Текст книги "Великий африканский крюк"

Илья Муромец и русская мафия

Пить чай – любимое арабское развлечение. Куда бы вы ни пошли, вас непременно пригласят выпить чаю. Главное заведение, посвященное этому процессу, называется чайхана, что в переводе с персидского и означает «дом чая». К чаю там подают непременные сладости, кальян и интересный разговор.

В дамасской чайхане «Аль Нофура» каждый вечер выступал хакавати Рашид аль Халак, также известный как Абу Шади. «Абу» означает «отец», а «шади» – певец или рассказчик. То же самое и «хакавати» – поэт, актер, историк, сказитель. По-нашему, былинник.

Профессия сказителя была популярна в арабском мире, пока красный угол в чайханах не заняли телевизоры, показывающие голливудские боевики и футбольные матчи. 65-летний Абу Шади был одним из последних в профессии. Днем торговал в лавке, а вечера проводил в чайхане, рассказывая истории, услышанные в детстве.

В османской феске-тарбуше, мешковатых курдских шароварах, с мечом в одной руке и книгой в другой, хакавати выглядел гордо. В качестве меча Абу Шади использовал затупленную саблю с обломанным эфесом. Он размахивал ею во время драматических моментов рассказа, а если замечал, что слушатели заскучали, бил клинком по металлическому столику, стоящему перед ним. От звука удара подпрыгивали даже те, кто задремал после второго кальяна.

Другим атрибутом рассказчика была книга. Красивый фолиант с вложенной в него тетрадкой с пометками. В книгу Абу Шади не заглядывал, он знал все истории наизусть, к тому же настоящий хакавати сам решает, как будет развиваться сюжет.

Любимый эпос Дамаска – история темнокожего Антары и красавицы Аблы. Её гордый отец не хочет отдавать дочь за Антару, сына рабыни. Помимо возлюбленной, у Антары есть злодей-соперник – Аззиль Мухалькаль. В прежние времена за борьбой Антары и Аззиля следили с не меньшим вниманием, чем сейчас за поединком «Челси» и «Манчестер Юнайтед». Слушатели делились на тех, кто болел за одного героя, и тех, кто за другого. Своего героя поддерживали одобрительными выкриками, соперника освистывали. Задолго до появления телесериалов опытные рассказчики знали, что историю нужно прерывать на самом интересном месте, чтобы слушатели непременно собрались на следующий день. Иногда завсегдатаи чайханы настолько увлекались историей, что не отпускали рассказчика, пока он не заканчивал её. А бывало, кто-нибудь из болельщиков подкупал хакавати, чтобы тот изменил ход сюжета в пользу того или иного героя. Судьба персонажа могла решиться и простым голосованием. – У меня был случай, – рассказал Абу Шади, потягивая сладкий чай из узкого стаканчика. – Я закончил вечер, оставив Антару в тюрьме в окружении врагов. Но один простодушный парень так переживал, что пришел среди ночи ко мне домой и сказал: «Умоляю, отпусти его! Я спать спокойно не могу!»

С хакавати я общался при помощи двух десятков арабских слов, рисунков на салфетке и случайного переводчика-волонтёра, подсевшего за наш столик. Он знал два десятка слов на английском.

– Я тоже хочу поработать хакавати. Арабских сказок не знаю, но могу прочесть русскую былину, а вы переведете, – предложил я. И пересказал Абу Шади смысл истории.

Нарисовал на салфетке бородатого всадника с копьем и щитом, стоящего перед высоким камнем с надписями. От камня уходили три дороги. Левая вела к дохлому коню, лежащему вверх ногами, правая вела к толстой бабе в белой фате. А в конце центральной притаились сорок тысяч разбойников, обещавшие всаднику скорую и мучительную смерть, все они на салфетке не поместились.

Абу Шади согласился. Перед началом выступления я зашёл в интернет-кафе, скачал текст былины про Илью Муромца и распечатал, чтобы вложить в книгу.

Хакавати отчитал свой рассказ и объявил мой выход. Публика затихла. В моей руке была сабля, на голове красная феска, в книге шпаргалка. Абу Шади вкратце рассказал, о чем будет рассказ. Не знаю, точно ли он понял мои объяснения. В общем, это загадочная история про дорожные указатели, больных животных, неправильное питание и русскую мафию.

Я начал рассказ в волнообразном и гипнотизирующем ритме, в котором и должен выступать хакавати. Отрывок был невелик. Ход истории я менять не собирался, да и не было в заведении сторонников сорока тысяч разбойников, желающих заплатить за их победу.

Первые строчки былины, звучавшей на незнакомом языке, слушателей заинтересовали. Но потом они немного заскучали. Поэтому в разгар битвы, в момент, где «с одного маха улица, а с другого – переулочек», я с силой ударил саблей по металлическому столику. Зрители подпрыгнули и заулыбались.

Взмолились разбойники: Ты оставь нас, добрый молодец, хоть на семена! Но убил-погубил он силу неверную и не оставил разбойников на семена.

История закончилась, и на поднос просыпался небольшой дождь из монеток. Их не хватило, чтобы заплатить за ужин, но все равно было приятно.

Фальшивые набатейцы

Мы пересекли Сирию и миновали иорданскую границу. Палатки поставили возле Мертвого моря. Эта была первая ночь на улице, когда мы не замёрзли.

Утром Алексей искупался в солёных водах и с ног до головы покрылся белым налётом. Пришлось опустошить единственную бутылку питьевой воды, чтобы он смог отмыться.

По проселочной дороге мы направились в Петру. Наверное, это самые дорогие руины в мире. Входная плата грабительская, но поток туристов не иссякает – всем хочется посмотреть на скрытую в горах столицу древних набатейцев.

Эти набатейцы образовали что-то вроде разбойничьего государства на пересечении караванных путей. Все должны были платить им оброк. С тех пор мало что изменилось. Потомки набатейцев зарабатывают на древней истории. Вымогают деньги за билеты, навязывают сувениры – for you, my friend, very cheap, – тянут иностранцев кататься на лошадях или позируют, нарядившись в исторические костюмы. Только попробуй сфотографировать и не заплатить – стукнут фальшивым копьем.

Особенность Петры в том, что сначала ты долго идёшь по узкому ущелью, а потом перед тобой неожиданно открывается огромный вырезанный в скале храм. Это и сегодня впечатляет, а в древности, наверное, повергало гостей в суеверный ужас. Разве способен человек построить такое? Не иначе ему помогали боги или могучие дэвы.

В ущелье Петры я неожиданно услышал русскую речь. В центре группы туристов был важный господин, похожий на чиновника или депутата. Его окружали охранники и свита. Наверняка какой-нибудь губернатор.

– Не фотографировать! – сунулся ко мне телохранитель. Да я и не собирался. Чиновник заслонял набатейские руины, за вид которых мы заплатили.

Мы решили не задерживаться в Иордании – всё-таки у нас не экскурсионный тур, а величайший мотопробег. Направились прямиком в порт Акаба. Отсюда в Египет в обход Израиля уходил наш паром. Можно было бы заехать и в Израиль, но это испортило бы визовые отношения с арабскими странами. Решили: проскочим мимо.

Жёлтые автомобильные номера

Тех, кто прилетает в Шарм-эль-Шейх или Хургаду, Египет встречает парадным фасадом, бедолаг же, плывущих паромом из Иордании, – противоположной частью.

На старом пароме было накурено и душно. Пассажиры лежали в проходах и между креслами, кричали, ругались; захлёбывался плачем ребёнок. Над моим ухом кто-то включил на полную громкость арабскую мелодию на сотовом телефоне и проигрывал до тех пор, пока я не вскочил, собираясь наброситься на негодяя с кулаками, но он бросился на меня первым, смеялся, долго тряс мою руку, выяснил, как меня зовут, откуда я, и завершил все фразой:

– Добро пожаловать в Египет!

В порту Нувейба нас тут же растянули на египетской бюрократической дыбе. Потребовали заплатить въездной сбор – 700 долларов, в том числе за аренду местных автомобильных номеров и выдачу арабских техпаспортов. С иностранными по Египту ездить нельзя. Мы долго ругались с таможенниками, и те скинули цену в два раза. Может, это был психологический приём? Мы заплатили меньше и вроде как сэкономили – приятно. Но вообще-то, на других границах такого наглого вымогательства нет.

Российские номера пришлось открутить. Прицепили на мотоциклы жёлтые местные с арабскими цифрами. Номера были помятые, будто снятые с машин, побывавших в аварии. На выезде из страны их нужно было вернуть.

На Синайском полуострове всё было жёлтого цвета: горы, песок, глиняные дома. По прямой и ровной дороге мы неслись как ураган – быстрые, мощные и пыльные.

Остановились в городке Дахаб, чтобы отдохнуть и очиститься от жёлтой пыли. Раньше это была деревенька, в которой тусовались ныряльщики и прыгуны по волнам. Теперь чуть не половина города была заполнена остовами строящихся отелей.

Переночевав в Дахабе, мы отправились дальше, провели весь день в пути и на обочине дороги, неподалёку от нефтеперерабатывающего завода, отпраздновали мой день рождения. Разожгли горелку, воткнули свечу в купленный на заправочной станции кекс. Украсили палатки фонарями – спасибо спонсорам, у нас их был целый мешок. Разлили по стаканам горячий каркаде – красный чай из гибискуса.

Утром нас разбудили смешливые египтянки в чадрах. Совсем молоденькие, но лиц не было видно. Они хотели обменяться номерами телефонов и, кляня нашу непонятливость, демонстрировали собственный обожжённый мобильник. Но знакомиться с женщиной в мешке странно, а у меня не работал телефон, так что о романтическом свидании я договариваться не стал.

Когда-то Евразия и Африка были объединены в один суперконтинент – Евразафрика, так его назовём. Континенты развели, построив Суэцкий канал. Потом поженили снова, построив туннель под Суэцким каналом. Въезжаете вы в туннель азиатом, а выезжаете из него уже африканцем.

Перед туннелем мы с Алексеем разделились. Он отправился в Каир, а я решил заехать в Хургаду. Если тысячи наших сограждан летят туда, наверное, должна быть причина?

Пятьсот километров я промчался за пять часов. По дороге трижды подвозил египетских автостопщиков – двух военных и студента с чемоданом. Чемодан был велик и мешал студенту, так что тот вертелся на заднем сиденье и раскачивал мотоцикл. Студент замёрз, и я отдал ему свитер. Вечером действительно было прохладно, а я ехал с приличной скоростью, разгоняясь до 180 км/ч. Больше было нельзя – мотоцикл гружёный, а на трассе то на лежащие кирпичи наткнёшься, то на верблюда.

При цене 1 доллар за 5 литров в Египте можно было не думать о расходе бензина. Но верблюды меня пугали. Они выходили на дорогу и стояли в задумчивости. В темноте их можно было увидеть лишь тогда, когда тормозить уже поздно.

Встречные машины слепили дальним светом. Никто и не думал переключать на ближний. Если навстречу шла колонна машин, а трасса виляла в сторону, я тормозил у обочины. Когда слепят фары, можно не увидеть поворот и улететь с дороги.

В Хургаде я не нашел удобного места для палатки, зато подружился с яхтсменами и переночевал на яхте, что было неплохо.

Сам курорт показался мне похожим на птицеферму. По городу вразвалочку ходили «лапчатые» – в шлёпанцах – туристы. В отелях их бесплатно и сытно кормили, и от кормушек обитатели ферм старались далеко не отходить. Всё равно идти некуда, да и страшно – вокруг бедность и грязь. За границами туристических ферм начинались ядовитые джунгли. Продавцы сувениров были похожи на пауков, раскинувших сети. При виде жертвы они сучили лапками и бежали навстречу, не успеешь оглянуться, как опутан чем-то липким – не вырвешься. Хищные черноглазые жиголо высматривали своих жертв. Мужчины-сирены, поющие на языке женских романов, они почти искренне ревновали, страдали, вожделели. А после часами сидели в скайпе в интернет-кафе и, переключаясь с одной вечной любви на другую, ныли и клянчили деньги на операцию больной бабушке.

Здесь нельзя останавливаться

Из Хургады я направился в Каир. На ведущей к пирамидам дороге Тарик аль-Харам не было ни светофоров, ни переходов. Пешеходы хаотично перебегали дорогу, а машины не притормаживали.

Водители куда-то торопились, обгоняли друг друга, истерично гудели и метались с одной полосы на другую. Ревущие грузовики почти задевали меня бортами. Не успел я поблагодарить судьбу, увернувшись от грузовика, как из-под колёс соседнего автобуса выскочил пешеход. Мы едва разминулись, но следовавшая за мной машина пешехода все-таки сбила. К счастью, не насмерть.

В обычной жизни египтяне никуда не торопятся, у них всё медленно, всё «букра иншалла» – завтра, если позволит Аллах. Но на дороге все ускоряются, становясь летящими всадниками апокалипсиса, сеющими ужас и разрушение.

С Алексеем мы встретились у пирамид. Его ночь прошла неважно. Он уехал в долину Гизы, где поставил палатку рядом с мотоциклом. Ночью неизвестные воры отломали от мотоцикла привинченный к нему GPS-навигатор. Теперь мы остались без маршрута, придется ехать по бумажной карте.

– Хорошо, что не зарезали! – флегматично заметил Алексей. Долина пирамид – это кладбище. Фараоны свои кладбища строили основательно, и их потомки превратили могильники в подобие Диснейленда, чтобы зарабатывать на этом. Сейчас пирамиды – это главная tourist attraction. Слово attract означает «привлекать». А раньше делалось всё, чтобы людей от этих мест отпугнуть. Сфинкс, которого египтяне прозвали Абу эль Холь – Отец Ужаса, был построен для охраны могил от грабителей. Стражу также несли дрессированные павианы. Но пирамиды всё равно обворовывали – в Египте это дело привычное. А император Наполеон, которому не понравилось, как на него посмотрел Сфинкс, вообще разбил Отцу Ужаса нос.

Из Каира мы поехали на юг – в Луксор. Но в пробке на выезде из города мы с Алексеем снова расстались, на этот раз случайно. И поехали разными дорогами. Моя оказалась идущим по пустыне автобаном. Встречные грузовики подмигивали цветомузыкой и гирляндами, установленными в дополнение к обычным фарам.

В Асьюте начались проблемы с полицией. По египетским правилам на южных дорогах страны иностранец не может путешествовать без сопровождения. Несколько раз на туристов в Египте нападали боевики из группировки «Братья-мусульмане», которых поддерживали в Судане. Возможно, из-за этого сухопутная граница с Суданом была закрыта и попасть туда можно было только на пароме, идущем по Асуанскому водохранилищу.

Меня конвоировали от поста к посту. Следом ехали то зеленые военные джипы, то пикапы с пулеметами. Каждый раз я останавливался и ждал, когда полицейские сменятся. На одном из постов мне сказали:

– Мистер, машина сломалась. Мы не можем вас сопровождать. Но и отпустить не можем.

Ситуацию нужно было решать. Один из полицейских долго примеривался, чтобы усесться на мой мотоцикл. Но на пассажирском сиденье лежала толстая сумка, к которой были прикручены запасные шины, – человек не помещался.

Тогда полицейский остановил легковушку, в которой ехала многодетная семья, втиснулся туда и приказал водителю следовать за мной. Так и ехали: я впереди, а следом многодетный конвой.

Через некоторое время я устал от этой полицейской чехарды. Да и стемнело.

– Мистер, вы должны ехать дальше. Здесь нельзя останавливаться! – ругались полицейские. Им не хотелось брать ответственность за иностранца. И они надеялись передать меня следующему посту.

Но я и так целый день ехал, пора отдохнуть. Я проигнорировал желания полицейских, съехал с дороги, поставил палатку и лёг спать. Пришлось конвоирам расположиться рядом. Полночи они жгли костер, шутили, пели песни и слушали арабскую музыку на сотовых телефонах.

Позже приехал Алексей. На посту ему подсказали, как найти нашу весёлую компанию. Свою палатку он поставил рядом.

На следующий день мы ехали вместе до города Луксор, и там полицейские отстали. Без воодушевления мы посмотрели руины Луксора и Карнака и решили, что не будем задерживаться в городе. Торопились в Асуан. На следующий день оттуда отправлялся паром в Судан, ходивший раз в неделю. Нужно было успеть.

Как полицейские отправили меня на дно реки

На выезде я задержался, заправляясь бензином, и Алексей уехал вперёд. Он успел проскочить через блокпост и не остановился, услышав грозные крики полицейских. Но меня они задержали, перегородив дорогу. Ехать в Асуан без конвоя было запрещено, а ночью конвои не формировали, нужно было ждать до утра.

– Но ведь утром уходит единственный паром в Судан! – кричал я. Но полицейские не реагировали.

Значит, Алексей будет ждать меня в Асуане, а я не приеду. И тут одно из двух – или он уедет в Судан один, а я на неделю застряну в Египте. Или мы оба проведем семь дней в порту. Оба варианта плохие.

Я вернулся в Луксор, надеясь получить в офисе туристической полиции разрешение на ночной проезд, но чиновники с шишками на лбах были равнодушны. Вот эти шишки меня особенно раздражали. Египетские мусульмане во время молитвы изо всех сил бьются лбами об пол, чтобы все видели их праведность. Что при этом происходит с содержимым головы – неизвестно, но вряд ли что-то хорошее.

Тогда я решил проскочить пост на скорости, несмотря на то что там были установлены защитные бочки и бетонные плиты. Полицейские заметили, что я не собираюсь останавливаться, подняли крик и начали передёргивать затворы автоматов. Пришлось остановиться, а то ещё застрелят «ради моей безопасности».

Отправился на поиск объездной дороги.

– Эй, мистер, я знаю такой путь. Поехали со мной, – позвал один из водителей. Некоторое время мы ехали кривыми просёлочными дорожками, но почему-то выехали снова в Луксор.

– Ты же сказал, что знаешь дорогу! – возмутился я.

– Да-да. Но я поеду по ней завтра. Иншалла.

Я снова вернулся к посту и на смеси арабского и английского начал опрашивать местных жителей, не знают ли они, как объехать полицейский пост.

– Есть один путь вдоль реки. Но дорога плохая и света нет, – ответили мне.

Другого варианта не было, и я поехал. Объездной путь – две колеи в траве. Они действительно шли по берегу над ирригационным каналом. Колеи заросли травой. Чем дальше я ехал, тем выше становилась трава, она цеплялась за ноги и наматывалась на колеса.

В свете фар становилось непонятно, куда именно я еду, смогу ли проехать дальше. Я решил остановиться и пройти вперед пешком, чтобы проверить дорогу. Попытался нащупать ногой опору, но сапог провалился в пустоту. Мотоцикл начал заваливаться набок. Удержать 250 килограммов без точки опоры было невозможно. Я упал, покатился по склону и свалился в холодный канал.

Было неглубоко – примерно по грудь, я угодил в густой и вязкий ил. Успел посмотреть наверх. Будто в замедленной съемке мой мотоцикл с кофрами и сумками летел вниз. Перевернулся – я услышал треск отламывающегося лобового стекла – и упал прямо на меня. Мы погрузились под воду.

Я лежал на спине на дне реки. Металлическая махина придавила меня сверху. Неужели конец?

В последний момент я успел подтянуть под себя ноги. Упираясь спиной в речное дно, я изо всех сил толкнул тяжёлый мотоцикл ногами. Он не поддавался.

Воздуха не было, если не справлюсь сейчас, то через несколько секунд начну захлёбываться. Я упёрся сильнее – вот вроде поддался. Когда кислорода почти не осталось, мне удалось 1 сбросить мотоцикл с себя, и я вырвался на поверхность.

Стоило упасть как-то иначе, я бы не выжил. Будь воды в канале меньше, упавший мотоцикл раздавил бы меня. Будь воды больше, я не успел бы выбраться – захлебнулся.

Я вынырнул и снова смог дышать. Мотоцикл тонул. Вода пузырилась, кофры с аппаратурой погружались под воду.

Бросился к сумке, надеясь спасти фотоаппарат. Спрятанная в чехол камера ещё не успела намокнуть. Выключил зажигание, схватил камеру и полез вверх по отвесному склону, цепляясь за ветки и траву. Защитный костюм намок, в сапогах хлюпала вода, лезть было тяжело.

Когда я выбрался на дорогу, сверху открылась печальная картина. Звездное небо, густая трава. Подо мной река, на дне которой лежит мотоцикл и светится под водой. Хотя я вынул ключи, электронику замкнуло. «Сузуки» умирал на моих глазах. По реке плавали мотоперчатки и прочие нужные мелочи, которые мне уже не суждено было увидеть.

Путешествие по Африке только началось, а я уже всё испортил. Мне стало страшно. Я прыгнул в реку. Бросился отцеплять сумки и кофры. Набравшие воды, они были так тяжелы, что я еле мог поднять их. Цепляясь за колючие ветки, обдирая кожу на руках, я полз наверх, стиснув зубы и таща за собой очередной кофр, а потом снова скатывался в холодную воду.

Наконец вещи были наверху, но мотоцикл оставался в иле под водой. Вытащить его в одиночку было невозможно. Меня трясло от холода и шока. Нужно было идти в деревню за помощью.

Добравшись до первого двора, я был готов рухнуть на пороге от усталости. В доме ещё не спали, во дворе сидели люди.

– Мушкеле! Мушкеле! Проблем! Мотосайкл проблем! – закричал я.

Быстро собралась группа спасения – человек пятнадцать. Вооружившись верёвками, мы отправились к реке. Мотоцикл уже не светился под водой: аккумулятор разрядился, но всё же мы нашли его, зацепили и вытащили на берег.

Потом вернулись в деревню, занесли вещи в дом.

– Ты совсем промок. Вот, возьми, – и Кайри, хозяин дома, протянул мне арабскую одежду – галабею, похожую на длинную ночную рубашку. Налил чая и угостил куском торта. А потом мы начали раскрывать сумки одну за другой и развешивать вещи сушиться.

Ноутбук промок и перестал работать. Жёсткий диск со всеми фотографиями и видео испортился. Часы перестали идти. Диктофон можно было выбросить. Как ни странно, телефон ещё работал. Но кто-то из гостей дома взял его посмотреть и не вернул.

Мокрые вещи и документы я развесил на верёвках во дворе. Все визы в паспорте отклеились, но я прилепил их обратно.

Кайри принес электрический фен и помог сушить слипшиеся в комок деньги. Соседи с интересом наблюдали. Я не очень внимательно следил за разложенными по дому вещами, мне было не до этого. А на следующий день обнаружил, что часть вещей и денег исчезла. Хуже было то, что утопленный мотоцикл перестал заводиться. Он молча смотрел на меня набравшими воды фарами, будто глазами, набухшими от слез.

Кайри и его друг водитель-дальнобойщик Махмуд попытались оживить мотоцикл, но это было непросто. Масляный фильтр оказался пробит в нескольких местах, лобовое стекло выломано, переключатель передач треснул, двигатель и топливный бак наглотались грязной воды.

Египтяне пригласили механика из соседней деревни. Он сокрушенно покачал головой и забрал мотоцикл с собой. Пятеро деревенских парней помогали его катить.

– Ну, что там, как? – периодически спрашивал я Кайри, отвлекаясь от стирки и ремонта своих вещей. Но тот успокаивающе махал рукой: всё будет хорошо, иншалла.

Вечером мы поехали в соседнюю деревню, чтобы проверить мотоцикл. Японец, разобранный по винтикам, лежал посреди проселочной дороги. Мимо ездили крестьяне на велосипедах и бродили коровы. Над мотором колдовали несколько механиков с инструментами, от вида которых содрогнулся бы колхозный трактор.

– Ерунда, – сказал один из механиков. – У нас всё время мотоциклы в реку падают. Вон смотри, этот тоже падал, и ничего – починили.

Возле сарая стоял мопед, с виду не стоивший и руля от «сузуки».

Как ни странно, народная медицина помогла. Мотоцикл собрали и завели. Стекло приклеили скотчем, в переключатель передач ввинтили болт. Высушили топливный бак, заменили масло, масляный фильтр и предохранители.

Электроника сгорела, спидометр и индикатор топлива не работали. Но мотоцикл мог ехать, значит, оставалась надежда на продолжение путешествия.

На следующий день я собрался в путь. Махмуд научил меня крепить вещи дальнобойщицким способом при помощи верёвок с петлями, так как резиновые жгуты я разрезал, спасая вещи. Кайри вручил сувенир на память – увесистую статуэтку египетского божества с кошачьей мордой. Можно было просить у божества удачи в пути или отмахиваться им от грабителей.

Не желая связываться с полицейскими, я вернулся в Луксор и дождался конвоя. Встал в колонну с десятком микроавтобусов. Колонна напоминала поезд с вагонами. Но каждый вагон периодически высовывался из состава и пытался обогнать предыдущий. Эта возня на дороге выглядела глупо, ведь еле плетущийся полицейский «паровоз» в начале колонны обгонять было запрещено.

Как только мы проехали знакомый пост, я рванул вперед.

Полицейский пикап сердито загудел вслед, но сделать ничего не мог. Я понёсся по трассе, больше меня никто не беспокоил.

В городе Эдфу у мотоцикла отвалилось лобовое стекло, пришлось снова его приклеить.

В Асуане я встретил Алексея. Он злился. Мы опоздали на паром и, значит, потеряли целую неделю. Один из мотоциклов еле жив, и неизвестно, выдержит ли маршрут. В любом случае потребуется дорогостоящий ремонт, практически невозможный в условиях Африки. Это был сильный удар.