Текст книги "Квантовая механика"

– Вы же знаете, что в таком возрасте сложно одновременно учиться и на курсах, и в школе.

– Да, это действительно так. Но, к сожалению, в старшем возрасте в школе не учатся. Да и курсы тоже предназначены только для старшеклассников.

– Всё равно преподавателям надо быть помягче, полиберальней.

– Да мы здесь все либеральные. Как-никак психологи.

– Вот и хорошо. А то знаете, вдруг кто-нибудь из ребят или девчат из-за невезения запорет экзамен, а потом этих баллов не хватит во время вступительных экзаменов. Стыдно-то будет препода…

– По правде говоря, на экзамене по моему предмету будет разыгрываться такое ничтожное количество баллов… Вообще эти курсы и успеваемость на них не сильно должны будут влиять на котировку абитуриентов перед вступительными экзаменами. Конечно, если ничего не поменяется.

– Но, тем не менее, сейчас такая мода на образование! Столько желающих учиться в вузе! Из-за жуткой конкуренции каждый балл может убить жизнь талантливейшего человека.

– Жизнь большая; реализовать свой талант можно будет и на следующий год.

– Ой, знаете, сейчас в армию забирают прямо со школьной скамьи. Да и потом через год после окончания школы наступает такой специфический возраст, когда учиться человеку совсем трудно. Короче, если после школы не поступил, то всю жизнь будешь полы мыть и коробки таскать. Куда сейчас без образования…

От кого я только не слышал примерно таких же слов! Но вот от своей классной руководительницы Елены Александровны слышу впервые. Но удивительно не это, а то что её собеседником является молодой психолог Костя, который пару часов назад вёл у нашей группы тренинги вместе с девушками Олесей и Яной. Тренинги мне совсем не понравились, но к ведущим я претензий не имею. Костя, этот молодой психолог с довольно густой щетиной на щеках, вроде нормальный парень. Наверняка он согласится с тем, что мамаша одного из учеников не должна говорить такие вещи преподавателю. Это нехорошо. Представляю, какой стресс Костя испытывает, беседуя с грузной, наглой женщиной! Хочу поделиться своим эмпатийным опытом с одноклассником Пашей Трофимовым.

Но вместо белобрысой головы одноклассника я, повернув голову, вижу перед собой Рыбалку. Она, уперев руки в бока, рассматривает меня своими гигантскими за стёклами очков глазами, готовая наброситься на меня сразу же, как только я издам любой звук. Эта Галина Ивановна Рыбалка заходила к нам на общую лекцию после тренингов, где устроила нам разгоняй, за то что у многих на партах стояли напитки и лежали шоколадные батончики. Как я понял, она занимала какую-то ключевую должность в институте и в её обязанности входило гонять за малейшие провинности абитуриентов и студентов. А я стоял ногами на стуле и подсматривал за беседой своей классной руководительницы с Костей – это была не такая уж маленькая провинность.

– Что вы здесь делаете? – спрашивает Рыбалка на удивление спокойным голосом. Видимо, она боялась нас, когда нас было много, но, когда я был один, её трусливая агрессия сошла на нет.

– У нас сегодня в этом кабинете были тренинги, где рассказывали о планах на следующую субботу, – оправдываюсь я. – Я куда-то записал на листок, да потерял его. Вернулся, чтоб уточнить кое-что. А кабинет, как выяснилось, занят.

– И вы решили попортить институтскую мебель? – кивает Рыбалка на стул, на котором я продолжаю стоять.

– Извините. Я просто хотел убедиться, что Костя будет занят недолго.

Прежде чем спрыгнуть со стула, в последний раз бросаю взгляд через стекло на доску, на которой до сих пор вверху было написано сегодняшнее число – 14 сентября 2002 года, а чуть ниже – «Квантовая механика». Все остальные записи стёрли, а эта почему-то осталась.

– Вам нравятся наши курсы? – спрашивает Рыбалка, пока я ставлю стул за одну из парт так называемой коридорной аудитории.

– Да, очень. – В общем-то, я не вру: мне действительно нравится брать деньги у матери на дорогу, а потом бегать с Трофимовым и Михалычем от контролёров. Такие планы мы строили на следующие субботние дни!

– Чего вы ждёте от наших курсов? – Простой идиотский вопрос, который задан с единственной целью – вывести меня из себя, чтобы потом свою хищническую натуру оправдать самообороной.

Но я вдруг нахожусь:

– Мне очень хочется побывать на семинарах по квантовой механике. – И расплываюсь в широченной улыбке.

К моему удивлению, Рыбалка отвечает мне своей улыбкой, напоминая, что она женщина, а не просто монстр, ходящий по коридорам и аудиториям института.

– Вы, наверное, технарь.

– Нет, но физикой я тоже интересуюсь.

– Мы изначально хотели, чтоб вам читали МХК, но преподаватель МХК, молодой художник, ушёл в запой и нам пришлось его уволить. Зато у нашего ректора оказался знакомый безработный физик… В конце концов, какая разница – МХК или квантовая механика?

В общем-то, я согласен с Рыбалкой. Мать мне в любом случае даст денег на дорогу и булочку. Не сомневаюсь, что те люди, которые получают прибыль от этих так называемых курсов, рассуждают примерно так же.

Начинаю пятиться к выходу, говоря, что меня ждут друзья на улице, вместе с которыми мне ехать домой в Зеленоград.

Рыбалка не задерживает меня, польщённая тем, что их академическое решение пришлось кому-то по вкусу. А я польщён в свою очередь тем, что моё мнение способно немного преуменьшить агрессию в мире.

Оказавшись на лестнице, замедляю шаг, практически останавливаюсь, весь превращаясь в слух. Мне интересно, как Рыбалка поступит, увидев Елену Александровну, сидящую напротив Кости в кабинете, где пару часов назад мы, как идиоты, выполняли какие-то дебильные задания, призванные определить какие-то несуществующие психологические характеристики у нас. Вот бы было здорово, если бы они разорвали друг друга зубами! Но, увы, такое невозможно из-за закона природы: ненормальные люди могут вести себя нормально только в окружении себе подобных.

На выходе весело прощаюсь с охранником. Я видел, так делают почти все студенты. Только у них это получается как-то искренне, а у меня вышло вяло и фальшиво. Эх, не поступить мне в институт и не стать психологом!

Как только я оказываюсь на улице, на меня налетает Михалыч со словами:

– А мы уж думали, что ты примкнул к жирным. – Михалыч весил девяносто килограммов – немалый вес для десятиклассника, поэтому он не испытывал угрызений совести, называя всех грузных людей жирными. В данном случае он имел в виду Елену Александровну.

– Вообще-то я сказал Паше, что хочу кое-что уточнить. Он вроде был со мной.

– А жирные там?

– Голигрова там беседует с Костей. А остальных не видел. Наверное, поехали в Зеленоград.

– Да они даже метро не умеют пользоваться. Как же они без жирной?

– А о чём Голигрова разговаривает с Костей? – спрашивает своим спокойным голосом Паша Трофимов, стоящий тут же. Когда он интересуется окружающей действительностью, у меня даже поднимается настроение. Хотя обыкновенно у него бывает такой пресный вид, какой бывает у каждого человека, который, не являясь мудаком, услышал где-то по телевизору, что быть мудаком хорошо и выгодно, и с тех пор живёт двойной жизнью. Кажется, граф Толстой называл происходящее с Трофимовым примерно так: «борьба животного начала с духовным, свойственным каждому человеку». Не знаю-не знаю, видя всяких Голигровых, Рыбалок, директоров школ и подготовительных курсов, мне меньше всего хочется сравнивать их с животными. Это слишком оскорбительно для последних.

– Голигрова хочет пропихнуть своего сынишку в институт. Без разведки идёт в бой. В первый же день подготовительных курсов, когда до первого вступительного экзамена ещё почти два года.

– Правильно, куда же сейчас без образования, – кончается Паша как собеседник.

Тут входная дверь института открывается, и на улицу вываливается шумная толпа инфантильных подростков. Мне кажется, я бы даже если лишился слуха и зрения одновременно, верно бы определил, что рядом со мной находятся «жирные» – маменькины сыночки, верящие в сказки про всякое образование и прочее, таскающиеся за своей классной руководительницей и даже не замечающие, насколько она подлый человек. Казалось, на том участке пространства, где распространялась их тупость, в воздухе образовывались какие-то особые волны, назовём их квантами-переносчиками идиотического взаимодействия. Нет, какими бы мудаками ни были Паша с Михалычем, их компания мне всё же приятнее.

Тут и сам Денис Голигров; тут и Юлька Петракова, в которую я даже влюбился сразу же после первого сентября. Правда, любовь прошла, когда я увидел, как она переписывается во время урока с Голигровым и всячески поддерживает дегенеративные увлечения «жирных», такие, как пинание носка с рисом. Нет уж ребят, «любовь зла…» и прочие подобные пословицы и поговорки – это не про меня. Среди «жирных» были ещё Ольга Рыбакова, Женька Хромова и многие другие наши одноклассники – плохие и те, которые ещё не осознали и, боюсь, никогда не осознают, что в жизни не всё хорошо.

Девчонки, особенно Женька Хромова, начинают кокетничать с Трофимовым, а он развешивает уши от радости. Думаю сказать что-нибудь. Ведь столько всего увидел за сегодняшний день, такой непохожий на все остальные! Но всё-таки понимаю, что, если произнесу что-нибудь такое, что действительно хочется произнести, например: «Там Елена Александровна чуть ли деньги не предлагает Косте. И всё ради того, чтобы к нашей школе относились снисходительно», на меня посмотрят как на идиота. Нет, в нашей стране каждый готов на всё что угодно ради своих, поэтому такие слова не произведут впечатления.

После пятиминутного стояния на месте всё-таки едем домой. «Жирные» остаются ждать Елену Александровну. Что-то долго она там засиживается. Лишь вспомнив выражение лица Рыбалки, удерживаюсь от того, чтобы не произнести пошлую шутку.

* * *

Новая училка русского языка и литературы, похоже, сильно боится нас. Она явно не рада своему новому назначению. Я вижу её впервые в школе. Наверное, она из соседнего корпуса, в котором учится мелюзга. С пятнадцати-шестнадцатилетними господами тётя явно не готова общаться. Чувствую, ненадолго она у нас, хотя поговаривали, что наша старая училка уехала куда-то преподавать за границу и в этом году уже точно не вернётся. Слишком уж много человеческих эмоций у этой новой училки, а наш директор, который с помощью своей наглости проникал даже в эфир центрального телевидения, не любит таких. Он любит таких как Голигрова, у которой даже нет высшего образования, но которая раз за разом получает всякие награды вроде «лучшая училка школы». Да уж, без наглости не станешь знаменитым даже в масштабе школы. Но все думают, что для жизненного успеха нужно высшее образование, а не наглость. Вот уж удивительные люди живут в нашей стране! Откуда они все вылезли?

– Итак, что же означает это слово – «обломовщина»? – нервно спрашивает училка, после чего начинает водить ручкой по журналу.

В классе поднимается несколько рук. Ольга Рыбакова даже издаёт какие-то жалобные звуки в надежде, что училка предоставит ей слово. В какой-то момент я сам приподнимаю руку, хотя продолжаю держать локоть на парте. Вопрос мне кажется очень простым. Но всё-таки я боюсь ответить на него неправильно и опускаю руку до того, как училка отрывает глаза от журнала: вопрос «что такое хорошие человеческие качества?», тоже кажется мне простым, но успешными, правильными и хорошими людьми в моём окружении называют людей, не обладающих этими качествами. Нет, я не подниму руку, даже если спросят, какого цвета небо в ясный день, или, какого цвета трава летом. Я ничего не знаю наверняка.

– Я вижу, у Голигрова Дениса мало оценок, – говорит училка. – Что он думает по поводу «обломовщины»?

В классе звучат смешки. Голигрова никогда не спрашивали ни по одному предмету. Оценки он получал только за списанные контрольные, диктанты и прочие самостоятельные и лабораторные работы. Но новая училка, похоже, не знает, кто есть кто в нашей школе. Наверное, она даже не знает, что девиз нашего класса, придуманный, естественно, самой Голигровой, звучит так: «Мы яркие личности».

Сам Голигров явно не ожидал такого развития событий. Он начинает что-то нервно бормотать, пытаясь не сильно отклоняться от своей любимой манеры держаться, то есть от манеры придурка из какого-нибудь американского мультсериала для взрослых, хотя ясно видно, что это у него плохо получается сделать. Наконец он выдавливает из себя:

– Ну, «обломовщина» – это, типа, когда людей обламывают. Ну, типа, так, как Обломов обломал своего друга Штольца, не поехав с ним на тусовку, а потом за границу. А затем обломал Ольгу Сергеевну, которая хотела с ним замутить.

В классе раздаётся смех. Вижу, как Юлька Петракова, сидящая перед Голигровым, поворачивается к нему и смотрит на него осуждающе, но… влюблённо. Фи…

– Денис, ты всё время так общаешься? – спрашивает училка. – С мамой тоже так говоришь?

В классе повисает тишина. Упоминание предводительницы «жирных» не сулит ничего хорошего для новой училки. Все это понимают.

– Класс, кто может объяснить, что такое «обломовщина»? – спрашивает училка.

Ольга Рыбакова уже почти привстала.

– Как тебя зовут? – спрашивает училка.

Ольга представляется, а затем отвечает на вопрос:

– «Обломовщина» – это состояние человеческой души, когда ничего не хочется делать. Когда человеку сопутствуют апатия, лень, нежелание двигаться вперёд. В книге это слово употребил герой Штольц, который, по замыслу Гончарова, должен был являться антиподом Ильи Обломова.

– Совершенно верно.

Не знаю, какую оценку поставили Голигрову, но Ольге Рыбаковой поставили пять. Искренне рад за неё. Хорошая она девчонка… была бы, если бы не встречалась со скинхедом Тимуром Магомедовым – редкостным отморозком. Светлый у неё ум, но, видать, низкие наклонности. Полгода назад я видел её пьяного вусмерть отца, валяющегося возле подъезда. Тогда я был со своими друзьями со двора. Но помимо нас были ещё какие-то отморозки, которые издевались над безжизненным телом Ольгиного предка. Они пинали его, испускали на него нужду, лазили по его карманам (Именно по документам мы узнали, что это отец Ольги Рыбаковой), фотографировали. И эти фотки даже попали в Интернет; кто-то видел их на одном из сайтов приколов. Но широкой огласки эта история не получила. Все знали, что Ольгин предок – любитель выпить, но не более того.

Уже на следующий день Михалыч, у которого мать тоже работала в школе, говорит мне:

– Жирная свинья уже обработала новую училку. Добралась даже до директора. Пожаловалась ему на то, что произведение «Обломов» изучали поверхностно, а ведь оно очень сложное и заслуживает особого внимания хотя бы потому, что его можно по-разному интерпретировать. Понимаешь: по-разному, сука, интерпретировать! Об этом мне мать рассказала, вернувшись с заседания учителей.

– Это твоя мать использовала слово «интерпретировать»? Сама Голигрова вряд ли знает, что оно означает.

– Нет, это я придумал, – передразнивает меня Михалыч.

– Ого, да ты гений!

– Теперь Дениса не будут спрашивать по литературе! – чуть ли не срывается на крик Михалыч. Думаю, он имеет на это право: он-то использовал влияние своей матери только для того, чтобы попасть в наш, психолого-педагогический, класс. В остальном мать-учительница ему никогда не помогала.

– Может, оно и к лучшему: не стоит издеваться над классиками.

– Ты понимаешь, что это значит?! Это же вообще жирный беспредел!

– Скажу честно, мне плевать на них всех. И на институт мне тоже плевать. Если у нас в образовании творится такой беспредел, то я не хочу иметь ничего общего с ним. Надо строить свою жизнь таким образом, чтобы рано или поздно не наткнуться на пустоту на том месте, где, ты всё время думал, должно находиться что-то очень важное. В России нет образования, как не было электричества в Каменном веке. Но в Каменном веке научились использовать для своих нужд огонь, а в России хотят сразу всё, поэтому подыхают от невежества и необразованности.

– Чего ты мне несёшь бред? А как же курсы? Забыл наши планы?

– Не буду ездить я на эти курсы. Пускай платят за это дерьмо всякие инфантилы и «яркие» личности, которые настолько «яркие», что любая чушь, произнесённая ими, сияет. Правда, сияние это с коричневатым отливом, но человеческий глаз это не способен заметить. Заметить можно будет только разрушения, которые произойдут в стране лет через двадцать, когда все эти «яркие» личности займут все рабочие места.

– Даже в следующую субботу не поедешь?

– Раз уж я за этот месяц заплатил, то поеду, – после небольшого раздумья отвечаю я.

Следующего урока литературы жду с нетерпением. И он, наконец, наступает. В действиях училки уже намного больше уверенности; должно быть, на заседании учителей коллеги убедили её в том, что от неё не требуется ничего сверхъестественного, что работа со старшеклассниками – такой же пустяк, что и работа с мелюзгой, разъяснили ей кое-какие нюансы.

– Знаете, я после нашего последнего урока весь день думала об «обломовщине», – говорит училка сразу же после того, как галдёж в классе смолкает. – И в итоге пришла к выводу, что Денис Голигров был во многом прав, если не сказать во всём. Простите, что сразу это не сообразила: всё-таки опыта работы со старшеклассниками-гуманитариями у меня нет. – Михалыч, сидящий рядом со мной на последней парте, от досады сжимает правую руку в кулак и ищет глазами, что можно ударить. В итоге он сильно бьёт меня по ляшке. Я весь вздрагиваю от неожиданности. Не понимаю, что это Михалыч так взбесился; лично я ничего другого не ожидал. Училка смотрит на нас, поэтому не могу ответить Михалычу. После небольшой заминки она продолжает: – «Обломов» был написан более ста лет назад, поэтому это произведение принято интерпретировать так, как это сделала Ольга Рыбакова. Это классическая интерпретация. Но это не означает, что ответ Дениса Голигрова был неверен. Его мнение имеет право на существование, у нас же в обществе плюрализм. Тем более, что литература – это не какая-нибудь точная наука…

Да, у нас плюрализм. Но только если я выскажу мнение о том, что в нашей школе учительствуют непрофессиональные училки, а обыкновенные кухарки; что директор наш – обыкновенный прохиндей, имеющий повсюду связи, в том числе и в институте, в который мы ездим каждую субботу на курсы; что кругом у нас несправедливость, кумовство и мздоимство, меня тут же выгонят из школы, наплевав на свободу мнений и прочие радости демократии.

– Нет никакой гарантии, что Гончаров не находился на одной волне с Денисом Голигровым, – продолжает училка. Хотя ей не верит, похоже, даже Юлька Петракова, судя по довольно холодному взгляду, которым она одаривает Голигрова. Что ж, даже примитивные хомячки понимают, что это перебор.

После урока ко мне подходит Трофимов и говорит:

– За что это тебя Михалыч во время урока?

– Если бы он ударил по парте, она бы сломалась пополам.

– Что это на него нашло?

– А ты так и не понял? Неужели не ясно, что нас в этой дерьмовой школе держат за идиотов? Вернее, нас хотят сделать идиотами. Всех-всех! Невзирая на то, что плюралистическое общество подразумевает наличие разных категорий граждан, а не только идиотов.

– Да ты что так переживаешь? Всё нормально. Едем послезавтра на курсы? – Трофимов одевает свою любимую маску мудака и имбецила.

– Это будет предпоследний день, когда я еду на курсы. Не хочу иметь ничего общего с Системой. Бросил бы даже сейчас, да денег родительских жаль. Вдруг мне понравится эта самая, как её, квантовая механика.

Тут откуда-то появляется Женька Хромова со словами:

– Паша, мы идём домой?

Но Паша продолжает стоять возле меня, похоже намереваясь выяснить, что я подразумеваю под Системой. Ему нравится, когда кто-то бунтует, потому что он сам не лишён здравого смысла. Но, когда бунт назревает серьёзный, он не прочь выступить и в роли адвоката тех, против кого бунтуют. Это ещё один закон природы: здравый смысл входит и выходит в черепные коробки хаотично и бессистемно, но его количество в природе строго ограничено. В одно место прилетело, из другого вылетело.

– Это Голигрова-то – Система? Да не обращай ты на неё внимание, – говорит Паша. – Она ничего не решает. И Михалычу я тоже скажу сейчас.

Вот дебил! К Женьке Хромовой подходят «жирные» из числа тех, с кем ей по пути. Паша, похоже, на моих глазах совершает акт «обломовщины», согласно интерпретации Дениса Голигрова.

Прощаюсь со всеми и иду домой.

Дома меня встречает мать со словами:

– Я тут твою классную видела. Такая приятная женщина. Не знаю, чего вы её жирной называете. Говорит, у них там столько планов на этих курсах! В зоопарк собираются сходить в субботу целым классом. Ты от коллектива-то не отрывайся. Подходи ко мне, если что, за деньгами. Найдём! Всё-таки это институт.

– Какая связь между походом в зоопарк с моей классной руководительницей и институтом? Она просто числится нашим куратором на курсах, и не более того. Я в субботу собирался пойти в гости к Лёньке. Дашь денег на погулять?

– Чего ты всё к нему прёшься?! Нашёл себе забаву. Тебе учиться сейчас надо, с друзьями из класса больше общаться. Они же тебе помогут всегда. Голигрова вон меня всегда узнаёт. Тоже поможет, если что. Подумаешь, куратор она простой. Можно подумать, сейчас учёным обязательно надо быть. А Лёнька твой – пустая трата времени. Тебе в институт поступать!

– Я не буду поступать в институт.

– Чего?! Как ты смеешь матери такое говорить?! У меня давление утром было…

– Я не хочу иметь ничего общего с Голигровыми и с… Системой.

– Системой! Как заговорил-то! В армию, значит, пойдёшь на два года. Там тебя научат любить Систему.

– Да хоть прямо сейчас. Страшно жизнь прожить как собака, а не в армии очутиться.

– Кому ты будешь нужен без образования?

– Лет через пятнадцать в нашей стране нужны будут только охранники и грузчики. Эпоха плюрализма закончится, потому что она слишком убога.

– Какие ты слова знаешь, недаром много книг читал. Ты должен в институт поступить, иначе кто же там будет учиться.

– Вот этого я не знаю. Так ты мне денег хочешь дать на зоопарк?

– Дам. И давай, не чуди; поговори с Голигровой, поговори с одноклассниками. Узнаю, что потратил деньги на посиделки с Лёнькой и Светкой – больше никогда ничего не получишь.

Эх, даже дома преобладают академические настроения!

* * *

Когда всеми клетками ощущаешь свою правоту, жизнь становится полней, хочешь, чтобы новый день наступил поскорее. Вот и я с нетерпением ждал субботы. Даже ранний подъём не смущал меня. Не хотелось мне только ехать с «жирными» в зоопарк после занятий. Но деньги были нужны. Я знал, что вход в зоопарк для школьников был бесплатным и знал, что мать об этом не знает. Да если бы и знала, я бы что-нибудь придумал. А ещё я знал, что Голигрова, если я не поеду с ними в зоопарк, расскажет моей матери об этом сразу же, как только встретит её где-нибудь на улице.

Подъезжаю к девяти часам в институт. До занятий ещё целый час. Трофимов с Михалычем и с тремя ребятами из московской школы остались соображать на пятерых возле метро. Я не стал составлять им компанию только потому, что решил приберечь все деньги до вечера.

Слежу за жизнью института, за вознёй охранников. Вдруг слышу знакомый старушечий голос Лидии Петровны – типа, адвоката абитуриентов. Если в обязанности Рыбалки входило всё время гнобить нас, то в обязанности Лидии Петровны, наоборот, входило защищать нас. Идёт она в компании Димы – главного куратора подготовительных курсов. Дима – низкорослый мужичок, у которого всё время выступает слюна на губах, когда он говорит. Но человек он вроде как добрый и хороший хотя бы потому, что не пользуется особой популярностью среди высшего руководства института, поэтому я отваживаюсь подойти к нему и к Лидии Петровне и спросить:

– А скажите, пожалуйста, зачем нам, будущим психологам, нужна квантовая механика? – Тон у меня такой, будто я намереваюсь всю свою жизнь связать с психологией и с этим институтом, а не собираюсь через две недели бросить к чертям курсы, распрощавшись с мыслью поступить в институт.

Как они выдержат такой удар!?

Но Дима довольно уверенно отвечает, будто подобный вопрос ему задавали уже тысячу раз:

– Учёные говорят, что главное – сам процесс обучения, а не то, что человек изучает. В общем, работающий мозг отличается от неработающего тем, что он заинтересовывается всем подряд. К тому же сейчас много научных направлений, которые пытаются объяснить феномен сознания с помощью известных физических теорий.

– Угу, понятно, – говорю я, видя как на губах Димы выступает слюна.

– А вы из Зеленограда, что ль, так рано? – спрашивает Лидия Петровна. В её голосе вроде как звучит неподдельное беспокойство, хотя задаёт вопрос она, скорее всего, только из-за того, что не хочет, чтобы на губах Димы появилось ещё больше слюней, и это увидел я.

– Да, у нас электрички ходят не пойми как. Решил проснуться на всякий случай пораньше и успел на одну из самых первых.

– Я так и поняла, – обрадованно говорит Лидия Петровна. – Ваша школа бы не стала заключать договора с нашим институтом, если бы с транспортом было совсем плохо.

Теряю всякий интерес к этим двум людям: я к ним со всей душой, а они делают вид, что не знают о дружбе ректора с преподавателем квантовой механики и о том, что нашему директору плевать, с кем заключать договора, лишь бы засветиться где-нибудь. Может, они этого и на самом деле не знают, но тем меньше у меня желание продолжать с ними беседу.

Две низенькие фигуры удаляются по своим делам, а я снова иду к самому выходу. Через некоторое время в институт заходят Трофимов, Михалыч и трое парней из московской школы. На меня они не обращают внимания. Да мне, в общем-то, плевать на них. Похоже, они решают сразу же разойтись по аудиториям, чтобы не привлекать к себе внимание всяких рыбалок. Но вдруг Михалыч возвращается в сопровождении одного из московских парней. Они подходят ко мне.

– Не хочешь больше с нами тусить! – предъявляет мне Михалыч. – Значит, придётся тебе поменяться местами с Игорем. Он не в нашей группе, но хочет быть в нашей. Поменяетесь на один день. Какая тебе разница? Ты же больше не будешь ездить на курсы.

Верно. Какая мне разница? Я только выиграю, если не буду видеть в течение трёх часов заросшее жирком лицо оборзевшего от пары бутылок пива Михалыча.

– Давай поменяемся, – говорю я, обращаясь преимущественно к Игорю.

– Окей. Ты тогда будешь теперь Игорем Просвириным. Если что, и наши, и ваши уже в курсе. Хотя, вполне возможно, препод даже не будет отмечать.

– Что верно, то верно. На имена в этом институте обращают внимание только тогда, когда сюда приносят квитанции об оплате обучения.

Что ж, у той группы, в которую распределили Игоря Просвирина, первым занятием должен был быть семинар по квантовой механике. Посидев в коридоре ещё минут пять, отправляюсь в аудиторию.

Выясняется, что она уже забита наполовину. А я-то думал, что буду первым! Но что меня беспокоит больше всего, так это то, что парт в аудитории нет, а стулья стоят кругом. То же самое было и на прошлой неделе во время тренингов. Неужели даже во время семинара по квантовой механике придётся лицезреть все лица своих одногруппников? Сажусь за один из стульев, чувствуя неловкость от всего происходящего. Эх, жаль, я не бросил это дело сразу!

Звучат классические в среде студентов и абитуриентов звуки – хруст чипсов, шелест упаковок из-под них, шипение пузырьков в газировке. То и дело протягиваются за чем-нибудь вкусным и вредным руки, как лапы обезьян в фильмах про животных протягиваются за высоко растущими фруктами. Ольга Рыбакова, Женька Хромова и некоторые другие мои одноклассники уже здесь, значит, я пропустил момент, когда подъехали «жирные». Они, мои одноклассники, уже без всяких проблем общаются с московскими.

Радуюсь каждому новому вошедшему.

Но вот заходит и препод. Его голова – как бильярдный шар. Очки низко висят на носу, а глаза смотрят поверх них.

– Добрый день, – говорит препод, и я отмечаю его сходство с больными хроническим гайморитом или эмфиземой лёгких.

Сев за один из стульев, препод ставит себе на колени кейс. На его лице появляется такое выражение, словно он забыл что-то очень важное, что хотел сказать нам сразу же по прибытии в аудиторию.

– Меня зовут Василий Васильевич, – наконец говорит он. – Я в этом семестре прочитаю вам несколько лекций по квантовой механике. Но, как вы понимаете, вопросами теоретической физики мы не будем ограничиваться в такой аудитории-то. Мы придумаем, как выжать максимум из среды нашего обитания. Тем более что вы собираетесь стать психологами, а психологи должны любить всякие игры и тренинги.

Препод оглядывается по сторонам в надежде найти место, куда бы можно было поставить кейс. В итоге он ставит его себе под ноги. Мне кажется, он немного взбешён условиями, в которых вынужден работать, хотя пытается убедить нас в том, что интерьер аудитории такой, потому что здесь продумана каждая деталь, а не потому, что институт сэкономил на покупке парт, даже несмотря на то, что цены на обучение с этого года возросли, о чём мы хорошо были проинформированы.

Занятие начинается. Что бы там ни говорил препод в начале, занятие проходит в формате обычной лекции, но только без парт. Нас грузят информацией о Нильсе Боре, о принципе неопределённости, о волново-корпускулярном дуализме, о принципе суперпозиции и об опыте Юнга. Каждый раз я чувствую неловкость, когда бросаю взгляд на кого-нибудь из одногруппников. Некоторые из них даже не делают вид, что слушают препода – настолько скучающие у них выражения лиц. Только здоровый панк Славик, на голове которого красуется бандана, проявляет в середине лекции неподдельный интерес к опыту Юнга:

– А Юнг, я слышал, был кокаинщиком и пидор… ориентация у него была психоаналитическая, как и у его учителя Фройда.

Слова Славика будто не сразу доходят до препода. Но, когда это происходит, Василий Васильевич начинает смеяться. Он говорит добродушно:

– Что ж, теперь я вижу, что здесь хорошие психологи. Но тот Юнг, которого я упоминал, был всего лишь однофамильцем знаменитого Карла Юнга – ученика Фрейда.

– Он то же что-то употреблял по-любому, как и психоаналитики, – настаивает Славик.

После этого забавного случая напряжение спадает, скучающие лица исчезают. Что бы делало человечество без таких людей как Славик!

– В завершение сегодняшней лекции я хотел бы рассказать о самом удивительном принципе, – говорит повеселевший препод.

И он начинает рассказывать о квантовой запутанности. При этом я вижу, как напряжённо работает его мысль, как хочет он отыскать повод отойти от привычного формата лекции, чтобы оправдать наше нахождение в этой аудитории без парт.