Текст книги "Воспоминания бродячего певца. Литературное наследие"

– Нападаю! – вдруг крикнул капитан и, с мгновенной быстротой, опустил свой нож; но я ожидал этого удара давно, и легко отразил его. В то же время, пользуясь тем, что капитан не ожидал ответа, я быстро ударил его, хоть и легко, у правого плеча.

– Молодец! – воскликнул капитан, отбрасывая нож. – Давай же поцелуемся! Я покажу твой удар сегодня вечером и, поверь, тебя похвалят. Не всякому удавалось ударить капитана Алессио!

Вынув из кармана белый платок, он перевязал им мою левую руку и, нанеся мне поверх платка лёгкий удар, воскликнул:

– Теперь ты наш! Приходи сюда вечером, а пока прощай!

Наложив себе повязку, капитан Алессио скрылся в густом саду «Чёртова дома».

В девять часов я встретил его в сопровождении виноградаря Марко и безусого юноши по имени Роберто. Мы отправились трамваем в Torre-del-Greco, откуда поднялись по пыльной дороге, ведущей к Везувию. Через несколько минут пред нами гостеприимно раскрылась дверь небольшого трактира, где нас, очевидно, ждали.

Мы вошли в последнюю комнату, где сидело человек десять со смуглыми угрюмыми лицами.

– Товарищ, мы знаем от Капинтрино Алессио, что ты в силах быть «тамбуро»2222
  Одна из первых ступеней в Каморре. На них не возлагается ответственная работа и их используют, как помощников.


[Закрыть]. Теперь скажи, хочешь ли ты им быть, или ты только подчиняешься необходимости? – произнёс седой человек высокого роста, с красивыми смелыми глазами и гордой осанкой, одетый в простой рыбачий костюм. Воцарилось молчание. Я понял, что каждое слово лжи здесь равносильно самоубийству – и я искренно ответил:

– Товарищи! Я иностранец и никогда не стремился стать членом вашего кружка. Но, раз введённый в него, я обязуюсь быть полезным человеком в том деле, которое предпринято вами сейчас, так как не считаю ограбление вора несправедливым воровством и даже, пожалуй, считаю заслуженным им наказанием!

– Мы выслушали тебя, товарищ. Клянёшься ли ты, что тайны наших знаков, собраний и лиц, поскольку ты их будешь знать, останутся в глубине тебя?

– Клянусь! – спокойно ответил я и, подняв правую руку, произнёс несколько слов присяги, продиктованной мне капитаном.

Вслед затем юный Роберто вышел со мной в зал трактира; как только что вступивший член, я по традиции заказал чуть ли не за двадцать пять франков блестящий ужин.

По возвращении в кабинет, где заседали начальники, мне объявили, что я принят в число каморристов, и я расцеловался со всеми ими… Потом начался ужин, пошли беседы; за ними – игра в домино и шашки. А капитан учил меня запрещённым приемам ножевой драки и защите от них. Таковыми были: во-первых, перебрасывание ножа во время боя в левую руку, и во-вторых, – вместо удара неожиданный бросок ножа. Ученье продолжалось часа полтора… Потом, уже в три часа ночи, большинство разошлось; остались только капитан, красивый старик (Capintesta) и голубоглазый блондин – чиновник главного почтамта. Он вынул ещё не распечатанное письмо из Вены на имя купца П. Нагрев конверт над кипятком, он осторожно вскрыл его и подал мне письмо, оно было коротко:

«Вас обманули. В ящиках, вместо мраморных статуэток, – гипс. Ради Бога, сделайте всё, что возможно, чтобы заставить негодяев исполнить обязательство. Бросьте временно Неаполь. Выезжайте немедленно в Венецию. Расследуйте, только осторожно, чтобы не впутаться. Немедленно ответьте».

Когда я перевёл письмо, – кругом расхохотались.

– Вот негодяй, – да ведь, вне сомнения, он даже и не покупал мрамор, и решил надуть патрона, в надежде на то, что раз контрабандная переправа уже есть преступление, то патрон не сможет обратиться к помощи полиции! Ха-ха! Ну-с, для меня программа ясна! – сказал старик.

– Мы слушаем, – почтительно ответили присутствующие.

– Наш новый товарищ, которого мы назовём, не в обиду будь сказано, «Ляргонаре»2323
  В переводе – «широкая ноздря».


[Закрыть] (тут все, не исключая и меня, расхохотались, так как это прозвище вполне ко мне подходило), – наш товарищ напишет по-русски латинским шрифтом две телеграммы. Содержание первой, якобы поданной из Вены (это нам устроит на телеграфе Роберта), таково: «Немедленно отправляйтесь в Венецию. Обнаружен подлог товаров. Жду вас в Альберго-Марино».

Содержание второй, которую мы пошлём в Вену от имени купца, следующее:

«Немедленно выезжаю. Деньги необходимы для устройства дел. Переведите банк Венето».

Пока старик говорил, я чётко записал их на двух листах.

– Конечно, купец П. отправляется в Венецию, а одновременно и мы; там он узнаёт, что его патрон выехал утром в Милан. Мы задерживаем П. в Альберго; ночью обыскиваем его, подкладываем вместо денег бумагу, а если у него вместо наличных – аккредитивы, то задерживаем его на несколько дней, пока сможем получить деньги. Потом вызовем его телеграммой в Милан, и туда с некоторыми разъяснениями пригласим и его патрона. А дальнейшее – это уже их дело!

Наутро я дал телеграмму в Вену, а двое (капитан с Роберто) выехали из Неаполя с расчётом на другое утро уже быть в Венеции. День я провёл, как всегда, в работе на берегу. Мне пришлось солгать своим, говоря, что я еду в Рим дня на три.

На другое утро на вокзале нам, прежде всего, сообщили, что П. выехал из отеля; потом появился отельный комиссионер, который усаживал коренастого купца, недурно владевшего французским языком, в купе первого класса. Проходя мимо нас, комиссионер протянул старику записку и скрылся.

Мы сели в соседний третий класс, беззаботно куря сигары. Я не спрашивал старика, подчиняясь общей дисциплине и чувствуя себя только пешкой; но он сам протянул мне записку. В ней было сказано (по сообщению номерного), что деньги при купце, во внутреннем кармане жилета, и что часть денег положена им в банк «Хольм и К°».

Старик сейчас же объяснил мне, что вкладывание денег в мало известный банк – это шаг для большей безопасности, ибо в известных банках могут знать его патрона, а в небольших, конечно, нет.

Мы изредка на станциях наблюдали за купцом. Он, видимо, был недоволен и вызовом в Венецию, и предстоящими объяснениями.

Когда вечером мы улеглись, я закрыл глаза и, делая вид, что сплю, в то же время наблюдал за стариком. Было около часу ночи. Мы только недавно проехали Болонью, – когда старик тихо приподнялся и вышел на площадку. Он что-то высматривал. Потом вернулся спокойный, но, видимо, довольный. В пять часов утра мы приехали в Венецию. Едва взглянув в окно, я увидал на перроне капитана. Он зорко осматривал каждый вагон. Когда предшествующий нам первый класс медленно прокатывался мимо него, он сейчас же пошёл рядом, а через мгновение идущий за ним отельный комиссионер вскочил в вагон. Мы вышли на платформу. Проходя мимо первого класса, я увидал на нём большую меловую метку – крест, величиной с четверть аршина. Я начал понимать цель ночной прогулки старика, а когда с нами поравнялся купец с его носильщиком, и на чемодане я увидел такой же крест, – тогда для меня стало вполне понятным, почему капитан и его помощник сразу нашли купца.

Они сели в гондолу. Мы – в другую. Они поехали в одну сторону, мы – в другую. Через четверть часа мы подъехали к каналу Rio dello Senso, и по узкой лестничке вошли прямо с канала в небольшую гостиницу.

Нас встретил маленький бритый старичок; засуетившись, он крепко пожал руку старику, а через несколько минут мы уже были в небольшой комнате под № 6. Рядом по коридору находились другие комнаты, и я обратил внимание, что номера написаны не на самой двери, а на пластинках, которые привешивались к дверям.

– Ну, пойдём, друг мой, – сказал, улыбаясь, старик, – выпьем вина, а потом займёмся делом!

Мы выпили по стакану «лакримо» и возвращались по коридору обратно.

– А ну-ка, найди наш номер! – сказал старик.

Я пошёл вперёд. Номера были сняты. Открывая дверь за дверью, я невольно поразился. Комнаты были так схожи друг с другом, что отличить их не было никакой возможности. Более того, – коридор по ту сторону заканчивался совершенно такой же гостиной, какую мы только что покинули, – как будто мы вступали вовнутрь зеркала. Но вдруг я присмотрелся и, остановившись возле одной из дверей, сказал:

– Здесь!

Действительно, это был наш номер.

– Как же ты узнал? – спросил старик.

– По следам пыли, оставшейся от наших сапог. Когда номер был открыт, мы стояли в дверях.

– Молодцом! А разве ты не пробовал просто сосчитать? Ведь здесь был номер шестой.

– Да, но ведь в действительности это четвёртый от одной гостиной и пятый от другой!

– Да, и это-то сбивает тех, кого надо сбить!

Потом наш провожатый нацепил номера в порядке по обеим сторонам коридора и под несколькими прицепил дощечки «Занято».

– Ну, теперь за дело! – воскликнул старик. Мы вошли в свой номер, куда хозяин принёс штатские костюмы и грим. Старик блестяще загримировался старым евреем, прикрепив седую накладную бороду. А мне пришлось превратиться в белокурого француза с франтовскими усиками.

Выйдя из номера, мы расселись по столикам, взялись за газеты и стали завтракать в то время, как хозяин, превратившись в изящного буфетчика, разливал по стаканам вино.

Послышались – звонок, хлопанье дверей, шаги на лестнице, и, наконец, вошёл наш купец в сопровождении комиссионера и капитана.

Купец недовольным голосом спрашивал, отчего нет снаружи вывески, что это отель «Марине»; но хозяин вежливо отвечал ему, что очень редко в Венеции можно найти надпись с каналов, так как все вывески к улице.

– Когда вы соизволите выйти на площадь, то увидите и надпись и рекламы!

Вслед за этим купец сейчас же справился, нет ли здесь г. М. из Вены, на что хозяин предупредительно ответил:

– Ах, это значит, вы – г. П., которого ожидал мой постоялец? Так он придёт сюда часов в пять или немногим позже. Он просил вас подождать его тут.

– Неужели он не оставил ни записки, ни письма?

– Никак нет! Почему-то сочли неудобным!

На этом разговор и кончился. Купец пошел вслед за комиссионером в номер. Мы продолжали спокойно сидеть за столом. Через несколько минут он снова вышел и заказал себе завтрак. Пока он ел, а я читал газету, старик исчез, буфетчик завозился у прилавка, предлагая различные вина. Прошло с четверть часа. Купец поднялся и, немножко сонный от усталости и от вина, отправился в свою комнату. В ту же минуту буфетчик оставил в покое свою возню и потащил меня за собой. Я подошёл к двери. В замочную скважину, в которой торчал с той стороны ключ, было видно, что купец лежал на постели одетым, а возле него на стуле покоился чемоданчик. Медленно открылась дверь нашего номера, и старик жестом подозвал нас. У них, оказывается, время не пропало даром: пока купец обедал и пил вино с крепким сонным порошком, товарищи сменили саквояж купца точно таким же, но наполненным всякими пустяками, а настоящий саквояж – очищался сейчас. В нём ничего не оказалось важного, кроме револьвера, который был взят мною, и счетов, записок, обязательств, которые были забраны стариком. Деньги и паспорт купец, очевидно, носил при себе.

И тут произошла самая интересная для меня картина. После того, как саквояж закрыли подобранным ключом, – старик пошарил рукой за умывальным столиком в углу, и вдруг вся стенка, отделяющая нас от соседнего номера, плавно опустилась вниз. Мы оставались на местах. Старик сам взял саквояж и поставил его на место, передав нам подложный. Затем он осторожно подошел к спящему и прислушался к его дыханию. Потом, расстегнув на купце жилет и вынув из внутреннего кармана толстый, туго набитый конверт, он подозвал меня и передал пакет. В нём были самые разнообразные ассигнации – русские, австрийские и итальянские, все очень крупные; затем чековая книжка на предъявителя от банка «Хольм и Кº», потом письма и прочие неважные для нас документы. Деньги были взяты нами почти что все, за исключением верхних пяти сторублёвок, которые, будучи русскими – не имели себе подобных под рукою. Остальные же были подменены фальшивыми кредитками, которых в Италии очень много. Труднее было заменить чековую книжку. Тем не менее, её взяли; вложив подложный пакет, старик достал из пиджака купца паспорт, застегнул жилет, – и, выйдя к нам, восстановил перегородку.

В два часа дня получился от друзей ответ из Вены, где сообщали, что русский коммерсант М. получил из Неаполя телеграмму.

Мы вышли в гостиную, куда к вечеру собрались в значительном количестве мужчины и женщины.

В то же время от имени купца П. была послана депеша в Неаполитанское отделение банка «Хольм и Кº» о немедленном и срочном переводе всей вложенной туда суммы на банк «Венета».

Пока готовились дела, мы сидели в гостиной и обедали, уже, конечно, без грима, в своём естественном виде.

И вот, собственно говоря, единственный день и вечер, когда я сам был каморристом и когда я прочувствовал настоящую жизнь этих романтических бандитов.

Когда все, кого ожидали, собрались, нас в комнате находилось пятнадцать человек, из которых шесть были женщины. Представив меня как нового товарища, с помощью которого обделано сегодняшнее дельце, старик объявил, что у купца пока взято различными ассигнациями наличных около 12.000 франков и есть надежда, что завтра получится еще 20.000 по чекам в банке «Венето». А потому расчёт будет таков: какая бы сумма в конечном счете ни была получена, 60 процентов получает касса, а 40 процентов непосредственные участники.

– Ты, Сальваторе, позаботься о том, чтобы твой гость проспал ещё до завтрашнего вечера, после чего он получит немедленно приглашение в Милан… А теперь, господа, будем веселиться и обдумаем дело с зеркалами. Кто предлагает? Ты, Маттео? Говори! – И старик сел в мягкое кресло.

Поднялся красивый смуглый человек лет сорока, и долго подробно объяснял предприятие, которое казалось ему весьма выгодным. Все внимательно слушали. Потом выяснили состав участников. Из здесь присутствующих были намечены семь человек, без участия неаполитанской группы. Когда началось рассмотрение деталей, кружок неучаствующих отделился, и у нас полилась своя беседа.

Я стал присматриваться. Какие интересные лица! Одно любопытнее другого! Сейчас возле меня, кроме наших неаполитанцев, были ещё четверо, из них трое женщин. Какие женщины! У одной – сверкающие глаза, мужской резкий смех и тонкая, совершенно аристократическая фигура. Её зовут Флоретта. Мы быстро разговорились с ней и с её подругой – полуиспанкой Ниной, жгучей брюнеткой с усталыми глазами, полной высокой грудью и длинным рубцом около уха.

Мы весело болтали, сменяя одну бутылку другой. Рассказывали они о своих «работах», вспоминали самые ужасные кровавые истории.

– А помнишь, Нина? – вдруг воскликнула третья женщина, седая, хоть и нестарая «Тихоня» (как её называли) – действительно, сидевшая неподвижно и одиноко за бутылкой, прислушиваясь то к одним, то к другим. – А помнишь, как тебя хватил Коррадо по щеке? Почему ты не расскажешь этого молоденькому форестьеру2424
  Иностранцу.


[Закрыть]? Ему пригодится на всякий случай…

Я заметил, что лица Флоретты и Нины грозно нахмурились. Но они не ответили ни слова. Только юноша, который сидел возле них, ударил кулаком по столу, и крикнул:

– Тихоня! Замолчи! Я убил Коррадо и убью всякого, кто дотронется до Нины!..

– Не убьёшь! – протянула спокойно Нина. – Не убьёшь. Только хвастаешь. Теперь я и сама тебе спуску не дам! – Вдруг она вскочила. – Ты надоел мне, слышишь! Я хочу драться с тобой! Выходи!

И, вытащив из-за пояса нож, она стала в позу. Ужас пронизал меня при мысли, что сейчас эта прекрасная женщина свалится под ударом взбешённого отвергнутого любовника. Я ждал, что все встанут между ними и не допустят драки. Но никто даже не откликнулся. Одна группа была занята советом, другая – наша – спокойно ждала результатов. Я схватил руку Флоретты и почти простонал:

– Слушай! Да ведь он же убьёт её!

– Он? – улыбнулась красавица. – Глупый ты! Разве не видишь, что он, хоть и беснуется, но уже дрожит, как побитая собака. Они и трёх раз не встретятся, как он уже будет кончен!

В это время они бросились друг на друга, а я опустил голову на стол, зажмурил глаза и зажал уши, чтобы ничего не знать. До меня доносились заглушённые стуки и крики, пока, наконец, чья-то рука обняла мою шею. Я вздрогнул и решил открыть глаза… Надо мной стояла Нина и говорила:

– Да что с тобою, мальчик?

– Господи! – крикнул я, – ты жива! Клянусь, если бы он убил тебя, я уложил бы его на месте!

Но как странно!.. Юноша был жив, хотя и с разрезанной щекой, из которой ручьём лилась кровь. Что же случилось? Ведь говорят, что каморристы дерутся до конца?.. Оказалось, что произошёл редкий случай: во время борьбы юноша уронил свой нож. И, не желая воспользоваться своим преимуществом, Нина не нанесла ему смертельного удара, а только ранила… Юноша услышал мой возглас и, обернувшись ко мне, яростно крикнул:

– Ты уложил бы меня? Ты, заморская собака?! Да я тебя…

Но капитан Алессио встал, грузно положил руку на его плечо и глухо сказал:

– С этим мальчиком я дрался, и я получил удар. Понимаешь? Так молчи!

Обе женщины обернулись ко мне и потянули к столу.

– О, значит, ты ловкий… А я думала, что ты никогда крови не видал, если так испугался!

– Я испугался не самой крови, а того, что именно твоя кровь прольётся!

– Эй, смотри, не влюбись в Нину! – усмехнулась Тихоня. – У неё глаз дурной…

– Молчи, старуха! – вся в огне, вскочила Нина. – У меня он дурной только для тебя!

К этому времени заседание кончилось, и вся их группа присоединилась к нам. Как только подошёл старик, все успокоились и почтительно пригласили его к столу. Но он отказался и, подойдя ко мне, сказал с тихой улыбкой:

– Ну, что, Ляргонаре? Ты, кажется, изменяешь своей Мелитте?

Я покраснел до корней волос, но через мгновение оправился и громко ответил:

– Нет, учитель! Я не изменяю ей ни словом, ни делом. Но я уже не только не жалею о моём вступлении в ваш кружок, но рад и благодарен вам за эту радость!

– Ну, вот то-то! Когда я видел тебя случайно на Джаниколе в Риме, где ты пел так, как будто можешь жить одним только солнцем, я подумал про себя: «Вот свободный человек». И я был прав. Ты никогда не уживёшься с большим светом! Ты слишком любишь свободу!

Стали расходиться. Тяжело мне было расставаться с ними, хотя я знал, что не смею привязываться, и не потому, что в Неаполе оставалась Мелитта, а потому, что впереди была едва начатая жизнь, университетская работа и какие-то попытки гражданской борьбы на родине.

Мы сердечно распрощались и легли спать со стариком в одном номере. На следующее утро мы вместе отправились в банк «Венето». Я представил чековую книжку и паспорт и без труда получил огромную сумму.

Денег же из Вены не было. А когда мы вернулись в гостиницу, то нашли оттуда телеграмму: «Приезжайте Мюнхен Централь-отель».

Мы запечатали телеграмму и подождали до вечера. Вложив в карман купца П. его паспорт и чековую книжку, я сел тут же за стол и написал подробное письмо о мошенничествах этого ловкого фактотума. Затем вложил в конверт несколько документов, найденных среди бумаг купца и изобличающих его письменные договоры с различными аферистами по постановке дела, и их взаимные гарантии и обещания. Письмо было отправлено в Вену днём со скорым поездом. А вечером купец П. проснулся. Прочтя телеграмму, он потребовал ужин и спросил, долго ли он спал. Ему ответили, что несколько часов, так как он приехал утром. Очевидно, пошарив кругом и найдя всё в исправности, он расплатился по маленькому счёту, который был ему подан, и попросил немедленно подать гондолу.

Было уже совсем темно. Гондола была крытая, да и всё равно, сколько бы он ни осматривался, ничего не сумел бы запомнить, настолько всё было обыкновенно. Мы ехали в нескольких метрах позади. Когда мы вошли на перрон, купец уже устроился в вагоне. В восемь часов поезд на Мюнхен тронулся: мы проводили его глубоким молчанием, и поспешили к своему. Только теперь, уже рассевшись по разным вагонам, мы легко вздохнули, и сердца забились ровнее и тише. Наша работа окончилась.

По приезде в Неаполь я в тот же день около «Чёртова Дома» получил следуемые мне 1.173 франка; не заходя домой, я отвёз их в город и пожертвовал Обществу покровительства сиротам; взять себе эти деньги у меня не хватило ни совести, ни духу.

Так кончилась моя работа с каморристами, но встречался я с ними и позже.

Чудо св. Яннуария

Это было в воскресенье 2 мая. Ещё не было пяти часов, когда старик Джиакомо разбудил меня и всю нашу компанию. Вчера был уловный день, мы хорошо поработали сетью и весь вечер прогуляли.

Дочка моего хозяина и друга – Мелитта, его племянница Реджина, сам Джиакомо, я, да ещё двое молодых рыбаков – рыжий Чезаре и хромой Андрео решили во что бы то ни стало пробраться в собор заранее, чтобы своими глазами увидеть чудо св. Яннуария.

– Эй ты, лежебока! – услышал я над собой звонкий голос Мелитты, – проспишь чудо, так за всё лето ни одного тунца не поймаешь!

– Да, да! – раздалось в дверях, – подымайся, Грегорио! – и оба молодца вошли в комнату, дружно здороваясь с хозяевами.

Видя, что все уже на ногах, я накинул на себя куртку и побежал купаться. Быстро разделся и бросился в море. Вода была тихая, прохладная. Освежившись, я почувствовал, как кровь заиграла в руках и ногах; я взглянул на спокойную гладь залива, усыпанного блестящими на солнце парусами. Со всех сторон съезжались богомольцы.

Оглянувшись, я увидел мягкие солнечные блики на зелёном склоне Позилиппо. Уже проснулись густые сады прибрежных вилл, затрепетали пинии, пальмы и белые оливки. Заблистал тихим зелёным ковром с бело-красной вышивкой Неаполь, и в далекой синеве задымился Везувий.

Погода была чудесная. Тепло; лёгкий, свежий ветерок. И ближние горы, и далёкий Капри скрывались в голубоватой дымке.

Пока девушки готовили завтрак и раскладывали по пакетам провизию, – мы оснастили маленький баркас и приготовились в путь.

Наконец, всё готово. Мужчины сели на вёсла, а девушки сплетали из цветов живой крест.

Огибая город, мы видели, как вырастали толпы на набережной Караччиоло, заполняли сад городской виллы и по крутым уличкам поднимались вверх. Нам нужно было поставить лодку в знакомом месте. Обогнув овальный залив дель-Ово и длинные косы торговых молов, мы подъехали к устью речки Себетто, и здесь у берега прикрепили свой баркас. Теперь мы находились в центре рыбачьего Неаполя, и по крохотным переулкам, среди толпы голых ребятишек поднимались к широкой улице.

Со всех сторон сползались люди в пёстрых костюмах, жёлтых шляпах, красных поясах: взлохмаченные, кричащие, одни пешком, другие в своеобразных крытых повозках, увешанных бубенчиками.

У дверей домов с белыми балкончиками, со спущенными синими шторами, домов, обвешанных мокрым бельём, у раскрытых дверей – уже стояли горячие жаровни, и толстые женщины возились над макаронами и рыбой… Проскальзывали лотки с фруктами и зеленью; с долгим блеяньем пробегали дойные козочки; и свежий запах пищи смешивался с вечным зловонием грязных узких улиц. Из окон выглядывали знакомые лица.

– Добрый день, господа! – крикнул нам слесарь Джулио, недавно похоронивший старую и злую жену. – Вы что? К святому Яннуарию? А я с тех пор, как Лючия померла, и не молюсь больше. Боюсь прогневать Господа!.. Ведь, о большем счастье я и мечтать не смел!

Все мы искренно расхохотались, так как помнили, что эта фурия Лючия не только не пускала его никуда, но иногда, для острастки, угощала глупого добряка пощёчинами.

Но вот из-за угла, возле церкви Кармино, выскочила целая гвардия мальчишек с корзинками, в которых виднелись чётки, статуэтки святого и тут же бутылочки с газовой водой.

– Святой из воска – пять сольдо! Святые чётки – десять сольдо! Acqua gassosa! Acqua d’arancia!

Мы завернули на площадь Рынка, где уже стояли будки с книжками, лотки с лимонами и апельсинами, лотки с рыбой и овощами.

В углу, около прелестной светлой церкви «святого Креста» толпа окружила человека, продающего картинки с жизнеописанием Яннуария.

– Казнь святого – двадцать чентезимо! Избавление от чумы – двадцать чентезимо! Точная фотография святого – пятьдесят чентезимо!

Крики толпы, крики продавцов и визг ребятишек сливаются в безумный гул. Доносятся споры и ругань:

– Porca Madonna! Да что я родил тебе твоего святого, что отдам его задаром! Мне он самому обошёлся по три сольдо за штуку!

– Чудо святого Яннуария – двадцать чентезимо!

– Лимоны, лимоны, свежие лимоны! – выкрикивал детский голосок.

– Помогите больному, безногому! Да поможет вам святой Яннуарий! – И быстро, вприпрыжку догоняя проходящих, «безногий» хватает на лету брошенные сольдо.

Наконец, мы вышли на широкую площадь и по главной улице, запруженной многотысячной толпой, направились к собору. Подвигаться приходилось медленно. Тут и там показывались длинные процессии – одни с крестоносцем во главе, другие несли большие посеребренные статуи святого.

Отовсюду доносились тягучие псалмы и песни, посвящённые св. Яннуарию. Масса народу, преимущественно женщины, дети и увечные, – причитывая, распевая, спешили помолиться о благополучном лете.

Но вот мы добрались до перекрёстной улички и по ней, в обход толпе, кинулись к храму. Но на широкой улице Трибуналов нам пересекли дорогу – толпища, идущие из окрестных деревень. Они несли на себе всякие эмблемы любви и благодарности: восковые руки и ноги, сердца из зелени, сердца из теста. Всё это – подношения святому в благодарность за исцеление от болезни, за удачный год, за крепких здоровых детей…

– Кайтесь, кайтесь! – кричал с какого-то возвышения толстый неуклюжий иезуит, в белом парадном облачении, отирая потный лоб красным платком, и собирая деньги в большую кружку.

– Кайтесь! Близок час великого чуда! Судьба Италии в ваших руках! Кайтесь! Жертвуйте на святую церковь, и да спасёт вас св. Яннуарий.

И толпа бросала деньги хитрому монаху, а он продолжал свою проповедь в том же духе…

Наконец, с большим трудом мы пробрались к боковым дверям собора и устремились к паперти… Наши девицы возмущались тем, что в толкотне им испортили их крест из цветов, Чезаре и Андрео поддразнивали их, а Джиакомо, сняв шляпу, тяжело переводил дыхание.

Из церкви доносились крики, вопли и взвизгивания женщин и детей… Уже здесь в дверях – многие стояли на коленях, ещё более затрудняя проход.

Едва мы двинулись вперёд, как раздались крики протеста и возмущения:

– Эй, эй! Куда прёшь?.. Чего вперед суётесь?.. Тут и раньше вас пришли!..

Я уже готов был податься назад, но старый Джиакомо властно повёл нас за собой.

– Вот ещё глупости! – воскликнул он, – и сами не двинутся, и другим мешают! Вздор!.. Вали, ребята!..

Деятельно работая локтями, мы пробивали себе дорогу.

Вдогонку раздавались самые разнообразные восклицания:

– Поклонитесь от меня св. Яннуарию! – вопила какая-то старуха.

– Помолитесь о моей дочке Катерине! – кричала другая.

– Чтоб тебе св. Яннуарий так ноги переломал, как ты меня придавил, проклятый! – визжала какая-то отвратительная женщина, которую мы притиснули к стене.

Как раз в тот момент, когда мы протолкнулись в самую церковь и из света и воздуха окунулись в душный полумрак, – в это время, – последний в нашей цепи – рыжий Чезаре сцепился с длинным тощим капуцином, опоясанным белой кокосовой верёвкой. Монах, не желая пропустить нас вперёд, сбил с Чезаре шляпу, к которой был приколот только что купленный восковой святой. Маленькая фигурка, и так уже таявшая от жары и солнца, упала и вмиг была раздавлена напиравшей толпой. Но Чезаре не мог успокоиться, пока не сорвал с груди монаха такую же фигурку. Одной рукой толкнув монаха в сторону, он другой – сильным ударом прилепил фигурку к его спине.

– На, тебе, святого в спину! – крикнул Чезаре, присоединяясь к нам.

– О, Санто Дженнаро! Помоги мне плюнуть на эту рыжую собаку! – завопил монах…

И долго-долго позади нас раздавалась ругань.

Мы вошли в церковь, вернее, втиснулись в неё. Все капеллы были открыты и заполнены народом. Но центром, конечно, была капелла святого, к которому мы пробирались, буквально перелезая через тела и головы.

Тут уже почти никто не двигался. Стоя на коленях, лёжа чуть ли не друг на друге, – плакали и стонали молящиеся. От времени до времени, между звуками органа и хора, раздавались возгласы:

– О, Санто Дженнаро, помилуй нас!

И о чём только не просили святого!.. И о том, чтобы прошла болезнь, и о том, чтобы родился мальчик, а не девочка, чтобы ветер пригнал побольше рыбы, чтобы у козы прибавилось молока…

Мы продолжали продвигаться среди стонов и молитв. Но вот перед нами заблистали огни Капеллы Сокровищ, наполненной массой серебряных и позолоченных статуэток и бюстов святого. Большая решётчатая бронзовая дверь открыта. И чудесная капелла из мрамора, порфира, серебра и золота засверкала перед нами. Всё утопало в огнях.

В ту минуту, когда мы добрались до балюстрады, окружающей престол, – оказалось, что дальше продвинуться нельзя, ибо первые места заняты иностранцами и, конечно, за большие деньги. Мы пробовали протиснуться ещё, но наткнулись на сердитых немцев, которые, указывая на зелёные билетики, коверкая язык, чуть ли не кричали:

– Mio posto… pagato…

Но мы и без того знали, что эти места оплачены, так как каждое чудо увеличивает доход церковных служителей на несколько сот франков.

Мы не протестовали и, протолкнувшись к самой балюстраде, стали на колени, главным образом, ради отдыха.

Семья Джиакомо и его друзья, как и все морские люди, были суеверны, но не религиозны… Вода, ветер, солнце, – не канонизированные христианской религией, – вот их настоящие святые… А Яннуарий, Франциск и даже Святая Троица, – это для тех, кто от земли, кто нуждается в защите земных богов…

Наступило девять часов. Священники, прелаты, наполнявшие центр капеллы, загнусавили скороговоркой «Credo», подхваченное всем народом. Кардинал в фиолетовой мантии, стоявший спиной к молящимся, положил перед собой на подушечке два хрустальных флакончика, заключающих сухую кровь святого, и повернулся к нам лицом… Вся толпа замерла…

Кардинал приподнял флакончики кверху, и поместил их против света… Но ничего в них не изменилось, и продолжая держать их в руках, кардинал стал усиленно молиться.

Тишина прерывалась плачем и выкриками молящихся. Моментами становилось жутко от этой тишины, рядом с пёстрыми яркими облачениями прелатов, епископов и самого кардинала, рядом со сверкающей золотом капеллой…

Прошло ещё полчаса, и ещё полчаса… Но чуда не происходило… Сухая кровь не оживала, и великий момент, когда на свету становится видимым движение красной жидкости, этот желанный момент не наступал.

Прошли ещё несколько минут… Лицо кардинала было мертвенно-бледным… Его волнение передавалось окружающим… Вдруг сзади стали раздаваться сначала ропот, потом громкие возгласы, и, наконец, злобные крики:

– Санто Дженнаро, помилуй нас!… Разве мы скверно молились?..

– Он разгневан… Он не хочет чуда!