Текст книги "Родина дремлющих ангелов"

ПРЕДЕЛЫ РАЯ

Свобода, как змеиный яд, полезна только в малых дозах. Человеческий разум не приемлет абсолютной свободы. Он способен развиваться только в режиме ограничений, потому что в основе всякого познания лежит жажда недоступного. Нам хочется всё, чего НЕЛЬЗЯ. В своё время Бог оценил это качество. Чтобы Адам не умер идиотом, он придумал запретный плод и едва не отбил ему почки за первый академический подвиг. Таким образом был обеспечен непрерывный прогресс.

Социологи отметили, что многие жители бывшего Советского Союза с наступлением демократического бардака внезапно перестали читать книги. Даже кредитоспособные люди утратили интерес к приобретению новых, доселе недоступных изданий. О периодике и говорить не приходится: её потребление упало до ничтожного уровня. Самая читающая страна покинула библиотеки и уставилась в телевизор. Лёгкое, непритязательное чтиво заполнило книжные прилавки и заняло первое место в литературном рейтинге. Можно сказать, что в постсоветском пространстве разразилась интеллектуальная катастрофа.

Причиной всему – отсутствие запретного. Ничем не сдерживаемый поток информации мгновенно обесценился. Наше сознание утратило важнейший стимул активного развития, исчезло вожделенное НЕЛЬЗЯ.

Разум человека настроен на автоматический поиск запретного. Наше подсознание регулярно сортирует информацию. Всё, что имеет свободный доступ, воспринимается как нечто несущественное. Информация же запрещённая и тщательно скрываемая ассоциируется со сферой существенного и определяет содержание наших приоритетов.

Свободный доступ резко снижает остроту восприятия. Нам трудно вспомнить таблицу умножения, потому что за неё не сажают в тюрьму. Всякий запрет – это сигнал к его изучению.

Длительная хроническая нехватка свободы позволила нам создавать уникальные театральные школы, шедевриальный кинематограф, непревзойдённую анимацию, литературу с глубоким подтекстом и совершать мощные прорывы в фундаментальных науках. Давление тоталитарной системы превратило огромные массы населения в среднестатистических интеллектуалов, духовно противостоящих режиму. Неудивительно, что большинство простых жителей Запада по сравнению с нашими гражданами мыслят слишком упрощённо.

Всё, что развивается вопреки режиму, есть главный смысл его существования. В этом Божий промысел. К сожалению, мы не можем осознать истинных задач своего пути. Сегодня мы помним все разрушенные храмы, но стоит их восстановить – и мы тотчас о них забудем. Подобно детям, мы чувствуем, что всё официально позволенное – это заведомая ложь, лишённая притягательности.

Чтобы воспитать большое количество безбожников, достаточно продавать Библию на каждом углу, читать проповеди по телевизору, устраивать коллективные походы в церковь и включить изучение Святого Письма в школьную программу. Чем больше учат любить Родину, тем больше появляется желающих её продать. Лозунг «Пролетарии всех стран – соединяйтесь!» – типичная провокация межнациональной вражды.

Каждый день советская пропаганда внушала нам, что негры – хорошие ребята. Демонстративная любовь к несчастному негритёнку Максимке сделала нас самыми непримиримыми расистами в мире. И это при том, что живого негра многие в глаза не видели.

Нетрудно понять, почему британцы, расстрелявшие десятки тысяч безоружных зулусов, сегодня испытывают жуткий комплекс вины и отличаются завидной расовой терпимостью.

Любовь к запретному превращает любое противостояние во взаимную тягу. Регулярный семейный мордобой – типичный признак прочных отношений. Если кому-то уже не хочется бить жену, значит, пришло время разводиться.

Плохие немцы, создавшие Третий рейх так яростно осуждались за свои преступления, что мы буквально прониклись симпатией к ним. Кино про Штирлица – это практически признание в любви к чёрным мундирам СС.

Согласно высшему закону развития, каждое общество стремится совершить полную амплитуду духовного колебания. Демократия подсознательно тяготеет к насилию и диктатуре. В свою очередь, тоталитарные режимы провоцируют возникновение утончённых идеалов свободы. Это убедительно подтверждает сравнительный анализ элитарного и массового искусства двух противоположных социальных систем.

Чтобы спрогнозировать перспективу развития той или иной культуры, достаточно оценить её внешние, официальные формы. Садизм Римской империи закончился победой христианства. Пропаганда христианской любви к ближнему трансформировалась в костры инквизиции. Гуманистические идеи XVIII века увенчала работа гильотины. Набожная Российская империя увлеклась расстрелами священников. Теперь, наигравшись в массовые репрессии, мы возмущаемся робким произволом белорусского президента.

В Украине официальная установка на возрождение народной культуры порождает массовое презрение к «шароварщине». Чем настойчивей мы приучаем детей к традиционной вышивке и гончарному делу, тем больше они тянутся к изучению редких компьютерных программ и чтению российской классики.

И так будет продолжаться до бесконечности. Мы обязательно найдём что-нибудь альтернативное. Ведь лучше страдать от боли, чем от скуки. Это подсознательно чувствует каждый. Божественный закон суров: там, где не бывает запретного, кончаются пределы рая.

ЭРА ГЛУХОНЕМЫХ

Мы все герои индийского кино. Мы позволяем себе верить в невероятные истории, где добрые кухарки красиво управляют государством, где нищие легко становятся богатыми, где закоренелые бандиты вышивают салфетки крестиком и готовят нам подарки к Рождеству.

С тех пор, как деньги стали править миром, мы готовы поверить во что угодно, лишь бы заплатили гонорар. При этом действительность уже не пользуется спросом. Она обременяет нас, как давно лежалый товар.

В древности люди тоже любили деньги, но они не позволяли им безраздельно властвовать над собой. Тогда никому не приходило в голову, что социальное положение человека может определяться стоимостью рабочего времени.

Понятия «высший» и «низший» формировались согласно неизменному закону природы, где каждый рождается с конкретным предназначением. Хам не способен быть царём, а дельфин не может быть акулой. Люди постоянно разделялись на касты или сословия, не оттого что им этого хотелось, а потому что иначе было нельзя.

Многовековой опыт доказал, что священники, дворяне, крестьяне и бродяги отличаются не родом занятий, а принадлежностью к особой породе индивидуумов. Возможно, в скором времени учёным удастся вычислить генетический код царя или пролетария – достаточно задаться целью.

Говорят, что многое зависит от воспитания. И это справедливо, если воспитание направлено на развитие изначально заложенных качеств. Бессмысленно приучать природного крестьянина к оружию. В результате из него может получиться не благородный воин, а трусливый солдат. Человеку с рефлексами торговца нельзя навязывать духовную семинарию, ведь, кроме махинаций с лампадным маслом, его ничто не будет интересовать.

Представители «высших» могли себе позволить заниматься любым делом, свойственным низшим сословиям, но низшие не могли заниматься делом сословий высших. Это не имело отношения к чьей-либо прихоти. Для людей было совершенно очевидно, что «генетический крестьянин» лишён универсальности дворянина и в этой роли он крайне опасен для окружающих. Зато граф Толстой спокойно мог ходить за плугом, и это никому не причиняло вреда.

Классические образы идеального аристократа и крестьянина изобразил Сервантес в своём романе «Дон Кихот». Странствующий рыцарь и его оруженосец – это, по сути, два разных подхода к жизни, связанных между собой неразрывно. Когда хитроумный идальго кричит: «Браво, Санчо! Приключение!» – Санчо отвечает: «Дай Бог, чтоб удачное!» Дон Кихот не имел привычки терзаться сомнениями и поддаваться чужому влиянию: «Напрасно или не напрасно – это уж дело моё». Санчо вёл себя иначе: «Синьор! Нельзя ли дать мне два дня сроку, чтобы я подумал, как лучше поступить?» Нельзя сказать, кто хуже – Санчо или Дон Кихот. Они оба хороши, потому что каждый находится на своём месте.

Сословное разделение было полезно тем, что исключало путаницу в социальных и личных отношениях между людьми. Признаки «генетического» благородства и утончённости обретали конкретный статус и полномочия. Естественный отбор согласно проявленным качествам устанавливал энергетическое равновесие всей человеческой биомассы. Хотя духовная и правящая элита могла подвергаться давлению низших сословий, она не являлась объектом их манипуляций.

Новые производственные отношения испортили всё. Деньги, сосредоточенные в руках низших сословий, начали «делать погоду». «Генетические» торговцы перекупили функции дворян: жирафы стали работать слонами, слоны – пингвинами. Все чувствуют, что это ненормально, но жажда зарплаты заставляет забывать обо всём.

«Биологический» беспредел буржуазной демократии спровоцировал культурные катастрофы. Благородных заказчиков и духовных гармонизаторов пространства стали называть пережитком прошлого. В результате этическая нормативность человечества подверглась резкой деформации.

На первый взгляд всё выглядит благопристойно: повсюду говорят о правах человека и устраивают питомники для бродячих животных. Однако люди – существа зоркие, и при всём своём желании не могут обмануть себя. Мы постоянно испытываем дискомфорт от неестественного поведения новых представителей общественной надстройки. Их декларации гуманистических идей выполняют роль обычного товара, который продают по мере надобности. Даже личная жизнь несортированной элиты приобрела коммерческий смысл. Мы ходим на выборы, как в пустой магазин, где нам предлагают остатки никому не нужных вещей. И мы вынуждены выбирать из того, что есть, глядя на заведомо лживую упаковку. Мы сознательно покупаем ложь, потому что правда никогда не лежит на прилавке. Наш низменный вкус – инструмент наших манипуляций. Торговцы подчиняются нам, как Обществу защиты потребителей.

Авторитарность денег лишила авторитета людей как таковых. К человеку могут прислушаться только в том случае, если он состоялся как товар. Разрушив качественные сословия, общество утратило ориентиры качественной жизни. Сегодня Санчо Панса имеет наглость поучать Дон Кихота. Конечно, благородному идальго нечему учиться у добродушных крестьян. Но крестьяне об этом не знают. Их сбивает с толку наличие крупных денег в своём кошельке. Они не понимают, что удачно про данная редиска не может уравнять бульдога с носорогом. Дон Кихот не умеет слушать Санчо, а Санчо не желает слушать Дон Кихота. Мы превратились в общество глухонемых. Никто не способен сообразить, где мы находимся и куда продвигаемся. Объяснить уже некому. Тот, кто купил право голоса, сказать ничего не может, а тот, кто может, – утратил такое право.

КТО СМЕЕТ БЫТЬ НАШИМ НАЧАЛЬНИКОМ?

Все украинские начальники – люди с большой душевной травмой. Одно дело, когда украинец служит губернатором в России или управляет Канадой, и совсем другое, если он возымел желание управлять украинцами. Это уже диагноз. Иначе как объяснить, что в стране, где каждый чувствует себя Наполеоном или Клеопатрой, могут появляться особи с претензией на первенство.

На украинских просторах только инородец имеет право сидеть в кабинете с умным лицом. Начальник же местного происхождения обязан выглядеть карикатурно. Это единственный способ задобрить публику и получить призы в виде общественного одобрения и повышения по службе.

Ненависть к начальству у нас в крови. За всю историю Украины со времён татарского нашествия мы имели только одного авторитетного лидера, и тому норовили дать по морде. Богдан Хмельницкий, о котором идёт речь, носил булаву не только для красоты. Ему неоднократно приходилось отбиваться ею от своих соратников, страстно желающих вырвать ему чуб. Следует сказать, что это вовсе не из вредности. Просто мы знаем, что полноценным людям начальство без надобности.

Наше природное чувство собственного совершенства не позволяло нам выбрать из своей среды что-нибудь превосходное. Всё, что где-то может выглядеть превосходным, в нашей среде автоматически превращается в посредственность. Невозможность выбрать авторитетную личность привела к тому, что на каждом берегу у нас в своё время сидело по десятку гетманов и сотни полковников. В последнюю гражданскую войну Украина побила все рекорды по количеству правительств и независимых территориальных зон.

Можно сказать, что украинцы в этом отношении оказались европейским феноменом. Мы единственный народ, который может прийти к согласию с кем угодно, но только не с самим собой.

Всем, кто претендует на лидерство, нечего сказать нашему мудрому населению. И это не потому, что они дураки, – просто у нас количество умных так велико, что умному негде выделяться.

Трудно сказать, что заставляет отдельных людей проявлять упрямство и унижаться за право быть украинским начальником, ведь участь их всегда предрешена, исход, как правило, трагичен. Возможно, всему виной их извращённое представление о лидерстве и его ценности. А может, им просто заняться нечем.

Другое дело наши бизнесмены. Здесь лидерство соединяется с понятием хозяин. В данном случае ничего не надо доказывать. Количество созданных рабочих мест и уровень зарплаты говорят сами за себя. К хорошему хозяину у нас всегда испытывали зависть и проявляли интерес, втайне надеясь, что у него хата всё-таки сгорит. Когда же на горизонте возникает умный голодранец, объясняющий, как нужно жить, украинская душа закипает от злости, утешаясь при этом безобразным, глупым имиджем, которым украинцы привыкли наделять всякого выскочку.

Возможно, всё это началось ещё с убийства Аскольда и Дира, которых киевские заговорщики зарезали с помощью заезжих варягов, – чтоб неповадно было. А может, с традиций запорожских вольностей, где всякое должностное лицо находилось в полной зависимости от коллективных интересов. Шаг в сторону карался нещадно, и запорожский старшина мог лишиться своих почек сразу по окончании годичного срока.

Кто знает, может, именно эта традиция нуждается в бережной реставрации? Она могла бы отрезвить многих наглецов, которым невдомёк, что лидер – это не тот, который всем навязывается, а тот, за которым идут.

В настоящее время невозможно поверить, что такой человек может появиться среди наших буряковых полей. Во всяком случае, это должно быть нечто из ряда вон выходящее, некое восьмое чудо света, способное завоевать мозги хитроумных украинцев. Если учесть, что это никому не удавалось на протяжении многих столетий, то от очередных выборов ничего, кроме пустой траты денег, ждать не следует.

Сегодня ни одна украинская партия не имеет поддержки сколь-нибудь значительной части населения. Все, кто попадёт в новый парламент, как и прежде, будут выполнять роль социального тормоза. Глупо объяснять происходящее равнодушием народа к политике. Каждого замечают ровно настолько, насколько он проявляется. Скорее всего, гениальная украинская нация нуждается не в политических движениях, а в сексуальной революции. Это её, по крайней мере, могло бы развлечь. Но если кто-то всё же считает, что без парламента и мордатых начальников нам не обойтись, то следует прибегнуть к простейшей форме отбора, например насильственному водворению в кабинеты случайных граждан, пойманных на улице. Подобно всякому украинцу, любой из них легко справится с поставленными задачами. Главное, что их физиономии не будут отсвечивать нездоровым румянцем озабоченности. Им также не придётся тошнить ритуальными фразами о своей любви к Родине и смешно потрясать кулаком в сторону какой-то коррупции.

Может, тогда украинский культ непочитания начальства у нас выродится в простое сочувствие жертвам народного служения.

Как и положено совершенным людям, с некоторых пор мы сильно обленились и позволяем всяким занудам безнаказанно засорять эфир, портить газетную бумагу и государственную мебель. Люди, устроенные попроще, к нам уже не приходят на помощь. Варяги где-то растворились, москали ушли в свою Камариль. Наш осиротевший украинский разум остался наедине и с тоской глядит на себя в зеркало, не зная, от чего избавиться: от зеркала или от самого себя.

ПИСЬМО ПОСЛЕДНЕГО ТИРАНА

Поэма

Я не могу дожить до Рождества… Детям маленьким нужны мои подарки – барабанчик, дудка и флажок.

Пусть маршируют строем вдоль квартиры… Обычная забава в праздник… Пока родители нарежут колбасу, познают детки главное, наверно… что люди шествуют шеренгой и колонной, а стадом бродит только – тварь.

Я чувствую, мы сильно заскучали. Совсем народ от рук отбился… Люди хотят простого человеческого счастья – жрать на золоте и спать на унитазе…

Я разделяю искренне всё это – человека держу в одном месте, а счастье в другом… Населению положено мечтать. И скрывать в душе своё заветное. И молчать об этом на допросах. Только, где они – запретные мечты, если можно всё теперь – за деньги. Даже в космос пустят с кошельком. И это называется свобода?! Наивные. Что можем знать мы о слове «свобода», если забыли слово «никогда».

Я люблю народный героизм. Меня боялись в каждом доме, но говорили что-нибудь не так. Простому человеку был доступен подвиг. И каждый, кто шептался, считал себя героем… Глубоким смыслом был наполнен день, высоким чувством тешилось сознанье. Страна, читая между строк, смеялась над моей неправдой. Меня считали эталонным подлецом, источником маразма и гордыни. Но каждый получал свою награду. И трепет плоти призывал к смирению защитников кухонных баррикад…

Я увлекался дерзостью народа, а он взаимно увлекался мной. Происходящее нам душу согревало… Человек был интересен и весом. Изнемогали мы от нравственной борьбы, мир наблюдал за нами удивлённо…

А что ж теперь, когда я не караю простых людей?

Всякое нелепое созданье себя считает чем-то неземным, а персонаж незрелый – генералом. Но что стоит за этим – не пойму… Возможно, разница причёсок и кредиток…

При мне такого не бывало. Люди отличались разве что умом. За это их ловили и сажали. Индивидуальный ум, точнее, индивидуум, я содержал подальше от других, чтобы разница острее ощущалась.

Не оценили…

За что теперь сажают мой народ? За криминально скудную потеху? Сажают и зевают в потолок… Нет ярости, любви и вдохновенья.

Одичали люди как-то быстро. Ездят где попало, ходят кто куда. В телевизоре сидят амфитеатром и треплются о жизни «без трусов». Как будто большего они уже не знают. Раздуты щёки, с выкатом глаза, высокомерный тон; одни специалисты, стыда отсутствие, все знают, как нам быть и что не достаёт до полного блаженства…

Я снова убеждаюсь… Железной тачки нам не достаёт, кирки, лопаты, штольни и конвоя! Чтоб мама снилась, плач ребёнка, иконка бабушки, дыхание отца, простынка белая и мой портрет на стенке лучезарный…

Людей нельзя оставить без присмотра. Они всё путают, им надо объяснять, что на машину номер крепится обычный, а номер личный должен быть на «теле». Что на помойке жить должны собаки, а беспризорники – в военных лагерях. Что Библию, Коран и Камасутру на разных полках держат… А женщина без нижнего белья бывает только дома, в бане и в больнице.

Хотя кому я это говорю?..

Кругом теперь народные враги, вредители, шпионы, диверсанты! Им на потеху всё-таки досталось несчастное Отечество моё…

Где я один когда-то управлялся, теперь начальства тьма! И каждый царь – дворец, владенье, свита – всё напоказ! Суда никто не ждёт и ничего на свете не боится! Они врагов не давят в казематах, не трогают церквей, профессоров, не лезут в душу, в общем, безучастны, им наплевать, точнее, всё равно.

«Свобода» отобрала смысл жизни. Из гавани не выйдут корабли, моря просохли, кончились дороги. Остались только пиво и закуска – очарованье суетных утех. Не различить теперь добро и зло. Всё получило равную прописку. В рядах колбасных…

Этот страшный сон ночным арестом следует нарушить – удары в дверь, мелькание бумаги, испуг соседей, глупый узелок, прощание влюблённых у порога… Пускай прорвётся бурная река – мужчин в казармы, женщин на заводы, нахальный вызов, равенство пайка, единство цели сомкнутой колонны и результат – окутанный легендой!

Пусть колокол, зарытый в огороде, молчанием пугает тишину. Пусть продолжают прятать от меня вручную переписанные тайны – ценою в жизнь! Пусть жатва полноценная наступит и в восхищение приходят небеса!

Мне одиноко Родину любить! Шинель украли, орден, пистолет, соратников заброшены могилы. Но Я вернусь! Ещё не поступала в продажу кровь моя. От горького лекарства проснётся совесть самых развращённых…

Я с нетерпеньем ожидаю Рождества!