Текст книги "Злые самаритяне. Миф о свободной торговле и секретная история капитализма"

В игру вступает Америка

Если самую удачную критику британского лицемерия сформулировал немец, то страной, которая лучше всего сопротивлялась «отбрасыванию лестницы» с политической точки зрения стала не Германия. И не Франция, получившая известность как протекционистский противник Британии с ее принципами свободного рынка. Противовес был обеспечен благодаря США, некогда британской колонии, а ныне – стране – защитнице принципов свободной торговли.

Под британским владычеством Америка прекрасно поняла, как метрополия относится к своим колониям. Разумеется, ей не позволили установить таможенные пошлины, чтобы защитить свои молодые отрасли промышленности. Безусловно, был запрещен экспорт продукции, конкурировавшей с британской, и выдавались субсидии на производство сырья.

Более того, были введены прямые ограничения на то, что американцы вообще могут производить. Дух такой политики можно резюмировать высказыванием Уильяма Питта-старшего 1770 года. Услышав, что в американских колониях появляются новые отрасли промышленности, он заявил: «Колониям [Новой Англии] нельзя разрешить даже производство гвоздей для подков»[78]78
  Цит. по List (1841), p. 95. Питт назван в книге графом Чатамом, каковым он и был в то время.


[Закрыть]. На самом деле британская политика была не настолько жесткой, как можно подумать: некоторым производствам все же была предоставлена возможность развиваться. Но изготовление высокотехнологичной продукции было под запретом.

Не все британцы были столь жестокосердны, как Питт. Призывая американцев к свободной торговле, некоторые из них были искренне убеждены, что помогают. Адам Смит, отец-основатель экономики свободного рынка, в своем «Богатстве народов» искренне советовал американцам не развивать производство. Он утверждал, что любая попытка «прекратить импорт европейской продукции» будет лишь «препятствием, а не двигателем прогресса страны на пути к истинному благосостоянию и величию»[79]79
  Полная цитата звучит так: «Если бы американцы путем соглашения или посредством каких-либо принудительных мер прекратили ввоз европейских промышленных изделий и, обеспечив таким образом монополию тем из своих соотечественников, которые могут вырабатывать подобные товары, отвлекли сколько-нибудь значительную часть своего капитала на это дело, они только затормозили бы, а не ускорили дальнейшее возрастание стоимости своего годового продукта и задержали бы (вместо того чтобы ускорить) развитие своей страны в сторону богатства и могущества». Adam Smith (1776), The Wealth of Nations, издание Random House 1937 года, pp. 347–348. Точки зрения Смита впоследствии придерживался и уважаемый французский экономист XIX века Жан-Батист Сэй, который, как утверждают, говорил, что США, «как Польша», должны полагаться исключительно на сельское хозяйство и забыть о производстве. Цит. по List (1841), p. 99.


[Закрыть].

С этим соглашались и многие американцы, в том числе Томас Джефферсон, первый госсекретарь и третий президент США. Некоторые же яростно возражали. Они замечали, что стране нужно развивать промышленность, используя протекционизм и субсидии, как и Британия ранее. Интеллектуальным лидером этого движения стал выходец из низов – Александр Гамильтон.

Гамильтон родился на острове Невис в Карибском море. Он был незаконнорожденным сыном шотландского мелкого торговца (который, впрочем, заявлял о своем аристократическом происхождении, но это ничем не подкрепляется) и француженки. Гамильтон выбился наверх благодаря своим блестящим способностям и безграничной энергии. В 22 года он был адъютантом Джорджа Вашингтона во время Войны за независимость. В 1789 году, всего в 33, он стал первым министром финансов нового государства (секретарем казначейства).

В 1791 году Гамильтон подал в Конгресс США «Доклад о мануфактурах» (далее – «Доклад»), где изложил свое представление о том, что государству требуется масштабная программа развития всех отраслей промышленности. Суть его идеи состояла в том, что такая отсталая страна, как США, должна защищать свои «молодые отрасли» от иностранной конкуренции, холить и лелеять их до тех пор, пока они не встанут на ноги.

Рекомендуя такую политику своему юному государству, 35-летний министр финансов, у которого за плечами была только степень бакалавра свободных искусств Королевского колледжа Нью-Йорка, второразрядного в то время (ныне Колумбийский университет), смело и открыто выступал против советов самого известного в мире экономиста Адама Смита. Практика защиты «неокрепших отраслей» существовала и ранее, о чем я уже говорил, но именно Гамильтон подкрепил ее теорией и дал ей имя (термин «неокрепшие отрасли» ввел как раз он). В дальнейшем эту теорию более глубоко разработал Фридрих Лист, который сегодня часто ошибочно считается ее отцом. Однако вообще-то Лист поначалу был сторонником свободной торговли, в числе главных пропагандистов одного из первых в мире соглашений о свободе торговли – немецкого Zollverein, то есть Таможенного союза. В 1820-е годы он по политическим соображениям жил в эмиграции в США, где и узнал о «новых отраслях». Идеи Гамильтона повлияли на зарождение программ экономического развития многих стран и стали объектом черной ненависти со стороны теоретиков свободной торговли грядущих поколений.

В «Докладе» Гамильтон предложил ряд мер, направленных на промышленное развитие страны. Среди них были тарифы и запрет на импорт; субсидирование; запрет экспорта ключевых сырьевых материалов; либерализация и льготы на импорт промышленного сырья и компонентов; вознаграждение и патенты на изобретения, контроль качества продукции; развитие финансовой и транспортной инфраструктур[80]80
  Гамильтон делил эти меры на 11 групп:
  1) «защитные пошлины» (просто пошлины по современной терминологии);
  2) «запрет конкурирующих товаров или пошлины, эквивалентные запрету» (запрет на импорт или запретительные пошлины);
  3) «запрет экспорта производственных материалов» (запрет на экспорт материалов для производства);
  4) «денежное стимулирование» (субсидии);
  5) «премии» (особые субсидии на ключевые инновации);
  6) «освобождение материалов производства от пошлин» (либерализация импорта материалов для производства);
  7) «возврат налогов на производственные материалы» (возврат импортных пошлин на импортированные материалы для производства);
  8) «поощрение новых открытий и изобретений в родной стране или введение в Соединенных Штатах таковых же, сделанных в других странах, в особенности тех, что относятся к механизмам» (премии и патенты на изобретения);
  9) «справедливое регулирование производства товаров» (регулирование стандартов продуктов);
  10) «содействие денежным переводам из одного места в другое» (развитие финансовых услуг);
  11) «содействие перевозке и перевалке товаров» (развитие транспорта).
  Alexander Hamilton (1789), Report on the Subject of Manufactures, перепечатано в Hamilton – Writings (The Library of the America, New York, 2001), pp. 679–708.


[Закрыть]. Хотя Гамильтон был совершенно прав, предостерегая от злоупотребления подобными мерами, они по-прежнему остаются очень мощным и вместе с тем «еретическим» комплексом принципов экономической политики. Если бы сегодня он был министром финансов какой-либо развивающейся страны, МВФ и Всемирный банк точно не выдали бы ей кредит и сделали бы все, чтобы Гамильтон ушел со своего поста.

Получив «Доклад», Конгресс воплотил очень небольшую часть его рекомендаций. По большей части дело было в том, что в американской политике того времени доминировали южане-плантаторы, которым было просто неинтересно развивать американскую промышленность. Несложно догадаться, что они хотели продолжать импортировать промышленные товары из Европы как можно более высокого качества и по как можно более низкой цене в обмен на доходы, получаемые от экспорта сельскохозяйственной продукции.

После «Доклада» Гамильтона пошлину на иностранные промышленные товары подняли в среднем примерно с 5 до 12,5 %, но этого было слишком мало, чтобы стимулировать покупателей поддержать зарождающуюся индустрию.

Гамильтон подал в отставку с поста секретаря казначейства в 1795 году из-за скандала, который был вызван связью с замужней женщиной. И это означало невозможность дальнейшей реализации его программы. Жизнь этого неоднозначного человека оборвалась в 49 лет: в 1804 году в Нью-Йорке он был застрелен на дуэли, на которую его вызвал бывший друг Аарон Бёрр, ставший в итоге его политическим оппонентом и занимавший в то время должность вице-президента при Томасе Джефферсоне[81]81
  В молодые годы Гамильтон и Берр были друзьями. Однако в 1789 году Берр, хотя ранее горячо поддерживал кандидатуру Гамильтона, изменил свою позицию и сам принял пост генерального прокурора штата Нью-Йорк из рук губернатора Джорджа Клинтона. В 1791 году Берр победил на выборах тестя Гамильтона Филиппа Шуйлера (Philip Schuyler) и занял пост сенатора, на котором стал противодействовать политике Гамильтона. Последний, в свою очередь, помешал выдвижению Берра кандидатом в вице-президенты в 1792 году и его назначению министром-посланником во Францию в 1794 году. К тому же на выборах 1800 года Гамильтон буквально вырвал президентство из рук Берра и принудил его стать вице-президентом. На победу тогда претендовали четыре кандидата: Джон Адамс и Чарльз Пинкни от партии федералистов и Томас Джефферсон и Аарон Берр от оппонентов – Демократической Республиканской партии.
  В голосовании коллегии выборщиков кандидаты от Демократической Республиканской партии выбыли, а Берр неожиданно набрал равное число голосов с Джефферсоном – по 73. Когда Палате представителей пришлось выбирать между двумя кандидатами, Гамильтон склонил федералистов в сторону Джефферсона. Он поступил так, хотя Джефферсон не нравился ему почти так же сильно, как Берр: дело в том, что он считал бывшего друга беспринципным оппортунистом, в то время как Джефферсон был человеком убежденным, хотя и руководствовался неверными принципами. В итоге Берру пришлось довольствоваться постом вице-президента. Затем в 1804 году, когда Берр баллотировался на пост губернатора штата Нью-Йорк, Гамильтон развязал кампанию его очернения и снова не дал ему получить желаемого. Подробности приводятся по J. Ellis (2000), Founding Brothers – The Revolutionary Generation (Vintage Books, New York), pp. 40–41, и J. Garraty & M. Carnes (2000), The American Nation – A History of the United States, 10th edition (Addison Wesley Longman, New York), pp. 169–170.


[Закрыть]. Если бы Гамильтон прожил еще хотя бы лет десять, он стал бы свидетелем масштабной реализации собственной программы.

Когда в 1812 году началась англо-американская война, Конгресс США немедленно удвоил пошлины на ввоз – с 12,5 до 25 %. Война к тому же много сделала для становления новых отраслей, поскольку импорт промышленной продукции из Британии и других стран Европы был прерван. Новая группа появившихся промышленников, разумеется, высказалась в пользу большего усиления протекционизма[82]82
  Аналогичным образом неожиданный импульс получило промышленное развитие Латинской Америки, когда Великая депрессия 1930-х годов нарушила международную торговлю.


[Закрыть]. В 1816 году тарифы поднялись еще – в среднем до 35 %. К 1820 году средний тариф возрос уже до 40 %.

Гамильтон предопределил развитие американской экономической политики вплоть до конца Второй мировой войны. Его программа неокрепших отраслей создала все предпосылки для быстрого промышленного развития. Помимо прочего, он создал рынок государственных ценных бумаг и стимулировал развитие банковской системы (невзирая на противодействие Томаса Джефферсона и его сторонников)[83]83
  Гамильтон предложил выпускать государственные ценные бумаги, чтобы финансировать инфраструктурные капиталовложения. Сама идея «занимать, чтобы инвестировать» вызывала в то время подозрения у многих, включая и Томаса Джефферсона. Делу Гамильтона не помогало то обстоятельство, что государственные заимствования в Европе в те времена обычно использовались для финансирования войн или экстравагантного образа жизни правителей. В конце концов Гамильтону удалось убедить Конгресс и «купить» Джефферсона, согласившись на перенос столицы на юг – во вновь отстроенный Вашингтон в округе Колумбия. Также Гамильтон хотел учредить «национальный банк». Идея заключалась в том, чтобы банк частично принадлежал государству (20 %) и, действуя как банкир правительства, мог бы развивать и обеспечивать стабильность финансовой системы дополнительной ликвидностью, выпуская банкноты благодаря своему особому положению финансового учреждения, поддерживаемого государством. Также ожидалось, что банк сможет финансировать промышленные проекты общегосударственной важности. Джефферсон и его сторонники и эту идею считали опасной, потому что банки, по их мнению, движущая сила спекуляций и эксплуатации. Для них полугосударственный банк был еще хуже, потому что он базировался на искусственно созданной монополии. Чтобы сломить их возможное сопротивление, Гамильтон просил учредить банк на основании временной 20-летней лицензии, которую ему дали, и Банк США в 1791 году все же был основан. Когда в 1811 году срок действия лицензии истек, Конгресс ее не продлил. В 1816 году учредили другой Банк США (так называемый Второй Банк США), выдав ему еще одну 20-летнюю лицензию. Когда в 1836 году закончился и ее срок действия, она тоже не была обновлена (см. главу 4). После этого в США не было полугосударственного банка почти 80 лет, пока в 1913 году не был создан Федеральный резервный совет (Центробанк).


[Закрыть]. В недавнем исследовании Нью-Йоркское историческое общество назвало его «человеком, который создал современную Америку», и это трудно считать преувеличением[84]84
  Выставка называлась «Александр Гамильтон. Человек, который создал современную Америку» и проходила с 10 сентября 2004 года по 28 февраля 2005 года. См. сайт: http://www.alexanderhamiltonexhibition.org.


[Закрыть]. Если бы США приняли не концепцию Гамильтона, а точку зрения его принципиального соперника Томаса Джефферсона, идеалом которого была аграрная экономика, базирующаяся на самостоятельных мелких фермерах (правда, этот рабовладелец вынужден был «замести под ковер» наличие рабов, благодаря которым он и существовал), то США никогда бы не смогли из аграрной страны, восставшей против могущественной метрополии, стать сверхдержавой.

Авраам Линкольн и заявка США на мировое господство

Хотя торговая политика Гамильтона к 1820-м годам уже была в самом расцвете, тарифы оставались постоянным источником проблем американской внутренней политики и в последующие три десятилетия. Южные сельскохозяйственные штаты постоянно пытались снизить пошлины на промышленную продукцию, в то время как северные (индустриальные) – стремились удержать их на высоком уровне или даже повысить. В 1832 году сторонники свободной торговли из Южной Каролины даже отказались признавать новый федеральный тарифный закон, что вызвало политический кризис. Выход из так называемого нуллификационного кризиса нашел президент Эндрю Джексон, который предложил несколько снизить тариф (хотя и ненамного, что не вполне соответствует его образу героя американского капитализма свободного рынка), при этом угрожая Южной Каролине применением военной силы. Это помогло на время снять вопрос с повестки дня, но тлеющий конфликт в итоге потребовал насильственного разрешения в Гражданской войне, которая произошла при президенте Аврааме Линкольне.

Многие американцы называют Линкольна, шестнадцатого президента США (1861–1865), Великим освободителем, имея в виду американских рабов. Но в равной мере его можно именовать и Великим протектором американской промышленности. Линкольн был убежденным сторонником защиты молодых отраслей промышленности. Своим политическим идеям он был обязан Генри Клэю из партии вигов, который выступал за создание «Американской системы», состоявшей из защиты зарождающихся отраслей («защиты отечественного производства») и инвестиций в инфраструктуру, например в каналы («внутренние усовершенствования»)[85]85
  Партия вигов была главным соперником господствующей в то время Демократической партии (образована в 1828 году). За весь период (середина 1830-х – начало 1850-х) и за пять выборов (1836–1856) дала двух президентов – Уильяма Харрисона (1841–1844) и Закари Тейлора (1849–1851).


[Закрыть].

Линкольн, как и Клэй, родился в штате Кентукки и попал в политику в 25 лет, пройдя в конгресс штата Иллинойс от партии вигов; политическую карьеру он начал как доверенное лицо Клэя.

Благодаря своей харизме Клэй ярко выделился с самого начала политической деятельности. Почти сразу после прихода в Конгресс в 1810 году он стал спикером Палаты представителей (1811–1820, 1823–1825) и представлял Запад страны, стремившись убедить эти штаты объединиться с северными, в развитии промышленности которых Клэй видел будущее. Традиционно Запад, почти не имея промышленности, выступал за свободную торговлю, а следовательно, блокировался с поддерживающим его Югом. Клэй пытался убедить западные штаты перейти к поддержке протекционистской программы промышленного развития в обмен на федеральные инвестиции в инфраструктуру региона.

Генри Клэй баллотировался в президенты трижды – в 1824, 1832 и 1844 годах, но безуспешно, хотя и был очень близок к победе на выборах 1844 года. Кандидаты от партии вигов, которые становились президентами (Уильям Гаррисон и Закари Тейлор), были генералами и не имели четких политических или экономических взглядов.

В итоге получить президентский пост для своего лидера Линкольна протекционистам помогло создание Республиканской партии. Сейчас она называет себя «Великой старой партией» (GOP – Grand Old Party), но на самом деле она моложе Демократической, которая в той или иной форме существует со времен Томаса Джефферсона (когда она, к ужасу современных политологов, называлась Демократической республиканской). Республиканская партия стала изобретением середины XIX века, которое базировалось на новой концепции, подходившей стране, быстро развивавшейся как вовне (на запад), так и вперед (благодаря индустриализации), не возвращаясь к аграрной экономике рабовладельческого типа, которая становилась все менее жизнеспособной.

Выигрышным решением Республиканской партии оказалось сочетание «Американской системы» партии вигов с бесплатной раздачей государственных земель (которые, впрочем, нередко уже были нелегально захвачены), в которых так нуждались на Западе. Такой призыв к бесплатному распределению государственных земель, естественно, был проклятьем для южных землевладельцев, которые видели в нем первый шаг по скользкой дорожке в сторону всеобщей земельной реформы. Законопроекты, предусматривающие такое распределение, постоянно отклонялись конгрессменами с Юга. Республиканская партия пыталась провести Гомстед-акт, где содержалось обещание выделить 160 акров земли любому, кто будет заниматься на ней сельским хозяйством в течение пяти лет. Этот закон провели уже во время Гражданской войны в 1862 году, когда Юг перестал участвовать в работе Конгресса.

Рабство было не таким уж принципиальным вопросом американской политики перед Гражданской войной, хотя сегодня так считает большинство. Аболиционисты обладали сильным влиянием в некоторых северных штатах, особенно в Массачусетсе, но господствовавшие взгляды на Севере не были аболиционистскими в целом. Многие из противников рабства все равно считали черных расово неполноценными, а потому возражали и против предоставления им полных гражданских прав, в том числе права голоса. Они считали предложение радикалов о немедленной отмене рабства крайне нереалистичным. Сам будущий Великий освободитель разделял эти взгляды. В ответ на газетный материал, в котором содержался призыв к немедленному освобождению рабов, Линкольн писал: «Если бы я мог спасти Союз, не освобождая рабов, я бы пошел на это; и если бы я мог спасти Союз, освободив всех рабов, я бы пошел на это; и если бы я мог спасти Союз, освободив некоторых рабов, а других – нет, я бы пошел и на это тоже»[86]86
  Цит. по Garraty & Carnes (2000), p. 405.


[Закрыть]. Специалисты по данной эпохе сходятся во мнении, что отмена рабства в 1862 году была скорее стратегическим ходом с целью выиграть войну, чем актом внутреннего убеждения. Противоречия, касающиеся торговой политики, сыграли не меньшую, а возможно, и большую, чем рабство, роль в качестве предпосылок к войне.

Во время избирательной кампании 1860 года республиканцы некоторых протекционистских штатов клеймили демократов «Южной британской антитарифной разъединяющей партией» [курсив автора. – Ха Джун], разыгрывая карту «Американской системы» Клэя, в которой подчеркивалось, что свободная торговля служит интересам Британии, а не Америки[87]87
  Цит. по R. Luthin (1944), ‘Abraham Lincoln and the Tariff’, The American Historical Review, vol. 49, no. 4, p. 616.


[Закрыть]. Тем не менее Линкольн во время избирательной кампании старался замалчивать вопрос о тарифах, и не только чтобы избежать нападок демократов, но и чтобы сохранить хрупкое единство в своей новообразованной партии, в состав которой входили и некоторые сторонники свободного рынка (в основном из числа бывших демократов, выступивших против рабства).

Однако сразу после победы на выборах Линкольн поднял тарифы на промышленную продукцию до рекордной отметки за всю американскую историю[88]88
  Одним из главных экономических советников Линкольна был Генри Кэри, в то время ведущий сторонник протекционизма среди экономистов США и сын другого выдающегося экономиста-протекциониста Мэтью Кэри. Мало кто слышал о нем сегодня, но он считался одним из самых глубоких американских экономистов. Карл Маркс и Фридрих Энгельс называли его «единственным значительным американским экономистом» в своем письме от 5 марта 1852 года к Вейдермейеру. См.: K. Marx & F. Engels (1953), Letters to Americans, 1848–95: A Selection (International Publishers, New York), приводится по O. Frayssé (1994), Lincoln, Land, and Labour, перевод С. Нили с французского оригинала, изданного в 1988 году в Париже, Publications de la Sorbonne (University of Illinois Press, Urbana and Chicago), p. 224, примечание 46.


[Закрыть]. Расходы на Гражданскую войну стали предлогом для этого: здесь можно вспомнить, что первое существенное повышение американских тарифов случилось во время англо-американской войны (1812–1816). Однако после войны тарифы остались на том же уровне или даже повысились. Ставка тарифа на промышленную продукцию оставалась в 40–50 % до начала Первой мировой войны и была наивысшей в мире[89]89
  Становление протекционизма в торговле было не единственным экономическим итогом президентства Линкольна. В 1862 году в дополнение к «Закону о земельных наделах» (крупнейшей в мировой истории программе земельной реформы) Линкольн обеспечил принятие «Закона Морилла», который позволял создавать колледжи, образованные и финансируемые за счет «земельных грантов», что способствовало росту США в области научных разработок и впоследствии стало самым важным оружием в конкурентной борьбе. Хотя правительство уже с 1830-х годов поддерживало сельскохозяйственные изыскания, но «Закон Морилла» стал водоразделом в истории правительственной поддержки научных разработок в США.


[Закрыть].

В 1913 году после победы демократов на выборах был принят тарифный закон Андервуда, снизивший среднюю ставку тарифа на промышленную продукцию с 44 до 25 %[90]90
  Bairoch (1993), pp. 37–38.


[Закрыть]. Однако вскоре ее снова повысили из-за участия США в Первой мировой войне. После возвращения к власти республиканцев в 1921 году тарифы опять пошли вверх, хотя так и не вернулись к ставкам 1861–1913 годов. К 1925 году средний тариф на промышленную продукцию поднялся до отметки 37 %. После Великой депрессии был введен тариф Смута – Хоули (Smooth – Hawley tariff) 1930 года, который поднял ставку еще выше.

Как и повсеместно разрекламированная проницательность движения против «кукурузных законов», ошибочность тарифа Смута – Хоули стала важнейшей небылицей в мифологии свободной торговли. Джагдиш Бхагавати назвал ее «наиболее очевидным и существенным актом антиторгового недомыслия»[91]91
  Bhagwati (1985), p. 22, прим. 10.


[Закрыть]. Однако такая оценка вводит в заблуждение. Допустим, тариф Смута – Хоули спровоцировал международную тарифную войну, причиной чему был неудачно выбранный момент и новый статус США как страны, ставшей крупнейшим в мире кредитором Первой мировой войны. Но он никоим образом не является радикальным отклонением от традиционной американской позиции в торговой политике, как утверждают теоретики свободной торговли. После принятия закона средний тариф на промышленную продукцию вырос до 48 %. Повышение с 37 (1925) до 48 % (1930), конечно, довольно существенное, но и тектоническим сдвигом его не назовешь. Более того, цифра 48 %, установленная этим законом, вполне укладывается в диапазон ставок, которые преобладали в США со времен Гражданской войны (находится в верхней части этого спектра).

Хотя США были самой протекционистской страной в мире в течение всего XIX века и вплоть до 1920-х годов, вместе с тем они являлись самой быстрорастущей экономикой. Выдающийся швейцарский историк экономики Пол Байрох указывает, что нет никаких доказательств, что единственный в истории США период значительного снижения протекционистских мер (1846–1861) оказал сколь-нибудь заметное положительное влияние на темпы экономического роста[92]92
  Bairoch (1993), pp. 51–52.


[Закрыть]. Некоторые теоретики свободной торговли утверждают, что экономика США в этот период росла, несмотря на протекционизм, потому что в стране имелось много других благоприятных условий, в частности обильные природные ресурсы, большой внутренний рынок и высокий процент грамотности населения[93]93
  В отзыве на мою книгу Kicking Away the Ladder дартмутский экономист Даг Ирвин утверждал: «Соединенные Штаты уже начинали как очень богатая страна, обладающая высоким процентом грамотности, большим количеством землевладельцев, стабильным правительством и конкурентными политическими институтами, которые во многом гарантировали неприкосновенность частной собственности, огромный внутренний рынок на котором из региона в регион свободно перемещались товары и рабочая сила и т. д. При таких чрезвычайно благоприятных условиях даже очень неэффективная торговая политика не смогла помешать экономическому развитию». D. Irwin (2002), рецензия на H.-J. Chang, Kicking Away the Ladder – Development Strategy in Historical Perspective (Anthem Press, London, 2002), http://eh.net/bookreviews/library/0777.shtml.


[Закрыть]. Силу этого контраргумента, однако, подрывает тот факт, что, как мы увидим впоследствии, многие другие страны, где всех этих условий не было, тоже быстро росли за защитными барьерами. В качестве примера можно привести Германию, Швецию, Францию, Финляндию, Австрию, Японию, Тайвань и Корею.

Только после Второй мировой войны США, уже обладая явным промышленным превосходством, либерализовали свою торговлю и стали защитниками дела свободной торговли. При этом надо отметить, что Штаты никогда не занимались свободной торговлей в тех же масштабах, что и Британия в 1860–1932 годы. У них никогда не было режима нулевого тарифа, они при первой необходимости гораздо агрессивнее применяли нетарифные протекционистские меры[94]94
  К ним относятся «добровольные» экспортные ограничения в отношении иностранных экспортеров (к примеру, японских автопроизводителей); квоты на импорт текстиля и одежды (Соглашение по международной торговле текстильными изделиями из разных видов волокон); сельскохозяйственные субсидии (сравните их с отменой «кукурузных законов» в Великобритании) и антидемпинговые пошлины (когда понятие демпинга в представлении американского правительства имеет перекос, направленный против иностранных компаний, о чем неоднократно выносились постановления ВТО).


[Закрыть]. Кроме того, даже когда страна перешла на более свободную (но не абсолютно) торговлю, американское правительство помогало ключевым отраслям промышленности иными средствами, например государственным финансированием научных разработок.

С начала 1950-х до середины 1990-х годов расходы федерального правительства составляли 50–70 % всех расходов на научные разработки в стране, что намного больше 20 %-го показателя в таких известных «государственным регулированием» странах, как Япония и Корея. Без финансирования федеральным правительством научных разработок США не смогли бы удержать глобальное технологическое лидерство в таких ключевых сферах, как компьютеры, полупроводники, естественные науки, интернет и аэрокосмическое приборостроение.

Другие страны и их грязные секреты

Допустим, что протекционизм вреден для экономики. Как тогда получилось, что две самые успешные в истории экономики оказались настолько протекционистскими? Один из возможных ответов состоит в том, что хотя США и Великобритания и занимались протекционизмом, их экономические успехи объясняются тем, что другие страны были еще более протекционистскими. И действительно, вроде бы в других богатых странах, известных своими протекционистскими наклонностями, таких как Франция, Германия и Япония, существовали еще более высокие тарифные барьеры, чем в США и Великобритании.

Однако это не так. Больше ни одна страна, что ныне считается богатой, не была настолько протекционистской, как Великобритания и США, исключая Испанию в краткий период 1930-х годов[95]95
  Подробности по другим странам, о которых идет речь в этой главе, см.: Chang (2002), chapter 2, pp. 32–51, и H.-J. Chang (2005), Why Developing Countries Need Tariffs – How WTO NAMANegotiations Could Deny Developing Countries’ Right to a Future, Oxfam, Oxford, and South Centre, Geneva, http://www.southcentre.org/publications/SouthPerspectiveSeries/WhyDevCountriesNeedTariffsNew.pdf.


[Закрыть]. Во Франции, Германии и Японии – трех странах, которые обычно рассматриваются как оплот протекционизма, – тарифы всегда были ниже, чем в Великобритании и США, пока эти последние не добились экономического превосходства и не обратились в связи с этим в религию свободной торговли.

Францию часто изображают протекционистским антагонистом апологета свободного рынка – Великобритании. Но с 1821 по 1875 год, в особенности до начала 1860-х, французские таможенные пошлины были ниже британских[96]96
  См. доказательства этого тезиса у Nye (1991).


[Закрыть]. И даже когда страна стала протекционистской (1920–1950-е), ее средний тариф на промышленную продукцию никогда не превышал 30 %, а в Британии и США он порой достигал 55 %.

Таможенные пошлины в Германии всегда были относительно низкими. В XIX и в начале XX века (перед Первой мировой войной) средняя ставка тарифа на промышленную продукцию составляла 5–15 %, то есть была куда ниже американских и британских (до 1860-х годов) показателей в 35–50 %.

Даже в 1920-е годы, когда Германия озаботилась защитой своей промышленности, в среднем тариф не превышал 20 %. В этом смысле крайне неверно отождествлять протекционизм с фашизмом, что постоянно делается в мифологии свободной торговли.

Если же говорить о Японии, то в ранние годы своего промышленного развития она вообще практиковала свободную торговлю. Но это было не сознательным выбором, а результатом целого ряда неравноправных договоров, которые западные страны заставили ее подписать сразу же после открытия для внешнего мира в 1853 году. Эти договоры до 1911 года не давали японским таможенным пошлинам подняться выше 5 %. Но даже после восстановления тарифной автономии и повышения пошлин средняя ставка составляла всего лишь 30 %.

И только после Второй мировой войны, когда США стали безоговорочным мировым лидером и либерализовали свою торговлю, такие страны, как Франция, стали считаться протекционистскими. Даже в это время разница была не столь велика. В 1962 году средний тариф на промышленную продукцию в США по-прежнему равнялся 13 %. Нидерланды и ФРГ установили тариф в 7 %, то есть были значительно ниже, чем в США. Тарифные ставки в Бельгии, Японии, Италии, Австрии и Финляндии были чуть выше и варьировались от 14 до 20 %. Единственным исключением в 1959 году была Франция с 30 %-ным показателем[97]97
  Средний налог на промышленную продукцию составлял 14 % в Бельгии (1959), 18 % в Японии (1962) и Италии (1959), около 20 % в Австрии и Финляндии (1962) и 30 % во Франции (1959). См.: Chang (2005), таблица 5.


[Закрыть]. К началу 1970-х годов оказалось, что США уже не лидер в области свободной торговли. К этому времени другие богатые страны сравнялись в экономическом плане со Штатами и смогли позволить себе снизить тарифы на промышленную продукцию. В 1973 году американский средний тариф составлял 12 %. Сравнимые показатели были в Финляндии – 13 %, Австрии – 11 % и Японии – 10 %. В странах ЕЭС (Европейского экономического сообщества) средняя тарифная ставка была значительно ниже американской и составляла всего 8 %[98]98
  Chang (2005), таблица 5. В 1973 году в ЕЭС входили Бельгия, Дания, Франция, Италия, Люксембург, Нидерланды, Великобритания и Западная Германия.


[Закрыть].

Итак, два главных защитника свободного рынка, Великобритания и США, не подходили под определение экономики свободной торговли, были самыми протекционистскими среди богатых стран, конечно, до того момента, как стали доминирующими индустриальными силами[99]99
  Только по средней тарифной ставке, безусловно, нельзя получить целостное представление о типе экономики. Например, тарифная ставка в государстве может быть сравнительно низкой, но это может быть результатом тщательного протекционизма в определенных секторах при очень низких или нулевых пошлинах для других сфер производства. Например, в конце XIX – начале XX века Германия, несмотря на довольно низкий средний тариф (5–15 %), очень сильно защищала стратегические отрасли, например выплавку стали и чугуна. В то же время Швеция обеспечивала высокую тарифную защиту своему зарождающемуся машиностроению, а средняя ставка равнялась лишь 15–20 %. В первой половине XX века Бельгия сохраняла умеренный уровень протекционизма (средняя ставка на промышленную продукцию – 10 %), но яростно защищала ключевые сектора: текстильный (30–60 %) и металлургический (85 %).


[Закрыть].

Конечно, тарифы – лишь один из множества инструментов, к которым страна может прибегнуть для поддержания развивающихся отраслей. Изначальные рекомендации Гамильтона, например, содержали 11 вариантов мер поддержки новых отраслей, включая патенты, стандарты качества продукции и государственные инвестиции в инфраструктуру. Великобритания и США предпочитали в основном повышать тарифы, а другие чаще прибегали к иным средствам государственного вмешательства в экономику: создавали государственные предприятия, занимались субсидированием, оказывали поддержку в маркетинге экспорта.

На заре индустриализации, когда не хватало частных предпринимателей, готовых пускаться в рискованные, масштабные проекты, почти все правительства современных богатых стран (за исключением как раз США и Великобритании) создавали государственные предприятия. В некоторых случаях они выдавали столько субсидий и оказывали столько иных видов помощи (например, переманивали квалифицированных специалистов из-за рубежа) некоторым вроде бы частным предприятиям, что эти компании на деле можно назвать предприятиями с участием государственного капитала. В XVIII веке Пруссия, флагман индустриализации Германии, развивала производство стали, чугуна и текстиля именно такими методами. В Японии сталелитейная, судостроительная и железнодорожная отрасли тоже начинались на госпредприятиях и компаниях с целевым субсидированием (подробнее об этом в главе 5).

В конце XIX века шведское правительство возглавило развитие железных дорог. По состоянию на 1913 год оно владело третьей частью железных дорог по протяженности путей и 60 % – по грузообороту. Между тем в это время самые развитые в железнодорожном плане страны, то есть Великобритания и США, почти полностью опирались на частный сектор. Сотрудничество государственного и частного капитала в Швеции относилось и к области телеграфной и телефонной связи, а также гидроэнергетики. Кроме того, шведское правительство с самого начала субсидировало научные разработки.

После Второй мировой войны усилия большинства богатых государств по развитию промышленности значительно возросли. Наиболее серьезный сдвиг в этом плане случился во Франции. Вопреки распространенным представлениям, французское государство не всегда вмешивалось в экономическую жизнь. Разумеется, во Франции уже были традиции активной государственной помощи экономике, представленные деятельностью Жана-Батиста Кольбера, многолетнего министра финансов при Людовике XIV (1661–1683), но после Великой Французской революции все изменилось. В результате с конца правления Наполеона I до Второй мировой войны, исключая тот период, когда у власти был Наполеон III, французское государство в экономической политике придерживалось принципа полного невмешательства. В крупном историческом исследовании французской экономической политики утверждается, что стратегические меры правительства по развитию промышленности «заключались в основном в организации выставок, содержании торгово-промышленных палат, сборе экономической статистики и выдаче предпринимателям наград»[100]100
  R. Kuisel (1981), Capitalism and the State in Modern France (Cambridge Univesity Press, Cambridge), p. 14.


[Закрыть].

После 1945 года французское государство признало, что консервативная и пассивная политика – причина относительного экономического упадка Франции, а следовательно, и поражения в двух мировых войнах. После этого оно стало играть гораздо более активную роль в экономике. Было введено индикативное планирование (в отличие от обязательного – коммунистического), национализированы ключевые отрасли промышленности, государственные банки инвестировали в стратегические сферы. Чтобы приобрести жизненное пространство для роста новых отраслей, до 1960-х годов тарифы на промышленную продукцию поддерживались на относительно высоком уровне. Такая стратегия работала очень хорошо. К 1980-м годам Франция стала технологическим лидером во многих отраслях.

В Японии прославленное Министерство международной торговли и промышленности организовало программу промышленного развития, ставшую в наши дни уже легендарной. После Второй мировой войны японские тарифы на промышленную продукцию были не столь высоки, но импорт очень жестко контролировало государство, следившее за обменом валюты. Экспорт поддерживался для увеличения поступлений иностранной валюты, которая была необходима для покупки более совершенных технологий (путем либо непосредственной закупки оборудования, либо оплаты лицензий). Это делалось благодаря прямым и косвенным экспортным субсидиям, а также информационному и маркетинговому содействию со стороны JETRO (Японской внешнеторговой организации), государственного агентства по торговле.

Япония прибегала и к другим мерам для создания пространства, необходимого для сосредоточения новых производственных возможностей для развивающихся отраслей. Правительство направляло субсидируемые кредиты в ключевые сектора посредством «направляемых кредитных программ». Кроме того, жестко нормировались зарубежные инвестиции со стороны транснациональных корпораций. В большинстве ключевых отраслей иностранные инвестиции попросту запретили. Даже если они были вообще возможны, существовал фиксированный потолок иностранной доли владения, обычно в 49 %. От иностранных компаний требовали перевода в Японию технологий и приобретения установленной доли производственных компонентов на местном рынке (так называемое требование местного компонента). Японское правительство контролировало также ввоз технологий, чтобы избежать импорта устаревших или чрезмерно дорогих вариантов. В отличие от XIX века, в Японии не создавались государственные предприятия в ключевых производственных отраслях.

Такие страны, как Финляндия, Норвегия, Италия и Австрия, к концу Второй мировой войны были относительно отсталыми и считали необходимым быстро индустриально развиваться. Их стратегии поддержки национальной промышленности были схожи с французской и японской. До 1960-х годов все они сохраняли сравнительно высокие тарифы. Чтобы осовременить промышленность, активно создавались государственные предприятия. Особенно удачным оказался опыт Норвегии и Финляндии. Кроме того, в Финляндии, Норвегии и Австрии государство активно участвовало в направлении потока банковских кредитов в стратегические отрасли. В Финляндии жестко ограничивались иностранные инвестиции. Во многих провинциях Италии местное правительство оказывало мелким и средним местным предприятиям поддержку в маркетинге и научных разработках.

Таким образом, практически во всех современных богатых странах использовалась политика защиты национальных интересов (таможенные пошлины, субсидии, ограничения для зарубежной торговли) для поддержания своих неокрепших отраслей, хотя, разумеется, конкретный список мер, их соотношение, время введения и продолжительность применения различались. Были и страны-исключения, последовательно придерживавшиеся свободной торговли, из которых особенно стоит отметить Нидерланды (имевшие с XIX века репутацию самой свободной страны в отношении торговли) и Швейцарию (вплоть до Первой мировой войны).

Но и они не до конца соответствуют современному неолиберальному идеалу, поскольку до начала XX века в этих странах не обеспечивалась защита патентов. Нидерланды приняли соответствующий закон в 1817 году, но в 1869 году отменили его, а нового не принимали до 1912 года. Швейцария приняла свой первый патентный закон в 1888 году, но он касался только механических устройств. Общий патентный закон появился в стране только в 1907 году (подробнее об этом в главе 6).

Вопреки всем историческим свидетельствам, которые приводятся в данной главе, теоретики свободной торговли утверждают, что одно только сосуществование протекционизма и экономического развития не доказывает, что последнее вызвано первым[101]101
  Пример: Irwin (2002).


[Закрыть]. Вообще говоря, это верно. Но я хотя бы пытаюсь объяснить один феномен (экономическое развитие) другим, существовавшим с ним в одно время (протекционизмом). А вот неолибералам придется объяснить, как свободная торговля может быть причиной экономического успеха современных богатых стран, если они к ней вообще почти не прибегали до того, как, собственно, и стали богатыми.