Текст книги "Долгая ночь"

Торели чуть не заплакал, вообразив себе, как все это завтра будет, и удивился. Сколько раз, живя в плену, он мечтал о смерти. Когда он думал о несчастьях своей Грузии, о ее терзаниях и о своем бессилии, ему хотелось немедленно умереть. Теперь, когда смерть так близка и даже неотвратима, оказывается, не хочется умирать, жалко расставаться с жизнью. А что жалеть?..

Глубокой ночью Торели услышал слабый шум. Душераздирающе завыла собака. Торели казалось, что собака воет на смерть, которая медленно движется, гремя белыми костями, а путь ее – к шатру, где сидит в одиночестве он. Торели отодвинул полость, выглянул. Стража исчезла. Торели вышел.

Вой собаки слышал и Несеви. Но ему не спалось по другой причине. Он был возмущен неблагодарностью и вероломством этого грузина, к которому он, Несеви, привязался за эти годы, как к родному, хотя и не признавался себе в этом. Но теперь, пожалуй, все равно – будет ли жить Торели, будет ли жить сам Несеви, будет ли жить султан. Всему приходит конец. Судьба приговорила, и ничто и никто не в силах изменить приговора судьбы. Что из того, что Несеви не спал ночей, сочиняя послания соседним странам, дабы спасти султана. Что из того, что стражники вышибли кинжал из рук Торели и тем самым продлили султану жизнь. Надолго ли они продлили ее?

Все заранее решено. Предрешена была бурная жизнь, неутомимая деятельность Джелал-эд-Дина, предрешены и ослабление этой деятельности, и ее закат.

Людям только кажется, будто они действуют самостоятельно, живут, борются, завоевывают земли, покоряют народы. Им кажется даже, что они не только управляют своей судьбой, но и распоряжаются судьбой других людей. Наивность и тщета! Вся деятельность человека – беспомощное барахтанье в могучих руках судьбы. Она двигает человеком, как шахматист передвигает фигуры. Иногда и пешки выходят в ферзи. Но разве сами? И разве тот же игрок не смешает потом все фигуры в одном ящике или не расставит их снова на доске, чтобы начать новую партию. И вряд ли одна и та же пешка вторично станет ферзем.

Вот и Джелал-эд-Дин, как только он ни сопротивлялся судьбе, но ничего не смог. Ни личная отвага, ни ум, ни хитрость не помогли остановить монголов. Умер Чингисхан, султан оказался на краю света, но монголы по-прежнему неотвратимы, и нет силы, чтобы остановить их.

Так бывает всегда. Где-нибудь вдалеке, в землях, о которых никто почти ничего не слышал, вдруг возникает, зарождается злой, разрушительный дух войны. Он крепнет, растет, вовлекая в разрушение все новые и новые просторы, и, наконец, срывается с места, и, подобно урагану или смерчу, устремляется вдаль. Бесполезно его утихомиривать, бесполезно ему противостоять. Тщетны все попытки задержать его или поворотить в другую сторону. Этот мятущийся, по неведомым законам возникающий дух успокоится и утихнет сам. Но он должен отбушевать, должен истратить ту силу, которая вызвала его из небытия, взметнула его и гонит неведомо куда. Постепенно его порывы будут становиться все слабее, и наконец он замрет, как будто его и не было, и только следы разрушения, как это бывает после всякого урагана, останутся на земле. Бесполезно бороться с этим смерчем, но бесполезно и отстраняться, чтобы спрятаться в стороне. Это тоже не зависит от воли человека, но зависит единственно от судьбы.

Отец Джелал-эд-Дина, великий Мухаммед, хотел отстраниться, бежал от Чингисхана, но бегство не помогло ему. Сам Джелал-эд-Дин решил сопротивляться, бороться и победить. Не помогло и такое решение. Выбор сына оказался не лучше выбора отца. И разве не все равно, где придется умирать, и разве все мертвые не равны между собой: Чингисхан, Джелал-эд-Дин, враги и друзья, немощные старцы и крепкие отроки, красавицы и уродки. Всех уравняет смерть.

Жизнь настолько разочаровала султанского летописца, настолько разуверился он в конечном торжестве добра, которого почти не встречал на земле, над злом, которое царит повсюду, что не хотелось и потусторонней жизни, обещанной пророками. Хватит того, что было здесь. Несеви не хотелось ничего бесконечного, даже бесконечного райского блаженства. Только полное забвение, только полное небытие без проблесков мысли и чувства. Оно-то теперь и подползает к нему. Хоть бы уснуть и не проснуться, было бы так легко и просто.

Но после наступления темноты приснился сон. На своих коленях Несеви держал свою собственную голову. Она была без волос, без бороды, точно ее отрубили и палили на огне.

Несеви проснулся в настроении еще худшем, чем засыпал. Свое сновидение он истолковал так. Голова – это султан. А раз голова явилась во сне отсеченной и безволосой, то, значит, и гибель султана близка и неминуема. Волосы бороды – это приближенные султана, а волосы головы – его богатства. И того и другого не было, значит, и то и другое будет потеряно вместе с гибелью султана.

Обо всем этом Несеви думал в странном полусне и не успел еще раз все обдумать и взвесить, как в шатер ворвался Торели. Он закричал:

– Вставай, господин, монголы напали на лагерь!

Не дожидаясь, пока Несеви сообразит, что произошло, пленник совал ему в руки одежду и помогал просунуть руки в рукава. Руки старца дрожали. Одевшись и схватив оружие, Несеви даже не взглянул в сторону сундука, где хранилось его богатство (султанский секретарь был отнюдь не беден), но взял лишь две книги, переплетенные в кожу.

Торели знал эти книги. Это была летопись жизни хорезмшаха в двух экземплярах. Долгие годы, всю свою жизнь, несчастный Мохаммед Несеви скрипел пером, создавая летопись и считая эту работу главным делом жизни и единственным оправданием своего путешествия по земле. И теперь, когда дорого каждое мгновение и сама жизнь повисла на волоске, он заботился больше не о спасении жизни, а о спасении книг. На ходу, застегивая пояс и прицепливая саблю, Несеви говорил:

– Неизвестно, что ждет меня впереди. Мне хотелось успеть написать эту книгу до смерти. Но, как видно, завершение моей жизни и завершение жизни султана, а значит, и завершение летописи наступит одновременно. Возьми второй список моей книги и сохрани его. Может быть, спасенный тобой, он дойдет до потомков. За спасение моей летописи тебе скажут спасибо не только все мусульмане, но и твои соотечественники, грузины. Ибо народы должны хорошо знать не только историю друзей, но также историю врагов.

Тем временем они выскочили на улицу и сели на коней. Несеви оглянулся на шатер султана и увидел, что шатер окружен отрядом монголов. Видимо, султан еще спал после вчерашнего пьянства и не знал, что происходит вокруг шатра.

Внезапно налетели султанские мамелюки. Изрубили и рассеяли вражеский отряд, несколько мамелюков бросились в шатер и вывели оттуда султана в ночной одежде, но в шлеме. На ходу, пока шли до коня, султан все еще продевал в рукава руки. Затем на ходу же он опоясался большим золотым поясом, на котором даже теперь, ночью, мерцали ряды драгоценных камней. Затем он вскочил на коня, что-то тихо сказал одному из командиров, натянул поводья, отпустил их, и конь прыгнул в ночь.

Несеви и Турман тоже сорвались с места, но их кони мчались не в ту сторону, в которую ускакал конь Джелал-эд-Дина. Всем в этом бегстве руководил Торели, и направление выбирал тоже он. По звездам Несеви определил, что они скачут на север. Разбрызгивая воду, миновали мелкую речушку. Стороной обскакали лес. Долго ехали по ровному полю. Когда снова попалась на пути река, Торели остановил коня.

– Немного отдохнем. Погони не слышно. – Оба спешились, разнуздали коней, отпустили подпруги. – Хорошо мчались наши кони, пусть немного отдохнут. Погони не слышно, наверное, они отстали и потеряли наш след.

– За нами никто и не гнался. Кому мы нужны. Все монголы погнались за султаном. Хотел бы я знать, удалось ли спастись моему повелителю?

– Наверное, спасся. У него конь лучше наших. Вряд ли монголы успели за ним на своих коротконогих лошаденках. К тому же, прежде чем устремиться в погоню за султаном, нужно было перебить отряд телохранителей, да и другие отряды.

– Никто не знает, все в воле божьей. Без него и волос не упадет с головы человека.

При упоминании о волосах Несеви сразу вспомнил свой страшный сон. Может быть, в эту минуту голова боготворимого им султана уже валяется на земле и монгольский ноион небрежно поворачивает ее с боку на бок носком сапога либо рукояткой камчи.

– Здесь наши пути расходятся, дорогой Турман. Ты поезжай к себе на родину, в Грузию. А я…

– Нет, и вы поедете со мной. Мой родной дом будет вашим домом. Грузины гостеприимны, когда видят в человеке не врага, а друга. Я расскажу им, и вы увидите, как вас примут.

– Ничего этого не нужно. Джелал-эд-Дин и Шереф-эль-Молк добились того, что теперь каждый хорезмиец – кровный враг каждого грузина. К тому же я хочу отыскать след султана. Вся жизнь моя прошла рядом с ним и была посвящена ему. Зачем же умирать я должен отдельно. У тебя есть родина, и она близка. Тебе хорошо. Я же не могу возвратиться на родную землю, а уж если умирать не на родной земле, то не все ли равно где… На берегу этой реки или другой, в лесу или в поле.

– Но где же искать следы султана? Ведь неизвестно, куда унес его быстрый конь.

– Поеду в Амид, к Моджаферу. Если только Джелал-эд-Дин спасется, то убежище себе он будет искать в Амиде.

– Воля ваша. Я готов служить вам по-прежнему верой и правдой.

– Я знаю, дорогой Торели. Но твоя служба мне больше не нужна. На этом месте наши пути расходятся, чтобы никогда не сойтись.

– Тогда возьмите свою книгу. Вам теперь ничего не грозит, и вы сами сумеете сберечь ее.

– О какой безопасности ты говоришь? Вокруг монголы, разве известно, где и когда настигнет смерть?

– Пусть сохранит вас всевышний в пути и поможет напасть на след султана.

– Смерти я не боюсь. Одно горько, что умирать приходится вдали от родины, что не видно конца мраку, окутавшему ее. Не брезжит во мраке рассвет ее освобождения. Вспоминаю стихи вашего грузинского поэта. Хорошо он сказал:

Что ты вертишь нас и крутишь, бессердечный мир земной?

Всякий, кто тебе поверит, будет сетовать со мной.

Ты откуда нас приводишь, где сровняешь нас с землей?

Только бог один заступник всем, отвергнутым тобой!

Стихи Руставели Несеви прочитал по-арабски, нараспев. Из-под полуоткрытых век во время чтения потекли слезы.

– Давай обнимемся на прощанье, друг Торели. Забудем вчерашнюю обиду. Может быть, на твоем месте и я поступил бы точно так же. Иногда и очень благородных людей жизнь заставляет совершать не очень благородные поступки. Теперь все уже позади.

Обнимаясь, оба растрогались. Перед ними пробежали дни и годы, проведенные вместе, бессчетные ночи, которые они просидели за одним столом, переводя творение Руставели. Прощались не господин со своим рабом, не победитель с побежденным, но отец с сыном. Расцеловались еще раз, и Несеви вскочил на коня. Не оборачиваясь больше к Торели, он взмахнул плеткой, и конь понес его вдоль берега реки на запад, за те холмы, за которыми в этом месте заходит солнце.

Второй день одиноких скитаний Торели подошел к концу. Торели устал за это время. На всем пути не повстречалось ему ни одного очага, камни которого были бы теплы. Ни постоялого двора, ни жилища с людьми, у которых можно было бы попроситься на ночлег, тоже не попалось ему. Отдыхал он в безлюдных, безжизненных развалинах домов. За их стенами, под их полуобрушившимися кровлями все же можно было укрыться от жары или от ночной росы. Но не было нигде человека, который мог бы дать кусок хлеба и показать дорогу.

На реках не уцелело ни одного моста. Приходилось подолгу ехать вдоль берега либо вверх, либо вниз по течению в поисках брода. Стояла осень. Время зрелого винограда, веселых хлопот на виноградниках, время брызжущего виноградного сока и виноградарей, поющих свои длинные многоголосные песни. Время плодов, отягчающих ветви, время довольства и благополучия в каждом доме.

Но нигде не было видно ни одной виноградной лозы. Сады и виноградники были вырублены, обезображены, вытоптаны конями, сожжены. Даже на развод не осталось нигде ни одного плода. Цветущие некогда деревни обезлюдели и пребывали в запустении. Люди в них либо вымерли, либо угнаны в плен, либо убиты, либо убежали в горы.

Почти семь лет не видел Торели родной земли. Он слышал о жестокости Джелал-эд-Дина, знал о зверствах, творимых Шереф-эль-Молком. Но все же он не представлял, что можно до такой степени ограбить, разорить целую страну.

Иногда вдали на развалинах показывался человек, но, увидев всадника, тотчас исчезал, как будто проваливался сквозь землю, либо убегал без оглядки к густому лесу. Торели в этих случаях кричал, умолял остановиться, звал на помощь, но все его призывы были напрасны, ни один не оглянулся, не остановился, не вернулся обратно. Сначала Торели не мог понять, почему его так боятся, а потом, взглянув на себя, увидел хорезмийские одежды и все понял. Он тотчас отбросил шапку и широко распахнул халат, чтобы хоть немного нарушить вид заправского хорезмийца.

У одной речки Торели увидел трех пареньков, старательно удивших рыбу. Они так увлеклись своим занятием, что не слышали, как к ним со спины подъехал всадник.

Торели окликнул их:

– Ребята!

Но ребята тотчас бросились врассыпную и проявили такую прыть, что, пожалуй, не догнать бы и на коне.

– Стойте, вернитесь, я грузин, христианин, я такой же, как вы.

Но юные рыболовы не слышали этих призывов Торели. В корзине, брошенной ими, была живая форель. Турман встал на колени перед корзиной и долго разглядывал красивых рыб, серебристых, усыпанных красными крапинками. Поодаль лежал небольшой хурджини, из которого выглядывал небольшой бурдючок. Торели не ел три дня. При виде свежей форели и бурдючка с вином у него закружилась голова. Можно было бы, конечно, без промедления развязать хурджини и достать вино. Наверно, и еда есть в нем сыр, хлеб, вяленое мясо. Но после этого ребята окончательно убедились бы, что всадник, вспугнувший их, – враг, хорезмиец. Торели догадался, что рыбаки не убежали далеко, но спрятались где-нибудь в кустах и следят за каждым движением незнакомца. Вот почему Торели не стал развязывать брошенного мешка. Он, напротив, снова начал призывать людей:

– Где вы, люди, грузины, христиане? Я тоже грузин и христианин, как вы.

Никто не ответил и на этот призыв. Тогда Торели лег на траву и негромко запел, хотя хотелось ему в эту минуту не петь, а плакать. Он запел песню, знакомую каждому грузину от мала до велика:

Ничего прекрасней нет на свете

Золотого солнца на рассвете.

Храму Джвари не отыщешь пару,

Нет цариц, похожих на Тамару.

Хитрость Торели удалась. Не успел он спеть свою песню до конца, как из кустов появились рыболовы. Они робко, поглядывая друг на друга, подошли поближе к поющему Торели и остановились в отдалении.

– Эй, дядя, ты, правда, христианин?

– Ну конечно, христианин, разве вы не видите?

– А ты, правда, грузин?

– Самый настоящий грузин. Если не верите, то смотрите. – Торели встал на колени и трижды осенил себя крестным знамением. Крестясь, он каждый раз приговаривал: – Всеми святыми клянусь, что я грузин.

Парни немного осмелели после такого решительного поступка незнакомца и подошли поближе.

– Вы здешние? – спросил у них Торели.

– Мы-то здешние, – отвечали они, – но в этих местах никто теперь не живет, все скрываются в лесу. Мы тоже пришли из леса.

– Три дня я ничего не ел, – сообщил им Торели, выразительно поглядывая на хурджини с бурдючком.

Ребята развязали хурджини и на зеленой траве разложили еду: вареную курицу, хлеб. Торели не стал ждать особого приглашения. Тотчас подошел он к самобранному столу, сел тут же на камень, переломил хлеб, вырвал у курицы ногу и стал есть так жадно, что хозяева только переглядывались. Незнакомец торопился, будто боялся, что сейчас у него все отнимут и он снова останется без пищи. Сами хозяева хурджини к еде не прикасались сидели в некотором отдалении.

– Может, выпьешь вина? – спросил один из них.

– Как не выпить, если бы вы оказали такую милость.

– Так кто тебя знает, некоторые мусульмане не пьют.

– Какой же я мусульманин! Говорят вам, я настоящий христианин. Вы не глядите на мою одежду. Я действительно жил среди мусульман. Семь лет я находился в плену у султана хорезмийцев Джелал-эд-Дина.

– Семь лет!

– Да, доходит седьмой год, ни много и ни мало. – Торели принял в руки полную чашу. – Да благословенна будет благодать этого вина. Пусть вечно здравствует народ и процветает страна, дающая это вино. Пусть минует их черное горе, пусть окружают их светлые радости. Ах, что за вино!

Торели перевел дух, вытер усы и снова принялся за еду.

– Сам-то откуда? – спросили они его, в свою очередь.

– Сам я из Тори, из Ахалцихского края.

– Шалва Ахалцихели, говорят, был из Тори, – осведомленно сообщил один из ребят.

– Все торцы и Ахалцихели погибли у Гарниси, – еще осведомленнее объяснил второй. – Ни одного не осталось в живых.

– Кто выжил, тот оказался в плену, – сокрушенно покачал головой Торели. – Вот и я тоже. Шалва Ахалцихели был вместе со мной, но я вот остался жив и пью ваше вино…

– Правда, что Шалву замучили злые нехристи?

– Да, правда, отрубили голову нашему Шалве.

– А ты как спасся?

– Долго рассказывать. Всякого я повидал за эти семь лет. Но, верно, суждено мне было снова увидеть родную землю.

– В народе ходит слух, что Шалву Ахалцихели постигла в бою у Гарнисских высот какая-то неудача. А если бы не это, то хорезмийцы и шагу не ступили бы по грузинской земле.

– Говорят еще, что была измена. Правда ли, что была измена?

– Трудно теперь сказать.

– Как это трудно сказать, если ты там был и даже попал в плен.

– Да, я там был, но я сражался в рукопашном бою с хорезмийцами. Нам некогда было оглядываться по сторонам. От нас, с переднего края, не видно было, что происходит в ставке амирспасалара.

– Что же там могло произойти?

– То-то и оно, что об этом никто ничего не знает. Я был в ту ночь вместе со всеми моими земляками в передовом отряде. Когда рано утром хорезмийцы напали на наше укрепление, мы первыми, как тигры, бросились на врагов. Сначала мы даже оттеснили их, но их было так много, что наш передовой отряд был поглощен их лавиной, как одну каплю поглотило бы нахлынувшее море. Главное грузинское войско стояло позади нас, на самых Гарнисских высотах. Там же была и ставка амирспасалара. Что там у них произошло, никто ничего не знает. Известно только, что братья Ахалцихели много раз посылали гонцов, прося подмогу, но подмога не пришла, главное войско не вступило в бой. Они и пальцем не пошевелили, когда избивали нас, передовой отряд. Вскоре та же участь постигла и их самих.

– Что тут думать, ясно, что была измена, – принялись обсуждать юнцы, как заправские воины и стратеги.

– Амирспасалар пожертвовал вашим отрядом, ясно как белый день.

– Эх, быть бы мне там на вашем месте! – сжал кулаки третий.

Торели между тем доел второе крылышко и спохватился:

– Что я наделал, съел всю курицу один и оставил вас голодными.

– Ешь на здоровье, мы уже поели.

– Мы и рыбы сварили бы тебе, да боимся разжигать костер. Хорезмийцы, как только увидят дым, сразу наскакивают на конях. Понимают: где дым, там и еда.

Действительно, не успели ребята пожаловаться на хорезмийцев, как показались всадники. Рыболовы вскочили и снова, как час назад, бросились прятаться в кусты. Торели пригляделся к всадникам. Их было пятеро, и, по всему судя, это были хорезмийцы. Но всадники, видно, и сами стали бояться людей. Они потоптались на месте, повернули обратно и пустились вскачь.

Торели думал, что юнцы сами выбегут из укрытия, но они не показывались. Он звал их, они не шли. Тогда Торели решил двинуться в путь и сел на коня. Парни, увидев, что их новый знакомый сейчас уедет, вышли из укрытия.

– Пора мне ехать, – сказал Торели. – Не знаете ли, где можно поблизости переночевать?

– В деревнях никто не живет. Если только поднимешься в монастырь.

– Неужели монастырь уцелел?

– Да. Только один этот монастырь и остался на всю Грузию.

– Каким же чудом?

– Одни говорят, его спасла молитва монахов. На самом же деле – сон Джелал-эд-Дина.

– Да, сон, – подтвердил и другой парень. – Джелал-эд-Дину приснился Магомет, сидящий верхом на льве. Явился и говорит, что я, мол, нахожусь в таком-то монастыре и чтобы Джелал-эд-Дин прибыл в этот монастырь, поклонился Магомету и принес пожертвование. Джелал-эд-Дин нашел монастырь и увидел на церкви точь-в-точь такое же изображение Магомета, какое видел во сне. Султан подарил монахам много золота и драгоценностей, а своим хорезмийцам приказал не тревожить монастырь. Погрозился отрубить голову каждому, кто обидит монахов.

– Это все сказки. Откуда в христианском монастыре взяться изображению Магомета?

– Ничего не сказка. Мы видели сами. На куполе храма изображен Магомет верхом на льве, а под ним надпись непонятными буквами.

– Ну ладно, поеду погляжу. Как думаете, доеду я дотемна?

– Как будешь ехать. Не будешь прохлаждаться, доедешь.

Торели пожал рыболовам руки, поблагодарил за еду и поехал по дороге, как показали ему ребята.

Совсем стемнело, когда показались стены и ворота монастыря. Монахи долго не открывали ночному путнику, расспрашивали, кто и откуда, а потом, расспросив, ушли докладывать настоятелю. Настоятель, услышав имя Торели, так обрадовался, что привел в изумление смиренных монахов. Он велел как можно скорее привести к нему путника.

Торели как вошел, с порога узнал Павлиа, хотя мудрец весь поседел, а борода его выросла и закрывала всю грудь. Почтенный брат несчастной красавицы Цаго и ее несчастный муж обнялись, точно были родными братьями. Торели начал расспрашивать первым:

– Ну как все наши, как они пережили все эти невзгоды? Все они живы?

– Живы, – тихо ответил настоятель, отводя глаза подальше от глаз Торели. – Мальчик подрос за это время, вполне здоров.

– Но Цаго, Цаго?!

– Цаго… тоже… Хотя я слышал, ей нездоровилось в последнее время.

Павлиа не знал, куда девать свои глаза, шарил ими по полу, по темным углам своей настоятельской кельи.

– Павлиа! Ты от меня что-то скрываешь. – Торели бросился в угол, взял там икону с изображением архангела, поднес ее перед самое лицо Павлиа, поднял его подбородок, заставив таким образом взглянуть на икону. – На этой иконе поклянись, что моя Цаго жива и здорова. Поклянись!

Вместо клятвы и вообще какого-либо ответа Павлиа уронил голову на стол и начал рыдать, колотясь о доску стола головой и еще ударяя себя по голове тяжелыми кулаками.

Когда оба выплакались и немного успокоились, их беседа вошла в колею. Рассказывали друг другу о многом, что было пережито за эти страшные годы, разговор сам собой все время сворачивал к началу, к истоку всех бед – к Гарнисской битве.

– Что же все-таки произошло у Гарниси? Семь лет меня мучает этот вопрос, но сколько я ни думал, не нахожу ответа. Неужели нас и вправду предали и обрекли на гибель Мхаргрдзели и остальные военачальники?

– Не думаю, Турман, чтобы это было так. Не посмел бы амирспасалар на глазах у целого грузинского войска совершить такое большое, такое явное преступление.

– Мхаргрдзели враждовал с братьями Ахалцихели, он им завидовал.

– Все равно. Не верю я, что он мог из-за личной вражды поступиться судьбой всего царства. Да если бы он и захотел, ведь рядом были другие военачальники: Цотне Дадиани, Эгарслан Бакурцихели, Варам Гагели, Сурамели… Они разодрали бы его на части, если бы только заподозрили измену.

– Братья Ахалцихели много раз посылали гонцов Мхаргрдзели. Под конец сам Иванэ, потеряв терпение, помчался в главную ставку, но был убит по дороге. Говорят, его убили камнем, брошенным из нашего грузинского лагеря.

– Не все тут ясно. Все, кто был в то время в лагере амирспасалара и кому удалось спастись, рассказывают одинаково, не могли же они сговориться. Они рассказывают, что за день до рокового сражения в наш лагерь приходили караванщики из Ширвана. У них были какие-то торговые дела к Мхаргрдзели.

– Нашел когда торговать!

– Они поднесли ему дорогие подарки, а также много вина. В это время все еще праздновали рождение наследника, и вино было кстати. Затеяли новый пир. Все много пили. А в вине оказался дурман. После пира все уснули как мертвые. Сам Иванэ Мхаргрдзели то ли потому, что был посильнее других, то ля потому, что пил поменьше, всю ночь не спал, но его беспрерывно рвало, а в желудке были дикие боли.

Братьев Ахалцихели, как известно, на пиру не было. Нашлись люди, которые даже это толкуют превратно, будто бы братья знали, что вино отравлено, но не предупредили амирспасалара и других.

– Несусветная ложь, – возмутился Торели, – я все время был рядом с ними в тот последний день. Мы расстались в полночь. Братья и знать не знали не только о вине, но и о самом приезде караванщиков.

– Так и было. Ширванских караванщиков подослал Джелал-эд-Дин. Они сделали свое дело и той же ночью ускользнули из лагеря. Когда начался бой, все мертвецки спали, одурманенные отравленным вином. И сам Мхаргрдзели был полуживой, хотя и не спал. Садясь на коня, он упал от слабости и не смог подняться. И конь его упал, потому что у него были перерезаны сухожилия. Как только амирспасалар упал, поднялся крик: «Спасайтесь, убит Мхаргрдзели! Убит Иванэ Мхаргрдзели». Началась всеобщая паника. Все в лагере смешалось, и в это время хорезмийцы ворвались в укрепление. Растерянные, никем не ведомые грузины сразу показали спину. Бежали, обгоняя друг друга, кто пеший, а кто на коне, но и тех и других настигали упоенные победой хорезмийцы. Во время бегства каждый думал только о своей жизни, брат не узнавал брата, отец забывал про сына. Тем более никто не думал остановить всех бегущих, организовать войско и дать отпор. Амирспасалара спас слуга. Он посадил его полуживого на коня и умчал с поля битвы. И получилось так, что большой, прекрасно укрепленный лагерь, наполненный отборными войсками, достался врагу без боя. Джелал-эд-Дин потом, осмотрев наши укрепления и поле боя, сказал, что взять такой лагерь было бы выше человеческих возможностей, если бы не судьба, не аллах.

– Все это так. Но битва при Гарниси – это только одна битва. Лишь через полгода после нее Джелал-эд-Дин осмелился подступить к Тбилиси. За это время можно было опомниться, собраться с духом, составить новое войско и встретить врага как полагается. Однако ничего этого не было сделано.

– У Гарнисских высот закатилось солнце великой и могучей Грузии. Эта битва была не сама болезнь, но лишь признак, следствие некоего тайного недуга, который давно уж подтачивал силы нашего царства. Эта болезнь ослабление силы государственной власти, влияния и могущества царя. Как только ослабла царская власть, начался разброд среди грузинских правителей и эристави. Большим несчастьем нужно считать преждевременную смерть царя Лаши. После него у власти оказалась красивая, но слабая женщина. Она не унаследовала от великой блистательной Тамар ни светлой мудрости, ни железной воли. Царедворцы, почувствовав, что узда ослабла, начали забывать, что их единственная обязанность – служение трону, а тем самым всему Грузинскому царству, всему народу. Каждый начал думать о расширении своих владений, о приумножении своих богатств.

– Дело не только в ослаблении царской власти. Среди приближенных царицы нет больше сильных разумных мужей, готовых жертвовать своими интересами и даже жизнью ради общего блага. Нет таких верных трону визирей и вельмож, какими были братья Ахалцихели или Захария Мхаргрдзели. На них ведь опиралась, совершая свои великие дела, солнцеподобная царица Тамар.

– Горе Грузии, но это так. При дворе больше думают о развлечениях и лицедействах, нежели о защите царства и о его усилении. Прямые наследники доблестных Мхаргрдаели – их сыновья Аваг и Шамше – стараются увильнуть от забот о троне. Им бы только наслаждения, охоты, пиры, на глазах измельчали люди, и нет больше тех мужей, которые создали и хранили великое Грузинское царство.

– Значит, погибла Грузия. Если царь перестает быть истинным предводителем своего народа, царство гибнет. И вот мы свидетели этой гибели. Можно сказать, что мы сами, своими руками погубили свою страну.

– А ведь потомки нам этого не простят. Кто знает, может быть, никогда уж не воссияет снова солнце могучей Грузии. Может быть, оно закатилось навеки и наш народ отныне будет влачить зависимое горькое существование. И жить грузины будут одними лишь воспоминаниями о лучших днях, годах, веках.

– Да, едва-едва воссияло солнце Грузии, как мы возгордились, зазнались и утратили способность здраво и действовать и рассуждать. Говорят, что человеку только один раз в жизни открывается небо и рука господня благословляет его. Но встретить это мгновение человек должен быть готовым всю жизнь. То же и для народа. И вот мы прозевали это великое мгновение, проразвлекались, пропировали, и небо закрылось для нас и, вероятно, больше никогда не раскроется.

– Потомки будут проклинать наши имена, если только они дойдут до них.

– Сейчас на земле поднялись со всех концов и пришли в движенье стихийные силы, великие ураганы, и такому народу, как мы, нужно много мудрости, терпенья и сил, чтобы уберечь себя, выжить, спастись во время всемирной бури и выйти из нее способными к дальнейшему существованию. Мы не смогли прозреть будущее и правильно распределить свои силы в этой борьбе за существование. Большую часть своих сил мы растратили на борьбу с хорезмийцами, а теперь, когда еще более страшный враг подступает к нашим пределам, мы не можем не только остановить его, но и оказать хоть какое-нибудь сопротивление.

– Если бы нас не разгромили у Гарниси, страна не была бы разорена, и мы теперь могли бы встретить монголов достойно, лицом к лицу, как мы встретили их во времена Лаши. Теперь хорезмийцы выпустили растерзанную Грузию из своих когтей. Обессилели и разжались сами собой лапы хищника. Может быть, монголы нападут не завтра, и мы успели бы собрать хоть какие-нибудь силенки. О чем думают наши князья и сама царица? Где она? Где ее правая рука – Мхаргрдзели?

– Царица укрылась за Лихским хребтом. А Мхаргрдзели… Мхаргрдзели я сам закрыл глаза в этом монастыре, сам принял его исповедь, сам проводил в последний путь.

– Как, Иванэ Мхаргрдзели скончался?!

– Да. Умер послушником этого монастыря.

– Мхаргрдзели постригся в монахи! – все больше и больше удивлялся Торели, не веря своим ушам.

– В годовщину Гарнисского сражения он прибыл в наш монастырь. Привез великие дары, взмолился, чтобы мы его постригли в монахи.

– Да ведь он же был некоронованным царем Грузии. У него было все. Видно, нечиста была его совесть перед Грузией, видимо, великие грехи мучили его душу, если он решился на такой шаг.