетаскивая туда-сюда мешки, кувшины с водой, коробки с прохладительными напитками и прочие вещи. Досужие зрители по-прежнему маячили в оконных проемах. Дети продолжали смеяться и играть в тени.

Но на пятачке между велокиллерами и нами четверыми царило созерцательное безмолвие – не будь окружающего шума, можно было бы расслышать стук наших сердец. За этой неподвижностью скрывалось огромное напряжение, когда руки демонстративно не тянутся к оружию, но тень сомнения уже готова разродиться вспышками солнца на клинках и потоками крови.

Велокиллеры были в одном слове от войны, но они уважали Абдуллу и относились к нему с опаской. Я на миг заглянул в смеющиеся, прищуренные глаза Ишмита. Он, похоже, прикидывал число трупов, которые вскоре будут валяться у подножия его пирамиды из мешков.

Было ясно, что при таком раскладе Абулла успеет убить не менее трех людей Ишмита, а остальные трое из нас, возможно, добавят к этому счету еще столько же. И хотя во дворе находилась дюжина велокиллеров, не считая тех, кто мог подоспеть к ним из ближайших домов, вероятные потери (даже если сам Ишмит уцелеет) были бы слишком велики, чтобы его банда смогла пережить неминуемое возмездие со стороны нашей мафии.

Глаза Ишмита раскрылись чуть шире, а на губах обозначилась улыбка, окрашенная алым соком бетеля.

– Любой брат Абдуллы, – сказал он, глядя на меня в упор, – это мой брат. Подойди и сядь рядом со мной. Пропустим по бхангу[24]24
  Бханг (тж. бханг-ласси) – молочный напиток с выжимкой из конопли.


[Закрыть].

Я взглянул на Абдуллу, и тот коротко кивнул мне, не сводя глаз с велокиллеров. Я вскарабкался на груду мешков и занял место чуть ниже трона Ишмита, на одном уровне с человеком, только что меня оскорбившим.

– Раджа! – обратился Ишмит к слуге, который полировал ряды и без того сверкавших никелем и хромом велосипедов. – Принеси стулья!

Тот исчез и мигом вернулся с тремя деревянными стульями для Абдуллы, Фардина и Хусейна. Другие слуги принесли нам бледно-зеленый бханг в высоких стаканах, а также внушительных размеров чиллум.

Я залпом осушил стакан молока с коноплей, следуя примеру Ишмита. Тот подмигнул мне, громко рыгнув.

– Буйволиное молоко, – сказал он. – Парное. Усиливает кайф. Если хочешь царить в этом мире, приятель, заимей дойных буйволиц.

– О… кей.

Он зажег чиллум, сделал две долгие затяжки и передал его мне, мощными струями выпустив дым из ноздрей.

Затянувшись в свою очередь, я протянул чиллум ближайшему велокиллеру, моему недавнему обидчику. Теперь его глаза улыбались, от былой враждебности не осталось и следа. Он затянулся, передал чиллум дальше и похлопал меня по колену:

– Кто твоя любимая актриса?

– Из нынешних или вообще?

– Из нынешних.

– Каришма Капур[25]25
  Каришма Капур (р. 1974) – киноактриса родом из Бомбея.


[Закрыть].

– А вообще?

– Смита Патиль[26]26
  Смита Патиль (1955–1986) – индийская кинозвезда, за свою недолгую жизнь сыгравшая около 80 ролей и признанная одной из лучших актрис своего времени.


[Закрыть]. А у тебя?

– Рекха[27]27
  Рекха (сценическое имя Бханурекхи Ганешан, р. 1954) – выдающаяся индийская актриса и певица; живет в Мумбаи (Бомбее).


[Закрыть], – вздохнул он. – Прежде, сейчас и всегда. Она затмевает всех… У тебя есть нож?

– Конечно.

– Можно взглянуть?

Я достал один из своих выкидных ножей и протянул ему. Он раскрыл его с профессиональной сноровкой и повертел между пальцами увесистое оружие с медной рукоятью так легко, словно это был стебелек цветка.

– Славная вещь, – одобрил он, сложив и возвратив нож. – Кто делал?

– Викрант, с причала Сассуна, – ответил я, пряча нож в чехол.

– А, Викрант. Хороший мастер. Хочешь взглянуть на мой?

– Конечно, – сказал я, протягивая руку, чтобы принять его оружие.

Мой длинный нож предназначался для уличных боев лицом к лицу. Кинжал велокиллера служил для нанесения глубоких и широких, смертельных ран – как правило, ударом в спину. Лезвие резко сужалось от массивной рукояти к острию и было снабжено желобками-кровостоками. Зубцы на лезвии были направлены в обратную сторону, чтобы нож легко входил в тело, но рвал плоть на выходе, тем самым предотвращая спонтанное закрытие раны. Медная изогнутая рукоять удобно ложилась в руку. В целом же это оружие больше подходило для колющих, чем для рубяще-режущих ударов.

– Знаешь, – сказал я, отдавая его хозяину, – мне бы не хотелось когда-нибудь выйти один на один против тебя.

Он широко ухмыльнулся и вставил кинжал в ножны.

– Хороший план! – сказал он. – Не вижу проблемы. Мы с тобой никогда не выйдем друг против друга. Годится?

И он протянул мне руку. Долю секунды я колебался, зная, что гангстеры очень серьезно относятся к таким вещам, а я не был уверен, что смогу сдержать слово, если начнется война между нашими бандами.

– А, к черту! – сказал я и обменялся с ним крепким рукопожатием. – Мы с тобой никогда не будем драться. Несмотря ни на что.

Он вновь ухмыльнулся.

– Я… – начал он на хинди. – Ты извини… за те мои грубые слова.

– Ладно, забыли.

– Между прочим, я хорошо отношусь к собакам, – сообщил он. – Любой здесь это подтвердит. Я даже подкармливаю бродячих псов.

– Рад это слышать.

– Аджай! Скажи ему, как я люблю собак!

– Очень сильно, – сказал Аджай. – Он сильно любит собак.

– Если ты сейчас же не прекратишь говорить о собаках, – сказал Ишмит, пуская красную слюну из уголка рта, – я сверну тебе шею.

И отвернулся от него, демонстрируя неудовольствие.

– Абдулла, – сказал он, – полагаю, ты хотел со мной поговорить?

Но Абдулла не успел ответить, поскольку во дворе появилась группа из десятка рабочих, кативших две длинные пустые тележки.

– С дороги! – сразу же завопили они. – Труд угоден Богу! Мы творим богоугодное дело! Мы пришли за мешками! Забираем старые мешки! Потом привезем новые! С дороги! Труд угоден Богу!

С бесцеремонностью, за какую другие поплатились бы жизнями, простые работяги пренебрегали статусом и нарушали покой банды свирепых убийц. Без промедления они начали растаскивать пирамиду мешков, а велокиллеры, спотыкаясь и падая, освобождали насиженные места.

Не спеша, стараясь не уронить своего достоинства, Ишмит снизошел с командных высот и встал неподалеку от Абдуллы, наблюдая за разрушением пирамиды. Я слез одновременно с ним и присоединился к своим друзьям.

Фардин, не зря носивший прозвище Политик, поднялся и дипломатично предложил свой стул Ишмиту. Лидер велокиллеров сел рядом с Абдуллой и громко потребовал чай со специями.

Пока мы дожидались чая, рабочие удалили всю гору мешков, оставив на голых камнях двора лишь немного оброненных зерен и соломинок. Подали имбирный адрак-чай, настолько крепкий, что даже самый суровый и бессердечный судья прослезился бы.

А работяги вскоре вернулись с новыми мешками зерна и стали складывать их на том же месте. Стремительно вырастала новая куча, и слуги велокиллеров начали придавать ей форму ступенчатой пирамиды.

Вероятно желая скрыть неловкость оттого, что мы наблюдали его конфузное свержение с трона, Ишмит переключил внимание на меня:

– Ты… чужак, что ты думаешь о Дас-Расте?

– Джи, – начал я с уважительного обращения, соответствующего английскому «сэр», – я удивляюсь, как мы смогли добраться сюда, никем не задержанные.

– Мы знали, что вы идете. Мы знали, сколько вас, и знали, что вы друзья. Помнишь дядюшку Дилипа – старика, читающего газету?

– Да, мы прошли прямо через его дом.

– Именно так. У дядюшки Дилипа есть под креслом кнопка, а от нее идет провод к звонку здесь, на площади. По тому, сколько раз он нажимает кнопку, и по протяжности звонков мы можем определить, кто приближается, друг или враг, и в каком количестве. И такие «дядюшки» у нас есть в каждом проходе. Они глаза и уши Дас-Расты.

– Недурно, – признал я.

– Судя по наморщенному лбу, у тебя еще остались вопросы.

– Да. Я не понимаю, почему это место называется Дас-Раста – Десять путей, тогда как я смог насчитать только девять выходов с площади.

– Ты мне нравишься, гóра! – сказал Ишмит, используя слово, обозначающее на хинди белого человека. – Немногие замечают этот факт. На самом деле сюда и отсюда ведут десять путей, но десятый ход – потайной, и он известен лишь местной братве. Ты сможешь проследовать этим путем, только став одним из нас – или же в виде трупа, если мы тебя здесь прикончим.

Тут в разговор вступил Абдулла, выбравший этот момент для того, чтобы изложить цель своего визита.

– Я привез твои деньги, – сказал он, наклоняясь к сочащейся бетелем улыбке Ишмита. – Но прежде чем я их отдам, должен сказать об одном осложнении.

– Что за… осложнение?

– Свидетель, – произнес Абдулла достаточно громко, чтобы я смог его расслышать. – Говорят, вы работаете так быстро, что даже джинн не сможет заметить удар вашего ножа. Но в последнем случае нашелся человек, это заметивший. И он описал киллера полиции.

Ишмит сжал челюсти и быстро взглянул через плечо на своих людей, а затем вновь повернулся к Абдулле. Улыбка на его лице медленно восстанавливалась, но зубы по-прежнему были сомкнуты так крепко, словно он держал в них нож.

– Само собой, мы уберем этого свидетеля, – прошипел он. – И не возьмем за него доплату.

– В этом нет нужды, – ответил Абдулла. – Сержант полиции, оформлявший протокол, – наш человек. Он надавил на свидетеля и заставил его изменить показания. Но ты же понимаешь, что в таких случаях я говорю не от своего имени, а от имени Санджая. Притом что это лишь второй заказ, который мы вам дали.

– Джарур[28]28
  Конечно (хинди).


[Закрыть], – сказал Ишмит. – И я обещаю, что осложнений со свидетелями больше не возникнет, пока мы работаем вместе.

Ишмит пожал руку Абдуллы, на секунду-другую задержав ее, а затем встал со стула, повернулся к нам спиной и начал карабкаться на вершину заново возведенной пирамиды. Расположившись на своем новом троне, он произнес одно слово:

– Панкадж!

Оказалось, что так зовут человека, с которым мы сперва ссорились, а потом обсуждали ножи.

Фардин вынул из своего рюкзака пачку денег и передал ее Абдулле, который, в свою очередь, вручил ее Панкаджу. Перед тем как лезть на пирамиду, тот обернулся ко мне.

– Мы с тобой никогда не будем биться друг против друга, – сказал он, вновь протягивая мне руку. – Пукках?[29]29
  Верно? (хинди)


[Закрыть]

Его широкая улыбка и неподдельная радость от обретения нового друга были бы восприняты с пренебрежительной усмешкой матерыми зэками в австралийской тюрьме. Но сейчас мы находились в Бомбее, и улыбка Панкаджа была столь же искренней, сколь искренним было его желание прирезать меня несколькими минутами ранее. То же самое я мог бы сказать о себе.

Пока Ишмит его не окликнул, я не знал, что человек, с которым я недавно обменялся оскорблениями, был вторым по значимости главарем велокиллеров; и его имя наводило не меньший страх, чем имя самого Ишмита.

– Ты и я, – сказал я ему на хинди, – мы никогда не будем драться. Что бы ни случилось.

Ухмыльнувшись мне от уха до уха, он с акробатической ловкостью вскарабкался на гору мешков и отдал деньги Ишмиту. Абдулла приложил руку к груди в знак прощания, и мы двинулись в обратный путь.

Следуя за Абдуллой, мы снова прошли лабиринт ходов, включая гостиную, в которой все так же сидел и читал газету дядюшка Дилип, держа бдительную ногу на тайной кнопке под креслом.

Когда мы добрались до своих мотоциклов, Абдулла повернулся, поймал мой взгляд и расплылся в очень редкой для него открытой, счастливой и даже озорной улыбке.

– Это было на самой грани! – сказал он. – Все обошлось, хвала Аллаху!

– С каких это пор ты имеешь дело с левыми киллерами?

– Мы связались с ними пару недель назад, когда ты был в Гоа. Помнишь нанятого нами адвоката, который слил наших братьев, выложив копам все, что ему рассказали по секрету?

Я кивнул, вспоминая, как все мы были разъярены, когда наши люди получили пожизненный срок из-за предательских показаний их собственного адвоката. Была подана апелляция, но она застряла в суде высшей инстанции, и наши все еще сидели за решеткой.

– Теперь этот законник примкнул к толпе своих коллег в аду, – сказал Абдулла, и в глазах его сверкнули золотистые искорки. – Наш приговор апелляции не подлежит. Но не будем говорить о подлых тварях и их жалких судьбах. Лучше насладимся ездой с ветерком и возблагодарим Аллаха за то, что Он избавил нас от необходимости убивать киллеров, которых мы сами же наняли для другого убийства. Жизнь прекрасна и удивительна, хвала Аллаху!

Однако, пока мы с Фардином и Хусейном следовали за Абдуллой к месту сбора совета мафии, я размышлял отнюдь не о Божьей благодати. Я знал, что другие мафиозные кланы периодически прибегают к услугам велокиллеров. Даже копы временами привлекали их для «чистки» в особо щекотливых случаях. Но южнобомбейская мафия при жизни Кадербхая до такого не опускалась никогда.

Где бы ни собиралась компания людей – от заседания директоров крупной фирмы до сборища развратников в борделе, – они всегда, сознательно либо неосознанно, устанавливают определенные моральные правила для данной ситуации. И одним из моральных правил, неукоснительно соблюдавшихся мафией Кадербхая, было следующее: человеку, которого решено убрать, дается возможность посмотреть в глаза своим убийцам и услышать от них, за что конкретно он обречен на смерть. Но нанимать безликих неуловимых киллеров, вместо того чтобы самим приводить в исполнение приговор, – это был радикальный отход от правил. И с этим мне было трудно примириться.

До сей поры порядок и хаос в нашем мире балансировали на чашах весов, удерживаемых в напряженно вытянутой руке традиции. И эти весы опасно качнулись в тот самый момент, когда были наняты велокиллеры. Из множества людей, работавших на Санджая, добрая половина хранила верность старому кодексу чести в большей мере, чем лично ему, теперь пытавшемуся этот кодекс переписать…

Вид морского простора при выезде на Марин-драйв наполнил ощущением покоя если не мою голову, то хотя бы мое сердце. Я отвернулся от красной тени, бегущей рядом со мной по обочине. Я перестал думать о пирамиде киллеров и о недальновидности Санджая. Я перестал думать о моей собственной роли в предстоявшем безумии. Я просто гнал по трассе с моими друзьями – навстречу концу, нам уготованному.

Глава 7

Не будь с нами Абдуллы, мы с Фардином и Хусейном помчались бы до мечети Набила наперегонки, подрезая машины и пытаясь протиснуться в любую щель. Но Абдулла никогда никого не подрезал и не жал на газ без толку. Он рассчитывал, что машины сами перед ним расступятся, и обычно так оно и происходило. Он ездил спокойно, без рывков и резких торможений, прямо сидя в седле и высоко держа голову, и длинные черные волосы всплесками растекались по его широким плечам.

Мы добрались до особняка минут за двадцать и припарковали мотоциклы на привычном месте, перед соседним парфюмерным магазином.

Как правило, главный вход в особняк был открыт и неохраняем. Кадербхай говорил, что, если какой-нибудь враг захочет покончить с жизнью путем нападения на его жилище, он предпочтет сперва выпить с ним чая и только потом убить его.

Но сейчас мы обнаружили высокие массивные двери парадного входа плотно закрытыми, а перед ними стояли четверо вооруженных людей. Я узнал одного из них, Фарука, «смотрящего» за игорным бизнесом в отдаленном филиале фирмы, в Аурангабаде. Трое других были незнакомыми мне афганцами.

Толкнув дверь, мы вошли внутрь и увидели еще парочку с автоматами на изготовку.

– Зачем тут афганцы? – спросил я, когда мы их миновали.

– Многое произошло, брат Лин, за то время, что ты был в Гоа, – сказал Абдулла, и мы вступили в открытый внутренний дворик.

– Да уж, шутки в сторону.

Я не появлялся здесь уже несколько месяцев и сейчас с горечью отметил признаки небрежения и запущенности. При жизни Кадербхая из каменной глыбы в центре двора день и ночь бил фонтан, а роскошные пальмы в кадках добавляли живительную зелень к белизне мрамора и голубизне неба. С той поры пальмы засохли, а растрескавшаяся земля в кадках была утыкана сигаретными окурками.

У двери в комнату, где заседал совет мафии, стояли еще два афганца с автоматами. Один из них постучал в дверь и затем медленно ее отворил.

Абдулла, Хусейн и я вошли внутрь, а Фардин остался снаружи вместе с афганскими охранниками. Дверь закрылась за нашими спинами, и я огляделся: в комнате нас было тринадцать человек.

Сама комната заметно изменилась. На полу сохранилось покрытие из пятиугольных плиток кремового цвета, а сине-белая мозаика, имитирующая небо с облаками, по-прежнему покрывала стены и сводчатый потолок, но инкрустированный столик и парчовые подушки на полу исчезли. Их место занял длинный – почти от стены до стены – конференц-стол из темного дерева, по периметру стола расположились четырнадцать кожаных кресел с высокими спинками. Кресло председателя, в отличие от остальных, было украшено витиеватой резьбой. И человек, сидевший в этом кресле, Санджай Кумар, улыбкой встретил вновь вошедших. Но эта улыбка предназначалась не мне.

– Абдулла! Хусейн! – воскликнул он. – Наконец-то! Мы уже обсудили много второстепенных вопросов, ну а теперь, когда вы здесь, можно приступать к самому главному.

Предположив, что Санджай не желает моего присутствия в зале совета, я попробовал вежливо удалиться.

– Санджайбхай, я подожду снаружи, пока не понадоблюсь.

– Нет, Лин, – сказал он, делая какой-то неопределенный взмах рукой. – Сядь рядом с Тариком. Садитесь все, не будем терять время.

Тарик, четырнадцатилетний племянник Кадербхая и его единственный близкий родственник мужского пола, сидел в императорском кресле своего дяди в дальнем конце комнаты. Он был развит не по годам и уже сейчас не уступал ростом большинству присутствующих. Но все равно его фигура терялась в обширном пространстве кресла, когда-то бывшего троном короля южнобомбейского преступного мира.

Позади Тарика, положив ладонь на рукоять кинжала, стоял Назир – верный страж мальчика и мой близкий друг.

Я проследовал вдоль длинного стола и поздоровался с Тариком. На секунду он просиял, пожимая мне руку, но тут же вновь принял холодно-бесстрастный вид, с бронзовым отблеском в глазах, – таким он был все время со дня смерти своего дяди.

Когда я перевел взгляд на Назира, тот одарил меня исключительно редкой улыбкой – по сути, жуткой гримасой, способной укрощать львов. Это была одна из чудеснейших улыбок, какие я видывал в своей жизни.

Я сел на стул рядом с Тариком. Абдулла и Хусейн заняли свои места за столом, и заседание продолжилось.

По инерции еще какое-то время обсуждались второстепенные вопросы: забастовка докеров на причале Балларда, сократившая поставки наркотиков в южный Бомбей; создание ассоциации рыбаков на причале Сассуна, главном месте базирования рыболовецкого флота, и их отказ платить мафии «за покровительство»; задержание «дружественного» члена муниципального совета в ходе полицейского рейда в одном из крышуемых нашей мафией публичных домов и его просьба к совету замять это дело.

Совет мафии, в действительности инициировавший полицейский рейд как раз для того, чтобы крепче взять в оборот того же чинушу, выделил нужную сумму для подкупа полиции и постановил взыскать вдвое большую сумму со «спасенного» – в порядке благодарности за услуги.

Последний вопрос был более сложным и выходил за рамки обычного бизнеса. Влияние Компании Санджая, управляемой советом, охватывало весь южный Бомбей, от фонтана Флоры до Нейви-Нагара на оконечности мыса. На всей этой территории, с трех сторон ограниченной морем, Компания полностью контролировала черный рынок, однако нельзя сказать, чтобы мелкие дельцы так уж стонали под ее игом. Напротив, очень многие люди предпочитали обращаться за разрешением своих споров и проблем именно к мафии, а не к полиции. Мафия, как правило, действовала быстрее, зачастую была более справедливой и всегда брала меньшую мзду, чем копы.

Когда Санджай встал во главе группировки, он назвал ее Компанией – в духе последних веяний, когда гангстеры начали делить город на сферы влияния уже как бизнесмены. Основатель группировки, ныне покойный Кадербхай, был достаточно сильной и яркой личностью, чтобы его мафиозный клан не нуждался в иных обозначениях, кроме его собственного имени. Да и сейчас эхо его имени придавало Компании авторитет, какого не могло дать ей имя Санджая; и во многом за счет этого эха в подконтрольной зоне еще сохранялись относительное спокойствие и порядок.

Но с недавних пор кое-кто начал проявлять чрезмерную самостоятельность. Одним из таких «обнаглевших» был крупный домовладелец из района Кафф-Парейд, где на отвоеванной у моря территории вырос целый квартал многоэтажек с дорогими квартирами. Он начал набирать частную армию головорезов, что не могло понравиться Компании Санджая, ибо тем самым на кон ставилась репутация ее собственных бойцов.

И вот на днях эти «частники» вышвырнули просрочившего плату арендатора из окна его квартиры на третьем этаже. Неплательщик выжил, но при падении развалил принадлежавший Компании киоск, в котором продавались сигареты и гашиш. Серьезные травмы получили киоскер по прозвищу Сияющий Патель и один из клиентов, которым оказался популярный исполнитель суфийских песен.

Сияющий Патель с его полулегальной лавчонкой был для Компании вопросом сугубо коммерческим. Но травма, нанесенная великому певцу, которого знали и любили все курильщики гашиша на южном полуострове, придавала делу совсем иной характер.

– Я говорил, что к этому все идет, Санджайбхай, – горячился Фейсал, крепко сжимая кулак. – Я предупреждал тебя об этом еще несколько месяцев назад.

– Ты предупреждал, что кто-то свалится на лавку Пателя? – Санджай презрительно фыркнул. – Должно быть, я пропустил то заседание совета.

– Я предупреждал, что мы теряем авторитет, – продолжил Фейсал уже спокойнее. – Я говорил тебе, что дисциплина расшаталась. Никто нас уже не боится, и я не могу их в этом винить. Если мы так трусливы, что позволяем чужакам орудовать у нас под носом, винить в этом можно только нас самих.

– Он прав, – сказал Малыш Тони. – Взять хотя бы проблему с Компанией Скорпионов. Видя такое, всякий оборзевший засранец, вроде этого выскочки из Кафф-Парейда, думает, что на нас можно положить с прибором, и начинает сколачивать свою банду.

– Никакая они не компания! – яростно выкрикнул Санджай. – Этих вонючих «скорпионов» не признает ни один из бомбейских кланов. Они просто шайка отморозков из северного Бомбея, попытавшихся пробраться к нам на юг. Называй вещи своими именами: это мелкая дрянная шайка.

– Называй их как хочешь, – негромко сказал Махмуд Мелбаф, – но они создали нам реальную проблему. Напали на наших людей на улице среди бела дня. Всего в каком-то километре отсюда изрубили тесаками двух торгашей, приносивших солидный доход Компании.

– Это так, – подтвердил Фейсал.

– Вот почему здесь пришлось поставить стражу из наших афганских братьев, – продолжил Махмуд Мелбаф. – «Скорпионы» также попытались вклиниться в нашу зону в районе Регала и Нариман-Пойнт. Я вышвырнул их оттуда, но все могло бы обернуться хуже, не окажись рядом Абдуллы, – мы были вдвоем против пятерых. Одного моего имени – да и твоего тоже, Санджай, – недостаточно, чтобы их отпугнуть. А если бы Малыш Тони не порезал рожу тому деляге, они до сих пор бы продавали дурь перед колледжем, в полусотне шагов от твоего дома. Если ты не считаешь это проблемой, тогда у нас и впрямь нет проблем.

– Я все понимаю, – ответил Санджай, понизив тон и быстро взглянув на Тарика.

Лицо мальчика оставалось бесстрастным.

– Мне известно все, о чем вы говорите, – сказал Санджай. – Разумеется, мне это известно. Но какого черта им нужно? Они что, серьезно хотят войны? Неужели они надеются ее выиграть? Чего хотят эти недоноски?

Всем нам было ясно, чего хотели «скорпионы»: они хотели заполучить все, они хотели нашей смерти или нашего отступления, чтобы завладеть этой территорией.

В тишине, последовавшей за риторическим вопросом, я оглядел лица членов совета, пытаясь оценить их настрой и готовность вступить в очередную битву за сферы влияния.

Обычно подвижное, лицо Санджая застыло, а взгляд уперся в поверхность стола, пока он обдумывал возможные варианты действий. Я знал, что он, будучи рассудительным человеком, предпочел бы избежать бойни и заключить сделку, даже с такими подлыми тварями, как «скорпионы». Для Санджая принципиальное значение имела сделка сама по себе – не важно, как, когда и с кем заключенная.

Он был смелым и жестоким бойцом, но его первым побуждением в любой конфликтной ситуации было разобраться без кровопролития. Это он распорядился установить в зале совета длинный конференц-стол; и только теперь, видя его замешательство и неуверенность, я понял, что это решение было продиктовано не гордыней или самодовольством – стол действительно символизировал его природную склонность к переговорам, сделкам и мировым соглашениям.

Кресло справа от Санджая всегда пустовало в память о его друге детства Салмане, который погиб в ходе последней войны с конкурирующими гангстерами.

В тот раз Санджай сохранил жизнь одному из членов разгромленной группировки. А теперь Вишну – тот самый тип, которого он пощадил, – создал банду «скорпионов» и нагло вторгся во владения Компании.

Многие члены совета тогда высказывались против неуместного акта милосердия и требовали добить врага, чтобы раз и навсегда закрыть этот вопрос; и сейчас Санджай знал, что они считают возникшие проблемы доказательством своей правоты и признаком его слабости.

Я заметил, что рука Санджая медленно скользит по гладкой столешнице вправо, как будто стремясь найти поддержку в рукопожатии покойного друга.

Еще правее, за пустым креслом, сидел Махмуд Мелбаф – подтянутый и вечно настороженный иранец, умудрявшийся сохранять внешнее спокойствие, невзирая на любые вызовы и провокации. Однако его невозмутимой серьезности сопутствовала неизбывная печаль – он никогда не смеялся и крайне редко позволял себе улыбку. Тяжкая утрата поразила его сердце и угнездилась в нем, сглаживая эмоциональные пики и провалы, как ветер и песок сглаживают острые скалы в пустыне.

Рядом с Мелбафом сидел Фейсал – в прошлом боксер-профессионал, находившийся лишь в шаге от чемпионского титула. Но пройдоха-менеджер умыкнул все его призовые, а заодно и подругу Фейсала, таким образом усугубив обман личным оскорблением. Фейсал разыскал и насмерть забил менеджера, а девчонка исчезла из города, и никто ее больше не видел.