Текст книги "Большая книга о разбойнике Грабше"

Собирать – это обязательно?

Когда наступила ночь, Олли растолкала разбойника.

– Пора на вылазку, – сказала она. – Да-да, прямо сейчас. А то ежевика прокиснет, и все труды насмарку.

Этого Грабш, конечно, тоже не хотел. И, потирая усталую спину, пустился в путь. Вернулся он еще до рассвета, притащив центнер сахара и сотню больших и маленьких банок. Банки он гордо выстроил в ряд на дубовом столе.

– Но ведь это полные банки… – озадаченно протянула Олли.

– Между полными и пустыми банками разницы почти никакой, – сказал Грабш. – Где было взять пустые? Я выгреб из продуктового магазина все, куда можно класть варенье, а что в них сейчас – не важно. Смотри: пустые они будут в два счета.

И он стал уминать содержимое банок и опустошил девять банок маринованного сельдерея, семь – с рольмопсами, пять – с ореховым кремом и одиннадцать – с солеными огурцами.

– Остановись, – уговаривала его Олли, – ты же сейчас лопнешь!

– Ерунда, – промычал Грабш с набитым ртом, – я растягиваюсь и стягиваюсь на свое усмотрение. Я потом неделю могу ничего не есть.

– На сегодня мне банок хватит, возьму еще вчерашние из-под горчицы, – постановила Олли и повязала фартук.

– Наконец-то моя женушка довольна, – выдохнул Грабш, повалился на сено и захрапел.

А под котлом вскоре заплясал огонь. По пещере разнесся запах ежевики, привлекая бесчисленных ос, последних осенних ос, еще не впавших в спячку.

Ближе к обеду Олли растолкала мужа:

– Ромуальд, просыпайся! Мне надо, чтобы ты съел еще пару банок чего-нибудь. А потом опять пойдем за ягодами.

Грабш вскочил, словно его подбросило.

– За ягодами? – сипло повторил он. – Нет. Тут я тебе не помощник. А борода-то? Вспомни, как мы вчера намучились.

– Ну ладно, – согласилась Олли, – давай тогда ты будешь собирать грибы. Для этого надо много ходить, и борода не цепляется.

– Грибы? – изумился Грабш, вылизывая десятую банку смальца со шкварками, – разве их едят?

– Грибы можно так приготовить – пальчики оближешь, – заверила Олли. – Бабушка Лисбет в Чихау-Озерном, когда я приходила в гости, всегда жарила мне грибы. А мы насобираем и насушим столько грибов, что хватит до следующей осени. Еще наберем орехов, а еще…

– Хватит, черт побери! – перебил ее Грабш, который теперь принялся за банки с паштетом, рядком стоявшие наготове. – «Наберем, наберем…» Тебе что, поговорить больше не о чем?

– Ты будешь только трясти орешник и нести урожай, – сказала Олли, – а собирать с земли буду я. Мне ведь гораздо проще, я ближе к земле. Согласен?

– А вообще собирать – обязательно? – вздохнул он.

– Обязательно! – решительно закивала Олли. – Чтобы ты больше не разбой… – в этот момент одна из ос, гудевших над котлом, ужалила Олли в нос. А осы в Вороновом лесу водились изрядные.

– Ах ты, тварь бесстыжая! – заорал Грабш и пристукнул ее одним махом.

При этом, конечно, он стукнул Олли. Удар получился такой силы, что она отлетела от очага и шлепнулась на кучу сена. Он растерянно склонился над ней.

– Чего ты подскочила-то? – спросил он. – Всего-навсего прихлопнул осу. Ты вообще жива?

– Варенье помешай, подгорит, – еле слышно всхлипнула она.

Через четверть часа нос у нее раздулся, как свиной пятачок, а глаза опухли. Остались узкие щелочки, и через них почти ничего не было видно. Лицо превратилось в настоящую поросячью мордочку. Но Олли выбралась из-под сена, отобрала у Грабша длинную поварешку и продолжила мешать варенье. Глядя на нее, разбойник не мог удержаться от смеха.

– Еще и смеешься надо мной? – возмутилась Олли. – Иди отсюда, собирай грибы и не возвращайся, пока у меня отек не спадет. Набери полные сумки с верхом, нужно запастись как следует, пока не выпал снег.

Она вручила ему две большие хозяйственные сумки и ножик и крикнула вслед:

– С корнем не выдирай, а срезай аккуратно, пеньки оставляй в земле, а то на следующий год не вырастут!

Грабш бродил по лесу в паршивом настроении, срезая все грибы, какие попадались ему на глаза. Несколько самых красивых и ярких ему захотелось попробовать, и он целиком закинул их в рот и пожевал с аппетитом. Но вкус оказался дрянной, совсем не то, что ежевика, оленина или пирожные. В надежде, что ко всему привыкают, значит, ко вкусу грибов тоже, он съел парочку точно таких же, но совершенно без аппетита.

Домой он вернулся с туго набитыми сумками. Банки с ежевичным вареньем в несметном количестве уже выстроились на дубовом шкафу. Олли как раз высыпала в котел над очагом ведро свежесобранной ежевики. Нос у нее был по-прежнему распухший, красный и блестящий, как помидор, а глаза – те же щелочки.

– Слава богу, – сказал Грабш, – ты опять на себя похожа. Вылитая ты.

– Недавно меня знобило, – призналась Олли. – И голова раскалывалась.

– Олли, смотри, не заболей, – расстроился Грабш. – Здесь, в лесу, болеть нельзя. Тут тебе никто не поможет. От доктора Тукерпульса, если даже приволочь его из Чихенау, никакого толку. Старика самого от страха хватит инфаркт. Тут если заболеешь, либо выживешь, либо помрешь. Так что даже и не думай, Олли, поняла меня?

– Можешь не волноваться, – сказала Олли. – Когда меня не шлепают по носу и не пытаются задавить во сне, то я на здоровье не жалуюсь.

Она наклонилась и стала перебирать грибы в его сумках.

– Половину из них можно было спокойно оставить в лесу, – сделала вывод она. – Ты что, собираешься есть вот это? – и она вынула из сумки мухомор.

– Таких я уже съел несколько штук, – ответил он. – Но они невкусные. Только выглядят аппетитно.

– Ромуальд! – ужаснулась Олли. – Ты правда ел красные грибы с белыми точками? Они же страшно ядовитые! Ты отравился до смерти! – и она разрыдалась.

– Ерунда, – отмахнулся он. – Чего я только не глотал: и стиральный порошок, и осколки стекла, однажды проглотил целиком коленку оленя. И ничего, жив! Так что от трех маленьких грибочков тоже не помру!

С метлой в глотке

Но не прошло и четверти часа, как взгляд у разбойника помутился, а потом грива его встала дыбом. Даже борода оттопырилась. Уши у него побледнели, нос позеленел.

Грабш катался по полу пещеры и так стонал, что слышно было по всему лесу. Старый лесник Эммерих, бродивший по опушке, остановился и сказал собаке: «Слышишь, Чапа? К нам в Чихенбургскую округу уже забредают волки. Невеселые времена».

А Олли в отчаянии хлопотала вокруг разбойника и причитала:

– Вызови рвоту! Надо, чтобы тебя вырвало, засунь палец глубоко в рот!

Он попытался, но чуть не задохнулся – вот и весь результат.

– Палец слишком короткий, – выкрикнула она, сбегала в пещеру за метлой и засунула ручку метлы разбойнику в глотку. Тогда вторую порцию мухоморов удалось выплюнуть. Но первая уже успела перевариться, и яд растекался по организму.

Отрава действовала, и Грабш начал сходить с ума. Он кусал стол, выдергивал клочки бороды, бодал землю. Называл Олли капитаном полиции, а вместо можжевелового куста видел Олли. В конце концов он повалился на сено, руки и ноги у него онемели, и больше он не двигался.

Чего только Олли с ним не делала! Прикладывала холодные и горячие компрессы – то к голове, то к пяткам. Примочки грязевые, с пометом летучих мышей, даже с ежевичным вареньем.

Она растирала ему уши, делала искусственное дыхание «рот в рот», дергала разбойника за волосы, массировала пятки крупной теркой, делала массаж живота, щекотала под мышками, вылила на него ведро воды и столько же воды залила ему в рот – но все без толку! Он лежал неподвижно, уставясь в потолок стеклянными глазами.

В конце концов Олли сдалась. Села на кучу сена рядышком с Грабшом и заплакала. И в отчаянии проплакала до самого утра. А когда рассвело, заварила себе крепкий кофе. Потом взяла лопату и стала копать могилу прямо у входа в пещеру – там, где собиралась разбить клумбу.

Она копала весь день. Разбойник Ромуальд Грабш был как-никак двухметрового роста, так что яма нужна была огромная и достаточно глубокая, чтобы ее не смогли разрыть лисы. Кучи земли вокруг могилы росли, а Олли опускалась все глубже. Наконец яма получилась такой глубины, что Олли еле выбралась на поверхность. Пришлось карабкаться по черенку лопаты. В болоте уже отражалось заходящее солнце, а разбойник все лежал в той же позе, как застыл накануне вечером.

Но как перетащить великана из пещеры в могилу? Он весил раза в три-четыре больше, чем сама Олли. Она дергала, тянула и толкала его, но не сдвинула его ни на сантиметр. Может, позвать на помощь кого-нибудь из Чихенау? Но тогда ее тут же посадят в тюрьму. Ведь она соучастница в краже железной дверцы от печки на фабрике свиней-копилок «Труд и Спрут».

– Ох, Ромуальд, – всхлипнула она и наклонилась над неподвижным разбойником, – что теперь с нами будет? Вот ты умер и не можешь попасть в могилу, а я овдовела и не могу выйти из лесу. Мы так мало побыли вместе и уже никогда, никогда не посидим с тобой на дверце в болоте, и я не закутаю голову в твою бороду. И не послушать нам с тобой вместе, как квакают лягушки!

Она бросилась ему на шею, зарыдала в голос и стала целовать куда попало, от лба до подбородка, от уха и до уха. И тут ее рыжая кудряшка попала разбойнику в левую ноздрю. Грабш вдруг расправил грудь и чихнул с такой силой, что Олли подлетела чуть не до потолка. А со шкафа свалилась куча банок с ежевичным вареньем.

– Ромуальд, Ромуальдик, – выдохнула Олли, приземлившись обратно на своего мужа, – ты жив, Ромуальд! Ромашка бородатая, цветик мой вишневый! А я-то уж собиралась тебя хоронить…

– Похоронить? – еле слышно переспросил Грабш. – Ты – меня? – он захохотал, и она засмеялась вместе с ним. Они хохотали изо всех сил и так выдохлись, что скоро оба уснули. Да и было от чего устать! Они проспали три дня и три ночи. На четвертое утро Олли проснулась от холода. Она удивленно подняла голову и огляделась. Все вокруг – и сами они – было усеяно пометом летучих мышей. Давно погас огонь в очаге, зато снаружи что-то ярко сверкало.

– Ромуальд, – толкнула она мужа, – там снег!

Грабш хотел поднять голову, но не смог.

– Уже? – вздохнул он. – Значит, зима тяжелая будет. Плохо нашему брату. По снегу на разбой не походишь. Следы, понимаешь?

Кто лежит пластом, как коровья лепешка?

Как только вышло солнце, снег, конечно, сразу растаял, но листья опали, и лес оголился. Дикие гуси и журавли с грустными криками улетали на юг. Ос давно уже не было. Да и лягушки не квакали.

– Грибы прокисли, – заметила Олли и вытряхнула обе сумки в болото, дрожа от холода. – Но после того ужаса я их видеть не могу, во всяком случае, первое время.

Она разожгла огонь в очаге и доварила варенье. Одновременно вскипятила воду на краешке очага и приготовила чай для разбойника. Он был еще очень слаб. Даже не мог жевать. Несколько дней он питался одним супом – ничего больше не мог проглотить.

Знаменитый аппетит возвращался очень медленно. Грабш лежал на куче сена и не обращал внимания на летучих мышей, заляпавших его пометом. Олли хлопотала по хозяйству одна: разлила варенье по банкам, нарубила дров и подбросила их в огонь, приготовила еду, выбросила старое вонючее сено и соорудила постель из сухих листьев и папоротника, принесла воды из ручья и постирала белье. Если у нее выдавалось свободное время, она собирала лещину и буковые орешки, приносила домой и очищала от скорлупы. Постепенно у нее в буфете набрался целый ящик лесных орешков и второй ящик – буковых. А вечером она садилась около Грабша, зажигала свечу, включала радио и вязала мужу маскировочные носки в серо-коричневую полоску, как он давно мечтал.

Теперь почти каждый день шел дождь, и от ненастья гнулись деревья. За ночь заросли ежевики и запутавшиеся в них волоски бороды Грабша (а также его отца и деда) покрывались инеем, а иногда падал редкий снежок. Чтобы в пещеру не задувало, Олли завесила вход огромным разбойничьим мешком Грабша. Он все равно был пока не нужен. Теперь внутри было темно. Свет шел только от очага. Олли часто мерзла. Иногда тайком плакала. Особенно грустно ей было, когда огонь за ночь успевал прогореть и наутро с потолка свисали сосульки. Тогда она с нежностью вспоминала свою теплую комнатку в домике тети Хильды в деревне. А еще она с каждым днем становилась толще и толще!

– Я и раньше была не худышка, а теперь превращаюсь в шар, – жаловалась она.

– А я не против, – отвечал Грабш, – будь хоть шариком, хоть кубиком, ты нравишься мне все равно.

Но унывать было некогда. Дел всегда было по горло.

– Кончай возиться с дурацкими орехами, – ворчал разбойник, не вставая с листвяной постели. – Вот поправлюсь, за одну ночь добуду больше еды, чем ты тут собираешь за неделю.

– Поправься сначала, – отвечала Олли. – Лежишь пластом, как коровья лепешка.

Эти слова его разозлили. Его, средь бела дня (хотя уже вечерело) снявшего сапоги с капитана полиции Фолькера Штольценбрука, его, водившего за нос всю Чихенбургскую округу, сравнили с жидкой коровьей лепешкой!

Он приподнял голову. Опустил и поднял еще десять раз. Двадцать раз. Повертел головой туда-сюда. Потом упал на подушку, накрылся до самого носа розовым одеялом, которое стащил с бельевой веревки у одной пожилой дамы, и проспал до самого вечера и с вечера до утра. Так сильно устал от упражнений.

Зато на следующий день он уже поднимал руки под прямым углом.

Он делал зарядку с железным упорством. Через три дня смог сам сесть в постели. А еще через три дня поднял Олли на вытянутых руках. Раньше об этом и говорить не стоило, подумаешь, какие мелочи. Но теперь у него даже пот выступил на лбу.

– Вот видишь, – ликовала Олли, пока он держал ее над собой, – все получается!

– Только ноги не слушаются, – вздохнул он. – Делают вид, будто они не мои.

Тогда на ноги она надела ему новые носки – мягкие, пушистые шерстяные носочки, находка для тех, кто зимует в пещере. И болезнь отступила.

– Теперь дело за аппетитом, – подбадривала его Олли, – ешь как следует и скоро будешь как новенький!

И она нажарила ему целую сковородку картошки со шкварками и велела доесть все подчистую.

В могилу и обратно

Аппетит возвращался, особенно во время еды. С каждым днем Грабш съедал все больше, и скоро припасов, которые он натаскал с разбоя за лето, почти не осталось. Наконец, в последний ноябрьский день он собрался с силами и, шатаясь, вышел из пещеры – сделал несколько шагов по свежему снегу.

Олли сияла, хотя выглядел разбойник неважно: бледный и такой худой, что кожаные штаны можно было дважды обернуть вокруг него. Все мускулы у него ужасно ослабли, и он еле-еле добрел до ямы, которую выкопала Олли.

– Мастерская работа! – похвалил он. – Никогда бы не подумал, что ты так здорово копаешь.

И Олли засияла еще ярче.

– Ура! – выкрикнул разбойник, – еще несколько дней, и пора на разбой!

И тут Олли заплакала. Она закрыла лицо фартуком и зарыдала, повторяя сквозь слезы:

– Ты столько дней прожил без разбоя. Зачем опять привыкать?

– Да у меня просто был перерыв, – мрачно сказал он. – А если кому и надо здесь от чего-то отвыкнуть, так это тебе. От того, чтобы вечно меня поучать и отучать. С ума сойти можно!

– Тебе все равно нельзя много ходить, – ответила она, – ты ослаб.

– А есть мы что будем, скажи на милость, когда у нас припасов осталось до послезавтра? Орехи с ежевичным вареньем?

– Почему бы и нет? – сердито сказала она. – А хочешь – подстрели нам зайца или оленя.

– А где мне взять дробь и патроны, если не грабить? – спросил он. И она не знала, что на это ответить.

На следующий день он доковылял до болота. Снег еще не растаял и сверкал на солнце.

– Олли, выходи, – покричал он в сторону пещеры. – Давай посидим у болота, как летом. Помнишь, как хорошо было?

И он смел снег с печной дверцы.

– В такую погоду? – удивилась Олли. – Холодно сейчас. Застудишься. Схватишь воспаление мочевого пузыря.

– Кто – я? Да я в жизни ничего лишнего не хватал, – проворчал Грабш.

– Кроме мухоморов, – пошутила Олли. – Я сейчас варю клецки. Если их не снять с огня вовремя, разварятся в кашу.

– Все равно я их съем, – мирно отозвался Грабш. – Иди-ка сюда.

Тепло и уютно было сидеть на коленях у разбойника, обернувшись его бородой, и она увидела, что болото и зимой бывает красивым. Снег лежал на камышах и осоке, как сахарная пудра.

– Да, хорошо здесь, – ласково сказала она. – Посидели – и хватит. Тебе надо беречься.

– Беречься? – заревел он. – Да я уже могу бегать!

Он поставил Олли на землю, помчался к пещере, не заметил могилу и провалился. Выбраться оттуда у него не хватило сил. Пришлось Олли лезть к нему в яму с лопатой и делать ступеньки. Она замерзла и промочила ноги, потому что выбежала из дома в тапочках.

– Что мне стоило сразу закопать могилу, – сокрушалась она.

– Нет уж, – ответил он, – жалко. Такая могила всегда может пригодиться. А уж второй раз я не провалюсь, будь спокойна.

Он хотел было помочь ей делать ступеньки, копнул два раза и с трудом перевел дух. Пришлось покориться и отдать лопату жене.

– Надо было поесть клецок, сил было бы больше, – пробормотал он.

– Невезучая была осень, правда? – вздохнула она и чихнула три раза подряд. – Да и зима неважно начинается.

– Это еще почему? – удивился он. – Мне, например, очень повезло. Я же от мухоморов мог окочуриться. А только что, когда провалился, я же мог шею себе свернуть!

Наконец Олли вытащила своего Ромуальда из ямы, а сама продрогла до костей – от промокших ног холод дополз до колен, а от колен по спине к затылку. В пещере разбойник первым делом набросился на суп и на клецки, а она с головной болью закопалась в постель из листвы. К вечеру у нее начался озноб, и каждые пятнадцать минут Олли бегала на горшок.

– Я же говорила, – сказала Олли, – застудиться зимой ничего не стоит.

– И все ради меня, – виновато сказал Грабш. – Залезай ко мне в бороду.

На следующее утро Олли стало хуже. Он сам приготовил завтрак. Вывалил на сковородку все продукты, какие оставались: последнюю банку горчицы, тринадцать брикетов для пудинга, пару ломтиков копченого лосося, две дюжины марципановых шариков, три баночки йогурта и килограмм гусиного смальца, – и перемешал. Запах от горячего месива шел своеобразный. Грабш предложил позавтракать Олли, но у нее аппетита не было. И очень болел живот.

Грабш доел, облизал сковородку, а потом сел рядом с Олли и загрустил. Каждую минуту он спрашивал:

– Теперь тебе лучше?

Но лучше ей не становилось. Совсем наоборот. Температура весь день росла. К вечеру Олли уже стонала от боли.

– Мне нужен лекарственный чай, – чуть не плакала она. – Лекарственный сбор «Доктор Шнуффель»! Он и тетушке Хильде всегда помогал. Он бывает только в аптеках.

– Ну если дело за чаем, – сказал разбойник и поднялся с кучи листьев, – я тебе его раздобуду.

– Ты что, пойдешь за ним на разбой? – испугалась Олли. – Сам едва стоишь на ногах.

– Не забудь, что я плотно позавтракал, – сказал он. – И потом, это совсем не трудный разбой. Коробочка чая – и все. Аптекарь – человек тонкий. Будет сопротивляться, я его одним мизинцем утоплю в его же каплях и мазях.

– У меня плохое предчувствие, Ромуальд, – вздохнула Олли. – Что я буду делать, если ты не вернешься?

– Ты же знаешь, меня еще ни разу не поймала полиция, – ответил он.

А все из-за травяного чая!

Он не стал снимать мешок, закрывавший вход, – сунул в карман фонарик и оба пистолета и вышел в лес.

– Там же снег! – напомнила Олли. – Тебя найдут по следам.

– Уже теплеет, неужели не чувствуешь? – ответил он снаружи. – Пока пройду лесом, все растает.

С этими словами Грабш и отправился. В пути он часто останавливался и отдыхал и наконец дошел до опушки. Ветер сменился на северный, похолодало. Снег и не думал таять.

До аптеки разбойник добрался к полуночи, выбиваясь из сил. Ему повезло. Аптекарь не запер черный ход. Незачем было – до сих пор Грабш ни разу не грабил аптеку. А других разбойников и воров в Чихенбургской округе не было. Он осветил фонариком все ящики, шкафчики и полки. Все они были аккуратно подписаны. Но Грабшу это не помогло: цифры-то он знал, а вот буквы читать не умел. Он же никогда не ходил в школу. Ни его родители, ни бабушки с дедушками не учились читать и писать.

Ничего не поделаешь: надо было будить аптекаря. С фонариком в одной руке и с пистолетом – в другой разбойник поднялся по лестнице и поискал господина Эдуарда Пигулку-Лекарского. Первая дверь вела в ванную, потом он ткнулся в чулан, но в конце концов Грабш нашел спальню, щелкнул верхним светом, рявкнул «Руки вверх!» и согнал аптекаря с женой на первый этаж.

– Лекарственный сбор «Доктор Шнуффель»! – приказал он.

– Эдуард, отдай, что он хочет, – испугалась фрау Пигулка-Лекарская, – а то он, чего доброго, нас убьет.

Аптекарь трясущимися руками надел на нос очки, выдвинул ящик с коробочками и достал упаковку чая «Доктор Шнуффель». Грабш сунул ее в карман, загнал Лекарских обратно в спальню и вышел на улицу. От слабости у него дрожали колени, и на обратном пути он завернул в «Золотого кабана» подкрепиться. Вломившись в кладовку, он снял с крючка три круга колбасы, повесил их на шею и потопал дальше.

А полиция уже неслась по улицам Чихенау, и сирена перебудила весь город. Жители испуганно выглядывали из окон и перешептывались: «В городе бродит Грабш».

Сапоги Грабша сорок девятого размера выдавали его с головой. Полицейские нагнали его на опушке. Метким выстрелом он сбрил усы капитану Фолькеру Штольценбруку. Но, когда он из последних сил схватил двоих полицейских за шкирку и стукнул лбами, третий подкрался сзади, потянул за круг колбасы и чуть не задушил разбойника. Задыхаясь, тот упал на колени. Полицейским удалось одолеть и связать его. С победными криками его отвезли обратно в город и посадили в тюрьму при полицейском участке. Чай, колбаса и сапоги были изъяты при аресте.

– Ах вы подлец! – брызгая слюной, кипятился капитан Штольценбрук с пластырем на верхней губе, – вот я вам покажу, как отбирать у моей жены шубу, у меня – сапоги, а главное – как наносить мне телесные повреждения!

– Олли! – до утра ревел Грабш, тряся решетку на окошке. – Олли, моя Олли!

Слышно было по всему городу.

На следующий день в округе устроили праздник и жителям наливали бесплатное пиво. Полицейскому, задержавшему разбойника колбасой, вручили орден под звуки гимна Чихенбургской округи в исполнении городского духового оркестра.

А через несколько дней в Чихенау состоялось большое судебное заседание.

Народу набилось – яблоку негде упасть. Посмотреть хотели все жители города. Больше часа судья зачитывал все злодейства разбойника. А когда он строго спросил:

– Признаете, что все это совершили вы, Ромуальд Грабш? – разбойник нетерпеливо ответил:

– Черт побери, ну конечно, кто же еще?

Приговор гласил – двенадцать лет тюрьмы. Все аплодировали судье и одобрительно свистели.

– Погодите у меня, – крикнул Грабш, – вот силы вернутся, я вам покажу. Если бы не подвели проклятые мухоморы, не видать вам меня как своих ушей!

– Ясно, – сказал капитан Штольценбрук, – значит, позаботимся о том, чтобы силы к вам не вернулись. Посадите его на хлеб и на воду.

На одном хлебе и воде никому еще не удавалось окрепнуть. И Грабш не исключение. Он ходил по камере туда и сюда, как тигр в клетке. Он снова разговаривал сам с собой. Он даже говорил с мухоморами:

– Если бы я не ел вас, красные твари, я бы так не ослаб! И разнес бы камеру в щепочки, что это у них за тюрьма? Курам на смех!

Тюрьма действительно была ветхой пристройкой к полицейскому участку, от которого она оттопыривалась, как задний карман на рюкзаке. В ней была одна-единственная камера. Некого было сажать в тюрьму в Чихенбургской округе, кроме Ромуальда Грабша.

Он разговаривал и с носками, которые связала Олли. Иногда он снимал их, прижимал к щекам и называл «любименькие». Но чаще всего он разговаривал с Олли.

– Держись! – говорил он, поднимаясь на цыпочки и высматривая в окошке белеющий вдалеке его заснеженный Воронов лес. – Держись, Олли, и смотри у меня – выздоравливай, хоть и без «Доктора Шнуффеля». Гадюки его у меня отобрали. Но я только поджидаю случая, чтобы сбежать. Я вернусь. Кутайся потеплей и не падай духом.