Текст книги "Клятва и меч"

– Конечно, – сказал Бриан. – И я не могу тратить все до последнего пенни на укрепление его обороноспособности.

Роберт наклонился вперед, сощурившись.

– Не будите во мне демона раздражения, – резко сказал он. – Я перечислил свои владения вовсе не для бахвальства. Мне важно подчеркнуть другое – в случае неудачи я могу потерять многое, а вы, мой друг, рискуете всем.

Он впился в Бриана хмурым взглядом, поглаживая тяжелую челюсть. Хозяин замка промолчал.

– Извините, Седой, – продолжал после долгой паузы Роберт. – Мне известно о вашем стесненном материальном положении. Могу я налить себе еще немного вина?

Бриан наполнил кружку Роберта, затем свою и сказал:

– Я внимательно слушаю вас, но, честно говоря, не совсем понимаю, к чему вы клоните.

– Все очень просто. Я хочу, чтобы вы вернулись в королевский двор, помирились со Стефаном и убедили его, что приняли его слова всерьез.

– И что он скажет?

– О, Стефан будет убеждать вас, что только сохраняет трон для законной наследницы, но, к сожалению, Матильда не спешит в Англию, чтобы взвалить на свои хрупкие женские плечи груз управления огромной страной. Он будет говорить, что она занята другим – планирует вторжение в Нормандию. Или готовит вместе со своим корыстолюбивым мужем Готфридом план, как задушить английских баронов налогами. Или что-нибудь еще в этом роде. Трудно предвидеть, какие нелепицы он обрушит вам на голову, но одно ясно: все они – плод изощренного ума епископа Генри. Ужасами о налогах пытаются настроить против Матильды всех баронов и тем самым не допустить ее возвращения в страну.

– Да, – пробормотал задумчиво Бриан. – До меня доходили подобные слухи…

– И вы им пытались не верить, гнали прочь от себя все сомнения? Напрасно. Попытайтесь поверить в любые измышления Стефана. Он заинтересован в своих сторонниках и не станет допытываться, что у вас на душе. Скажите, что потеряли доверие к моей сестре, да и ко мне тоже.

– А если я не сделаю этого?

Роберт выпил еще вина, насупился, а затем, не выдержав, расхохотался.

– Слово в слово, – не очень внятно сказал он. – Вы все задаете один и тот же вопрос.

– По-моему, это вполне естественно, – заметил Бриан. – Тем более что мы находимся в состоянии необъявленной войны с новым королем.

– Да, – кивнул Роберт, посерьезнев, – в этом есть резон. И вот что я вам отвечу, Седой. Если вы не вернетесь к Стефану с повинной головой, то он возьмет Уоллингфорд измором. Без церемоний он будет штурмовать мои замки и захватывать города, а потом конфискует мои земли. Кое-что у меня все же останется, у вас же – ничего. Хороши же мы будем тогда в качестве опоры для императрицы Матильды, верно?.. Подумайте, Седой, ведь не в наших силах быстро освободить трон от узурпатора. На нашей стороне – немногие бароны, да и они не совсем надежны. Так или иначе – кампания предстоит долгая, стоит ли все подвергать риску с самого начала?

Он не спеша выпил кружку вина до дна, вытер тыльной стороной ладони влажные губы. Говорил он теперь медленно и устало:

– То, что Стефан захватил трон, явилось для всех нас неожиданностью. Вначале я находился в охотничьем домике у постели умирающего отца, затем поехал с другими баронами на Совет в Лонгвилль. Кто тогда мог подумать, что Стефан сразу же из Булони прямиком направится в Лондон, где его встретят с распростертыми объятиями и сделают королем? Нам потребуется время, чтобы все утрясти и поставить на свои места.

– И сколько же его будет нужно?

– Немного. Несколько месяцев. За этот период мы соберемся с силами и постепенно, шаг за шагом, достигнем наших целей. Я бы не хотел, чтобы вы провели эту горячую пору в сырой тюремной камере осужденным за измену. Матильда ждет от вас совсем иного доказательства вашей преданности.

Роберт взглянул на свои дешевые, забрызганные дорожной грязью сапоги, а затем в упор посмотрел на Бриана:

– Надеюсь, я сказал достаточно?

– Вы настаиваете на том, чтобы я припал к руке Стефана, – горько сказал Бриан, опустив голову. – Вы все объяснили понятно, но не требуйте от меня слишком много.

– Неужели? – зло сощурился Роберт. – Это больше того, чем вы теперь занимаетесь? Вы заперлись в своем замке, тратите все до последнего пенни на укрепление стен и башен и ежечасно ожидаете атаки, которой никогда не произойдет. Стефан не собирается воевать с вами, неужели вам не ясно, упрямец? А вы снимаете с себя последнюю рубашку, поднимая тревогу при виде любого заблудившегося торговца. Стефан будет выжидать, ему доставит удовольствие узнать, как неприступный Уоллингфорд падает, так и не увидев вражеского солдата. Вы не хотите целовать ему руку? Так поцелуете его сапог. Такова стратегия войны!

Роберт допил вино, поставил кружку на стол и вновь достал письмо Матильды из холщовой мошны.

– Это согреет вам сердце, мой друг, – с мягкой улыбкой сказал он. – Но если вы удержитесь и прочтете его чуть позже, в уединении, то я успею встретиться с вашей прелестной супругой.

Бриан повертел свиток в руках и смущенно посмотрел на гостя.

– Вы сказали, что императрица ждет доказательств моей преданности. Она имела в виду только это?

– Я успел навестить всех наших сторонников, кроме Болдуина де Редверса. – Роберт словно не расслышал его вопроса. – Барон по-прежнему укрывается в Экзетере. Боюсь, до него сейчас не добраться.

Бриан спрятал пергаментный свиток так, как это сделала бы женщина, – сунув его за ворот своей туники. Не заметив проницательного, ироничного взгляда Роберта, он встал с кресла.

– Я позову леди Элизу. Моя супруга будет рада видеть вас.

– Я горю нетерпением, – ответил гость. – Мы так давно с ней не виделись.

Это была, скорее, записка.

«Бриану Фитцу, лорду Уоллингфорду, самые нежные приветствия и объятия – от Матильды, вашего друга.

Я послала своего друга, сторонника и брата Роберта Глостерского, дабы ободрить вас и подготовить к моему прибытию. Он везет с собой также письма к одному или двум другим моим сторонникам, но ни одно из них не несет столько тепла, как это. Воровство, которое проявил мой кузен, огорчило и удивило меня, но каковы бы ни были его уловки, я верю, что вы не изменили своего доброго отношения ко мне.

Вы – хорошая пара с вашей юной женой Элизой, о которой я слышала самые добрые отзывы. Но даже в вашем счастливом браке, надеюсь, вы не забыли Матильду, которая была императрицей Германии и могла бы ныне стать королевой Англии, но в любом случае осталась вашим близким другом.

Следите за нами из вашей цитадели, Седой. Паруса уже подняты, и мы лишь ждем прилива.

Я многое бы еще хотела сказать вам, но мне дают знак, что гонцу уже пора уезжать».

Эту записку он будет перечитывать еще много раз.

Не желая огорчать Элизу и боясь, что такое интимное послание укрепит ее ревность, Бриан спрятал свиток среди своих деловых бумаг.

Два дня спустя Элиза, занимаясь проверкой наличия продовольствия в замке и желая знать, сколько они израсходовали муки за последнюю неделю, стала рыться в бумагах мужа в поисках соответствующих записей и нашла это послание. Отложив его в сторону, она продолжала разбирать документы, искоса поглядывая на него. Уловив смысл нескольких слов, она насторожилась и позволила себе прочитать его полностью.

С той минуты Элиза потеряла покой, стала мрачной и неразговорчивой. Бриан терялся в догадках, не решаясь спросить, что случилось, а затем решил: она просто устала от долгого и безвылазного сидения в замке. Это подтолкнуло его к мысли все-таки последовать совету графа Роберта.

Во вторую неделю апреля Бриан Фитц посетил двор короля Стефана в Оксфорде. Новый король нашел своего старого приятеля несколько настороженным и сдержанным. Не требуя больше от Бриана публичной демонстрации преданности, Стефан пригласил разделить радость встречи с другом своего брата епископа Генри. Не щадя своего красноречия, тот рассказал лорду Уоллингфорду о благородстве и бескорыстии Стефана, временно взвалившего на свои плечи тяжелый груз управления государством, и о коварных планах Матильды. Бриан не поверил ни единому его слову, но притворился, что принял все за чистую монету.

К всеобщему облегчению, рана затянулась, но шрам остался.

Глава V
ПОСЛЕ ТОГО, КАК ОН ЗАГОВОРИЛ…

Март 1137 – июнь 1138

Епископ Генри был влюблен в одну из самых редких красавиц, каждый раз поражавшую его своей естественной грацией, изящной фигурой и царственной походкой. Семейные отношения в среде церковнослужителей в те времена не приветствовались, да и прелестница оставалась равнодушной к возвышенным чувствам брата короля. Но, тем не менее, почти ежедневно епископ, возвращаясь к себе домой, облачался в роскошную тунику и смиренно шел на свидание. Пройдя цветущий сад, он подходил к высокому вольеру и восхищенно смотрел, как его любимица гордо выступает по зеленой лужайке, изредка пощипывая травку.

Ограда была необходима для самки страуса, поскольку она добрых семи футов в высоту, да к тому же обладала довольно скверным характером. Она была единственным существом в Англии, которого Генри слегка побаивался.

Епископа сопровождал тощий, темнокожий мужчина по имени Зенги, к которому Генри относился с неприкрытым уважением на зависть остальным слугам. Что бы этот странный человек ни говорил, епископ с ним всегда соглашался и беспрекословно выполнял все его просьбы, да еще с охотой, без видимых усилий над собой.

Египтянин по рождению, Зенги провел большую часть своей жизни в Нубии, в пустынных землях между Нилом и восточным побережьем Красного моря. Он владел несколькими языками, в том числе европейскими, был мастером-корабелом, но главное – слыл уникальным знатоком животного мира Аравии. Зенги руководил отловом диких зверей для епископа Генри, сопровождал их в Англию, да там и остался. На его попечении находились четыре рыси, выводок красивых, но смертельно ядовитых змей и пара арабских страусов, предмет особой гордости епископа Генри. Однако огромный, с алой кожей самец мало внимания уделял своей красавице подруге. Дайте им время, успокаивал Зенги своего хозяина. Они не сойдутся до весны (правда, он толком и сам не понимал, что такое весна в этой холодной, дождливой стране). Надо проявить терпение, говорил он епископу, и, если Аллаху будет угодно, эта пара еще подарит вам яйцо.

Египтянин немало рассказывал епископу об этих удивительных птицах и сумел рассеять множество нелепых слухов, ходивших среди англичан на их счет. Они вовсе не беспомощны, утверждал Зенги, и могут опередить на короткой дистанции любую гончую собаку, так быстро бегают. Страусы не агрессивны и, как правило, почувствовав опасность, пытаются убежать, но, выведенные из себя преследователем, могут нанести сокрушительные удары своими мускулистыми ногами и мощным широким клювом. И они не прячут голову в песок, спасаясь от врага, чтобы стать невидимыми, как принято считать, а удирают изо всех сил или падают на бок, искусно притворясь мертвыми.

Генри жадно слушал рассказы Зенги, стараясь все запомнить. Возвратившись в свой кабинет, он тут же диктовал услышанное клерку. Со временем епископ намеревался написать книгу о диких животных, дабы просветить мир. Разумеется, он упомянет в ней и имя Зенги. Где-нибудь в самом конце.

Сегодня оба страуса пребывали, похоже, в недурном настроении. Они прохаживались по вольеру и чистили клювами перья.

Генри посмотрел на них влюбленным взглядом.

– Это правда, что в вашей стране их используют для сбора драгоценных камней?

Зенги тихо засмеялся. Он не желал выглядеть невежливым, но сколько же можно выслушивать нелепые легенды, окружившие страусов в, казалось бы, просвещенной стране? Неужели даже епископ считает, что эти безмозглые создания способны находить в пустынях изумруды и рубины?

– Вас ввели в заблуждение, милорд, – мягко сказал он. – Страусы, как и многие другие птицы, не способны различать цвета. Они не отличат сапфир от гальки.

– Выходит, все неправда…

– Боюсь, что да. Если бы страусы годились для роли искателей сокровищ, то все жители Аравии были бы богачами и мы никогда бы не расстались с такими бесценными помощниками.

Надо отметить это в своих записях, подумал Генри. Арабские страусы не могут добывать драгоценности, вопреки мнению невежд.

Он мог бы простоять у вольера весь этот весенний, солнечный день, когда сквозь синие оконца в небе пробивалась лазурь, любуясь черно-белым самцом и серо-коричневой самкой и слушая пояснения Зенги. Но дела настоятельно звали его в кабинет. Еле слышно он прошептал: «Завтра. Я навещу вас снова завтра». И спустился с ликующих небес на грешную землю по невидимым ступеням и стал тем, кем был, – всего-навсего одним из самых могущественных людей Англии.

Март оказался для епископа удачным месяцем. Его зверинец пополнился новыми животными, и один из его политических замыслов воплотился в реальность. Год назад с братом Стефаном в Большом зале Вестминстерского дворца он обсуждал проблему, как восстановить отношения короля с недовольными им баронами. Они решили, вернее, идею подал он, Генри, а Стефан лишь согласился с этим, объявить, что Матильда намеревается вторгнуться в Нормандию. Ныне же выяснилось, что правда нагнала выдумку – Матильда и ее презренный муж действительно вынашивают подобные планы. Хорошо, просто отлично! Как он может заглядывать в завтра! Теперь Стефан, лишь временно занимающий трон, созвав своих баронов, мог их вопросить: и это ее вы хотели сделать королевой? И, собрав армию, отправиться в Нормандию, чтобы сокрушить Ангевинов раз и навсегда. Матильда и Готфрид выглядели теперь предателями и захватчиками, им противостоял законно избранный монарх, для которого превыше всего были интересы государства и народа. Симпатии баронов к императрице быстро таяли, а простолюдины могли (после проведения в стране соответствующей агитации) хлынуть в армию короля Стефана. Так или иначе, с удовлетворением думал Генри, весна должна была принести богатые плоды. Тем более что Зенги твердо обещал: самка страуса непременно снесет вскоре яйцо. И это радовало душу.

В годы своей молодости Стефан Блуаский заслужил репутацию великодушного, галантного дворянина, с хорошим чувством юмора. Он был изысканным кавалером, приятным собеседником, готовым уделять внимание даже людям, не принятым при дворе. Стефан недурно показал себя в битвах, и о нем думали как о блестящем дворянине, веселом молодом человеке, уважаемом мужчинами и любимом дамами.

На этом он мог бы и остановиться, тем более что его довольно скромные достоинства не позволяли рассчитывать на корону. Но не удержался от соблазна воспользоваться удобным случаем, и это странным образом все изменило.

Его достоинства обернулись пороками. Стефан и прежде отличался импульсивностью, однако это никого не волновало, пока он не стал королем. Теперь в вину ему вменялось лучшее, что было в его натуре. Монарх оставался добр к своим близким друзьям и держался с ними на равных, но бароны считали это засилием фаворитизма или, того хуже, проявлением бесхарактерности. Он был мягким королем – странное, противоречивое словосочетание, делавшее ненадежным фундамент, на котором стояла Англия. Его великодушие, высоко ценимое ранее среди дворян, обратилось для короля Стефана в порок и сделало его уязвимым.

Теперь, спустя два года и три месяца после коронации, слабости Стефана стали очевидными всем и каждому. Он был подобен зданию, довольно крепкому на вид, но с негодным каркасом, готовым рухнуть при сильном ветре.

Говорили о новом короле самое разное, но точнее всех образ его предстал в строчках мудрого стихотворения поэта, пожелавшего не менее мудро остаться неизвестным:

 
Прежде, чем обнажить меч, он рубит;
Прежде, чем ему налили вино, он пьет;
Прежде, чем ему принесли еду, он ест;
Прежде, чем надеть на пояс меч, он садится
на коня;
Прежде, чем покинуть порт, он поднимает
паруса;
После того, как выскажется, он думает;
После своих действий он хватается за голову.
Еще не родившись, он кричит из чрева:
«Я родился, подайте мне дворец!»
Захочет ли он крикнуть из могилы:
«Я не умер! Вы поспешили, как некогда
спешил и я!»?
 

В одном все бароны, и любящие и ненавидящие его, сходились: их новый монарх сначала действовал, а потом говорил, а затем уже думал. И почти всегда итог такой странной последовательности поведения Стефана был прискорбным. Его ослиное упрямство, с которым он пытался заставить Бриана Фитца стать перед ним на колени, его непредсказуемое великодушие по отношению к королю Шотландии Давиду оттолкнули от него многих. Давал ли он что-то, брал ли, угрожал или награждал – все выглядело, как говорили, дурным кверху, нелепо, ненужно, во вред и выходило за рамки привычного и повседневного.

Следствием его действий была не молчаливая покорность, как во времена сурового короля Генриха I, а глухое недовольство. Люди, которых он приближал к себе, вызывали зависть друзей; те же, кого он игнорировал, раздражались еще больше.

Поначалу ошибки нового короля, благодаря советам его брата Генри, были не столь заметны. Но, почувствовав вкус неограниченной власти, он стал действовать не зная удержу, повинуясь лишь собственным порывам, не считаясь со здравым смыслом. Как писал тот же поэт, «он помчался вперед, зажмурившись».

Впрочем, кое-кому странное поведение нового монарха пришлось по вкусу. Симулируя преданность королю, он с удовольствием выжидал очередной ошибки Стефана. И тот, верный своей натуре, не заставил своего «давнего друга» долго томиться.

Солдаты просидели в густом подлеске все утро, непрерывно следя за дорогой, но вскоре им это надоело, они заскучали. Достав из сумок игральные кости, они стали бросать их на ближайшей ровной площадке. Их предупредили, что ждать придется долго, но, Боже, как же невыносимо такое времяпрепровождение.

Они отмахивались от москитов, били мух, давили насекомых на земле, выигрывали и проигрывали деньги, зевали, ругались, пили вино и воду, а ожиданию не было конца. В первый день так ничего и не произошло. Второй был точно таким же. Изредка солдаты вставали помочиться, но сержанты угрозами вновь заставляли их сесть на землю. Господи, что за тоскливые, бесцельные, бесконечные дни!..

Когда же наконец всадники показались на лесной дороге, солдаты, сидевшие в засаде, изрядно растерялись. Они вскочили на ноги и немедленно были замечены. Сержанты заорали:

– Они едут! Блокируйте дорогу! За ними, болваны, пока не проскочили!

Роберт Глостерский, возглавлявший небольшой отряд, опустил забрало, переложил копье в левую руку, а правой выхватил меч. Он не узнал тех, кто ожидал его в засаде, да и счет шел на секунды.

Навстречу ему и его спутникам полетели стрелы и копья, но всадники продолжали нестись вперед по узкой дороге, подняв щиты и выставив вперед копья так, чтобы они могли пронзать нападавших в горло и грудь. Наконец противники сошлись в короткой и яростной схватке, воздух содрогался от лязга мечей, свиста стрел, ругани и предсмертных хрипов. Отряд всадников, несмотря на отчаянно сражавшихся солдат, сумел прорваться к лесу. Граф Глостерский и его рыцари были в недоумении – кто же осмелился на них напасть?

На месте недавней засады раненые, истекая кровью, тщетно взывали к товарищам о помощи, но те были заняты – они торопливо обшаривали пожитки убитых, надеясь возместить проигрыш в игре в кости. Засада их провалилась, и солдаты хотели вернуться хотя бы с небольшой прибылью.

У Роберта выбили копье в стычке, и он получил несколько незначительных царапин. Посчитав своих убитых и раненых, он зарычал, багровея:

– Дьявол, кто это был?

Сопровождающие его рыцари подробно рассказали ему о том, что видели. Роберт задумался, а затем, подняв сжатую в кулак руку в железной перчатке к небу, словно посылая ему проклятие, крикнул:

– Такого еще никто не пытался сделать со мной! И, клянусь Господом, больше не попробует! Он дал мне то, чего я так ждал… – Роберт внезапно покачнулся в седле, двое находившихся рядом рыцарей едва успели подхватить его под руки. Они услышали, как раненый граф пробормотал: – Тебе лучше считаться со мной, друг мой, иначе я скоро увижу твои похороны…

Рыцари недоуменно переглянулись, так ничего и не поняв.

Будь Генри в тот день рядом, Стефан наверняка сказал бы, удивленно поднимая брови, что ничего не знает о засаде, устроенной графу Глостерскому. Но епископ, в советах которого брат больше не нуждался, в этот момент любовался своими страусами.

Впрочем, даже в его отсутствие король с полным основанием мог отрицать, что наемные убийцы им оплачивались. Рыцари графа Роберта думают, что лица некоторых из нападавших они видели среди королевской стражи? Какой абсурд! Ах, они слышали, будто кто-то из них кричал: «Убейте этого предателя, брата проклятой Ангевин»? Ваши люди, любезный граф, были просто пьяны. Английские леса кишат обычными разбойниками… Так представлял Стефан свой разговор с графом Глостерским.

Но все произошло иначе. Роберт поспешно прибыл в Лонгвилль и протолкался через толпу придворных в кабинет короля, где в это время тот обсуждал со своими советниками план военных действий против Матильды и Готфрида. Кто-то хотел было разоружить его, прежде чем он ворвется к королю, но так и не решился этого сделать.

Граф Роберт и не подумал приветствовать короля, раскланиваться с его советниками, – кто знает, быть может, кто-то из них недавно сидел в засаде, надеясь убить его? Уже с порога он в самых резких выражениях сообщил королю о нападении в нормандском лесу на его отряд, в упор глядя на Стефана.

– Вам наверняка уже рассказали об этом разбойном нападении и вы только делаете вид, что для вас это новость, – не правда ли, король?

По лицу Стефана было видно, что он уже знал о происшедшем, но в отсутствие брата Генри не был готов парировать удар. Стефан неожиданно занервничал под убийственным взглядом Роберта.

– Я слышал что-то об этом неприятном для вас событии, – отведя глаза в сторону, не очень уверенно сказал король. – Э-э… Я не верил и не верю, что вы искренне приходили ко мне с повинной головой, – нет, я думаю, вы просто выжидаете случая, чтобы перейти на сторону Матильды.

– Ах, вы так думаете? И это дает вам право напускать на меня свору убийц?

Король опомнился, хотя и несколько запоздало, и попытался оправдаться.

– Что вы себе позволяете, Роберт? – насупился он. – Это было случайное нападение, да, случайное. Я понятия не имею, кто мог такое сделать.

– Вы позвали своих советников, быть может, даже тех, кто присутствует здесь, и сказали: «Я хотел бы, чтобы кто-нибудь из вас убрал брата моей кузины, этого графа Глостерского». Так ведь и было, Стефан? – продолжал Роберт тоном судьи.

– Э-э… Я не помню. Я не раз ругал вас, это верно, но это были только слова… – вновь замялся король, чувствуя на себе изумленные взгляды вельмож. В отчаянной попытке как-то оправдаться он поспешил обвинить графа Глостерского в притворстве и коварстве.

– Не скрою, вы беспокоите меня, Глостер. Да, вы сами наведались в мой дворец и вроде бы перешли на мою сторону, но ухитрились ни в чем не покаяться и не взять на себя никаких обязательств. Воевать против своей кузины здесь, в Нормандии, вы отказались. Вы остались тем же, кем я вас знал прежде: братом императрицы Матильды и самым верным ее сторонником.

– Прекрасно! Если я не курю вам фимиама, от которого меня тошнит, то это – измена. Но если вы заявляете, что желаете моей смерти, то к этому не надо относиться всерьез. Замечательно! Это урок для всех, кто прямо не выступает против вас! По-вашему, молчание – это знак измены, не так ли? Оглянитесь, король, всмотритесь в своих советников, спросите себя, почему они молчат, о чем они молчат? Их плотно сжатые губы выдают в них предателей, разве вы не видите?

Стефан оглядел замерших в испуге вельмож, на одеревеневших лицах которых едва можно было разглядеть почтительные улыбки, а затем вновь взглянул на Роберта.

– Я не подозреваю их. Это вам я не верю.

– Прискорбно это слышать. Раз вы во мне сомневаетесь, то моя жизнь находится в опасности. Отличное подтверждение слов тех, кто давно убеждал меня покинуть ваш двор…

– Я не говорил, что ваша жизнь в опасности…

– … и забрать мое войско. Благодаря Господу, я командую достаточно большими силами, которые, похоже, мне понадобятся в самое ближайшее время.

– Бросьте, граф Глостерский, нет никаких причин для вашего ухода! – обеспокоенно сказал король. – Обещаю забыть о случившемся. Это была лишь ошибка… вернее, досадная случайность.

– Ошибка? Досадная случайность? Славно сказано. Не думаю, что двое моих рыцарей, те, кто погиб в лесу, согласились бы с вами.

Посчитав, что сказал Стефану достаточно, Роберт прошелся по кабинету, глядя на растерянных вельмож.

– Мы живем в опасном мире, милорды. Если наш король не доверяет нам, то мы можем быть убиты на одной из безлюдных дорог. Конечно, потом он будет оплакивать случайную трагедию, сожалея о своей ошибке. Отлично, тогда я тоже сожалею о своей ошибке. Я не желаю склонять голову перед королем, который по воле прихоти или малейшего подозрения будет решать: жить мне или умереть. Советую и вам, милорды, извлечь урок из этого огорчительного случая. Твердите королю ежечасно, что любите его, поскольку ваше молчание им может быть оценено как измена. Или последуйте моему совету, возвращайтесь в свои владения, тогда у вас останется возможность выжить. Быть ныне рядом с королем – слишком опасное развлечение.

Он кивнул оцепеневшим дворянам, игнорируя взбешенного Стефана, и вышел, пряча удовлетворенную улыбку. Как бы искренне ни бушевал он по поводу засады, Стефан дал ему неопровержимые доводы против себя, невнятными ответами фактически признавшись в преступлении – попытке убийства одного из высших вельмож Англии. Это отрезвит одних баронов, поспешивших заявить о лояльности Стефану, а других может вообще оттолкнуть от двора. Теперь у него, Роберта, есть все законные основания открыто перейти на сторону сестры. Императрица должна быть довольна – ведь граф мог привести с собой половину дворян Англии. И среди них, конечно же, ее давнего друга Бриана Фитца.

Кампания в Нормандии затянулась до ноября. Стефан встретился со своим старшим братом Теобальдом и после долгих препирательств и торгов заключил с ним мир. Готфрид Анжуйский продолжал рыскать у границ герцогства, выжидая удобного момента для нападения, и Стефан готовился сокрушить его в битве. Соединив свои силы с армией Теобальда, Стефан смог нанести чувствительное поражение войску Готфрида, большую часть которого составляли фламандские наемники. Но в английской армии начался разброд. Короля упрекали в излишнем фаворитизме, в нерешительности, в торопливости и в прочих грехах. Кроме того, среди нормандских баронов начались обычные для них склоки.

В конце концов, устав от всего этого, Стефан встретился с ненавистным ему Готфридом Ангевином и заключил с ним перемирие на три года. Но вновь, как и в случае с Давидом Шотландским, Стефан дал себя перехитрить. Он мог навязать свои условия, угрожая массированным вторжением в Анжу, и Готфриду пришлось бы согласиться с победителем и пойти на любые уступки. Однако из зала переговоров он вышел беднее на две тысячи серебряных марок, обязавшись выплачивать их Ангевину ежегодно на весь период перемирия. Он зарычал на одного из своих баронов, который осмелился заметить, что таким мирным договором он, по сути, финансирует врага.

Отсутствие Стефана в Англии привело к полному разброду. Слух о нападении на графа Глостерского королевскими наемниками встревожил баронов и заставил многих пополнить подвалы запасами провианта и усилить свои гарнизоны. Они делали это и прежде, но сейчас все изменилось к худшему. Ныне они находились на краю войны. Страна вот-вот разделится на два враждующих лагеря.

Никто не был так обеспокоен происходящим, как жители Уоллингфорда, поскольку мало кто так плохо подготовился к ведению боевых действий. Это был прежде всего вопрос денег, но у лорда Бриана и леди Элизы, как говорится, ветер гулял в кошельке.

Прошедший год они всеми доступными им средствами поддерживали замок в состоянии боевой готовности, ежедневно ожидая нападения, которого так и не произошло. Это стоило им содержимого всех сундуков, как мудро предсказывал в свое время епископ Генри.

Теперь же, после истории с графом Робертом, они вынуждены были вновь загружать кладовые, пополнять запасы дротиков, стрел, луков, шерстяных одеял, уксуса (необходимого для тушения пожара), бревен, лошадей, солонины и еще многого другого.

Гарнизон пополнился и новыми солдатами.

У лорда Бриана была еще одна солидная статья расходов. Как один из арендаторов короля, Бриан должен ежегодно оплачивать расходы на содержание четырнадцати рыцарей. В мирное время они могли пребывать в гарнизонах какого-нибудь королевского замка или входить в состав кортежей вельмож, путешествующих по стране. Во время же войны они участвовали в боевых действиях на стороне короля.

Но все четырнадцать рыцарей верно служили своему сюзерену, лорду Фитцу. Они провели весь прошлый год в Уоллингфорде. Но тогда Бриан еще мог платить им. Сейчас же, когда его казна опустела, он засомневался, а станут ли рыцари рисковать своей жизнью, оплачивая этот риск из своего кармана.

Он также завербовал несколько десятков лучников и пехотинцев. Эти люди привыкли воевать только за деньги, ни малейших чувств к лорду и леди Уоллингфорд они не испытывали.

Но денег больше не было.

Леди Элиза пыталась помочь мужу решить эту проблему по-другому.

Несколько раз она предлагала Бриану написать письмо императрице Матильде и объяснить ей создавшуюся ситуацию.

– Сообщите ей, что Уоллингфорд в бедственном положении, – настаивала она. – Пусть императрица знает, на какие жертвы вы пошли ради нее. Если она на самом деле благосклонна к вам, то непременно пришлет помощь. Если же нет… – Матильда не обязывалась это делать ни для кого из своих сторонников, – отказывался Бриан, недовольно глядя на жену. – Она не просила меня проявлять открытое неповиновение Стефану в прошлом году. Это было мое решение, и только мое. Кроме того, императрица завязла в неудавшейся кампании в Нормандии. Вероятно, она так же нуждается в деньгах, как и мы. Подумай, Элиза, мы обороняем всего один замок, а она финансирует войну против Стефана!

– Война? Странная это была война, – едко заметила Элиза. – Говорят, граф Готфрид даже заработал на ней по две тысячи серебряных марок в год. Мы же лишь разорились. Нет, если императрица нуждается в Уоллингфорде, то пусть платит за это!

Бриан покачал головой. – Мы найдем другие пути, – сказал он. – Быть может, нам помогут граф Глостерский или граф Герифордский – оба они достаточно богаты. Но у Матильды я просить не буду.