Текст книги "География Китая. Глобализация и динамика политических, экономических и социальных изменений в Поднебесной"

Претензии Китая на Южно-Китайское море и отсутствие правовых оснований на них по мнению Постоянной палаты третейского суда

КНР заявила претензии практически на все архипелаги в акватории Южно-Китайского моря (ЮКМ), требуя признания ЮКМ в качестве собственных территориальных вод и исключительной экономической зоны [Kaplan 2014; Samuels 1982] (см. рис. 4.2). Подобные геополитические утверждения по своей природе дискуссионны. Однако в активном поведении КНР прослеживается отход от ориентации на внутреннюю жизнь страны, характерную для династии Цин, в пользу более открытой политики, а также готовности более агрессивно заявлять свои требования.

В 2013 году Филиппины представили иск на рассмотрение базирующейся в Гааге Постоянной палате третейского суда. Свои требования заявитель основывал на Приложении VII к Конвенции ООН по морскому праву, подписантами которой являются как КНР, так и Филиппины. Предметом иска явились претензии Китая на ЮКМ, которые оформлены в виде так называемой девятипунктирной линии. Последняя используется для обоснования принадлежности большей части ЮКМ к территориальным водам КНР. В 2016 году суд пришел к выводу, что у Китая нет исторических оснований претендовать на ресурсы в пределах девятипунктирной линии. Требования КНР на ЮКМ, таким образом, были признаны несостоятельными. Китай не согласился с решением суда и отказывается соблюдать его [New York Times 2020; Permanent Court of Arbitration 2016].

Рис. 4.2. Притязания Китая на Южно-Китайское и Восточно-Китайское моря. Источник: Канцелярия министра обороны США (2010 год). Картографы: Авторы

Си Цзиньпин занял еще более агрессивную позицию в разрешении вопросов, проистекающих из территориальных требований Китая на Восточно-Китайское море (ВКМ) и ЮКМ. Большая настойчивость Китая в отстаивании собственных притязаний в ВКМ привела к прямому конфликту с Японией. Происходят частые инциденты с участием флота Японии и кораблей береговой охраны. Был даже момент, когда казалось, что противостояние перерастет в полноценные столкновения, однако обе стороны в конечном счете сбавили обороты. При этом сохраняется принципиальное несогласие по поводу того, кому принадлежат острова Сенкаку или, как их называют в Китае, острова Дяоюйдао. Китай также называет ЮКМ своими территориальными водами. В результате мы имеем прямой конфликт и столкновения КНР сразу с Вьетнамом, Филиппинами и Малайзией, а также нарастающие трения в отношениях с США. Среди самых вопиющих действий Китая здесь стало создание новых островов в составе архипелага Спратли или Наныпа. Одна из «новостроек» располагает достаточно большой взлетно-посадочной полосой для размещения военной авиации [Kaplan 2014].

Сравнительно недавно корабли береговой охраны и прочих подразделений Китая стали топить рыболовные судна Вьетнама и других менее крупных сопредельных стран и угрожали нефтеразведочному судну Малайзии. Параллельно КНР разворачивает акции устрашения вплоть до окрестностей островов Натуна (Бунгуран), которые входят в территориальные воды Индонезии. По всей видимости, Китай полагал, что в условиях пандемии COVID-19, начавшейся в 2020 году, другие страны будут медленнее реагировать на более агрессивные действия в ЮКМ, где, вопреки ранним заверениям в отсутствии намерений милитаризировать регион, началось активное формирование дополнительных рифов и участков суши, а также размещение военного оборудования и вооружений.

В мае 2020 года госсекретарь США Майкл Помпео заявил, что претензии Китая на ресурсы ЮКМ «абсолютно незаконны». Тем самым отвергнув – пускай по прошествии четырех лет после соответствующего судебного решения – проблематичные притязания КНР на воды и ресурсы ЮКМ, США наконец-то привели свою позицию в соответствие с положениями международного права. Другие страны, в том числе Австралия, в дальнейшем также признали, что требования Китая в ЮКМ недействительны и противозаконны [New York Times 2020].

Мы можем предложить многочисленные трактовки и прийти к различным выводам по поводу роли Китая в международных делах после 1950 года, однако будет корректно предположить, что сама КНР намерена играть существенную роль как в Восточной Азии, так и во всем мире. Вслед за развитием экономики Китая расширяются возможности Поднебесной усиливать свое военное присутствие и политическое влияние. Недавние стычки с Японией по поводу островов Сенкаку в окрестностях Тайваня, усиленное создание искусственных островов и отстаивание притязаний на ЮКМ в полной мере демонстрируют все более силовой и агрессивный подход Китая к вопросам собственной безопасности. Усилия, которые Китай на протяжении 20 с лишним лет направляет на формирование глубоководного флота и распространение своего влияния над Тихим океаном, – прямой вызов былому доминированию США в качестве морской державы. Кажется вполне очевидным, что Китай заявляет о себе как о господствующей силе в Восточной Азии и желает признания собственного статуса со стороны как сопредельных стран, так и международного сообщества. Растущая мощь Китая может предвещать наступление периода обострения конфликтов [Goldstein 2005; Krepinevich 2015; Pillsbury 2015].

Империя или национальное государство: цели Китая на XXI век

Один из самых интересных и дискуссионных вопросов, который часто поднимают в связи со ускоренным превращением Китая в мировую сверхдержаву, – как нам стоит воспринимать Китай как нацию и страну? С учетом огромных территориальных масштабов Поднебесной и разнообразия населяющих ее людей, возможно, Китай можно представить в качестве империи, воспроизводимой под видом современного государства образца XXI века из прежних структур и систем Китайской империи? Или, несмотря на составляющее его население множество национальных меньшинств и этнических формирований, а также разнообразных языковых групп, которые дополняют ханьское большинство, Китай – все же полноценное национальное государство?

В том, насколько большую силу в качестве модели долгосрочного построения нации представляют собой средства ассимиляции китайцев под эгидой ханьцев, можно убедиться на примере того, как группы на периферии ханьской цивилизации постепенно инкорпорировались в нее. [Jacques 2009] полагает, что Китай – «цивилизационное государство» в свете долгой истории существования основополагающих политических институтов Китая. Эта выдающаяся цивилизация с течением времени просто впитала в себя и преобразовала многие периферийные территориальные группы, с которыми она имела возможность контактировать. Если не принимать во внимание аспекты самоидентификации, то можно предположить, что постепенно некоторые из этих групп (например, маньчжуры или хуэйцы), в особенности там, где получил распространение в качестве первого языка путунхуа (часто обозначаемый как «мандарин»), стали практически неотличимы от китайцев-ханьцев[15]15
  Хуэйцы (мусульмане) и маньчжуры говорят на стандартном китайском языке (мандарин) и тесно связаны с ханьцами. В 1982 году эти две этнические группы насчитывали примерно 11,5 миллиона человек – около 17 % численности китайских национальных меньшинств. В 2010 году численность хуэйцев достигла 10,6 миллиона человек, а маньчжуров – 10,4 миллиона человек [National Bureau of Statistics 2012]. Такой резкий скачок в численности частично связан с возникновением возможности для индивидуального самоопределения этнической принадлежности людей, которая была предусмотрена начиная с переписи населения за 1990 год.


[Закрыть].

С конца 1970-х годов Китай в рамках реструктуризации и реформирования социалистической системы нацелился на продвижение экономического роста и национального развития при одновременном обеспечении режима социально-политического контроля во главе с КПК. В 1980-х годах были сделаны некоторые послабления в области политической либерализации, однако в свете последовавших волнений, и в особенности трагических событий июня 1989 года, во время которых на площади Тяньаньмэнь в Пекине было убито большое количество студентов, партия и правительство сделали упор на поддержании порядка и предупреждении всего, воспринимаемого китайцами как хаос (луанъ) и нестабильность в области политики [Liang 2001]. «Унифицированный авторитаризм» – так описывает избранный китайским руководством путь японский специалист в области международной политики Сатоси Амако [Amako 1997].

После жестокого подавления протестов на площади Тяньаньмэнь в 1989 году захлопнулась крышка котла внутренней политической жизни Китая. Мало что менялось в политике Китая за последовавшие 13 лет, вплоть до осени 2002 года, когда на 16-м Всекитайском съезде КПК был инициирован процесс передачи властных полномочий, в результате которого Китай возглавило новое поколение руководителей. Председатель КНР Цзян Цзэ-минь и премьер Госсовета КНР Ли Пэн уступили свои посты более молодым Ху Цзиньтао и Вэнь Цзябао. Однако после десяти лет жизни под эгидой новых лидеров стало очевидно, что существенной либерализации в политической эволюции Китая так и не произошло. Вместо этого КНР сконцентрировалась на экономическом росте. Впрочем, нельзя отрицать, что поразительные успехи Китая в области развития – ключевой фактор в обеспечении легитимности и триумфа КПК в качестве единоличной властительницы Китая.

На 18-м Всекитайском съезде КПК в 2012 году был начат очередной процесс смены лидеров. В 2013 году председателем КНР и генеральным секретарем ЦК КПК стал Си Цзиньпин, который принял немедленные меры по воплощению собственного видения авторитарного стиля руководства. Си провел антикоррупционную кампанию, в результате которой многие ведущие политические фигуры оказались за решеткой. Возникают естественные вопросы, насколько стабильно положение дел внутри КПК и в каком направлении развивается партия. Си – самый сильный руководитель со времен давно скончавшегося Дэн Сяопина. Целенаправленное продвижение Си курса всеохватывающего контроля КПК над внутренней политикой Китая свидетельствует о том, что в ближайшем будущем, скорее всего, не следует ожидать каких-либо политических реформ или либерализации. Си вознамерился к 2049 году сделать из Китая глобального лидера, располагающегося огромными возможностями, пользующегося всемирным влиянием и дарующего всем и вся процветание [Economy 2018; Garver 2016; Xi 2014].

С приходом к власти в 1949 году коммунистов современный Китай как государство и нация всецело следует в своем развитии по пути, намечаемому КПК [McGregor 2010]. Цель движения, дополнительно подтвержденная в 2002 году на 16-м Всекитайском съезде КПК, сводится к

направлению представителей всех этнических групп по пути повышенной координации, самообеспечения и новаторства для обращения Китая в процветающее, сильное, демократическое и развитое в культурном отношении современное социалистическое государство. Для этого нашей первостепенной задачей должно быть обеспечение экономического развития при соблюдении четырех основных принципов и продвижении политики реформ и открытости [Xinhua News Agency 2002].

«Четыре основных принципа» – следование по пути социализма, обеспечение демократической диктатуры народа, отстаивание руководящей роли КПК и соблюдение предписаний марксизма-ленинизма и учения Мао Цзэдуна. Ключевое здесь – именно поддержание социалистического пути развития, какие бы формы он ни принимал в рамках своей эволюции на территории Китая, и сохранение эксклюзивного и приоритетного доминирования КПК во всех политических вопросах.

Тот же документ закрепляет и подчеркивает ведущее значение экономического роста в продвижении дела построения социализма: «КПК должна продолжать отстаивать в качестве своей основной задачи развитие экономики. Все остальные направления работы должны быть подчинены и способствовать реализации этой задачи» [Xinhua News Agency 2002]. Такое повышенное внимание к этому вопросу позволяет предположить следующее: КПК и высшее руководство КНР понимают, что основа всех их мер по продвижению Китая – экономический рост. Развитие экономики обеспечивает стабильность и процветание как общества, так и политической системы. Соответственно, успешное сохранение в дальнейшем политического контроля, по всей видимости, напрямую зависит от эффективности властей в обеспечении развития экономики.

Внешняя политика, международные отношения и проблема Тайваня

Помимо усиления контроля и стабильности внутри Поднебесной, партия и государство Китая также должны тщательно отслеживать состояние дел в международной политике, чтобы одновременно обеспечивать безопасность страны и заставить международное сообщество со всей серьезностью воспринимать амбиции по КНР как стремительно развивающейся державы регионального и мирового значения. С наступлением XXI века, вслед за распадом СССР и становлением США в качестве единственной сверхдержавы, а также региональных конфликтов, разразившихся на территории Афганистана, Южной Азии и Ирака после событий 11 сентября 2001 года, Китай вознамерился добиться соответствующего статуса в качестве региональной силы и нарождающейся мировой державы. С учетом этого важно понять, как КНР взаимодействует со своими соседями, а также США, и как страна претворяет свое давнее устремление, граничащее с догматической верой, по воссоединению с Тайванем [Garver 2016; Vogel 1997]?

Задачи, обозначаемые в рамках внешнеполитической доктрины Китая, на первый взгляд кажутся очевидными и разумными. Вот как их формулирует официальный китайский ресурс:

Основные цели этой политики состоят в обеспечении независимости, суверенитета и территориальной целостности страны, формировании максимально благоприятных долгосрочных международных условий для претворения в жизнь политики реформ, открытости и модернизации в Китае, сохранении мира во всем мире и продвижении всеобщего развития [China through a Lens 2004].

В текущем общемировом контексте такое целеполагание представляется вполне приемлемым. Китай дополняет эти положения заявлениями, что страна будет преследовать независимую политику, избегать вступления в союзы и противостоять так называемому гегемонизму в действиях других стран и групп стран. Среди других целей КНР – развитие благоприятных отношений с соседями, укрепление связей с развивающимися странами, открытость внешнему миру и взаимодействие в вопросах построения мира во всем мире под эгидой ООН. Однако реалии поведения Китая в отношении своих соседей и региона Восточно-Китайского и Южно-Китайского морей раскрывают истинный характер внешнеполитических задач и намерений страны. Столкновения на границе с Индией и неизменное противостояние с государствами вокруг акватории Южно-Китайского моря свидетельствуют, что Китай все-таки предпочитает демонстрировать силу, а не умеренность в отношениях с меньшими и менее мощными странами [New York Times 2020; Ward 2019].

С учетом прокламаций Китая по поводу собственной внешней политики и отношений с другими странами, особенно агрессивными и дискуссионными представляются заявления властей КНР касательно Тайваня. Здесь позиция Китая очевидна и недвусмысленна: Тайвань – неотъемлемая часть Китая, и Китай будет добиваться возврата Тайваня в состав Родины; Тайваню будет обеспечена некоторая степень автономии и определенный запас времени на поддержание развития на фоне такого транзита; притом что Китай рассчитывает на мирное завершение этого процесса, власти страны сохраняют за собой право при необходимости применить силу [Garver 2016; Goldstein 2001].

«Тайваньский вопрос» – в сущности проблематичная, но неизменно отстаиваемая цель – является источником значительного напряжения, особенно в отношения между КНР и США. Это принципиальная часть политики партии и государства, и Китай исключает возможность каких-либо альтернативных предположений по поводу будущего Тайваня.

В настоящее время Китай, вопреки быстро наращиваемому оборонному бюджету и заметному прогрессу в деле модернизации армии, не обладает достаточной боевой мощью, чтобы захватить Тайвань. Однако реализуемое сейчас ускоренное развитие вооруженных сил очевидно сконцентрировано на расширении десанта, флота и тактических вооружений, в том числе крылатых и баллистических ракет, которые как раз предназначены и подходят для вторжения на Тайвань и противодействия весьма вероятному военному содействию Тайваню со стороны США. Впрочем, даже существующая нехватка сил не останавливает Китай от периодических угроз и военных операций вблизи Тайваня. Такие заявления и акции, судя по всему, рассчитаны на то, чтобы вынудить тайваньцев просто сдаться и капитулировать без сопротивления под власть Китая.

Китай предлагал реализовывать принцип «одна страна, две системы». Схожая идея уже была реализована в Гонконге. По такой модели некоторое время – скажем, 50 лет – Тайваню было бы дозволено сохранять экономическую и политическую независимость. Однако сами тайваньцы уже рассмотрели и отвергли такую перспективу. Пользуясь поддержкой со стороны США, Тайвань пока что автономен от Китая. При этом между Китаем и Тайванем установились тесные экономические связи. Многие тайваньские предприниматели перевели производство на материк. Низкая стоимость рабочей силы в континентальном Китае позволяет тайваньским компаниям поддерживать конкурентные цены на продукцию. К тому же немало тайваньских бизнесменов, которые продвигают подобные экономические контакты, сейчас живут в Шанхае и его окрестностях.

Однако очередная сокрушительная победа на выборах 2020 года действующего президента Тайваня Цай Инвэнь – либеральнонастроенного лидера Демократической прогрессивной партии Тайваня, которая выступает против воссоединения с материковым Китаем, – подтверждает, что КПК, как, впрочем, и сама идея о единении Китая, не пользуется популярностью среди тайваньских избирателей. Результаты выборов могут предвещать дальнейшее сокращение экономических связей между континентом и островом. В своей инаугурационной речи президент Цай подчеркнула необходимость переорганизации мировых цепочек поставок в свете вызовов, связанных с пандемией COVID-19 [Bush 2020].

Китай в последнее время продемонстрировал склонность прибегать к репрессиям, чтобы отвергнуть требования Гонконга и его жителей на право голосовать за независимых кандидатов на должность главы администрации Гонконга на предстоящих выборах. Такое право зафиксировано в Основном законе Гонконга, и его отрицание в совокупности с заявлением Си Цзиньпина о противозаконности протестов ясно дает понять, что Пекин игнорирует любые устремления к подлинной политической демократии [New York Times 2014; Forsythe, Wong 2014].

В ответ на все разрастающиеся и ожесточенные манифестации в Гонконге на протяжении 2018 и 2019 годов, власти КНР пошли на еще более драконовскую меру: в июне 2020 года Всекитайским собранием народных представителей был принят Закон «О защите национальной безопасности в САР Сянган». Нормативноправовой акт, подготовленный втайне и без участия представителей Гонконга, усиливает уголовную ответственность за такие преступления, как попытки отделения, подрыв режима, терроризм и взаимодействие с зарубежными силами. Закон также позволил КНР учредить Ведомство Центрального народного правительства КНР по обеспечению национальной безопасности в САР Сянган. В штат структуры входят исключительно специалисты по вопросам безопасности из КНР. Наконец, законом предусмотрено, что любые судебные разбирательства по делам протестующих и других нарушителей спокойствия будут вестись судьями, отбираемыми специально под эти цели властями КНР. Нормативно-правовой акт исключает суд присяжных и допускает тайные судебные разбирательства. Все это дамокловым мечом нависло над головами гонконгцев [Economist 2020d].

Все описанные события как раз привели к тому, что многие жители Тайваня, где существует полноценная демократическая система, стали значительно менее расположены к политическому воссоединению с КНР [Economist 2014; Economist 2020d]. Все это мы еще подробно рассмотрим в главе 14, посвященной Гонконгу и Макао.

КНР и США придерживаются разных взглядов на статус Тайваня, притом что формально и КНР, и США поддерживают политику «одного Китая» и позицию о Тайване как части Китая. Это отражено в Шанхайском коммюнике 1972 года и других официальных заявлениях, с которыми США и КНР выступали в 1970-е годы. Все эти документы создали правовые рамки для признания США именно правительства КНР как легитимной власти в Китае и выхода из двустороннего соглашения между США и Тайванем. Однако США также неизменно называют неприемлемым применение силы для возвращения Тайваня в состав Китая. Посредством принятия в 1979 году Закона «Об отношениях с Тайванем» США ввели принцип, по которому они будут предоставлять оборонительные вооружения и военное оборудование Тайваню в случае нападения на остров КНР. КНР не признает правомочность указанного закона и всегда протестует против продаж американских вооружений Тайваню, однако страна все же не предпринимает прямых операций по возврату Тайваня в «родную гавань».

Отношения Китая с США все еще характеризуются высокой степенью неопределенности и значительными сложностями. Обе страны стремятся к конструктивному взаимодействию, но все еще испытывают разногласия по таким вопросам, как статус Тайваня, ситуация в Южно-Китайском море, проблема прав человека в Тибете и свобода вероисповедания для национальных меньшинств Китая. Военное руководство КНР все еще относится с подозрением к целям США и предполагаемой гегемонии США в мировых делах. Китайские военные, наиболее вероятно, будут противостоять любым попыткам США формировать новые и поддерживать уже существующие аванпосты в западной части Тихого океана или на Азиатском континенте. В свою очередь, США и Япония видят в стремительном наращивании расходов Китая на армию и модернизацию национальных вооруженных сил свидетельства долгосрочных намерений КНР стать доминирующей военной и экономической державой в Восточной Азии. Соответственно, США и КНР следует подходить с особой осторожностью к дальнейшему развитию двусторонних отношений для того, чтобы, вопреки периодически возникающим противоречиям и трениям, в конечном счете в спорах всегда достигался наиболее благоприятный и мирный исход [Garver 2016].