Текст книги "На острове"

Густав Даниловский
На острове
^Поэма

(Na wyspie, 1901)

* * *

Вступление

 
Бог из сумрачных сил, затаенных во мгле.
Вывел духа источник и все на земле
Он смешал – и с неё снял он длани.
С той поры дух желает царить над судьбой;
С темнотою инстинктов, с стихией слепой
Бой ведет, совершенствуясь в брани.
 
 
И творенья весы в колебаньи всегда;
И начало борьбы возникает
На вершинах тех духа, где гибнет нужда,
Где свобода свой стяг поднимает.
 
 
А порой в безграничном просторе миров
Раздаются удары звенящих часов
Безконечности – грозно и сильно.
Мир поносит героев тогда и клянет,
На алтарь увлеченья и веры плюет,
И, как в тачку закованный ссыльный,
В колесницу слепой и жестокой судьбы
Запрягаясь, сдается он ей без борьбы.
И измученный дух замирает
И могущество зла и насилья ростет…
Но не вечно суровое время невзгод —
Новой жизни заря наступает.
В дни, когда не хватает дыханья в груди
И не видно отрадных надежд впереди,
И Злой Рок угнетает народы, —
Дух пол игом рождает огонь для людей,
В мир несет его в образе новых Идей
И костер зажигает свободы.
 

Песнь I

 
Над островом высоким караваны
Лучистых звезд плывут и между них
Путь Млечный тихо вешает туманы
Серебряные… Берег моря тих.
Грядою скал задержанные волны
Невольно изменяют ровный ток
И, злобой на свою преграду полны,
Дрожа сверкают, как стальной клинок.
Над берегом огней потухли очи,
Безмолвные дома уныло спят,
За ними льют сады свой аромат,
Окутаны весенней негой ночи.
 
 
На площади зато и шум, и звон!
Там праздник песни жители справляют
И в короли сегодня избирают,
Как требует обычай и закон,
Того, чья песнь прольется всех звучнее
И привлечет сердца людей сильнее.
 
 
Торжественный готовится турнир;
Народ на площадь точно лава льется;
Толпа шумит и у трибуны жмется,
Одетая нарядно, как на пир.
Зажглись костры веселыми огнями,
И колокол ударил над толпами
И возвестил, что начался турнир.
 

* * *

 
Были дни… Как лава из груди вулкана,
С острова на землю через мглу тумана
Свет-лился… Потушен этот дивный свет!..
И лежат в обломках прежния святыни.
Новый храм Молоха там вознесся ныне,
В нем же нет святыни и героев нет.
 
 
Миновали, скрылись дни, когда поэты
Новые знамена гордо вознесли —
И на них читались чудные заветы
Равенства, свободы, счастья для земли.
 
 
Верилось тогда, что дух разрежет звенья
Всех цепей, что новый засияет свет…
И народ земли стремился в пыл сраженья.
Дни те миновали и следа их нет.
 
 
Стал богат и славен остров величавый!
Только дух, объятый гибельной отравой,
Измельчал, как карлик, мощь свою губя.
Остров жил и думал только для себя.
И, отрезан жизни шумным, грозным морем
От земли печальной, с ней порвал союз;
Он земле оставил труд с тяжелым горем,
Взяв себе веселье, пир и голос муз.
 
 
Доблестный король сошел тогда в могилу;
Смелостью подобный гордому орлу,
Он в себе носил уверенность и силу,
Проникал он взором будущего мглу.
Чувствуя, что близко новое теченье,
Мучился король – и в горестном томленьи
Много сил собрал в душевной глубине;
Он забыл о славе, о восторге шумном
И летел мечтою к гибнущей стране.
Мудрецы прозвали короля безумным
За стремленья эти… А король желал
Жизнь свою окончить славными делами.
Но напрасно чудной власти над сердцами
 
 
Требовал король и Бога умолял,
Изменить желая, что неотвратимо:
Видел он с тоскою, что его друзья
Зло в себе таили, пропуская мимо
Муки угнетенных, горе бытия.
И по их сердцам, как молния по стали,
Песнь его скользила и его мечта,
И его молитвы тщетно повторяли
Жалких себялюбцев грубые уста.
Что молитвой звали эти лицемеры —
Был обряд, лишенный истины и веры.
 
 
Королевский прах окутан вечной мглой, —
Духа же цветы растут еще неслышно,
Ждут, что оживятся нежною росой
И в плоды деяний превратятся пышно.
Ждут давно. Не вянут лепестки цветов,
Точно сам король по-прежнему с любовью
Пламенного сердца поливал их кровью,
Покидая царство мрака и гробов.
 
 
Но сегодня тихи вечные постели,
Мирен сон глубокий в области теней;
К ним на стражу тихо от высот слетели
Ангелы молчанья, гении ночей,
Исклоняя крылья, в небеса смотрели,
Плачущие ярким золотом огней.
 

* * *

 
Ликует остров, залит морем света,
Шумящею толпою наводнен.
Четыре на турнире том поэта:
Кто победит – король! Владеет он
Всем островом; когда-ж цветы живые
Успеют из венца его опасть,
То выступят послы передовые,
И он свою разделит с ними власть.
Но кто же здесь достигнет славной цели?
Кому цветы, кого корона ждет?
Уж три певца на празднестве пропели,
И наступает Даймона черед.
 
 
Он – младший из певцов – и не почет
Стяжал себе, но брань и поношенье.
Народ кричал, что песнь его течет
По ложному руслу; что это пенье —
Как резкий скрип; что речь его остра
И боль таит без ласки вдохновенья;
Что муза – одичалая сестра
Небесной музы; что земли мученья
Им завладели; что к лазури в даль
Не рвется он, но в темноте могилы
Он ищет искру Божью, и что жаль
Его: он проявляет много силы.
 
 
Был суд над ним, чтоб строго наказать
И струны оборвать на лире звучной,
Когда посмел он жителям сказать,
Что материк земли – убогий, скучный —
С презрением глядит в такие дни
На остров, их грехами омраченный;
Что не могучий колокол они —
Трещотки лишь из глины золоченой,
Которых треск не будит славных дел;
Что жгучий стыд душой его владел
От жизни их и новых идеалов,
Что этот остров – вечный труд кораллов,
Обидами и горем полон он
Существ, которым имя – легион.
 
 
С тех пор, тая недуг сокрытой муки,
Над берегом, задумчивости полн,
Бродил певец, внимая говор волн,
И говорил, что часто слышит звуки
Печальных слез и стонов, издали
Летящих через море от земли.
Он говорил с тоскою, что напрасно
От острова мучительно и страстно
Ждет помощи несчастная земля,
И что в гробу несет теперь страданья
Труп славного поэта-короля
За то, что позабыли завещанье.
 
 
Он говорил, что видит впереди,
Как по вине островитян случится:
Польют с земли кровавые дожди,
И остров весь в пустыню обратится!
Никто речам поэта не внимал;
Кричали все с гримасой отвращенья:
Он болен, он рассудок потерял,
В нем разум спутал демон разрушенья,
Ужасный черный дух… И оттого
Они прозвали Даймоном его.
Сегодня это слово пробежало
По всем устам и пораэило всех;
Одних негодованье обуяло,
Другие же сдержать старались смех
При вести, что стремится Даймон к трону
И выступит, чтоб получить корону.
 
 
Но, лишь прошел насмешек первый взрыв,
Вътолпе тревога пробежала глухо
О том, что песня – тайных сил порыв —
Живет и в глубине больного духа.
И вот, едва увидели певца,
Как тишина повисла над толпами.
И взоры всех стеклись к нему лучами
И жгли огнем черты его лица.
 
 
Уверенно и гордо рыцарь юный
По пурпурным ступеням восходил
И стал спокойно на верху трибуны.
Он бледен был. В дали небес ловил
Взор призраки мечты необычайной,
Как будто видел новый дивный мир
И забывал, объятый думой тайной,
Толпу людей, и песню, и турнир.
И слышен был на площади турнира
И треск костров, и шум морской волны…
И вдруг в тиши раздался плач струны.
Задетая рукой поэта, лира
Запела вдруг, и, звуком пробужден,
От тайных грез своих очнулся он.
 
 
Смутился вдруг и вздрогнул, как ребенок,
Видением испуганный во сне.
И грустен голос был его и звонок,
Он так сказал: «Я болен, тяжко мне!
Душа томится неутешным горем…
Я отдан в жертву злым и горьким снам
И вам один охотно передам,
Вчера его я увидал над морем.
Постиг я силой сердца своего,
Но осудить вы можете его,
Хотя, быть может, это сон пророка!»
 
 
Умолк на миг. Потом вздохнул глубоко,
Бросая взор на ясный небосклон…
И вдруг, рванув уверенно и живо
Рукою струны лиры, начал он
Бросать слова рассказа в тон мотива,
Пока с его чарующей игрой
Не слился голос, звонкий и глубокий,
Как родников бегущие потоки
Сливаются с могучею рекой.
 

Сон

 
День угасал, а зори уж слетали
На лоно вод с небесной высоты;
Как струны арфы в тишине звучали
Могучих волн дрожащие хребты
Великий вечный гимн земной печали.
И, на пути задержанные вдруг
Грядою скал, на части разрывались,
Как золотые кольца, устремлялись
Обратно в море, издавая звук,
Слезами и унылой скорбью полный.
 
 
В просторе, где шумели, пенясь, волны,
Мне чудилось, звучала стоном мгла.
Нас проклинали там; из тьмы могилы
Рвалась там жизнь и напрягала силы,
Но одолеть преграды не могла.
 
 
Закат угас. Ночь покрывала море.
У ног оно кипело, как вулкан.
Мысль разрывалась от тоски и горя
И сердце – от жестокой боли ран.
Слабели силы в необъятной муке —
И я упал, как труп, на лоно скал
И в ужасе мучений умирал.
Но сон сошел и положил он руки
На грудь мою, и далеко ушла
Больная скорбь встревоженного духа.
 
 
Мне снилось: землю покрывает мгла…
Ужасный крик доносится до слуха,
И я во сне почуял ужас вновь:
Томительные черные кошмары
В суровой тьме свои рождали чары
И страшно леденили в сердце кровь.
 
 
Я увидал толпу людей несчастных,
Больных и слабых. Стонов их ужасных
Звук разносился, точно моря рев.
Громада шла. Пот лил с неё ручьями.
Пред ней шла боль кровавыми путями.
Печален был страдальцев легион:
Тела их рвал на части бич неволи,
Сомнение несло им муки боли,
Насилие в груди давило стон.
 
 
А средь людской бесчисленной громады
Кровавый пир свершали духи зла:
В безумии впивались в их тела,
Их кровь сосали, точно злые гады.
 
 
И увидал я ту, что их гнала…
Вливая в раны изнуренных яды,
Она вела их, как толпу зверей,
И грозно им кричала: «Ну, скорей!
Я – Нищета. Я вам повелеваю!
Ваш царь, ваш Бог, ваш всемогущий Пан!»
 
 
«Могуществом своим я убиваю
Людей за непокорность. С болью ран
Я им дарю могилы вечный холод,
Но раньше шлю на них суровый Голод;
Он внутренности их опустошит,
И мозг костей сожрет без сожаленья,
И в жилах кровь до капли иссушит!»
 
 
«Удел покорных моему веленью
Жесток не будет! В мраке и в пыли,
День ото дня слабея и бледнея,
Они сойдут в могилу… Ну, скорее!
Или сотру я вас с лица земли!
Я – Нищета! Я вам повелеваю!
Ваш царь, ваш Бог, ваш всемогущий Пан!»
 
 
«Покорным я щедроты расточаю:
На ужин черный хлеб им будет дан,
На плечи их – отрепье и для гроба
Клочок земли!
Но смерть бунтовщикам!
Повсюду их моя настигнет злоба!
Я – Нищета приказываю вам:
Вперед, вперед! Я вам повелеваю!
Ваш царь, ваш Бог, ваш всемогущий Пан!»
 
 
Вослед за нею шел ужасный стан
Ея родных: Болезни с мрачным Мором
И Тьма, и тощий Голод, лютый враг
Живущего, – ревели диким хором.
И злая Тьма толпе кричала так:
 
 
«Убейте мысли, мысли умертвите,
Или навек лишу я вас ума.
Огонь сердец своих вы загасите,
Скорей! скорей! Я страшный князь ваш Тьма!»
 
 
«Да, мысль – наш враг!» шептал ей Голод злобно:
«Когда она рождается в уме
И тлеет, искре маленькой подобно,
Туши ее, гаси в мертвящей тьме.
Когда же свет все тени уничтожит —
Предай болезни страшной ты народ…
А если это средство не поможет —
Ты кликни Мор, меня и весь мой род!»
 
 
«Ты знаешь, я силен. Как сон могилы,
Проникну в них, возьму их жизнь и силы,
Не оторву от тел их бледных губ,
Все буду кровь сосать со злобой жадной,
Пока в добычу смерти беспощадной
Останется холодный, синий труп!»
 
 
«Бездушный труп, лишенный чувств, свободный,
В глубокой мгле останется один!
Так задушу я мысль, «я злой, голодный,
Могучий пан, я – Голод, царский сын!»
 
 
И вся толпа злых демонов завыла:
«Да, эти люди наши! Их светило
Потушено! Скорей от света прочь
Мы поведем их в пасмурную ночь
С неволею и страхом леденящим!»
 
 
Вдруг грянул гром, ужасен и могуч,
И молния своим мечом блестящим
Разсекла плащ суровых, хмурых туч.
 
 
И силы мрака дрогнули толпой…
В тревоге тайной вся их рать застыла.
 
 
И тишина повисла над землей.
Свой путь прервали вечные светила,
И молния огнистой полосой
Стояла в небе и горела светом,
Разорванными тучами одетым,
И месяц, точно рыцарь золотой,
Держащий стражу полночи глухой,
Остался в тишине необычайной.
 
 
Мир ожидал чудес великой тайны.
 
 
Оттуда, где терялся полосой,
Ведущей к неизвестному чертогу,
Путь Млечный, схожий с чистою росой,
Где, потеряв обычную дорогу,
Лишь изредка комета пролетит
И след её волос огнем горит, —
Оттуда духи выплыли толпою
И близились огнистою рекою.
 
 
Летела Мысль всех ближе в вышине,
Прекрасная, с лицом богинь Эллады;
Пытливостью её горели взгляды
И чудно отражали в глубине
Уверенность в могуществе и силе,
Стремленье вечный разрешить вопрос…
Разсеянным клубам туманной пыли,
От века представляющей хаос,
Она дала иные очертанья
И мерный путь. Порядок мировой
Явился в царство нового созданья
И гордо поднял вечный скипетр свой.
 
 
Вослед за нею Чувство направлялось;
Его лицо в движеньи изменялось:
На нем была то радость без границ,
То грусть и боль, то пламенные грезы —
И вдруг опять под бархатом ресниц
Кристальные сверкали тихо слезы.
Безумным ритмом пульс его стучал,
Оно то бледно было, то румяно.
И крови ток в груди его дрожал,
Подобно лаве в кратере вулкана.
 
 
Направо же неслась Надежда вдаль,
С участьем ободряя все созданья,
А рядом с ней, в очах тая печаль,
Унылое летело Состраданье.
Все вместе, взявшись за руки, они
По голубому фону неба плыли
И далеко виднелись и светили,
Как яркие горящие огни,
Как перья благородного убора
На шлеме рыцаря, как средь простора
Небес – три птицы дивной красоты.
 
 
Любовь летела вслед; её черты
Одела ярко прелесть неземная…
Она несла в очах туман мечты,
Она дышала быстро… Прикрывая
Рукою страстной наготу грудей,
Биенье сердца удержать старалась…
За нею пелена её кудрей
Неслась вдали и пышно развевалась.
И тех кудрей роскошная волна
В своем стремленьи на звезду упал, —
Звезда же, новых светлых чувств полна,
Зарделась и, как солнце, засияла.
 
 
За нею мчалась с страшной быстротой
Фантазия; её стремились взоры
В безбрежности лучины мировой
За грани бесконечного простора.
И видно было, как безумно бьет
Она в эфире мощными крылами,
А гордый ум своими удилами
Смирял её стремительный полет.
 
 
И вдруг все духи опустили крылья
И замерли в просторе голубом,
Как паруса в покое и бессилье
Спускаются в безветрии морском.
 
 
В волнах эфира медленно, без шума
Там Творчество в потоке света шло.
 
 
Глубокая таинственная дума
Окутала высокое чело.
Спокойны были взоры. Лишь порою
Их трепет озарял черты лица.
А волосы влачились пеленою
Огромною, – я не видал конца.
И звезды в них, объятые экстазом,
Подобно ярким огненным алмазам,
Горели, жизни трепетом полны.
Оно узрело все средь тишины
В просторе мирового океана,
И голос полился из глубины,
Подобный звучной музыке органа:
 
 
«Вы, духи, вы мои! С начала дней
Я царствую над вами и доныне
И вас теперь на скопище теней
Веду в послушной доблестной дружине.
В неисчислимом времени веков
Предметы все моей покорны власти.
Холодный мрамор силой тайных слов
Даст статую, исполненную страсти,
И чувств, и жизни, мощи и огня…
Я камень оживить могу бездушный!
И слушаются краски все меня,
И струны мне подвластны и послушны:
Едва коснусь я их своей рукой —
Оне звучать и льются в строе дивном
То нежной песней с тихою тоской,
То гордым, властным, всепобедным гимном.
Послушны мне пустые звуки слов:
Лишь захочу – их рифмами свяжу я,
И потекут они потоком строф,
Как быстрая река, сердца волнуя.
И дивно славит их согласный хор
Мои дела хвалою бесконечной»…
 
 
«Лишь Демоны, исчадья ночи вечной,
Меня злословить смеют до сих пор!
От козней их доныне стонут люди,
Они по миру сеют мрак и зло,
Хоть для людей я свет давно зажгло
И искры им давно вложило в груди,
Чтоб сами чудеса творить могли
Мои сыны, сыны моей земли.
Размножилось неистовое племя
И на земное лоно тяжело,
Как страшное томительное бремя,
Своею темной силою легло.
И обратить грозит та сила ныне
Орлов в ворон, могучих львов пустыни —
В трусливый и ничтожный род щенят!»
 
 
Оно умолкло. Лучезарный взгляд
Его лица зарделся гневом жгучим,
В нем недовольства светоч заблистал,
И в страхе целый мир затрепетал.
А Демоны, подобно черным тучам,
Собрались все огромною толпой.
Дрожа во тьме со злобою слепой,
Их пьяные от бешенства дружины
Несли в груди предчувствие кончины
И, издавая злобный, дикий стон,
Помчались на блестящий легион.
И словно эскадрон гусар крылатых,
Скрывается в густых толпах татар,
Тревогою и ужасом объятых,
И лишь порой сверкнет вдали, как жар,
Копье иль меч, иль панцырь золотистый
И снова все закроется толпой, —
Так скрылся духов легион огнистый,
Окутанный суровой, злобной тьмой.
 
 
Раздался крик, звучали восклицанья…
Потом на черном теле мрачных туч
Зажглось огней волшебное сиянье,
Как будто солнце бросило свой луч
И он все рос, блистая без предела…
Промчались молний золотые стрелы,
На части рвали тучи впереди,
Горели ярким светом в небе чистом
И сыпались они дождем огнистым,
Как будто бы из демонской груди.
Вся мерзкая ужасная громада
Была разбита. Сквозь ночной туман
Летели с диким криком силы ада
И рухнули в глубокий океан.
 
 
Сорвав оковы сна, открыл я очи.
 
 
Пора рассвета уж была близка.
Печально гасли звезды – слезы ночи.
По небесам блуждали облака,
Как голуби, воздушною толпою.
Так вся земля с равниною морскою
Еще была ночною мглой полна.
Великая царила тишина.
Я чувствовал, как тени прочь бежали,
Как волны под дыханьем ветерка
Друг другу весть об утре лепетали,
Которое идет издалека.
 

* * *

 
Умолк – и тихо-тихо замирала
Одна струна… вот умерла и та…
И в тишине минута пролетала,
Как звука путь из сердца на уста.
 
 
И вдруг в толпе, молчанию на смену,
Раздался крик немногих голосов…
Венок упал на шумную арену,
Пятная землю роем лепестков.
 
 
А вслед за этим полились каскадом
Рукоплесканья, крики; рой венков,
Цветов и листьев сыпался там градом.
 
 
Певец стоит, исполненный еще
Мелодий сердца. Сила возбужденья
Кровь заставляет литься горячо,
И грудь кипит от нового волненья.
Неведомый огонь в его очах…
И вновь рука трепещет на струнах.
Стихает крик народа: слава, слава!
Застыли руки. Снова тишина.
И речь певца – стремительна, как лава,
На площади затихнувшей слышна:
 
 
«Судьба решилась, братья-минестрели!
Уже плывет в небесной синеве
Победный легион к заветной цели,
И Творчество с Любовью во главе
Дарят слова небесного привета
Лучам святого радостного света.
 
 
Но там в долинах стонущей земли
Еще вершат свой праздник злые тени,
Средь ужаса, тревоги и мучений…
И целый мир влачат они в пыли».
 
 
«Те демоны раскинули всех шире
Свой стяг на близком нам материке.
Там, в этом жалком изнуренном мире
Народ со смертью борется в тоске».
 
 
«Там взор, слепой от слез, не видит света,
Не видит дня и солнечных лучей,
Там свой удел клянет пророк рассвета,
Пока не погребет своих идей
И, пыткой мук ужасных побежденный,
Забудет небо, свой потушит взгляд,
Отринет все великия знамена
И будет ползать, как презренный гад!»
 
 
«Там гениев – насилья убивают,
Подрезывают крылья там орлам
И горных коз в ярмо там запрягают,
И для души уставы пишут там!»
 
 
Там всех детей берут тираны злые
И, чтоб скорее вышли подлецы,
Куют, как деньги, души молодые
Всё на одни и те же образцы!
Там в дикой злобе отравляют воды!
А эти звезды – светочи ночей —
За чудный блеск серебряных лучей
Сорвали бы охотно с небосвода!»
 
 
Нельзя там плакать, там нельзя любить!
Нельзя там мыслить, тешиться мечтами!..
Нет! Той земли не описать словами:
О ней стонать я должен, слезы лить,
Иль вырвать сердце, полное мученья,
И показать его страданья вам!»
 
 
Тут силы не хватило уж словам,
Мысль умерла на высях возбужденья.
«Гей! прочь отсюда! Гей, на материк!
На помощь братьям все без замедленья!»
Остатком воли испустил он крик
И оборвал дрожащих струн теченье.
 
 
Толпа застыла в мрачной тишине.
 
 
И слышно было, как кипели слезы
У всей толпы в душевной глубине,
И воскресали пламенные грезы,
Как сильно бились у людей сердца,
Кипела кровь огнем живых дыханий,
И образы вставали без конца.
Из маленьких частиц воспоминаний…
Нить, порванная прежде, вновь узлом
Завязывалась здесь с материком.
 
 
Но вот, сменяя те воспоминанья,
Из тайных недр души явился страх,
То страх был за покой существованья, —
И снова нить он разорвал в сердцах.
 
 
И мысли все боролись, колебали
Весы их воли с силою, как вдруг
Им тени осторожности предстали
И поселили в сердце их испуг,
Подняв опять спокойной жизни цену,
Разсчетом мелким совесть отравив.
 
 
Позорный страх родил в сердцах измену,
Погас в душе восторженный порыв,
На лица вышли сумрачные тучи,
И ропот выростал, как гром могучий,
И разразился, гневом все покрыв.
И вся толпа, подняв к трибуне руки,
 
 
«Молчи!» – кричала: – «ты зовешь, губя!
На остров ты накликать хочешь муки,
Но мы научим разуму тебя!
Отнимем лавры – подарим позором!»
Ревел народ вокруг согласным хором.
 
 
И на арену бросилась толпа
И с криками, разбойникам подобно,
Венцы с земли хватала спешно, злобно;
От бешенства безумна и слепа,
Она топтала их без сожаленья
В неистовом порыве возбужденья.
 
 
При этом виде все лицо певца
Покрыла бледность. К сердцу устремилась
Вся кровь его, и взглядом мертвеца
Смотрел он так, что страшно становилось.
 
 
Вдруг сквозь народ приблизились толпой
Его друзья. Их лир звенели струны
В безумном беге. Точно вихрь морской,
Они взбежали к высоте трибуны
И там с рыданьем обняли певца;
Сплетя на нем свои в восторге руки,
Они ему твердили без конца:
«Ты нашу скорбь воспел и нашей муки
Туман рассеял… Вечно да живет
Наш Даймон-вождь! Направь ты наш полет!»
 
 
И Даймон, возбужденный, со слезами
На головы их руки возлагал…
И в этот миг рассыпалась лучами
Луна с небес – и свет её бросал
На их дружину блики золотые,
И в них певцы стояли, как святые
В своем бессмертном ореоле мук.
 
 
А там, внизу, народа мрачный круг,
С трудом порыв смиряя злобы бурной,
Еще дарил гирляндами цветов
Трех первых состязавшихся певцов.
И вот герольд открыл немые урны,
Пересчитал во всех число венков
И объявил толпе, что по закону
Один певец получит здесь корону:
Кто распевал сегодня всех звучней
О прелестях любовницы своей.