Текст книги "Имя мое легион"

А Остап Оглоедов потом комментировал:

– С точки зрения психвойны… В общем, есть сырое мясо – это паршивая примета.

– Почему? – спросил Серафим.

– Да вот был у нас на строительстве один такой чудак на кухне. Тоже ел сырое мясо и придурялся, что это, дескать, бифштекс по-татарски. А потом случайно зазырнул, что, когда на кухне никого нема, так он из-под сырого мяса кровь в кружку собирает – и пьет.

– Что он – дурной?

– Нет, потом один профессор объяснил, что в психопатологии это называется вампиризм. Вот тебе и живой вампир.

– А кем он был?

– Да на вид тихоня такой, типичный интеллигенток. На скрипочке пиликал. А потом его узнали. Так он же, говорят, раньше в ЧК работал, людей расстреливал. А теперь, значит, сам в этот котел попал. Ну, потом его в лесу поймали и сделали из него татарский бифштекс. Убили, как собаку.

– А ты-то что там делал?

– Я там подметайлом был – полы подметал.

– А где это было?

– Эх, братец, я такие университеты прошел, такие академии. – Остап тяжело вздохнул и почесал лапой спину. – Ты лучше и не спрашивай. А то приснится – маму кричать будешь! И потом не заснешь.

Под облагораживающим влиянием Лизы политсоветник Чумкин уже не ругал своих мальчиков публично, а вызывал их для этого в свой кабинет. Адам Абрамович приходил теперь на службу раньше времени, а после работы искал случая проводить свою приемную дочь домой. Но надо сказать, что Нина его не баловала, так как большую часть времени посвящала своей дружбе и соперничеству с Лизой. Вскоре Адам Абрамович написал Лизе и Нине служебные характеристики, где подчеркнул, что они не только сами хорошо работают, но и помогают работать другим.

– Вот видите! – ворчал Остап. – Лезут, как уховертки!

По радио «Свобода» поползли слухи, что полнтсоветник Чумкин собирается разводиться со своей женой. Единственная трудность заключалась в том, чтобы разыскать эту жену, которая, как жаловался муж, опять сбежала из дома и находится неизвестно где.

Нина ходила и весь день мурлыкала: «Изо всех невозможно возможных возможностей – ты всех невозможней – и всех милей!» Было ясно, что она в кого-то влюблена.

Говорят, что любовь помогает расцвету творческих сил. Наверно, поэтому и Нину потянуло к творчеству. Для начала она попросила у Адама Абрамовича разрешение, чтобы написать дома скрипт на пробу. А дома она обратилась за помощью к папе. Гоняло Мученик обложился газетами и журналами и перекатал оттуда скрипт о декадансе Пастернака и социалистическом реализме.

Утром Нина перепечатала папину стряпню на машинке и отдала ее для редактирования своему приемному отцу. Тот посмотрел: вроде ничего, только, как у декадентов, не поймешь, где начало и где конец. Отеческой рукой Адам Абрамович свел концы с концами и похвалил:

– Очень хорошо, сегодня же пустим в воздух. Вслед за Ниной в творческий процесс включилась и Лиза. Забыв о конкуренции, Нина благородно пришла на помощь своей сопернице и предложила ей работать вдвоем. С тех пор подруги-соперницы по вечерам сидели дома и писали свои скрипты в четыре руки. Они так увлекались, что работали допоздна, и Лиза даже оставалась ночевать у Нины.

Остап Оглоедов комментировал:

– Лишней койки там нету. Значит, они спят в одной постели. Хм…

– Ну и что же здесь такого? – как адвокат, вступался неохристианин Серафим Аллилуев. – Подруги так всегда делают.

Зато на работе у Лизы и Нины был явный прогресс. Хотя они по-прежнему отстукивали свои трели на машинках, но официально они числились теперь не машинистками, а литературными сотрудниками.

– Это черт знает что! – возмущался Остап. – Я столько университетов отбухал. А теперь эти школьницы тоже в писатели лезут.

– Интересно, как эта шайка работает, – задумчиво заметил Зарем Шахматист. – Так они всегда друг дружку тянут.

Тем временем Адам Абрамович и политсоветник Чумкпн рассыпались в комплиментах:

– Посмотрите, какие способные девушки! Знаете, большие надежды подают.

Раньше всех эти надежды лопнули у Давида Чумкина. Как только его беглая жена узнала, что он хочет разводиться, она моментально вернулась из бегов. Но вовсе не для того, чтобы дать Давиду развод. Как умная женщина, она не стала устраивать скандал мужу, а отправилась поговорить с разлучницей.

После этого разговора внучка сенатора несколько дней не выходила на работу. Сидя перед зеркалом, где рядом стоял портрет ее жениха-летчика, она старательно замазывала на лице всякие царапины и следы когтей. Кроме того, она прилаживала новую прическу, чтобы скрыть прогалины, оставшиеся от пучками вырванных волос. После этого французская Лиза потеряла к Давиду Чумкину всякий интерес. Остап Оглоедов комментировал:

– Эх, русские французов завсегда колошматили!

– А знаете, откуда появилась жена Чумкина? – печально заметил Зарем Шахматист. – Из психбольницы имени Кащенко. Она половину времени сидит в психбольнице, а вторую половину – дома. Потому они и живут на разных этажах.

– Говорят, что у него сестры сумасшедшие, – сказал Остап. – А он себе, значит, и жену такую подобрал.

– Ворон к ворону летит, – покачал головой Зарем. – Не нравится мне все это. Тут что-то не так…

– Это просто твоя мания преследования, – решил Серафим Аллилуев.

Все знали, что хотя Зарем и талантливый шахматист, и даже имеет звание гроссмейстера, но у него маленькая мания преследования. Иногда меньше, иногда больше. Но никому, кроме него самого, это не мешало.

В этот момент подруги-соперницы, взявшись за руки, с блестящими глазами и сияющими лицами прискакали из коридора. Нина обвела литературных негров торжествующим взглядом, а Лиза презрительно скривилась. Тут Остап не выдержал и потянулся за своей бутылью с молоком, чтобы успокоить свою желудочную язву. Потом он конфиденциально, как заговорщик, подмигнул:

– Ну как там?

– Что? – улыбнулась Нина.

– А вы гляньте, что у вас на воротнике, – опять подмигнул Остап. – Кажется, губная помада?

– Где? – Дочка кирасира бросилась к зеркалу. – Откуда это?

– Чего это вы так испужались? – ухмыльнулся Остап. – Вы что, там, в уборной, целовались? Как во Франции?

– Дурак! – вскипела дщерь кирасира.

– Идио-о-от! – прошипела внучка сенатора. Когда подруги-соперницы с возмущенным видом разошлись по своим комнатам, Зарем Шахматист задумчиво потер себя пальцем по лбу:

– Ox, тут что-то не так…

– Где? – сказал Серафим. – У тебя в голове?

– Нет, на радио «Свобода». Не нравится мне все это. Уж лучше я пойду…

– Куда ты пойдешь?

– От греха подальше, – тихо сказал Зарем. На следующий день он на работу не пришел, и больше его на радио «Свобода» не видели.

– Опять его накрывает, – сказал Остап.

– Ведь он какой-то катакомбный христианин, – заметил неохристианин Серафим Аллилуев. – Вот они ему голову и заморочили.

– Это потому, что он шахматист, – решил Остап. – Потому у него ум за разум заходит.

Большинство считали, что у Зарема очередной припадок мании преследования. Но некоторые говорили, что Зарем, как талантливый шахматист, да еще специалист по игре вслепую, может быть, видит на радио «Свобода» что-то такое, чего не видят другие.

Родители Зарема Волкова были такими убежденными коммунистами и революционерами, что даже своего сына назвали Заремом, что в сокращенной форме означает ЗАря РЕВОЛЮЦИИ Мира.

Это было модно в 20-е годы в сугубо партийных семьях, где вместо крестин устраивали октябрины и при этом давали детям такие имена, как Владилен (ВЛАДИмир ЛЕНин), Нинель (Ленин наоборот), Марлен (МАРкс+ +ЛЕНин), Жорес, Рой и так далее.[2]2
  Например, знатные диссиденты Жорес и Рой Медведевы.


[Закрыть] Уже в юношеском возрасте Зарем был талантливым шахматистом и получил высокое звание гроссмейстера СССР. Но во время войны он попал в немецкий плен. После войны он оказался в лагере в Австрии, где американцы собрали русских военнопленных, которые отказывались возвращаться в СССР.

Затем согласно Ялтинскому договору союзники приступили к насильственной репатриации. На официальном языке это было зашифровано как «Операция килевание». Килеванием в старом парусном флоте называлась пытка, при которой провинившихся матросов таскали на канате под килем судна, что обычно кончалось смертью.

Теперь же американские солдаты при помощи танков, штыков и дубинок килевали бывших советских граждан, чтобы загнать их домой. Но многие из них предпочитали смерть.

Матери с детьми на руках ложились под гусеницы танков или бросались в реку и тонули. Увешанные орденами казаки-бородачи стреляли своих коней, жен и детей, а затем пускали себе пулю в лоб. Те, у кого не было оружия, перерезали себе горло стеклом или, рванув на груди рубаху, бросались голой грудью на американские штыки. На груди у них поблескивали православные крестики.

Глядя на все это, Зарем Волков, как говорили некоторые, сошел с ума. Потеряв веру в коммунизм, а теперь и в демократию, потеряв всякую веру в человека, он решил, что если он останется жив, то спасти его может только Бог. Он перекрестился и ждал, что будет.

Американские солдаты связали ему руки и ноги, бросили на грузовик и отправили на родину. Но на советском фильтровочном пункте вскоре установили, что Зарем сумасшедший. Не совсем сумасшедший, а безобидный душевнобольной, страдающий манией преследования.

Одних расстреливали, другим давали от 10 до 25 лет Сибири. А Зарема, как сумасшедшего, отставили в сторонку. Но вскоре следователи убедились, что его мания преследования была направлена в основном против американцев, что советской власти нисколько не мешало.

Чтобы не возиться с этим сумасшедшим, его просто отпустили на волю. После такого чуда Зарем решил, что ему помог Бог, и повесил себе на шею крестик.

Как это ни странно, но мания преследования нисколько не мешала шахматной игре Зарема. Хотя и немножко помешанный, он по-прежнему оставался гроссмейстером СССР по шахматам. А особенного мастерства он достигал, в сеансах одновременной игры вслепую.

Зарем садился спиной к тридцати игрокам. Перед ними были шахматные доски, а у Зарема – ничего. Они по очереди называли ему свой ход, а он по памяти отвечал им своим ходом, сохраняя в голове, как в хорошем компьютере, меняющиеся комбинации на всех тридцати досках. Для этого нужно было иметь сверхчеловеческую память и невероятные комбинационные способности. Так он играл – и выигрывал.

Однако других заработков, кроме славы, шахматная игра дает мало. Поэтому некоторые учреждения, где директорами сидят шахматные болельщики, подыскивают для талантливых шахматистов какую-нибудь подходящую работу – синекуру.

Поскольку начальник агитпропа был заядлым шахматным болельщиком, он считал своим долгом, чтобы Зарем работал в системе агитпропа, и несколько раз устраивал его на всякие хлебные места вроде должности литературного негра на радио «Свобода». Но каждый раз Зарем вскоре куда-то исчезал.

– В чем дело? – спрашивали его.

– Да, знаете, за мной следят…

– Кто?

– Американцы… Но я все знаю…

– Что вы знаете?

– Все… – Он молча поворачивался и уходил. В результате жил Зарем довольно бедно, нередко ночевал на скамейке в парке и частенько бывал просто голоден. Но вместе с тем Зарем был до щепетильности честен, одевался скромно, но чисто, хотя некоторые и утверждали, что он стирает свои рубашки в Москве-реке.

Иногда сотрудники агитпропа приглашали Зарема поужинать. Он сосредоточенно болтал ложкой в супе, крошил котлету вилкой, словно разыскивал там ЧТО-ТО, и все время косился по сторонам.

– Почему вы не едите? – удивлялся хозяин. Зарем смущенно опускал глаза в тарелку:

– Да вы же сами знаете…

– Что?

– Ах, лучше уж я пойду… – вздыхал Зарем и уходил из-за стола голодный.

Он мог вслепую разобраться в любых шахматных комбинациях, но в окружающей жизни он иногда разобраться не мог. Иногда ему казалось, что кругом него что-то не в порядке, что за ним постоянно шпионят американцы, чтобы опять сделать ему какую-то пакость.

Помимо всего прочего Зарем еще вступил в какую-то секту катакомбных христиан и аккуратно ходил на собрания своей общины, где они обсуждали пути спасения человеческой души и всего грешного мира.

Из-за этого спасения мира Зарем однажды чуть сам не попал в беду. Когда его вызвали в военкомат для очередной перерегистрации, он вдруг заявил, что он отказывается от военной службы.

– Почему? – удивился военком.

– По религиозным соображениям, – ответил Зарем.

Такой ответ военком слышал первый раз в своей жизни. Он долго перезванивался по телефонам. Потом Зарема посадили в машину и повезли. Когда его привезли в Главное управление КГБ, он был уверен, что теперь его поведут в подвал, где тюрьма. Но его посадили в лифт и повезли на самый верхний этаж.

Там за столом сидел человек с такой большой маршальской звездой на погонах, какие Зарем видел только на картинках, и с таким количеством орденов, какого он не видел даже на картинках. Когда Зарем посмотрел в лицо этого человека – бледное, с рыжеватыми волосами и зеленоватыми глазами, – ему показалось, что перед ним в мундире КГБ сидит сам черт, как его иногда описывали на их катакомбных собраниях.

Зарем широко перекрестился и простился с жизнью.

– Вы гражданин Советского Союза? – спросил черт.

– Нет! Я Божий человек! – твердо ответил Зарем.

– Вы военнообязанный?

– Я христианин!

От этого слова черт перекривился:

– Почему вы не подчиняетесь советским законам?

– Я подчиняюсь законам Божеским!

– Но ведь в Священном писании сказано, – черт слегка усмехнулся, – что всякая власть от Бога. Так ведь?

– Да, так.

– Выходит, что и советская власть от Бога? – сказал черт и довольно развалился в кресле.

– Божье попущение, – ответил Зарем. Нам, грешным, это знать не дано.

Черт постучал по столу карандашом:

– Так почему все-таки вы не хотите служить в армии?

– Потому что всякая война – это работа дьявола, – тихо объяснил Зарем. – Я это сам видел.

В этот момент он вдруг заметил второго человека, в черной рясе и с золотым крестом архиепископа на груди, который, поглаживая бороду, молча сидел в стороне. Черт повернулся к архиепископу и с усмешкой спросил:

– Ну, как вам нравится этот раб Божий?

– Видите, Максим Алексаныч, – басом сказал архиепископ, – не перевелись еще настоящие христиане на русской земле.

– Что же мы, грешники, – черт пожал плечами, – будем с этим рабом Божьим делать?

В ожидании конца Зарем трижды осенил себя крестным знамением. И тут вдруг произошло чудо. Черт, которого звали Максимом Александровичем, вдруг встал, похлопал За-рема по плечу, так что он даже почувствовал легкий запах одеколона, и сказал:

– Так вот что, раб Божий. Фактически вы совершенно правы, но юридически… В общем, мы это дело уладим. Идите себе с Богом!

После этого на катакомбных собраниях долго еще рассказывали необыкновенную историю о чудесном спасении брата Зарема, о всевеликой премудрости и милости Божьей, которая помогла ему переубедить самого черта. Да не просто черта, а самого большого черта из КГБ.

Но Зарема в покое не оставили. Через несколько дней его пригласили в какое-то другое учреждение, где его встретил тот же бородатый архиепископ. Но теперь этот архиепископ был не в рясе, а в мундире генерал-полковника госбезопасности. Это был здоровяк огромного роста и с таким же огромным пистолетом в руках. На его погонах поблескивали значки технической службы КГБ – скрещенные топорики, напоминающие не то пожарников, не то средневековую инквизицию.

Генерал-архиепископ сказал, что его зовут Питирим Федорович Добронравов и что его отец был сельским священником. Потом он спросил:

– Вы христианин какого толка?

– Я просто христианин, – сказал Зарем. – Я христианин в душе.

– Очень хорошо, – кивнул генерал-архиепископ. – В принципе я тоже против всякого деления христиан, даже на православных, католиков и протестантов. А теперь перейдем к делу. Нас заинтересовало то, что вы очень талантливый шахматист, и тем более по игре вслепую. Поэтому я и хочу с вами побеседовать.

Он вынул из папки книжку на английском языке, на обложке которой был изображен пистолет и какая-то красавица.

– Это известный шпионский роман Яна Флеминга «Из России – с любовью». В свое время Флеминг работал в английской разведке, и свое дело он знает. Кроме того, эта книжка понравилась даже американскому президенту. В этом романе описывается работа некоего самого секретного отдела советской тайной полиции, который автор называет «Смершем» и даже дает правильный адрес: Москва, Сретенка, No 13.

Зарем почувствовал, что на душе у него становится немножко тошно. Учреждение, куда его пригласили, не имело надписи на дверях, но Зарем хорошо помнил адрес – Сретенка, No 13.

– В этом романе много всякой чепухи, – продолжал генерал-архиепископ. – Но есть и некоторые интересные детали. Например, начальником планового отдела «Смерша» Флеминг делает некоего полковника Кронштейна, который одновременно является чемпионом Москвы по шахматам и кандидатом в гроссмейстеры. Понимаете?

– Нет, – покачал головой гроссмейстер. Зарем.

– А начальником 2-го отдела «Смерша», по пыткам и убийствам, Флеминг делает полковницу Розу Хлеб, садистку и лесбиянку. Детали довольно реалистичные. Но Кронштейн и Роза Хлеб – это фамилии явно еврейские, и это попахивает антисемитизмом. Удивляюсь, как это еврейская цензура пропускает такие вещи. Кроме того, после войны в КГБ евреев практически нет. Они просто перестреляли друг дружку. А новых мы не берем. У нас и своих психов хватит.

Генерал-архиепископ посмотрел на Зарема и дружески улыбнулся. Говорил он с такой подкупающей откровенностью, что Зарему стало немножко легче на душе.

– Теперь ближе к делу. Вы, конечно, знаете об американском шахматном вундеркинде и гроссмейстере Бобби Фишере. Так вот, у нас есть информация, что американская разведка Си-ай-эй делает с ним какие-то гешефты и платит ему деньги. А такой меценат, как Си-ай-эй, деньги даром не дает. В принципе шахматы – это военная игра. В Вашингтоне Си-ай-эй называют «Департаментом грязных трюков». А теперь, начитавшись Флеминга, они занимаются какими-то грязными трюками с гроссмейстером Фишером. – Генерал-архиепископ поиграл пальцами по столу. – Но, поскольку вы тоже гроссмейстер, да еще по игре вслепую… Вот мы и подумали, что в этой игре вы могли бы нам немножко помочь.

– Да, но, знаете, ведь я немножко сумасшедший, – печально сказал Зарем.

– В данном случае это совершенно нормально, – улыбнулся генерал-архиеписком. – Статистика показывает, что большинство гениальных людей являются тяжелыми психопатамп. Кроме того, настоящий сумасшедший никогда не скажет, что он сумасшедший.

– Да, к сожалению, это так, – вздохнул гроссмейстер Зарем и немножко оживился. – В американской прессе пишут, что гроссмейстер Бобби Фишер патологический эгоцентрик и мономаньяк с комплексом разрушения, сублимирующимся в шахматной игре. Страшно жаден до денег. Патологический нахал. Женоненавистник. Он не интересуется ни женщинами, ни даже мужчинами. А такая штука – это источник большинства психозов.

Мозг гроссмейстера Зарема Волкова работал как электронный компьютер.

– По рождению гроссмейстер Фишер вроде полуеврей. Продукт неудачного брака: уже с двух лет он жил без отца. Его мать звали Региной, что означает «правительница», поэтому, вероятно, от нее и муж сбежал. С точки зрения Фрейда, имя Регина, как и Диана, – это плохой признак. Однажды Регина Фишер, чтобы привлечь к себе внимание, приковала себя к воротам Белого дома. Типичная психопатка. Сам гроссмейстер Бобби Фишер не окончил даже среднюю школу из-за плохих отметок. Типичная помесь дефективного ребенка и маниакального гения.

– Ну вот, видите, как вы хорошо знаете вашего противника, – похвалил генерал-архиепископ. – Впрочем, шахматный чемпион мира Алехин был тоже не лучше. – Он заглянул в свою папку: – Алкоголик, страдавший запоями и припадками помешательства. Однажды он перепутал шахматный зал с уборной и стал мочиться на пол. И женился пять раз – то есть от него сбежали пять жен. Мать Алехина, Агнесса Прохорова-Алехина, в 1913 году сошла с ума на почве хронического алкоголизма. И его брат, Алексей Алехин, тоже был алкоголиком и тоже сошел с ума. Так что, как видите, гениальность и сумасшествие – это как родные братья. Вот поэтому-то, гроссмейстер, мы и заинтересовались вами.

– Да, но поскольку я христианин, – сказал гроссмейстер Зарем, – я не могу заниматься всякими грязными трюками, как Си-ай-эй.

– О, насчет этого не беспокойтесь. Вы не будете планировать убийств, как Кронштейн у Флеминга, а только анализировать некоторые вещи. Вы двигаете королями и королевами на шахматной доске… И мы тоже двигаем королями и королевами, президентами и премьер-министрами, князьями мира сего… Понимаете?

– Да, но, может быть, я не смогу анализировать то, что вас интересует.

– О, не беспокойтесь, мы уже знаем, что вы прекрасно анализируете некоторые вещи. Например, нам очень понравились ваши высказывания на радио «Свобода». Видите, у нас даже стены имеют уши. Кстати, судя по вашему имени – Зарем, заря мировой революции, ваши родители были ярыми коммунистами. А вы пришли к христианству. Это означает, что вы честный человек. – Зарем опустил голову, а генерал-архиепископ продолжал: – Теперь запомните одну маленькую принципиальную вещь. Наш 13-й отдел, советская святейшая инквизиция, работает так: сначала мы смотрим, хороший это человек или плохой. Если человек хороший, то папка закрывается и дело прекращается. И если даже этот чудак сам кричит: «Так ведь я ж ненормальный!» – мы говорим: «Мы ничего не знаем – и знать не хотим». Решающим для нас является не плоть, а душа. И таких людей – с чистой душой, праведников – мы даже потихоньку охраняем, иногда от самих себя. Но если это человек плохой – грешник, грешный святой или святой грешник, или даже веселый грешник, – ну тогда дело другое. – Генерал-архиепископ советской инквизиции постучал по столу кулаком величиной с пудовую гирю. – У нас тут диалектическое христианство. Мы знаем и злое добро и доброе зло… Больше нас знает только Господь Бог… – Генерал-архиепископ встал и прошелся по комнате. – Приведу вам конкретное дело, где вы могли бы помочь нам. По линии психологической войны американская разведка Си-ай-эй теперь запускает против нас некую штучку, которая зашифрована как операция «Черный крест». Видите, они играют черными фигурами. Это очередная идеологическая диверсия, рассчитанная на возрождение в СССР неотроцкизма и необердяевщины. А теперь, гроссмейстер, скажите мне как христианин, с точки зрения Бога и дьявола: что такое троцкизм?

В глазах катакомбного христианина вспыхнул голубой огонек.

– Троцкизм? Это… это левое крыло сатаны. Там, где сатана маскируется под марксиста.

– Правильно! А что такое бердяевщина?

– Бердяевщина – это… это правое крыло сатаны. Там, где сатана маскируется под неохристианина.

– Тоже правильно! А теперь, гроссмейстер, скажите, что бы вы делали, если бы вы были начальником операции «Черный крест»? Допустим, что вы играете черными фигурами…

Зарем Волков задумался, словно разговаривая сам с собой:

– Нужны пешки… После смерти Сталина царь Никита выпустил из концлагерей двенадцать миллионов человек. Десять миллионов, вероятно, без вины виноватые. Но остальные два миллиона, может быть, было бы лучше не выпускать: перманентных революционеров Троцкого и черточеловечков Бердяева… Эти бесы и будут пешками психвойны. Я уже годами слежу, как по радио «Голос Америки» и «Освобождение» мутят именно этих бесов. Знаете, американцы за мной следят, но я за ними тоже слежу.

– Хорошо, гроссмейстер, а что дальше?

– Потом ход конем… Рыжий конь революции – заход с фланга, в тыл противнику. Ведь в американской прессе открыто пишут, что большинство американских корреспондентов и работников американского посольства – это замаскированные агенты Си-ай-эй. Там только не пишут, что большинство из них партийцы из той партии, которая на Западе играет почти такую же роль, как в СССР компартия. Это члены тех тайных обществ, где сатана снюхивается с антихристом. А теперь они бегают по Москве и, как сучки, вынюхивают себе подобных. Ведь так же разыграли и дело Пастернака. Ведь Нобелевскую премию Пастернаку дали не так за литературу, как за содомские грехи. Ведь это открыто сказал глава Союза советских писателей Сурков. И еврей-выкрест Пастернак тоже маскировался под бердяевского неохристианина. А потом, как перманентный революционер-троцкист, расхваливает исподтишка все революции – и 1905-го, и 1917-го, и следующую революцию. Это лжехристианин, это замаскированный антихрист! – Катакомбный христианин Зарем Волков так разволновался, словно он действительно командовал операцией «Черный крест». – А в качестве дымовой завесы в западной прессе поднимут обычные вопли и гвалт о демократии, либерализме, гуманизме, о борьбе за свободу и права человека в СССР… Появятся всякие демократы-диссиденты, либералы-инакомыслящие, гуманисты-несогласники, идущие по стопам Пастернака… Нe красивыми обещаниями выложена дорога в ад… За рыжим конем революции придет конь вороной – голод… А затем конь бледный – смерть… Кони Апокалипсиса… Вот он какой – этот чертов «Черный крест»… Нет, спасибо, нахлебались мы этих революций!

– Итак, – заключил генерал-архиепископ советской инк – Д визиции, – хотите нам помогать, гроссмейстер?

– Да, но ведь у меня же, знаете, мания преследования…

– Ничего. Ведь у вас маленькие личные счеты с американцами. Вот вы и рассчитаетесь с ними. Может быть, это даже поможет вылечить вашу манию преследования.

– Ну хорошо, – сказал катакомбный христианин. – Поскольку это борьба с сатаной и антихристом, то я согласен, товарищ… архиепископ. – Он расстегнул сорочку и вытащил маленький крестик, который висел у него на груди. – Это крестик моего друга Ивана. Он покончил самоубийством, когда американцы выдавали нас в Австрии, – В глазах человека-компьютера опять блеснул голубой огонек. – И крестик Ивана стучит в мое сердце. Кстати, операторы из «Черного креста» подкатывались и ко мне. Думали, что я сумасшедший. Но я за этим «Черным крестом» уже сам давно слежу. Знаете, американцы за мной следят, но и я за ними тоже слежу. А теперь, товарищ архиепископ, дайте мне стенографистку, и я продиктую вам всю их московскую агентуру.