Текст книги "Воспоминания бродячего певца. Литературное наследие"

Как певец, я понадобился в «Летающем Докторе», где в тот момент, когда Доктор хочет осмотреть больную, я начинаю петь, – и все прислушиваются, не исключая и Доктора. Я кончаю куплет, и Доктор, наклонясь к Арделии, снова начинает пространное медицинское предисловие; произнеся его, он хочет приняться за осмотр, – но снова я начинаю петь, и снова все, включая и больную, прислушиваются к пению… Так продолжается до трёх раз, после чего, подойдя к кулисам, взбешённый Доктор восклицает:

– Баста, баста, каналья!… Если один осёл выучил тебя пенью, то другой тебя вылечит от него!

В «Сплетнях» мне, наконец, дали настоящую роль, и я был в полном смысле слова – счастлив…

Я уже научился бойко разговаривать по-итальянски, память у меня была чудесная, – и вот мне дали роль мальчишки Мерлино, который, не желая впредь таскать на голове соломенные корзины, мечтает стать бездельником-лаццарони и выпрашивать милостыню, что гораздо прибыльней и веселее всякого труда…

Чтобы показать свою подготовленность к этой деятельности, мне приходится проявить своё искусство притворяться – то слепым, то безруким, то хромым… В заключение я распеваю весёлые уличные песни и с гримасами и сальтомортале – вылетаю со сцены…

Это уже была роль… Терцини и Чиони открывали передо мной дорогу к настоящему народному театру… Но и тут, как всегда, моё непостоянство отвлекло меня в другую сторону, и следующий спектакль – «Честная девушка» – был последним с моим участием, где я снова был певцом, «мешающим» в момент объяснения в любви…

На другой день, простившись с милыми товарищами, я опять перешёл на пение по улицам и ресторанам, потому что на этот раз я уже не был один… У меня нашлась прелестная спутница, которая прекрасно аккомпанировала мне на гитаре и мандолине, да и пела она недурно, – благодаря чему и моё пение много выигрывало, и дороже оценивалось…

В заключение я скажу еще раз, что театр «Комедии дель-Арте» не умер… Он существует… Но научиться ему можно не в школьных студиях (где можно проверить способность к импровизации, но не научиться ей), а только в театре, подобном тому, в котором случайно подвизался я… Кроме того, «Комедия дель-Арте» может существовать только в такой исключительно экспансивной стране, – где рампа является настолько узенькой чертой, что сплошь и рядом трудно бывает уяснить себе – по какую сторону театрального занавеса происходит лицедейство: там ли, где блестят огоньки рампы, или в полумраке зала…

У нас на сто актёров едва ли найдётся два, которые сумели бы быть художественными импровизаторами, а там, в Италии, не только на сцене, – но и среди публики таких импровизаторов найдётся по крайней мере десять на сто…

И кроме того, – для театра Импровизации необходимы образы, руководящие общим действием, а таковыми являются маски, т. е. носители определённого лица и содержания, но выражающие старые, знакомые всем мысли, – новыми словами и в новых комбинациях…

Встреча на Везувии

Как странно, что Помпею называют Мёртвым Городом. Я редко в жизни встречал такое бесконечное разнообразие кипучей жизни, какое встретил там. Каждый камень, каждая травка, пробивающая дорогу в тени разрушенного дома, каждая надпись сверкающего мрамора – раскрывают тысячи картин, полных шума, блеска и несмолкаемого гула!.. Жизнь, и какая богатая жизнь!..

Долгие часы я бродил по одиноким улицам среди вечных памятников бессмертной красоты древнего гения… Меня сопровождал весёлый гид, интересно рассказывавший о новых раскопках, археологических работах и пр. Болтая и покуривая, мы сели в экипаж и покатили по широкой дороге, окаймляющей подножие Везувия.

К сожалению, путь был до обиды краток!.. Над вулканом слегка колыхалось белое облачко. Зелёные склоны утопали в прозрачной, заметно трепещущей голубоватой дымке… В ближайшей деревушке мы взяли лошадей, но сколько мы ни выбирали – всё было ужасно, и лошади, и сёдла… Когда мы поехали верхом в гору, мне, не шутя, казалось, что я сижу на инквизиционном стуле…

Первые минуты я всецело поглощён был созерцанием. Я любовался праздничной природой, останавливаясь на каждом повороте и безмолвно восторгаясь многоликой панорамой залива, Неаполя и островов, – панорамой, которая с каждым новым подъёмом становилась мягче и живописней.

Но вот, поскакав галопом вперёд, мы увидели за поворотом впереди себя странную смешную кавалькаду. На высокой, худой лошади сидел тучный маленький монах, а на красивой пегой кобылке сидела стройная девушка, подвижная и бойкая; позади же их – вероятно, проводник.

– Кто это? – спросил я у Риккардо. – Очевидно, не иностранцы, а свои?

– Да я и сам смотрю… и глазам не верю… Если это Мелитта, то какого дьявола с ней эта чёрная галка?!. – А ну, синьор, дадим-ка ходу и посмотрим!

Мы хлестнули лошадей и, медленно обгоняя заинтересовавшую нас кавалькаду, внимательно рассматривали путешественников.

Девушка была очаровательна. Красивое смуглое лицо, блестящие маленькие зубы и весёлая лукавая улыбка, – делали её неотразимо увлекательной.

И так противно было видеть рядом с ней этого толстого, отвратительного старика, которого с трудом тащила даже лошадь!..

Очевидно, он сам не рад был загородной поездке, так как в то время, как мы обгоняли их, он нещадно сопел носом и жалобно ворчал:

– A-а!.. Santa Madonna!.. И для чего придумали эти горы… словно на берегу моря нет хорошего леса, куда можно прокатиться!.. А-а!.. Diabolo!.. Да ведь это вшивая собака, а не лошадь!

Красавица смеялась, то и дело подгоняя хлыстом и свою лошадь, и лошадь старого монаха, причём злосчастный padre так смешно хватался за гриву тощей клячи, что становился уже не отвратительным, а жалким.

Проехав ещё несколько шагов, я обернулся перед поворотом и приветственно махнул рукой в сторону девушки. Она сначала улыбнулась, кокетливо тряхнула головой и наконец ответила таким же жестом.

Итак, с точки зрения житейской простоты и весёлой юности, у нас уже установилось что-то вроде знакомства.

Но вот перед нами показался «Белый дом», мимо которого змеится белая дорога к раскалённой вершине Везувия… Мы въехали во двор, слезли с лошадей и, сев за столик, заказали завтрак и вино.

Так как в нашей красавице проводник Риккардо узнал действительно Мелитту, о которой он рассказывал, как о самой прелестной девушке на Позилиппском побережье, то я уже ни о чём не хотел думать, как только о знакомстве с нею. И едва они подъехали, – это знакомство состоялось.

Проводник помог монаху сползти с лошади, и тот немедленно уселся за соседний с нами столик; с резким криком «Две бутылки Каприйского!» он облокотился и долго-долго вытирал вспотевший лоб красным платком. Нетерпение и жажда привели его в неописуемый гнев.

– О, Santo Dio! Разве это слуги?! Я уже чёрт знает когда заказал вина, а они его держат где-то под землёй!..

Красавица села возле него, лицом ко мне; несколько раз похлопав старика по плечу, она шутливо утешала его:

– Ну, что же делать, padre! Ведь вы так хотели прокатиться за город, а теперь вы недовольны!

– Но, чёрт меня возьми, – зачем же было ехать в гору, когда можно было отправиться в Сорренто или в Амальфи!

– Но я уже была там, padre, а здесь я в первый раз, и должна сказать правду, что здесь мне нравится больше, чем где-нибудь!

– А мне – меньше, чем где-нибудь!

И, понизив голос, старик сказал глухим недовольным шёпотом:

– Притом здесь нет никакого леса… и кругом люди… А я хотел быть только с тобой!

На лице девушки появилась недовольная гримаска, но она сейчас же мило улыбнулась и, взглянув на меня, преувеличенно громко сказала:

– Да… но ведь мы же остановимся на ночь в Торре-дель-Греко, у соломенщика Приска!

Я улыбнулся хитрой девушке и, показав на себя рукой, дал ей понять, что остановлюсь недалеко.

Она покраснела и, разлив по стаканам шипучее вино, чокнулась с монахом.

Пока она, медленно наслаждаясь напитком, цедила его сквозь сверкающие зубы, старик опорожнил первую бутылку и уже принялся за вторую.

А через четверть часа усталость взяла верх; положив голову на стол, патер захрапел так дико, так громко, что Мелитта вскочила из-за стола, чтобы пересесть куда-нибудь подальше… Я воспользовался этим моментом: извинившись, я подошёл к ней и представился.

Наши проводники разговорились меж собой и не мешали нам. Мы вышли из ворот на белую дорогу; любуясь окружающей красотой – такой нежной и ароматной, – мы делились впечатлениями, и как-то сразу почувствовали себя вместе легко и уютно.

Я рассказал ей о себе – кто я и что я; рассказал, что сейчас путешествую по Италии и пою под гитару, что играю я плохо, а пою недурно, и что сейчас я работаю в комической труппе, в театре Партенопе.

В свою очередь она рассказала мне, что она дочь рыбака Джиакомо из Мареккиано, что сама она рыбачка и, как говорят, хорошо играет на гитаре.

– Вот и сейчас я здесь только потому, что этот хитрый и нехороший старик – мой крёстный – обещал мне подарить дорогую гитару. А то ведь он давно уже приставал ко мне, чтобы я с ним уехала за город, а я всё не хотела, да и отец был против!

– Да, но если он нехороший старик, как же вы не боитесь остаться с ним на ночёвку в Торре?

– О, если дело дойдёт до этого, так ему от меня так достанется, что он даже «Отче наш» забудет…

А скажите, вы, значит, и дальше поедете с труппой, или вернётесь за границу?

Я покраснел, мне стыдно было сознаться в моём увлечении, но всё же я поднял на неё глаза и тихо сказал:

– Я думал, синьорина, что поеду с труппой и дальше, но теперь я начинаю сомневаться… А если вы доставите мне удовольствие и придёте в театр, когда я играю, то мне кажется, что я уже больше не захочу ничего иного, как только петь для вас!

Я говорил искренно. Мне было двадцать лет, и я почувствовал, что сердце забилось как-то по-новому, сильно и бодро… Где-то в глубине, впереди меня показался маленький солнечный лучик, но такой тёплый, такой нежный, что заставлял мечтать о нём, стремиться к нему.

– Я рада вашим словам! – говорила девушка, сжимая в руках только что сорванную мной ветку оливы. – Вы так хорошо говорите… Я приду в театр… но не одна, а с отцом и кузиной… Я хочу, чтобы и они вас знали… У нас не верят иностранцам… но вам я верю. Вы совсем, как наш. Я никогда не встречала русских… Они все, как вы?.. Я хочу, чтобы вы знали вперёд, что вам могут не поверить и подумать, что вы ищете со мной знакомства с нехорошими мыслями… Так вы не сердитесь! Мой папа – человек без предрассудков… Хоть он и простой рыбак, но гарибальдиец… И потому сумеет оценить свободного человека. А я – вам верю.

Мы простояли здесь недолго… Из-за ворот выскочил их рыжий проводник и крикнул:

– Синьорина! Santo padre проснулся; он ищет вас!

Мелитта крепко пожала мне руку и побежала назад… Я остался на месте; когда кавалькада проезжала мимо меня, я слышал, как отдохнувший монах говорил Мелитте:

– О, теперь я очень бодр!.. Только у этого седла такое свойство, что, кажется, меня разрежет пополам!

В этом я ему вполне сочувствовал, ибо то же самое мог сказать и о своём… Риккардо подвёл лошадей, мы уселись и медленно поехали по спиральной дороге, среди потоков застывшей лавы.

Но вот дорожка стала узкой, крутой и мелко извилистой. Мы приближались к кратеру, и почва становилась всё раскалённее и пыльнее…

Всё чаще и чаще нам виднелись на поворотах три всадника, и по тому, как патер пригнулся к шее лошади, я понимал, что он уже утерял значительную часть бодрости, приобретённой сладким сном.

Наконец перед нами – домик гидов, откуда несколько десятков метров до самого жерла приходилось идти пешком, углубляясь в горячий пепел почти по колено. Некоторое время мы шли довольно уверенно и спокойно… Но когда перед нами, на расстоянии нескольких шагов, показался дымок вулкана, идти стало почти невозможно.

Здесь нас снова окружили гиды и пригласили обвязаться верёвками, после чего нас потянут… Подойдя ближе, я увидел, что Мелитта покорно отдала себя в руки проводника, который довольно быстро втащил её наверх. Монах сначала заупрямился, но, выбившись из сил, он на полпути знаками позвал к себе, – и его втащили туда же.

Ну, а я, увидев, что проводники тащат всех по одной определённой линии, пошёл по их следам и хоть не без труда, но добрался к вершине сам.

У самого жерла я увидал смешного англичанина; не в состоянии дождаться момента, когда ветер отнесёт дым в сторону, он наклонялся ежеминутно над жерлом и, страшно чихая от сернистого дыма, всё-таки силился взглянуть внутрь вулкана…

Мы же с Мелиттой дождались мгновенья, когда отнесло дым… Мы смотрели вниз две-три секунды, но их уже не забыть никогда… Казалось, совсем на близком расстоянии, виднелись огненные глыбы, которые, отваливаясь, шипели и с грохотом рушились и ворочались где-то внизу… Опять метнулся дым… Мы закашлялись и отскочили в сторону.

Когда старика стащили обратно, он был зол, как дьявол, и сонлив, как филин днём…

Он ругал свою крестницу, говорил, что не доедет до Toppe и свалится, как последняя колода с лошади; и потому на обратном пути кавалькада имела самый странный и неожиданный вид. Впереди, между двух проводников, ехал полусонный монах, крепко ухватившись за гриву, а позади – довольные и радостные – Мелитта и я.

Эта встреча на Везувии решила мою судьбу и сделала меня надолго жителем Италии и на всю жизнь – тоскующим по ней.

Когда Мелитта рассказала мне о простоте их жизни, я почувствовал душой всю красочность этого рыбачьего мира, и солнце казалось мне таким призывным, что я только одно спросил у Мелитты:

– Скажите, если я захочу остаться рыбаком, как отнесётся ваш отец ко мне и ваши друзья?.. Примут ли они меня так же просто, как вы?

– Не знаю! – тихо сказала красавица. – Но я думаю, что отец полюбит вас как…

Она не договорила, но я горячо схватил её руку, и когда на мгновенье наши лошади, столкнувшись, остановились, мне казалось, что остановился весь мир, всё движенье, вся жизнь… И обменявшись долгим поцелуем, мы соединили наш влюблённый порыв в единую чудную радость.

Обогнав проводников, мы первыми приехали в Торре-дель-Греко. Уже наступил вечер; соломенщик Приско предложил одну комнату – padre с крестницей, а другую – мне.

Когда монах слез с лошади, он даже не спросил о Мелитте и только крикнул:

– Приско! Где моя комната?

– Здесь, padre!.. Разрешите помочь вам раздеться!

– Не надо!

– Padre, padre, а где же поместиться мне? – со смехом воскликнула Мелитта, видя, как единственную широчайшую кровать занял монах, широко разбросив ноги и руки. – Да ведь вы же так мечтали, padre!..

– Отстань, девчонка!.. Ложись, где хочешь!.. Хоть у чёрта в брюхе!

Общий громкий хохот встретил его замечание… Мы вышли из комнаты, и вместе с проводниками отправились в соседнюю остерию – поужинать.

«Fritto pesce» с лимоном, тонкие спагетти и вкусное вино – помогали приятной беседе.

– Так, значит, Signore russo играет у нас в театре? Великолепно! – говорил рыжий проводник. – А сколько примерно вы вырабатываете в вечер?

– В среднем до 15 франков! – отвечал я.

– О, в таком случае, синьорина Мелитта, вам прямой расчёт сделать нашего гостя гражданином Неаполя! – весело чокаясь, болтал Риккардо. – Муж, получающий около 500 франков в месяц, не валяется на Мареккианском берегу.

Я рассмеялся и с сожалением прибавил, что не каждый месяц удаётся служить в труппе…

– Ну, да всё равно – кто умеет зарабатывать, тот найдёт применение своим способностям!

Мелитта, ничего не отвечая на это, отклоняла всякие попытки возвращаться к разговору о ней и обо мне; она дипломатически расспрашивала о России, о моей семье и о причинах моего пребывания за границей.

В беседе незаметно протекли часа два; потом все отправились на покой.

Проводники и я устроились здесь же в остерии, а Мелитта заняла мою комнату у Приско.

Я не знаю, что было потом со старым крёстным (во всяком случае, новой гитары Мелитта от него не получила), но мы уже в пять часов поднялись, встретились за кофе в остерии и уехали тотчас же в Неаполь.

Я отправился в театр – узнать, нет ли перемены в репертуаре, а Мелитта поехала трамваем в Позилиппо. Мы решили встретиться вечером в театре.

Итак, наступил спектакль, где я изображал «четырёх иностранцев» одного за другим, вызывая много смеха.

Когда представление окончилось, ко мне подошли за кулисами Мелитта, её отец Джиакомо – красивый старик с седыми усами и гладко бритым подбородком, и ещё одна девушка – её кузина, черноглазая, стройная Реджина.

– Браво, браво, Грегорио! – обратился ко мне старик. – Благодаря вам я хорошо сегодня посмеялся!.. Мне говорила о вас Мелитта… Милости просим ко мне. Будем рады. Вот завтра, если свободны, – приходите!

Я не успел и поговорить как следует с Мелиттой, но во всяком случае решил провести завтрашний день у рыбаков.

Репетиция задержала меня до часа дня, после чего я нанял лодку и поехал к небольшому рыбачьему поселку Мареккиано, за мысом Позилиппо… Когда, подъезжая к берегу, я увидал близ бесконечных душистых садов – белые рыбачьи домики, меня неизъяснимо потянуло к ним; повеяло какой-то настоящей жизнью – трудовой и сладостной.

Встретили меня рыбаки очень приветливо. В это время все они отдыхали, – и, войдя в дом Джиакомо, я ощутил одновременно радость и боль. Радость от покоя, которым веяло от всей обстановки этого мира; и боль – от сознания, что я чужой в этом мире, что моя мечта войти в него – почти неосуществима.

Пока Мелитта работала на кухне, а Реджина накрывала на стол, мы разговорились со стариком Джиакомо и молодым рыбаком Чезаре.

– Что же потянуло тебя к такой работе? – спрашивал старик. – Если ты не боялся чужой страны и возможности погибнуть в ней, – значит, что-нибудь привязывало тебя к ней?.. Что же?..

– Как что?.. Да ведь именно сознанье, что это совсем не чужая мне страна, – притягивало меня сюда… Мне казалось, что родина моя именно здесь, и только здесь… И вправду, – с первых же шагов меня встретили ласковые взоры, дружеская помощь… И поверьте мне, Джиакомо, – если я уйду отсюда снова в другие страны, потому что есть во мне неспокойная кровь скитальца, то всё-таки душа моя останется здесь, и где бы я ни был, – мечта моя всегда будет связана с Италией.

Мы ещё долго болтали; потом, после еды и отдыха, пошли на море; здесь я учился вязать сети, чинить невод; и, выплыв в глубину залива, я смотрел, как ловят тунцов и мелкую сардину.

На другой день, после двух часов, я снова отправился в деревню, но не надолго, так как был занят в театре репетицией… Шли «Женские сплетни» Гольдони, где я изображал мальчишку Мерлино, – роль со словами, которые надо было выучить назубок, с правильным произношением и чисто итальянской подвижностью…

Опять на спектакле были Джиакомо с семьёй и с друзьями; все они остались мной очень довольны, а старик предложил мне проводить их и переночевать у них.

Для меня за перегородкой устроили постель. После долгой ходьбы я сладко и крепко уснул, а наутро, проснувшись от яркого солнца и слыша где-то близ себя мягкий, певучий голос, я решил повернуть рычаг жизни в другую сторону, и остаться здесь.

Я отправился в море с рыбаками… Как-то улучилась свободная минута, и я откровенно сознался Джиакомо, что хотел бы остаться у него…

– Что же, значит – ты любишь дочку?

– Не знаю, так ли люблю, как у вас любят и как у вас понимают, – но и она мне дорога, и вся жизнь ваша дорога мне и кажется мне той самой, о которой я мечтал.

– Ну, что же, оставайся!.. Подойдёшь нам – хорошо; не подойдёшь – сам увидишь и оставишь нас! – воскликнул старик и поцеловал меня. – Что Мелитта о тебе думает – я знаю, хоть она и молчит… Ты работник, а я таких люблю. Научишься работать с нами, – и нам веселее станет, и твоей любви будет слаще…

В тот же вечер я в последний раз сыграл в комической труппе. Получив сотенную бумажку, я забрал свои немногие пожитки из гостиницы и вместе с Джиакомо отправился в лодке к ним домой. Сидя рядом с Мелиттой, я пел… И первый раз в жизни почувствовал, что родина человека – там, где родилась его любовь.

Каморра

Благодаря пению и дружбе со старым уважаемым Джиакомо, у меня было широкое знакомство среди рыбаков и вообще прибрежных жителей. Отношения были ровные со всеми, и мне казалось, что раз у меня не может быть недоброжелателей, то и вся жизнь моя здесь протечёт мирно и беспечно. Однако, я ошибался. Нередко, среди всяких разговоров, Джиакомо предостерегал меня от посещений без него таверн, где, среди случайных знакомств, от дружной попойки до ножевой драки один шаг и где, по его словам, каморристы могли впутать меня в самую неприятную историю.

Джиакомо не был яростным противником Каморры; он даже признавал за нею политическое значение, но мне советовал быть подальше, так как к иностранцам у них вообще нет доверия, а я, так близко войдя в среду неаполитанских рыбаков, мог показаться им, если не опасным, то подозрительным. Всё это было досадно, так как мне хотелось ближе познакомиться с этой странной организацией, являющейся с одной стороны – народным судилищем и, к сожалению, с другой стороны, – обществом преступников высокого и малого калибра.

Как-то вечером я вышел на берег и сел в нашу лодку. Никакой определённой цели у меня не было, просто хотелось прокатиться. Взявшись за вёсла, я быстро отчалил от низкого берега и, напевая песни, огибал красивый мыс, на котором среди мирт, плюща и южного вереска белеют руины виллы Позилиппо. Я видел, как в другую лодку садились рыбаки, как и я, отдыхавшие в прохладе залива. Было совсем темно; когда я обогнул мыс, вдали показались огоньки скалистого острова Низида с его огромным и мрачным острогом. Я медленно подвигался вперёд, имея справа замирающие огоньки прибрежных вилл. Вдруг резкая тёмная полоска перерезала мне путь, и рядом со мной, слева вырисовалась лодка.

– Стой! – раздался крик. Я остановился. – Кто ты! Куда едешь?

– Рыбак Грегорио из Мареккиано. Иностранец. Выехал прогуляться по заливу.

– Эй, брат, не представляйся! Ты знаешь, что находишься в запрещённой полосе. Говори правду, зачем ты ехал к острогу? Покажи бумаги!..

Я вынул паспорт, показал его и удивлённо спросил:

– Но, позвольте, ведь это путь на Баньоли, и я нахожусь не далее тысячи метров от берега. Это не может быть запрещённой полосой.

– Ошибаетесь, – переходя на «вы», возразил мне человек с чёрной бородкой, одетый в военную форму, – но вы иностранец, и потому дадите отчёт о своих действиях военному начальству. Попрошу вас подчиниться моим требованиям. При вас имеется оружие?..

– Если только можно считать мой походный нож таковым! – И я вынул свой горный нож, острый, как кинжал, да ещё притом свежеотточенный.

– Достаточно! – воскликнул офицер, – Вы арестованы! Будьте добры пересесть в мою лодку!

Я последовал приказу; мою лодку привязали сзади, и мы поехали. Сердце у меня стучало, что-то захлёстывало внутри, и я чувствовал, что поплачусь жестоко. Я решил разговориться с конвоиром, предложил ему хорошую ароматную папиросу. Он с удовольствием её принял и поблагодарил. Затем я рассказал ему, кто я; между прочим, указал, что я певец и что хотя здесь недавно, но меня знает весь западный Неаполь и могут поручиться за мою благонадёжность.

– Так вот вы кто! – удивленно воскликнул конвоир. – Мне очень жаль. Мне совсем не хотелось бы доставлять вам такой неприятности, как обвинение со стороны военного ведомства! – Мы замолчали.

– Слушайте, молодой человек, – вдруг тихо сказал конвоир, – я имею возможность освободить вас. Но при условии, что вы никогда никому не обмолвитесь о вашей поездке и встрече с нами. Согласны?..

– Конечно, да! – радостно ответил я.

– Но помните! Никому, никогда… В противном случае вы подвергнетесь жестокому наказанию.

– Нет, будьте спокойны!

– Ну, а чтобы нам лучше сговориться, подпишитесь под этим листком. И я буду спокоен!

Чиркнув восковою спичкой, он осветил листок, на котором, под его диктовку, я написал несколько слов, даже не задумываясь над их значением:

«Сим я подтверждаю, что по добровольному соглашению с Capintrino Alessio – я обязался исполнять всё, что он потребует».

– Теперь подпишитесь!

– Но, позвольте! я обещался, что никому ничего не скажу о нашей встрече. А теперь вы уже хотите, чтобы я исполнял всё, что вы потребуете!

– Милый мой! Вы в пятидесяти метрах от острова. Еще несколько взмахов вёсел, и мы уже не сможем освободить вас. Вы согласны на мои условия? Поверьте, я не желаю вам худа!

– Да! Я согласен! – ответил я, и рискнул подписаться. Когда всё было сделано, капитан отдал тихий приказ, и мы повернули вправо.

После четверти часа езды в странном, неловком молчании, – мы подъехали к берегу. Я был поражён такой быстротой, и только теперь в мою душу закралось какое-то подозрение. До сих пор за спиной капитана я не мог рассмотреть направления; теперь, взглянув на берег, я сразу распознал, что мы находимся в двух шагах от виллы Позилиппо, т. е. почти у себя.

Мне страшно хотелось рассмотреть лица моих провожатых; – неожиданно закурив, я стал долго возиться со спичкой, и не безрезультатно. В гребце я почти тотчас же узнал виноградаря Марко с виллы Тальвер.

И сразу я почувствовал, что нахожусь в плену у людей, гораздо более опасных, чем военное ведомство.

– Капитан! – вдруг воскликнул я, когда получил от него обратно бумаги и нож. – Я протестую против насилия надо мной. Подписанная мною бумажка – это западня. Я хочу знать, кто через вас намерен распоряжаться мною? Кому понадобилась моя помощь?

– Каморре! – односложно ответил Алессио и, предложив мне пересесть в мою лодку, спокойно прибавил: – К вашему сведению должен прибавить, что завтра в три часа дня я буду ждать вас около «Чёртова Дома». Подчиняйтесь! Вашей подписью вы себя причислили к нашему обществу, которое всегда сумеет охранить вас от ваших врагов, и всегда сумеет отомстить вам, если вы окажетесь в числе его врагов. До завтра. Я жду вас!..

Лодка отъехала и скрылась в темноте. Сильным взмахом вёсел я направил свой баркас к дому. Наши уже готовились ко сну. И я, наскоро поужинав, лёг спать…

Вот как просто и неожиданно беспечная судьба превратила меня в «каморриста».

На следующий день, в три часа, я подошёл к трёхэтажным развалинам на берегу залива, к так называемому «Дому Духов» или, как его наименовали рыбаки – «Чёртову Дому».

Ждать капитана пришлось недолго. Из-за угла показалась его высокая фигура. С судорожно сжатыми губами и острыми глазами, он разглядывал меня в упор и, поздоровавшись, пригласил меня сесть на камне возле него.

– Слушайте, друг мой! Я доложил capintesta2121
  Capintesta – один из главарей Каморры.
  Capintrino – испорченное capitano – начальник какого-нибудь отдела или квартала.


[Закрыть] о вас и о том, кто вы. В силу ваших знакомств и связей, вам не предложат ни одного дела, опасного для вашего имени и положения. Но в данный момент вы нам нужны, и мы, пользуясь случаем, который забросил вас к нам, – требуем вашего повиновения!..

– Если это не убийство и не грабёж, то я подчиняюсь!..

Каморрист улыбнулся.

– Caro mio, вы не итальянец, но вы должны бы присмотреться к жизни окружающих вас честных людей, – и тогда вы сознаетесь в своем недомыслии. Скажите мне, товарищ, признаёте ли вы кровавую самозащиту?..

– О да, конечно!

– Но ведь это убийство! – спокойно заметил каморрист, вынимая тонкую, длинную сигару и протягивая её мне.

– А признаёте ли вы кровавую месть?

Я закурил сигару и, нервно грызя её конец, ответил:

– Признаю!..

– Ну, вот мы с убийством и покончили. Значит, дело не в принципе, а в обстоятельствах… Что же касается грабежа, то я думаю, что вы отлично понимаете, что ни я, ни вы, никто из нас не пойдёт грабить рыбака, рабочего или лодочника, – а если мы отнимаем у купца, у богача, у собственника, – то это не грабёж, а более справедливое, хотя, конечно, не совершенное распределение материального благосостояния среди человечества… А теперь несколько слов об условиях вступления в каморру. Между прочим, вы хорошо владеете ножом?

Я улыбнулся и ответил, что немножко научился от Джиакомо.

– Хорошо! Завтра вы пойдёте со мной на собрание и, как требует наш ритуал, сразитесь, в присутствии наших товарищей, со мной; а сегодня я преподам вам несколько уроков борьбы… Далее – знайте, что каморра имеет своим центром Неаполь, но её агенты разбросаны по всему миру, и где бы вы ни были, она поможет вам, если вы нуждаетесь в ней, и вы ей поможете, если вы нужны, а если вы восстанете или выдадите её тайну, она жестоко отомстит вам… А теперь к делу. В настоящий момент в Неаполе проживает русский купец – богач из Москвы. Он скупает по всей Италии мраморные статуэтки, подделки под античные вазы и лампадки, и прочий антикварный товар. Наши товарищи, служащие в почтамте, проследили, что на его имя приходят очень часто большие суммы из Вены, от человека с русской фамилией, его патрона, вероятно, не владеющего иностранными языками. Рассматривая и наблюдая деятельность этого москвича, мы узнали, что он, за неразрешением вывозить из Италии мрамор, перевозит его контрабандой под видом фруктов. Кроме того, мы подозреваем его в мошенничестве, так как, получая большие суммы, он тратит на покупки очень мало, покупая всё даже не на складах, а у разносчиков, продающих дёшево только брак. И наша задача такова: узнать, прежде всего, ближайшие цели этого купца и, в зависимости от этого, списаться с его патроном… Чтобы не терять времени даром, прошу вас в точности перевести следующий документ.

Он вынул из кармана осторожно вскрытый конверт, адресованный на имя купца П., Poste Restante… В нём находилось письмо следующего содержания:

«Цены на кораллы нахожу высокими. Во всяком случае – товар берите. Только вчера перевёл вам пятнадцать тысяч. Итого у вас с прежними должны быть неистраченными двадцать пять. Для чего же ещё десять? Но если это необходимо, я перешлю в Венецию, куда прошу вас приехать до Генуи. В стекле и коже не уверен, хочу подождать. Скорей кончайте с вазами. Беспокоюсь за статуэтки. Счёт от вас получен две недели назад, а товара всё нет». Я перевёл его вслух.

– Верно, – ответил капитан, – содержание этого письма мы знали. Вы перевели его точно… Итак, сегодня вечером, в девять, мы встретимся с вами здесь же. А теперь вынимайте нож!..

Я вынул уже знакомый ему горный нож, острый, как бритва. Сняв пиджаки, мы оба засучили рукава. С щёлканьем раскрылся нож, и я крепко захватил в кулак роговой клинок. Защищая левой рукой голову и грудь, мы оба приготовились к борьбе.

– Эй, держите свободнее левую руку, не так напряжённо, чтобы она могла скользить в любом направлении!

Я послушался и постарался размягчить руку. Потом он крикнул:

– Теперь нападайте!

Я осторожно стал наступать, глазами следя за его ножом и стараясь, хоть и не сильно, но опустить правую руку на него… Не тут-то было! Каждый раз, когда рука моя опускалась, ей навстречу, больно ударяя снизу по кисти, отвечала его левая рука.