Текст книги "Осуждение и отчуждение"

Осуждение и отчуждение
Григорий Громской

Дизайнер обложки Анастасия Сергеевна Семенко

Дизайнер обложки Ксения Александровна Титова

© Григорий Громской, 2023

© Анастасия Сергеевна Семенко, дизайн обложки, 2023

© Ксения Александровна Титова, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0056-7667-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Говорят, что первые слова в книге важны – именно они определяют: будут читать произведение или нет. Поэтому начинать с предисловия было весьма опасной затеей, но, тем не менее, не написать его я не мог.

Если кто-то возьмётся за чтение данного романа, – если это поистине может зваться романом, а не сборником, к примеру, историй, – то могу сразу сказать, что не следует «зачитывать» его за один вечер. Вообще читать книги залпом даже вредно: эпизоды могут мигом выветриться, а некоторые сцены так и останутся неясными. Литература требует терпения. Вдумчивое прочтение принесёт больше плодов, чем скорое, хотя, признаюсь, что это также зависит и от самого произведения – от проблематики, заложенной в нём, и формы, которую придаёт автор словам, стараясь сделать текст красивым и понятным читателю.

Я довольно часто менял некоторые эпизоды: одни стирал, вторые добавлял, третьи переделывал. Каждый раз, когда я садился перечитывать некоторые главы или целый роман в принципе, чтобы сделать вычитку, то в большинстве своём оставался недоволен. Фразы, которые казались мне вчера великолепными, завтра вновь оставались такими же небрежными и даже излишне сентиментальными. Поэтому я уже решил оставить всё так, как есть. Иначе я никогда его не допишу. В ходе бесконечных правок было время, когда я сильно переживал, как на это отреагирует публика. Однако сейчас это уже не имеет никакого смысла. Цель искусства – самовыражение. И пусть люди могут смеяться над идеями художника. Это не имеет никакой сути. Художник выразил себя – он доволен и в следующих детищах продолжает познавать свои чувства и идеи. Да, базаровские нигилисты могут твердить, что искусство не имеет практической ценности. Да, практической ценности оно навряд ли может иметь – хотя и с этим вполне себе можно поспорить, – но нематериальная (или, как любят называть, духовная) цена велика. Это хорошо, если творение автора затронуло читателя, его душу будь то позитивным чувством или негативным. Это неплохо, если творения автора не пришлись большинству по вкусу, потому что, если творец придерживается цели самовыражения, – а не получения прибыли и славы, что в современном мире искусства встречается всё чаще и чаще, – он вряд ли станет уделять много внимания ругательным рецензиям. Так или иначе в любом столетии, на любом континенте найдётся такая группа людей, которая влюбится в творчество созидателя.

Иногда в шутку я называю этот роман «сборной солянкой». Я хотел затронуть слишком много тем и проблем, вследствие чего произведение приняло необычную структуру. Я впадаю в ступор, начинаю заикаться и краснеть или стараюсь увильнуть от вопроса, когда меня спрашивают: «О чём книга? Идея?». Мне становиться и стыдно, что я, писатель, толком не могу вкратце рассказать об этом романе, особенно, если это надо знать каким-либо издательствам. Навряд ли данную идейную основу и проблематику получится ужать до размеров половины листа А4 (что уж говорить о синопсисе). Поэтому я не могу сходу ответить на поставленный вопрос и лишний раз задумываюсь о том, кому вообще нужна такая книга. Однако чем больше я об этом пекусь, тем чаще прихожу к одному и тому же выводу – это не имеет сути.

Искусство не имеет цели понравиться большинству. Искусство, в основном, нужно художнику. Если книга направлена на нравоучение масс – это сродни школьному учебнику. Если книга направлена на заработок и приобретения статуса «писателя», престижность которого с каждым днём утрачивается, – это бизнес. Если книга была направлена на познание себя, на философию, на высвобождение засевших внутри чувств и вдруг обретает громадную аудиторию да становится источником заработка – это великая удача, а точнее – великая заслуга.

Прочитав такое предисловие, некоторые могут подумать, что я себя оправдываю. Зачем мне, однако, себя оправдывать? Не ясно… Единственное, что я знаю – я был искренен.

Сразу говорю, что это нормально делать перерывы в прочтении романа после каждой описанной мною истории, потому что я понимаю, что кому-то может понадобиться время отойти от одного сюжета (которых всего в этом романе, спешу сказать, четыре) и погрузиться в другой. Истории главных героев, если проанализировать их в общем, а не изучать каждую отдельно, рассказывают, собственно, об одном и том же. Но я не буду сразу говорить о чём именно и тем самым ставить читателя в рамки, отбирая возможность мыслить обширно и вытаскивать из романа что-то своё. Единственно повторюсь, что не стоит так торопиться с прочтением.

Своими размышлениями я, наверное, сильно затянул со вступлением, поэтому теперь, пожалуй, перестану с каждым новым предложением отдалять читателя от самого художественного текста и позволю делать уже собственные выводы об этом сочинении.

Громской Г. В.

Осуждение и Отчуждение

Большинство людей видят проблему в том, чтобы быть любимыми, а не в том, чтобы любить, обладать способностью к любви.

Эрих Фромм. «Искусство любить»

Встреча Владислава Гордина

На горизонте сгорал сентябрь. За пригородными домами пряталось палящее солнце, обводившее контуры невысоких провинциальных строений желтоватыми лучами. Последний день первого осеннего месяца был сопровождён нежданной для города духотой, предрекавшей начало сезона октябрьских ливней.

По дороге проезжало недорогое такси, автомобильный салон которого был наполнен запахом вишнёвых женских духов. На задних сиденьях находилось два молчаливых пассажира. Одним из них был молодой парень, а вторым – зрелая и худая дама. Изредка они о чём-то еле слышно беседовали, чем привлекали внимание насупившегося водителя, который, поглядывая на них через салонное зеркальце, производил впечатление человека, жаждавшего найти предлог для громкой ссоры.

Парень с интересом разглядывал мелькающие дома, деревья, прочитывал в мыслях названия улиц и маленьких магазинов. Из дальних уголков памяти всплывали запечатлевшиеся картины детства и юности. Тёплое чувство ностальгии невольно скрашивало его грубое лицо нелепой, но искренней улыбкой. Всё это: милые немноголюдные улочки, старые фонарные столбы и даже небо с его перистыми облаками – Владислав Гордин не видел целый год. И год, кажется, – не так много, но достаточно, чтобы убедиться в сильной привязанности к родным местам.

Владислав приехал в этот город два дня назад. Его мама, Гордина Меланья Романовна, встретила сына в слезах, в необычайной радости. По приезде сына на дворе стоял поздний, чёрный вечер; многие люди уже спали, пока те ночь напролёт болтали как о сущих мелочах, так и о важнейших событиях в жизни друг друга. Больше, конечно, рассказывал о себе Гордин: Меланья будто составила перед его прибытием длинный перечень вопросов, на которые он еле-как успевал отвечать. Их уютная беседа продолжалась очень долго и закончилась ровно тогда, когда на горизонте стало медленно всплывать розовато-оранжевое зарево.

Сейчас же, сидя в душном такси, Гордин с Меланьей направлялись в гости к своим родственникам, которые уже давно не собирались вместе.

Влад оторвал свой взгляд от дорогих сердцу красот и посмотрел на милую маму, сидевшую подле него. Она сложила нежные руки на коленях и почти всем телом прижалась к дверце машины. Её взгляд был безучастен, она пребывала в глубоких раздумьях. Порой женщина медленно и аккуратно, словно боясь, что её заметят, вытирала потные ладони о коленки, покрытые бежевым платьем.

Машина повернула за угол и выехала на улицу, где, собственно, находился дом, в котором будет происходить празднество. Он принадлежал Дмитрию Тиховецкому – крёстному Гордина. Последний раз Владислав виделся с ним в день, когда тот безмолвно прощался со своим самым близким человеком – на похоронах. С тех пор прошло немало лет, в течение которых они практически не виделись да не разговаривали. Тиховецкий после того дня в принципе мало с кем заводил разговор.

Гордин, увидев, что они подъезжают к дому, негромко спросил у матери:

– Мам, а ты с ними-то без меня общаешься?

– Да, – будто очнувшись, неуверенно промолвила она.

– Антонимовы всё-таки будут?

– Да… будут, – медленно кивая, ответила женщина.

После этих слов их взгляды несколько поникли. В тот же момент машина, проезжая по дорожным ямам, закачалась из стороны в сторону да вскоре, пересёкши длинную лужу, прибыла к месту назначения. Владислав достал из кармана серых брюк пятидесятирублёвую купюру и протянул недовольному таксисту. Тот жадно вырвал её из рук и, когда пассажиры вышли, ни на минуту не останавливаясь, скрылся за поворотом. Гостям пришлось пройти по сырой и неухоженной клумбе, чтобы добраться до главных ворот и нажать на кнопку звонка. Тротуары, тянущиеся чуть ли не за версту, стояли пустыми. Издали непрестанно доносился лай, перекликавшийся с чириканьем прятавшихся в опадавшей листве птиц.

Прошла минута. Но им не открывали.

Тогда Гордин позвонил в домофон ещё раз и заодно постучал в сплошные металлические ворота. Через несколько секунд послышались чьи-то шажки, затем – неразборчивые слова, и вскоре со двора стал доноситься целый хор разнообразных и знакомых голосов.

Ворота распахиваются, и пред ними появляется толпа радостно визжащих да лыбящихся родственников. Гости мигом оказываются в объятиях. Родная сестра Меланьи, Юлия Смиренская, перво-наперво обнимает нежными руками Владислава; она, как всегда, перекидывается различными тривиальными фразами наподобие «сколько лет, сколько зим» или дивится, как вырос тот мальчик, которого она будто совсем недавно держала у себя на руках. Но, несмотря на все эти избитые сентиментальности, Гордин был рад этой встрече, наверное, так же искренне, как и сама Смиренская. Потом женщина прижала к груди свою любимую сестру Меланью и долго-долго её не отпускала, а Владу тем временем пришлось здороваться с Иваном Антонимовым – родным братом его матери. И как бы он не старался подавлять в своём сердце эту глубокую неприязнь при виде Антонимова, на его лице невооружённым глазом можно было увидеть те мрачные чувства, что таились у него в душе. В голову стали лезть пренеприятные воспоминания, былые ссоры и обиды. Но что остаётся делать? Приходится идти против своей воли, дабы сразу с порога не разжечь конфликт. Гордин пожимает Ивану Антонимову руку, а на его приветственные фразы отвечает лишь натянутой улыбкой. Подходит (скорее даже подбегает) Анастасия – жена человека, с которым парень только что поздоровался. Она резво и крепко обнимает Владислава не по-женски сильными руками. Так же как и её муж, она была связана в памяти Гордина с не особо хорошими чувствами. Язвительная, лживая, надменная натура, никогда не отказывающая себе в поддакивании такому же мужу, который имел хобби принижать достоинства других и выкидывать острые придирки, – вот каким человеком она представала в глазах несколько покрасневшего то ли от злобы, то ли от душных объятий парня. После всех этих приветствий, Гордин, как и его расчувствовавшаяся мама, поздоровался с детьми. И только потом вся скопившаяся у ворот толпа, в конце концов, начала расходиться. Одна половина пошла к мангалу, вторая – в дом. Гордин вместе с Меланьей примкнул ко второй.

Через некоторое время они оказались в крохотной прихожей. Крохотной она казалась из-за груды вещей, которые были неопрятно разложены то в одном углу, то в другом. Среди этих одёжек были как куртки, так и шапки – всё, что подходило скорее для зимних морозов, нежели для осенней духоты. Но даже не это так приковало взгляд Гордина. Он заметил, что посреди вещей лежало белоснежное свадебное платье. Виднелась только его небольшая часть. Парень не отводил с него глаз.

«Неужели он до сих пор не смирился? Ну что за дурак?», – мимолётно пронеслись мысли в голове Гордина.

Под ногами мешалась обувь гостей. К полкам прилипала летающая в воздухе пыль, а подоконник был покрыт засохшей грязью. Гордин постоял-постоял на месте, медленно снимая ботинки со своих ног, чтобы люди уже прошли дальше, а не толпились в тесной комнатке, и вскоре, когда все ушли, зашёл в коридор.

В гостиной, которую все родственники, увлечённые житейской беседой, не задумываясь, проходили, переливалась чарующая мелодия рояля. Скорым взглядом, окинув эту громоздкую комнату, Гордин заметил трёх детей, которым с виду было лет так десять иль двенадцать. За самим чёрным музыкальным инструментом, исполняя Fantaisie-Impromptu In C-Sharp Minor, Op.66, сидел крёстный, Дмитрий Тиховецкий. Гордин, пройдя подле дверцы, замешкался с вопросом: «Заходить или нет?». С Гординым и с Меланьей, когда они приехали, Тиховецкий не поздоровался, даже не вышел к ним на улицу. Но, несмотря на это, проигнорировать его всё равно было весьма неудобно. В итоге, потоптавшись у двери, Гордин принял решение поздороваться со своим крёстным. Ради обыкновенного светского приличия.

Парень зашёл в просторную и практически пустую гостиную. На одной из книжных полок стоял роман Михаила Грёзнова. Бледноватый мужчина с тёмными завивающимися волосами опрокинул на вошедшего гостя молчаливый взгляд, скривил добрую улыбку и в знак приветствия кивнул, продолжая играть переливающуюся мелодию. Гордин не намеревался ни на лишнюю секунду останавливаться в этой гостиной, но почему-то в один момент тело будто бы отказалось его слушаться. Внимание приковала обвораживающая своей загадочностью и печалью музыка. Гордин следил, как тонкие пальцы перелетали с клавиши на клавишу, разнося по воздуху необычайную гармонию звуков. В это же время тихо переговаривались на диванчике дети, мельком выбрасывая непонятные смешки, которые, однако, не убивали этим царящую атмосферу странно приятной грусти. Из дальних комнат доносились через коридор приглушённые разговоры взрослых; на больших окнах под дуновением тёплого ветра развевался белоснежный тюль; с улицы проникал холодный голубоватый свет. И почему-то всё это было так грустно. Так прекрасно, но так грустно. Гордин глянул на Тиховецкого и заметил в его тёмных глазах былую боль, которую он уже видел когда-то давно на церемонии погребения. Парень припомнил о том, что однажды рассказала ему мама. Она сказала, что, по словам соседей, Дмитрий практически никогда не выходил из дома. А если и покидал его, то только для похода в магазин или для того, чтобы прочесть лекцию по юридической дисциплине в местном, не самом престижном университете. Дома же он всё играл и играл одно произведение, лишь изредка начиная изучать что-нибудь новое. Помимо этого, когда Гордин перед приездом в этот дом спрашивал у Меланьи о крёстном, а точнее интересовался его состоянием, она отвечала, что с ним всё чудесно, что он чуть ли не сам был инициатором сегодняшней встречи. Но, по крайней мере, так передал ей Антонимов. Было ли это правдой?

Через пару минут Гордин наконец-таки нашёл в себе силы вырваться из этого пленяющего места. Парень вышел из гостиной, а музыка всё продолжала разливаться по помещению, унося Тиховецкого куда-то подальше от реальности. Владислав размеренными шагами проследовал по еле освещённому жёлтыми лампочками коридору к громким голосам, доносящимся с кухни. И только Гордин появился в дверном проёме, как его сразу же встретили вопросом:

– Ну и где это мы ходим? – начала говорить Анастасия Антонимова. – Я тебя уже сто лет не видела, родной мой!

– Да я к крёстному зашёл, – несколько хладно произнёс парень и глянул на Меланью, которая вместе с незнакомой ему старой пухлой женщиной разговаривала с дочерью Антонимовых, Дарьей, об учёбе в университете.

– Ну понятно, к нам в последнюю очередь, значит…

Женщину вдруг перебил нежный и бодрый голос:

– Что, дружок, где работаешь? – спросила Юлия Смиренская.

– Да вот, бухгалтером устроился, – лицо его немного подобрело.

– О-о, молодец, поздравляю! И как оно?

– Спасибо, тёть Юль. Пока что…

– Ой, – вмешалась Антонимова, – лучше бы на другого кого-нибудь выучился. Вот у меня Илья сейчас в университете учится на отличном факультете, потом пойдёт в органы работать, и всё чудно. А бухгалтер… бухгалтеры сейчас, как бы так сказать, не очень хороши, – Смиренская хотела было что-то возразить, но Анастасия её опередила. – И семью навряд ли прокормить можно будет на эту зарплату. Я не права?

– Как-нибудь прокормлю. Лучше ж работать, чем бездельничать, да? – грубовато сказал он и злорадно покосился на мигом покрасневшую даму.

Антонимова, внезапно начав заикаться и потирать ладони, постаралась, не медля, ответить:

– Навряд ли можно назвать бездельем заботу о семье и детях.

Владислав, оскалив зубы, ухмыльнулся:

– Да какая там забота? Ваши дети уже выросли и, как вы сами сказали, уже учатся в престижных университетах, – он негромко посмеялся. – Вы сами себе дома остались. Признайтесь, вам просто повезло с мужем. Поэтому и не работаете.

Анастасия Антонимова пуще раскраснелась и свела от недовольства брови.

– У меня вообще-то высшее образование есть, а муж тут причём?

– Ну хватит, может? – вмешалась Смиренская, чтобы остановить начинающуюся бурю. – Разводите тут опять непонятно что.

– Юль, мы просто болтаем, – вдруг скорчила милую улыбку Антонимова.

Гордин, не отводя довольного взгляда от этих побагровевших щёк, не подумал и выпалил:

– Всё правильно, тёть Юль, опять.

И неожиданно, после этих слов лица обеих женщин погрустнели. Смиренская потупила взгляд и затем медленно провела рукою по светлым волосам. Александра в то же время наклонила голову немного вниз и поглядела в глаза Владислава так, как глядит снизу вверх расстроенный ребёнок. Парень, увидев их реакцию, заметно потускнел и почувствовал себя некомфортно, виновато.

– Ты какой-то злой, – негромко проговорила Антонимова, продолжая смотреть ему в глаза.

Ответа не последовало, и разговор оборвался.

Смиренская подошла к столу и стала нарезать салат, погрузившись с невесёлым лицом в раздумья. Анастасия через некоторое время встала с деревянного стула и с довольной, преисполненной желчью и радостью улыбкой, проследовала за Юлией, чтобы помочь ей с нарезкой. И почему-то недавнее выражение её обиженного лица разом спало, а наружу вышло истинное и сокровенное чувство самодовольства и превосходства. Гордин глядел, как Антонимова мило, как ни в чём не бывало, болтала со Смиренской, изредка даже не скрывая своего громкого смеха. Он видел, как она старалась его игнорировать, будто его здесь вовсе никогда и не было, и это, на что и рассчитывала женщина, раздражало ещё больше.

Гневные мысли Владислава вдруг прервала его мама. Она нежным голосом позвала его к себе и сказала, чтобы он пошёл, поздоровался с Алексеем Смиренским, мужем Юлии, который в это время стоял у мангала. Гордин скорчил недовольную рожу, увидев через кухонное окно, выходившее во двор, что возле мангала помимо самого Алексея есть и Антонимовы, а также среди них какой-то малознакомый ему мужчина. Парень хотел было возразить, но, заметив в материнских глазах просьбу, схожую чуть ли не с мольбой, передумал и с трудом переборол в себе большое нежелание. Гордин ретировался с кухни.

Он шёл по каменистой тропинке и, чтобы немного отвлечься от неприятных мыслей да успокоиться, посматривал на покачивающиеся деревья, что удивительным образом переплелись между собой своими громадными ветвями, сквозь которые виднелось тёмно-голубое небо. И не прошло и минуты, как он подошёл к самому мангалу.

Вокруг него стояло пятеро мужиков, которые о чём-то увлечённо и порой даже громко, сквернословя, переговаривались, держа в руках бокалы терпкого вина.

– О, Влад! – радостно окликнул парня Алексей Смиренский.

Гордин с натянутой улыбкой поздоровался со светловолосым мужчиной и пожал ему руку. Он почувствовал на себе презрительные взгляды Антонимовых – Ивана и его девятнадцатилетнего сына Ильи.

– Вина налить? – спросил у Владислава Смиренский.

– Не-не, я не пью.

– Чего это? – выпучил глаза Иван Антонимов.

– Не пью и всё.

Гордин окинул недовольным взглядом Илью и его отца, которые, гордо выпрямив спину, несколько подняли подбородок к верху, из-за чего складывалось ощущение, будто они, хоть и не были особо высокими, сверху посматривали на него. Заметив это, парень тоже решил не сметь давать слабину своей осанке, и внаглую начал им подражать им.

– Ну, – начал говорить Илья, – рассказывай. Как жизнь твоя?

– Нормально, как обычно в принципе. У тебя как? – еле сдерживая неприязнь, любезничал Гордин.

– Хо-хо, у меня всё чудесно, – его голос был спокоен и ядовито нежен, – уже год встречаюсь с однокурсницей. Я уже всем рассказал про неё! И не перестаю рассказывать. История одна случилась, как, на первой свиданке, мы, значит, в ресторане сидели и…

– Да захлопнись уже, – вдруг осипшим баритоном перебил Георгий Презренный – мужчина, которого издали Владислав счёл за незнакомца, но подойдя ближе, разглядел знакомые черты. Этого мужика Иван часто приглашал на семейные ужины и называл своим верным и лучшим другом. С Гординым у них диалога, наверное, к счастью, никогда не было.

Илья мгновенно скис.

– Эй, Гера, ты поаккуратней со словами, – вмешался Иван Антонимов.

– Ой, да и ты не защищай его, Вань.

На лице Гордина пробежала довольная ухмылка.

После своих слов, Георгий повернулся лицом к Владиславу. Выражение его лица было по-странному улыбчивым. Всё было бы хорошо, если не эти мрачные глаза. В них казался сокрытый умысел.

Презренный, после недолгого молчания, дополнил:

– Дай лучше ещё одному молодому про себя рассказать.

Тут все без исключения посмотрели на Владислава, и среди этих глаз он заметил и Андрея Смиренского, двацатилетнего сына Алексея, который всё это время молчал и был незаметен.

Лицо Гордина потемнело. Улыбка злорадная спала, спина чуть сгорбилась.

– Да что вам рассказывать? О чём? – с неловкой смешинкою в голосе произнёс Гордин.

– Ай, что за чудак! – громко и едко рассмеялся Презренный. – Девчонка есть?

– Чего? – парень чуть покраснел. – Нет у меня никого, и живу прекрасно.

Наступила неловкая пауза, точнее неловкой она казалась только Гордину. Лица Антонимовых ярко преобразились. Невооружённым глазом можно было заметить их мерзкое довольство и внутренний смех, читаемый по взгляду да кривым рожам. Презренный также, как Антонимовы, надменно сиял. Смиренские продолжали наблюдать за всем происходящим со стороны. Что сын, что отец – зрители. Правда, если Андрей так совсем молчал, то отец хоть что-то порой говорил. Алексей глянул вниз и стал ковырять землю ногой, будто там что-то мешалось. А второй Смиренский, Андрей, скрестив на груди руки, с настороженным взором разглядывал собеседников.

– У-у, – раздался вой Ивана, – совсем никого?!

– Да. Была, но…

– Ну, ничего нового, – оборвав рассказ, усмехнулся Илья.

Гордин нахмурил брови и в ответ хотел уже было съязвить, но решил сдержаться, чтобы не попасть вдруг в очередное неловкое положение. Он вообще не любил говорить о своей личной жизни. Это связано ещё с далёкой юностью, когда его длительные отношения с девочкой из паралелли из-за громкой ссоры резко прекратились. Он винил в этом себя и, несмотря на довольно большой промежуток времени, продолжает винить по сей день. В тот момент Гордин сравнил себя со своим отцом Александром, который также неистово разводил скандалы на пустом месте. Позже его отец в ходе очередной подобной ссоры развёлся с Меланьей, бросив несовершеннолетнего Влада на плечи женщины. И больше в этой семьей не появлялся. Будто его никогда здесь и не было.

Смиренские посмотрели на Антонимовых то ли с просьбой, чтобы те прекратили нагнетать обстановку, то ли с презрением и враждой.

– М-да, – буркнул Георгий.

– Ладно-ладно, шашлыки уже, вроде как, сготовились, можно к столу подавать, – быстро и по-доброму проговорил Алексей Смиренский и подозвал других ему помочь.

Тут Андрей поднёс большую кастрюлю, в которую положили сочное жареное мясо; Гордину дали бокалы, чтобы тот отнёс их на кухню; другие что-то копошились около мангала, сгорающие угольки которого переливались красными и жёлтыми красками.

«Зачем я только припёрся сюда?! – высказывался про себя Владислав. – Ведь знал! Господи, поскорей бы закончился этот день! Поскорей бы!».