Текст книги "Квантовая механика"

Занятие ведёт Яна. От её безбашенности, которая имела место быть на тренингах, не осталось и следа. Яна теперь серьёзная и чем-то похожа на училок в школе. Догадываюсь, что это одно из первых её самостоятельных занятий в роли преподавателя. Какие же козлы все эти организаторы подготовительных курсов! Ведь идиоту понятно, что нас используют как материал для подготовки молодых преподавателей и для всяких экспериментов. Нам эти курсы ничего не дадут, зато институт немало заработает и повысит квалификацию преподавательского состава за счёт нас. Становится даже немного обидно оттого, что я зарёкся продолжать обучение на курсах.

Семинар такой примитивный и дебильный, что, кажется, даже я смог бы его провести. Яна рассказывает нам о разных профессиях и о том, как определить профориентацию человека. Моим туповатым одногруппникам нравится этот примитив; они активно отвечают на вопросы Яны, вносят свои предложения и галдят так, словно они всерьёз вознамерились в будущем только и заниматься тем, что решать, кто, где и как будет работать. Думаю, вряд ли в аудитории есть хотя бы один человек, который представляет себя самого в роли работающего человека. Нет, работать – это не очень современно.

– А к какой большой категории профессий мы отнесём профессию бизнесмен? – спрашивает Яна посередине семинара. – Какими качествами должны обладать предприниматели? И чем вообще они занимаются?

Начинается обсуждение, однако не такое бурное, как тогда, когда Яна спросила, какими качествами должны обладать лесорубы.

– В жопу трахают друг друга, – шутит Славик, обращаясь, скорее всего, исключительно ко мне и другим товарищам по курсам, сидящим рядом с ним на последних партах. Но так получилось, что в этот момент все, словно бы сговорившись, замолчали, и слова панка долетают даже до Яны.

Но молодая преподавательница делает вид, что ничего не слышала – ни замечания Славика, ни оживления в аудитории, которое последовало после него.

– Если кто не в курсе, бизнесмены – это те люди, которые организовывают рабочий процесс, способствуют установлению корпоративных отношений, – говорит Яна, делая вид, что объясняет нашу заминку с ответом нашим неведением, а не тем, что вариант ответа Славика кажется нам наиболее подходящим. Мне кажется, она вот-вот разрыдается.

– Я это и сказал, но только другими словами, – шепчет нам всем Славик.

Панк Славик, как я понимаю, учится одновременно в двух группах. Какое занятие ему больше нравится, туда он идёт. Сегодня он решил первым делом посетить семинар по психологии, проводимый Яной, поэтому вновь оказался в одной аудитории со мной.

После семинара идём на общую лекцию по психологии. Отыскиваю взглядом Ленку; она стоит в проходе аудитории в окружении подружек и совершенно не смотрит в мою сторону, поглощённая, казалось, одной мыслью: куда бы сесть? Подхожу к ней и говорю:

– О чём был ваш семинар? Нам Яна рассказывала о профессиях.

– Нам Олеся рассказывала то же самое. – И Ленка наконец садится к самому окну. Тут же рядом с ней садится несколько подружек. Разговор исчерпан.

Сажусь за одну из последних парт и оттуда наблюдаю за Ленкой. Ещё никогда я не видел её такой… обычной. Она много говорит с подругами, всё время крутится на своём месте, словно бы её стул неудобный. А под конец лекции она обхватывает голову руками, словно бы она у неё болит, и смотрит вниз, на голую парту, где нет даже тетрадки.

Когда преподаватель нас отпускает, Ленка тут же вскакивает со своего места, хватает уже собранный рюкзак и идёт к выходу из аудитории впереди своих подруг. Только в дверях она останавливается, поворачивается и смотрит исключительно на своих подруг. Однако видя, что те вступили в разговор с ребятами и девчонками из других школ и не торопятся покидать аудиторию, Ленка выходит.

Вновь вижу её уже внизу; она стоит перед зеркалом и пытается застегнуть молнию на пальто. Уши уже снова в наушниках, хотя музыка ещё вроде как не играет. Она так сильно спешит, что молния никак не застёгивается.

Подхожу к ней и говорю:

– Ты, я вижу, недолюбливаешь не только зеленоградских, но и вообще всех. Так спешно вылетела из аудитории.

Ленка делает такое выражение лица, что не остаётся никаких сомнений: ей не могло прийти в голову, что её поспешность может броситься кому-то в глаза. Она говорит весёлым тоном:

– Общением приходится утруждать себя тогда, когда хочешь скорейшим образом адаптироваться к жизни в определённых местах. А мне это уже ни к чему. К тому же ты сам не особо разговорчивый.

– Что означает: тебе это уже ни к чему?

– Сегодня последний день, когда я была на курсах.

Сердце моё падает куда-то в пропасть; к горлу подступает тошнота. Такого не должно было произойти. На курсы должен был перестать ездить я, а не Ленка. Как же вышло наоборот?

– И почему я только сейчас об этом узнаю?

Ленка искренне удивляется моему вопросу.

– А что, – наконец говорит она, – я должна была объявить об этом в торжественной обстановке где-нибудь за круглым столом? Я была-то здесь только четыре раза. Никто и не заметит моего ухода. Все поглощены своей собственной адаптацией.

Верно, всего четыре субботы мы ездили на курсы, а кажется, что уже давно знаем друг друга. Мне кажется, что будет слишком банально говорить Ленке об этом, поэтому ищу более подходящие слова. Наконец говорю:

– Вынужден заметить, что ты… взрослее меня. Мне часто кажется, что происходящее со мной в то или иное мгновенье или в тот или иной временной промежуток будет длиться вечно. И прошлая суббота, кажется, длилась целый год.

Вижу, как Ленка уверенным движением застёгивает пальто до самого подбородка.

– Может, сядем? – предлагаю я, кивая в сторону дивана, стоящего в коридоре.

Не сразу, но Ленка соглашается. Мимо нас проходят шумные товарищи по курсам, но никто, кажется, не обращает на нас внимания. Думаю о том, что по-настоящему одинокий человек – это тот, который окружён множеством людей. К одиноким людям так и липнут… желающие адаптироваться.

– Так ты действительно бросаешь курсы? – спрашиваю.

– Да.

– На прошлой неделе ты бы мне сказала об этом.

– На прошлой неделе я ещё не знала, что придётся прекратить обучение на курсах. Родители настояли на этом в прошлую субботу, вечером.

– Я имею в виду, что в том настроении, в котором ты была на прошлой неделе, ты бы обязательно рассказала мне о своих планах. А сегодня молчишь весь день. Что случилось? Неужели всё дело только в том, что ты узнала, что я из зеленоградской школы, ученики которой намерены занять места талантливой московской молодёжи в этом институте?

– Если бы я изначально знала, что ты из зеленоградской школы, я бы действительно вела себя иначе. Но не из-за того, что в вашей школе все такие плохие. А просто потому, что Зеленоград – это слишком далеко. Что может быть общего между нами? Когда мы можем видеться? По воскресеньям я мотаюсь на курсы в ненавистную Тимирязевскую академию, так как отец хочет, чтобы я туда поступала. Теперь и по субботам там тоже иногда будут занятия, поэтому я вынуждена бросить учёбу на этих курсах.

– Ты же не хочешь поступать в эту Тимирязевскую академию. Времена, когда родители подчиняли своей воле детей, вроде как давно прошли.

– Я и не буду поступать в Тимирязевскую академию. Я буду поступать сюда. Хотя без курсов это будет сложнее сделать. В Тимирязевской академии я рассчитываю подтянуть свои знания биологии и математики, чтобы было проще поступить сюда. Тут-то на курсах преподают одну ерунду, а не готовят к вступительным экзаменам. Денег на ерунду у моих родителей нет.

Мне в голову приходит фантастическая мысль, что, если бы я не стал в прошлую субботу брать у матери деньги, чтобы возместить ущерб, который нанесла мне арабская шаурма на Ленинградском вокзале, родители Ленки дали бы ей добро на продолжение обучения на этих курсах.

– Знаешь, а я тоже хотел бросить эти курсы, – говорю. – Но теперь я передумал. Теперь я буду делать всё возможное, чтобы поступить сюда. Хотя шансов мало. Но в любом случае знай, что у нас есть общая мечта: поступить в этот институт. А что будет дальше – посмотрим. Мне бабушка говорила, что если я буду когда-нибудь учиться в Москве, то смогу жить у неё, а это значит, что мне не придётся тащиться после занятий в Зеленоград.

– Ты сделаешь это ради меня, – не то спросила, не то попросила Ленка.

– Придётся. Теперь я буду учиться на курсах за нас двоих.

И она кладёт свою головку мне на плечо. Это так неожиданно, что я никак не реагирую. К тому же мне как обычно кажется, что то, что происходит, будет происходить вечно. Независимо от поступков, которые мы совершаем или не совершаем.

Мы вместе доходим до остановки, вместе доезжаем до метро. А потом прощаемся после того, как Ленка даёт мне номер своего телефона.

Путешествие в метро мне кажется особенно приятным; его не омрачает даже то, что мне впервые пришлось заплатить за проезд: не мог же я перепрыгнуть через турникет при Ленке, а потом сразу же удрать по эскалатору вниз.

На Ленинградском вокзале встречаю Михалыча с Трофимовым. Подозреваю, что они были сильно обеспокоены моей задержкой, иначе как объяснить, что даже «жирные» успели на предыдущую электричку. Мои приятели ведут себя спокойно, что не характерно в первую очередь для Михалыча; вопросы их корректны и незлобивы. Что ж, это ещё один закон жизни: когда в кругу имбецилов хотя бы один идёт на поправку, у всех остальных хотя бы на какое-то время тоже исчезают симптомы болезни.

* * *

В следующую субботу еду на курсы без настроения. Предстоящие занятия кажутся бессмысленными. Но я понимаю, что курсы – это едва ли не единственный мой шанс поступить в институт, потому что конкурс должен был быть огромным, а мои способности к изучению некоторых предметов и моя усидчивость оставляли желать лучшего.

Голигрова ещё вчера попросила нас «не отрываться от коллектива и подойти к станции пораньше», поэтому мы вновь едем с ней в одной электричке. Она договорилась о встрече нашего класса аж с самим ректором. Я не слышал, чтобы ректор принимал у себя в кабинете представителей других школ, поэтому в который раз отмечаю про себя хитрость и коварство нашей классной руководительницы.

В кабинете ректора нас любезно встречает Рыбалка. Насколько она безжалостна, строга и бесцеремонна с нами, абитуриентами, настолько же она ласкова, услужлива и раболепна перед ещё более наглыми, чем она сама, людьми. На фоне Голигровой Рыбалка кажется маленькой проказницей.

Рыбалка рассаживает нас на заранее подготовленные стулья. В общей сложности нас пятнадцать человек, не считая классной руководительницы. Остальные наши одноклассники либо изначально отказались ездить на курсы, либо бросили это дело после первого месяца. Рыбалка расспрашивает нас о Зеленограде, интересуется, не устаём ли мы каждую субботу мотаться сюда, в общем, всячески раболепствует перед нами, вернее, перед Голигровой.

– Чего только не сделаешь ради образования, – говорит Голигрова не очень-то воодушевлённым тоном.

В кабинет то и дело заглядывает Дима, но никто не реагирует на него: Дима вообще человек незаметный и совершенно непопулярный в этом вузе. И должность у него, в общем-то, ничего не значащая и ничего не решающая. Подозреваю, что институт специально нанял Диму на случай, если на курсах произойдёт какое-нибудь нежелательное событие, например, если родители какого-нибудь абитуриента пожалуются в суд на недобросовестное оказание педагогических услуг. Или если возникнут проблемы с Министерством образования. Или если кто-нибудь из преподавателей возмутится условиями, в которых вынужден работать с учениками подготовительных курсов. Если что, всегда можно будет свалить всю вину на Диму.

Через пять минут нашего сидения в кабинете ректора заходит Лидия Петровна. Ещё через пять минут – заместительница ректора Мария Алексеевна Сойка. До этого я лишь в самую первую субботу учебного года видел эту Сойку, когда она вкратце рассказала нам перед самой первой лекцией о преимуществах, которые имеют студенты этого вуза перед всеми другими студентами. Тогда она показалась мне довольно интеллигентной женщиной, но при этом не лишённой определённых деловых качеств. Если все преподаватели и мелкие руководители в этом институте производили впечатление немного неотёсанных, но по-своему ярких индивидуальностей, то Сойка казалась женщиной серьёзной, но в то же время способной, что называется, войти в шкуру любого человека «со странностями», коими, несомненно, являлись почти все преподаватели и половина студентов, и всячески поддержать их начинания.

Наконец заходит и старый пердун ректор. Он из кожи лезет, чтобы показаться нам энергичным человеком, и видно, что вся энергия, заключённая в этом куске сморщенной плоти, уходит именно на то, чтобы казаться суперкрутым мужиком с свои семьдесят с лишним лет.

– Приветствую вас, – говорит ректор, при помощи громкого голоса пытаясь рассеять туман, препятствующий работе мысли. – Мария Алексеевна мне о вас рассказывала. Да и с вашим директором я некогда состоял в дружеских отношениях. Что ж, рад видеть вас в этом кабинете.

– Борис Сергеевич, – говорит Рыбалка, – думаю, надо начать беседу с описания достоинств нашего института. Наш институт…

– А ну цыц! – возмущается старый пердун. – Галина Ивановна, вы бываете порой несносны. Неудивительно, что многие студенты вас недолюбливают. Господа устали с дороги из Зеленограда, а вы им собираетесь рассказывать всякую банальную чушь, которая наверняка известна всем старшеклассникам и их родителям. – И, обращаясь к нам, с заискивающим, извиняющимся выражением лица: – Галина Ивановна не знает этого института так хорошо, как знаю его я. Здесь прошли лучшие мои годы! И я никогда не позволю, чтобы в моём присутствии об этом институте говорили шаблонно, официально-деловым стилем. Это совершенно особенное место, и никакое Министерство образования не заставит меня выстраивать отношения в этом институте между студентами и преподавателями, между преподавателями и руководством, между потенциальными работодателями и студентами так, как это выгодно этому Министерству. Здесь совершенно особый климат, и учатся здесь совершенно особые люди. Проблемы, которые возникают в нашем институте, мы решаем сами, без вмешательства выше стоящих органов. Каждый студент, каждый абитуриент имеет право в этом вузе озвучить свою точку зрения, поделиться своим видением будущего института и педагогического процесса в целом. Разногласия с руководством даже приветствуются. Сейчас хотят ввести всякие ЕГЭ, чтобы в институты набирали тех, кто способен поставить галочки в правильных местах; оценки им будет ставить компьютер. Но это же смешно! Здесь, в этом институте, такого никогда не будет, пока ректором являюсь я! Чтобы стать студентом этого вуза, надо доказать свои способности, свою готовность быть полезным институту и обществу в целом, а не только каким-то идиотским министерствам и их не менее идиотским компьютерам. В министерствах сидят идиоты!.. – И старого пердуна здорово разносит.

Когда он, наконец, заканчивает разносить в пух и прах выше стоящие инстанции и грядущие реформы в образовании, все уже чувствуют себя неловко, кроме Рыбалки. Эта лупоглазая ведьма, кажется, радуется каждому новому слову своего босса. Ничего удивительного нет в том, что эта Рыбалка находится на таком хорошем счету в этом институте: надо же старому пердуну ректору держать в своём царстве змеюку, которая подчёркивала бы доброту царя на фоне злых бояр.

– Борис Сергеевич, – говорит Голигрова, когда старый пердун угомонился. – Мы выбрали ваш вуз именно потому, что здесь, как нам кажется, индивидуальный подход к каждому абитуриенту. – Вот жирная свинья! Чувствую, как Михалыч наступает мне на ногу. – Неслучайно нашим девизом является «Мы яркие личности». У многих из нас имеются определённые заслуги. Например, Денис Голигров работал с младшеклассниками, занимая должность помощника тренера по регби. – «Ага, лучше расскажи, жирная свинья, о том, что твой Дениска сам был посредственным регбистом, который стабильно сидел на скамейке запасных, а тренерский штаб, в котором он типа работал, в полном составе сейчас сидит в тюрьме, после того как главный тренер по-пьянке пырнул кого-то ножом, а старший тренер с помощником подрались с группой студентов. То же мне заслуга! – А ещё вот у нас есть…

И Голигрова начинает нести такую чушь в стиле «мы такие крутые», «мы не курим, мы не пьём», что мне аж становится стыдно находиться в этом кабинете. Она даже вспоминает, как когда-то мы целым классом оставались после уроков, чтобы поиграть в мафию и другие подобные игры. Какое отношение наша сплочённость имеет к институту, к образованию? И вообще кому это может быть интересно? Неужели Голигрова пытается своей открытостью вызвать сочувствие у руководства института? Пытается привлечь к себе внимание с помощью своей «простоты», которая на самом деле является не простотой, а самой настоящей наглостью? Никак иначе поведение нашей расчётливой классной руководительницы невозможно объяснить. Думаю о том, что этот день, скорее всего, последний, когда Елена Александровна ездит на курсы с нами: должна же быть у человека совесть.

В надежде отыскать подтверждение своим домыслам, осматриваю всех присутствующих в кабинете взрослых людей. Но, к своему ужасу, вижу, как ректор внимательно слушает Голигрову, развесив уши. Вряд ли слова нашей классной руководительницы доходят до него, но ясно видно, что самоуверенная, псевдоделовая интонация жирной свиньи явно приходится ему по вкусу в тот момент, когда он сам ощущает себя героем после того, как разнёс в рамках словесного поноса выше стоящие инстанции, вздумавшие покуситься на старые добрые традиции. Рыбалка тоже жадно ловит каждое слово нашей классной руководительницы в надежде увериться в том, что на свете есть люди хуже и подлее её самой.

Смотрю на Сойку, ожидая хотя бы на лице этой интеллигентной женщины обнаружить признаки отвращения. Но, к моему удивлению, Мария Алексеевна активно кивает головой, давая понять, что слова Голигровой не только не вызывают у неё негативных эмоций, но, наоборот, восхищают её, вызывают неподдельный интерес и радость.

– Знаете, у нас на пятом курсе учится несколько спортсменов, – говорит Сойка, когда Голигрова замолкает. – Очень способные люди. Правда, сейчас они работают где-то в сборной и в институт почти не ходят, но всё равно мы гордимся ими. А ещё у меня сын рассказывал, как они в лагере играли в мафию. Тогда к ним приезжал профессор Н-ский. Он говорил, что интерес к подобного рода играм свидетельствует о наличии у людей творческого начала, так как именно игры как бы являются высшей деятельностью человека, свидетельствуют о бесконечном желании развиваться и становиться лучше. А ещё…

Я готов провалиться сквозь землю. Неужели никто из присутствующих в этом кабинете взрослых людей не видит фальши в словах Голигровой? Неужели её слова кто-то способен принять за чистую монету?

Глоток свежего воздуха последовал оттуда, откуда я, если честно, не ожидал.

– Вообще нашим студентам не до игр, – говорит Лидия Петровна, – особенно на первых курсах. Это на курсах мы стараемся развлечь учащихся тренингами и играми. Но психология – наука на самом деле очень серьёзная. Чтобы в ней разбираться, нужно обладать определённым складом ума, иметь определённые знания. Если в вашем классе учатся, как вы говорите, яркие и чего-то добившиеся в определённых областях люди, это вовсе не означает, что из них получатся прекрасные психологи. Наш институт всё-таки выпускает именно психологов, а не тренеров и ещё кого-либо. Вы подумайте об этом.

Ай да молодец, старая бабка! Вот уж действительно единственный нормальный человек в этом институте. Хочу как-то поддержать Лидию Петровну, заявив, что каждый человек когда-то чем-то занимался и даже преуспевал в этом деле, но только идиоты чувствуют из-за этого своё превосходство над другими. Я вот когда-то сочинял мини-рассказы, которые даже переделывались в мини-пьесы и ставились на сцене школьного вахтового зала. Но у меня никогда не было мыслей о том, что моё, в общем-то, обычное увлечение должно как-то облегчить мне процесс поступления в институт и помогать мне при дальнейшем обучении. В школе своя жизнь, а в институте совсем другая. Я всегда так считал.

Я уже было приготовился говорить, не будучи в силах усидеть на месте, как в кабинет в который уже раз заглядывает Дима.

– Заходите-заходите, – приглашает Сойка.

Дима заходит, и все будто бы забывают о словах Лидии Петровны.

– Сейчас Дима расскажет вам программу подготовительных курсов, составленную на целых два года, а затем пора закругляться: уже скоро начнутся занятия, – на сей раз деловым тоном, совсем не таким, каким она говорила о студентах-спортсменах и своём сыне, отрезает Сойка.

– Итак, всем доброе утро ещё раз, – говорит Дима, и на его губах сразу же выступает слюна.

Голигрова, видимо посчитав, что Дима обыкновенный лошок, не имеющий никакого педагогического веса в этом институте, подсаживается к Сойке, и они начинают о чём-то шептаться. Вскоре к ним подходит и ректор. Положив руку на спину Голигровой, он говорит громким властным голосом:

– Всё будет хорошо.

После этого он садится рядом с двумя женщинами, и они втроём начинают что-то обсуждать вполголоса. Дима обращается исключительно к нам, абитуриентам, да к Лидии Петровне, так как Рыбалка вовсе вышла из кабинета:

– Первый семестр – это знакомство с институтом, различные игры и тренинги, а также базовые предметы. Для разнообразия мы, правда, приготовили вам несколько академических сюрпризов; я думаю, вы это уже заметили. На второй семестр мы запланировали поездки в некоторые музеи Москвы, лекции по разным довольно экзотическим предметам, а в нашем корпусе на «Сухаревской» вас будут ожидать во втором семестре практические занятия, в том числе компьютерные тесты, которые должен знать каждый психолог. Из трудностей в этом учебном году будет только экзамен по психологии в январе, экзамен по философии в феврале, а также экзамен по МХК уже в мае, если мы, конечно, найдём преподавателя к началу следующего семестра.

– Преподавателя уже вроде как нашли, – вставляет слово Лидия Петровна, а я при этом смотрю на шепчущуюся тройку взрослых людей. Они не проявляют никакого интереса к словам Димы. Курсы интересуют только Диму и Лидию Петровну, это совершенно очевидно.

– В каком формате будет проходить экзамен по психологии, мы сейчас уже решаем с вашими ведущими семинаров и, конечно же, с нашим всеми любимым профессором М…, который читает вам общие лекции по психологии, – продолжает Дима. – По философии же экзамен будет проходить в привычной форме: несколько десятков билетов, в каждом из которых будет два вопроса. Это мы знаем уже наверняка. Что будет в третьем семестре, мы ещё пока не решили. Скорее всего, это будут лекции и семинары по различным профильным предметам. А вот в последнем, четвёртом семестре, мы уже планируем ввести занятия по общеобразовательным предметам. У вас будет возможность потренироваться в написании сочинения, в сдаче экзамена по математике или английскому языку. Будут и экзамены по профильным предметам, так что в одиннадцатом классе вам будет нелегко. Но будут и радостные мероприятия. В частности, мы планируем организовать в мае поездку на несколько дней в лагерь «Адаптив». Там ожидается много чего интересного, например, игры вечером у костра. Скучно не будет никому. Стоить поездка будет три тысячи рублей, если к тому моменту ничего не поменяется. Поездка в «Адаптив» – это не только приятно, это ещё и полезно: всем участникам поездки будет начислено несколько баллов, которые могут здорово пригодится при поступлении. За хорошие отметки на экзаменах мы тоже будем начислять баллы, так что это повод вам всем задуматься о серьёзном изучении предметов, по которым будут экзамены. Да и вообще каждый преподаватель на этих курсах вправе будет начислять баллы тем из вас, кто проявит себя с самой лучшей стороны. Кроме того, уже в конце мая следующего года в нашем корпусе на «Сухаревской» будет проходить олимпиада по психологии, в которой смогут принять участие все те, кто ездил на наши подготовительные курсы. Правда, народ туда съедется со всей Москвы и Подмосковья, и занять высокое место будет практически невозможно. Но всё-таки если у кого-то получится войти в пятьдесят лучших, то он попадёт во второй круг олимпиады. А если он покажет отличный результат и там, то станет студентом нашего вуза без всяких вступительных испытаний. – Вижу, как Голигрова оживляется. Едва ли не впервые эта жирная свинья удостаивает Диму взглядом. Она уже открывает рот, чтобы произнести какую-нибудь очередную либо наглую, либо заискивающую фразу, как Дима предупреждает: – Олимпиаду будет проводить Министерство образования, поэтому, в каком формате она будет проходить, мы узнаем не раньше, чем она начнётся. Оценивать олимпийские работы, как не трудно догадаться, будут эксперты из Министерства образования, а не наши преподаватели и руководители. – И Голигрова, сомкнув губы, вновь отворачивает голову от Димы и продолжает разговор с высшим руководством института. А Дима продолжает: – В конце мая будет и ещё одно очень важное мероприятие: ученики наших подготовительных курсов будут в торжественной обстановке в нашем корпусе на «Сухаревской» защищать свои творческие работы на тему «Мир ребёнка». Да-да, вы должны будете предоставить вузу творческую работу, поэтому если кто-то думал, что на курсах вы будете только играться и зарабатывать за красивые глазки баллы, то он сильно ошибался. В работе каждый волен писать всё, что он считает нужным. Наш вуз либеральный и не собирается предъявлять строгие требования к оформлению работы и к соблюдение различных формальностей, которые бывают так необходимы при написании кандидатских или докторских. Вы пока ещё школьники, и во все тонкости академической жизни вам не обязательно вникать. Главное вам на нынешней стадии образовательного процесса научиться думать и выражать свои мысли. Это позиция нашего вуза. Конечно, мы потом ещё обсудим более подробно, какой объём должен быть у работы, о какой возрастной категории должны быть эти работы, ведь ребёнком можно назвать даже вас самих. Во втором или третьем семестре у вас обязательно будет предмет возрастная психология, и преподаватель расскажет более подробно обо всём, что связано с этой работой. Авторы пяти самых лучших работ поступят в институт без вступительных экзаменов. Ещё несколько человек обязательно получат дополнительные баллы, которые значительно облегчат поступление. Для оценки ваших работ будут приглашены самые разные люди, чтобы исключить всякий субъективизм, хотя количество официальных членов жюри будет ограничено. Через две недели после защиты творческих работ, в разгар ваших школьных экзаменов, состоится церемония вручения сертификатов.

Вижу, как Голигрова снова оживляется; покусывая нижнюю, напомаженную бледно-серой помадой губу, она в нерешительности начинает водить глазами по кабинету. Наконец она спрашивает:

– А экспертами будут люди из Министерства образования?

– Нет, – отвечает Дима. – Этот творческий конкурс придумали мы сами, и экспертами будут уже хорошо вам знакомые люди.

Голигрова приходит в абсолютный восторг. Она смотрит на Диму таким взглядом, словно извиняется перед ним за то, что сразу недооценила масштаб его личности.

– А вы, я вижу, постарались при составлении программы курсов, – говорит Голигрова. – Очень-очень рада, что наша школа заключила с вами договор. – Кажется, она вот-вот расплачется.

– А что вы хотите! – говорит ректор, вставая со своего стула. – Этот институт – кузница талантов. Кстати, очень рекомендую вам поехать в лагерь «Адаптив». Некогда этот лагерь организовали мои коллеги. Волшебное место! Волшебные люди!

Информация о том, что нам придётся писать какую-то творческую работу восхитила не только Голигрову, но и меня. Кажется, это был едва ли не единственный мой шанс поступить в институт. Доводить дело до вступительных экзаменов мне было ни в коем случае нельзя. Сочинение я ещё мог бы как-то написать; с биологией проблем не должно было возникнуть. Но вот третий экзамен должен был быть либо по математике либо по английскому языку – на выбор самого поступающего. Не сомневаюсь, что по этим двум предметам я непременно провалюсь, даже если с сегодняшнего дня брошу все развлечения и засяду за математику и английский язык. В моём мозгу просто-напросто плохо работают или совсем отсутствуют конструкции, позволяющие людям изучать математику и иностранные языки, и ничего я с этим не могу поделать. Даже если бы я до июня следующего года уехал на необитаемый остров, где ничего не было бы, кроме кучи учебников по математике и английскому языку, я бы всё равно не подтянул свои почти нулевые знания этих предметов. А вот творческая работа – это совсем другое. Тут я могу утереть нос кому угодно из всех этих «ярких» личностей.

Но вместе с тем я понимаю, что оценивать работы будут, в общем-то, такие же самопровозглашённые «яркие» личности – необъективные, пристрастные, возможно, и просто коррумпированные.

И всё же всю свою энергию надо тратить на написание этой работы, чтобы она получилась такой идеальной, что даже все эти гнилые и пристрастные людишки не смогли бы отыскать в ней изъяны. Другого варианта я не вижу.

Мы выходим из кабинета ректора как раз в тот момент, когда наши товарищи по курсам дружной толпой идут на занятие – общую лекцию по квантовой механике. Голигрова остаётся в кабинете.

После занятий вижу в подземном переходе Гарика со Славиком. Один играет на гитаре, другой собирает мелочь. Вот два придурка! Кому расскажешь о мире этих двух ещё почти детей, не поверит, что такое возможно. И «эксперты» тоже не поверят.

Позже выясняется, что родители Славика перестали давать ему деньги на учёбу на курсах, и панк вынужден зарабатывать таким образом.

Голигрова на сей раз уехала раньше нас. Такое произошло впервые. Мне кажется, что это означает только то, что жирная свинья убедилась, что её старания наконец привели к желаемому эффекту, и, следовательно, можно немного закрутить маховик лизоблюдства и сбавить обороты наглости. В общем, у меня возникает подозрение, что к Денису Голигрову в институте будут уже относиться так же, как к нему относятся в школе. Иначе бы его мамаша продолжала обивать пороги разных кабинетов и аудиторий в институте до самой последней минуты работы вуза. Никаких проблем с экзаменами, по крайней мере на курсах, у него не должно будет возникнуть. Чёрт, как же трудно мне будет поступить в институт, если таких вот голигровых окажется несколько десятков!