Текст книги "Злые самаритяне. Миф о свободной торговле и секретная история капитализма"

Неолибералы или неоидиоты?

В официальной истории период после Второй мировой войны изображается как время незавершенной глобализации. Несмотря на значительное повышение интеграции богатых государств, экономика которых росла ускоренными темпами, большинство развивающихся стран, как утверждается, воздерживались от полного участия в мировой экономике до 1980-х, что возводило препятствия на их пути к экономическому прогрессу.

В таком изложении процесс глобализации богатых стран в это время представлен некорректно. Да, эти государства действительно существенно снизили свои тарифные барьеры с 1950-х по 1970-е годы. Но это не мешало им придерживаться других законов о национальных интересах, поддерживающих собственную внутреннюю экономику: использовать субсидии (особенно на научные разработки), государственные предприятия, правительственную выдачу банковских кредитов, контроль над движением капитала и т. д. Перейдя на внедрение неолиберальных программ, эти страны замедлили рост. В 1960–1970-е годы среднедушевой доход в богатых странах рос на 3,2 % в год, а в два последующих десятилетия существенно замедлился – до 2,1 %[33]33
  Chang (2005), p. 63, таблицы 9 и 10.


[Закрыть].

Однако опыт развивающихся стран освещается еще более однобоко. Официальные историки глобализации описывают послевоенный период как эпоху экономических катастроф. Их причиной, по мнению этих авторов, стала вера в «неправильные» экономические теории, из-за которых многие государства решили, что смогут обойти логику рынка. В итоге они приостанавливали развитие отраслей промышленности, в которых преуспевали (сельское хозяйство, добыча сырья и трудоемкое производство), и продвигали так называемых белых слонов – масштабные и престижные проекты, затраты на которые превышают пользу от них. Самый известный пример – реактивные самолеты, которые строились в Индонезии при помощи огромных субсидий. Право на «асимметричную защиту», которое развивающиеся страны выторговали в 1964 году у ГАТТ, изображается в хорошо известной статье Джеффри Сакса и Эндрю Уорнера как «та самая веревка, на которой они повесили собственную экономику»[34]34
  Sachs and Warner (1995), p. 17. Полная цитата по соответствующему поводу: «Экспортный пессимизм в сочетании с идеей большого толчка породили очень распространенное мнение, будто свободная торговля обрекает развивающиеся страны на долгосрочное положение экспортеров сырья и импортеров промышленных товаров в мировой экономической системе. Сравнительные преимущества, как утверждают Экономическая комиссия Латинской Америки и другие организации, объясняются краткосрочными соображениями о том, что экспортеры сырья так и не смогут построить индустриальную базу. Таким образом, защита неокрепших отраслей промышленности необходима, если развивающиеся страны хотят избавиться от излишней зависимости от сырья. Эти взгляды распространились в системе ООН (по региональным офисам Экономической комиссии) и были по большей части признаны на Конференции ООН по торговле и развитию (ЮНКТАД). В 1964 году появились новые международные законы части IV Генерального соглашения по тарифам и торговле (ГАТТ), которые утверждали право развивающихся стран на асимметричную торговую политику. В то время как развитые страны должны были открыть свои рынки, развивающиеся могли продолжать их защищать. Конечно, это “право” стало той самой веревкой, на которой повесилась их экономика».


[Закрыть]. Густаво Франко, бывший президент Бразильского центробанка (1997–1999), высказался так же, правда, более кратко и грубо. По его словам, он ставил цель «зачеркнуть 40 лет глупости», а выбор был лишь между тем, чтобы стать «неолибералами или неоидиотами»[35]35
  По материалам интервью в журнале Veja, 15 ноября 1996 года, перевод и цитирование G. Palma (2003), ‘The Latin American Economies During the Second Half of the Twentieth Century – from the Age of ISI to the Age of The End of History’ в H.-J. Chang (ed.), Rethinking Development Economics (Anthem Press, London), p. 149, сноски 15 и 16.


[Закрыть].

Такая интерпретация «старого злого времени» не совсем верна, ведь для развивающихся стран оно вовсе не было таким уж злым. В течение 1960–1970-х годов, когда они придерживались «неверных» принципов протекционизма и государственного вмешательства в экономику, среднедушевой доход ежегодно рос на 3,0 %[36]36
  Chang (2002), p. 132, таблица 4.2.


[Закрыть]. Как однажды указал мой уважаемый коллега Аджит Сингх, то было время «промышленной революции в третьем мире»[37]37
  A. Singh (1990), ‘The State of Industry in the Third World in the 1980s: Analytical and Policy Issues’, Working Paper, no. 137, April 1990, Kellogg Institute for International Studies, Notre Dame University.


[Закрыть]. Такой рост существенно превосходил все, чего эти страны добились при свободной торговле в «эпоху империализма», и выигрышно смотрится по сравнению с ростом в 1–1,5 %, которого достигали богатые страны во время промышленной революции XIX века. Кроме того, это еще и лучшие показатели за всю историю этих стран.

С 1980-х годов, когда многие стали принимать неолиберальные меры, рост снизился примерно наполовину по сравнению с 1960–1970-ми годами (1,7 %). В богатых странах рост тоже замедлился, но это оказалось выражено в меньшей степени (с 3,2 до 2,1 %) во многом потому, что неолиберальные принципы они брали на вооружение не в том же объеме, что развивающиеся. Средние темпы роста развивающихся стран этого времени еще менее впечатляют, если исключить из их состава Китай и Индию. На эти две страны в 2000 году приходится уже 30 % (в 1980-е – 12 %), поскольку они пока что отказываются надевать на себя знаменитую золотую смирительную рубашку Томаса Фридмана[38]38
  Цифры за 1980 и 2000 годы рассчитаны по отчетам Всемирного банка за 1997 год (таблица 12) и 2002 год (таблица 1): World Development Report (Oxford University Press, New York).


[Закрыть].

Особенно заметны проблемы с ростом в Латинской Америке и Африке, где неолиберальные программы внедрялись более тщательно, чем в Азии. В 1960–1970-е годы среднедушевой доход в Латинской Америке рос на 3,1 % в год – несколько быстрее, чем в среднем по всем развивающимся странам. Особенно быстро развивалась Бразилия, практически не уступая «экономическому чуду» стран Юго-Восточной Азии. Однако с 1980-х годов, когда весь континент перешел на неолиберализм, темпы роста составляют уже только треть по сравнению со «старым злым временем». Даже если вычеркнуть из рассмотрения 1980-е как переходное десятилетие, среднедушевой доход в регионе в 1990-е годы все равно рос в половинном темпе (1,7 % против прежних 3,1 %). В промежутке с 2000 по 2005 год дела шли еще хуже; развитие практически остановилось – среднедушевой доход прирастал всего на 0,6 % в год[39]39
  M. Weisbrot, D. Baker and D. Rosnick (2005), ‘The Scorecard on Development: 25 Years of Diminished Progress’, September 2005, Center for Economic and Policy Research (CEPR), Washington, DC; доступно для скачивания: http://www.cepr.net/publications/development_2005_09.pdf.


[Закрыть].

Если говорить об Африке, то доход на душу населения на этом континенте рос сравнительно медленно даже в 1960–1970-е годы (на 1–2 % в год). Но с 1980-х годов в регионе вообще наблюдается падение жизненных стандартов. Этот результат – настоящий обвинительный приговор ортодоксальному либерализму, поскольку большинством экономик африканских стран в последнюю четверть века практически управляют МВФ и Всемирный банк.

Плачевные темпы роста при неолиберальной глобализации с 1980-х годов просто потрясают. Ускорение роста (при необходимости даже ценой нарастания неравенства и, возможно, даже увеличения бедности) было заявлено целью неолиберальной реформы. Нам постоянно повторяли, что сначала надо «нажить больше средств», а уже потом можно распределять их более справедливым образом – и в этом и должен помочь неолиберализм. В результате применения подобных методов имущественное неравенство в большинстве стран, как и предполагалось, стало сильнее, а вот рост доходов на деле значительно замедлился[40]40
  Некоторые комментаторы утверждают, что последние достижения глобализации сделали страны относительно равноправными. Этот результат сам по себе спорный, но даже если бы это было так, то достигнуто это, грубо говоря, за счет того, что многие китайцы стали богаче, а не потому, что доход стал более равномерно распределяться внутри стран. Что бы ни говорили о «глобальном» неравенстве, нет сомнений в том, что внутри большинства стран имущественное неравенство за последние 20–25 лет выросло, в том числе и в самом Китае. Об этом споре см.: A. Cornia (2003), ‘Globalisation and the Distribution of Income between and within Countries’ в H.-J. Chang (ed.), Rethinking Development Economics (Anthem Press, London) и B. Milanovic (2005), Worlds Apart – Measuring International and Global Inequality (Princeton University Press, Princeton and Oxford).


[Закрыть].

Более того, экономическая нестабильность тоже серьезно выросла. В мире, особенно в развивающихся странах, с 1980-х годов стали чаще случаться финансовые кризисы, притом более масштабные. Иными словами, неолиберальная глобализация доказала свою несостоятельность на всех фронтах экономики – в плане роста, равенства и стабильности. Несмотря на это нам продолжают повторять, что неолиберальная глобализация помогла достичь беспрецедентных благ.

Искажение фактов в официальной истории глобализации очевидно и на уровне отдельных стран. Вопреки тому, во что призывают нас поверить ортодоксальные глобалисты, почти все развивающиеся страны после Второй мировой войны добились первых успехов благодаря экономическим мерам, поддерживающим национальные интересы, не брезгуя протекционизмом, субсидиями и другими формами правительственного вмешательства. В прологе я уже рассказывал об опыте своей родной Кореи, но другие представители «экономического» чуда Юго-Восточной Азии тоже преуспели благодаря стратегическому подходу к интеграции с глобальной экономикой. Тайвань действовал по очень похожей схеме, однако больше использовал государственные предприятия и был несколько более дружелюбен к иностранным инвесторам, чем Корея. В Сингапуре были и свободная торговля, и опора на иностранные инвестиции, но в других отношениях эта страна тоже никак не соответствует неолиберальному идеалу. Несмотря на поощрение иностранного капитала, правительство выдавало значительные субсидии, привлекая транснациональные корпорации в те отрасли, которые считались стратегическими. Особенно часто это принимало форму правительственных инвестиций в инфраструктуру и образование, связанное с конкретными отраслями.

Более того, в Сингапуре существует один из крупнейших государственных секторов предприятий в мире, в том числе Совет по жилищному строительству, который обеспечивает 85 % жилплощади в стране, где почти всей землей владеет государство.

Гонконг – это исключение, которое подтверждает правило. Он разбогател, несмотря на свободную торговлю и невмешательство правительства в промышленность. Но ведь он никогда не был независимым государством (даже не городом-государством, как Сингапур), а всего лишь городом внутри более крупного государственного организма. До 1997 года он был британской колонией и служил платформой для осуществления ее торговых и финансовых интересов в Азии. Сейчас это финансовый центр китайской экономики. Поэтому Гонконгу не так принципиально иметь независимую индустриальную базу, хотя он все равно до полного вступления в состав Китая производил в два раза больше на душу населения, чем Корея до середины 1980-х. Но и Гонконг нельзя назвать типичной экономикой свободного рынка. Важно напомнить, что правительство владело всей землей и могло контролировать жилищную ситуацию. Последние истории экономического успеха Китая и Индии тоже служат примерами, демонстрирующими важность стратегической, а не безусловной интеграции в мировую экономику, основанной на концепции национальных интересов. Как США в середине XIX века, Япония и Корея в середине XX века, Китай устанавливал высокие тарифы для наращивания индустриальной базы. Вплоть до 1990-х годов средние пошлины на ввоз в Китае составляли около 30 %. Да, сейчас Китай больше благоволит к иностранным инвестициям, чем Япония или Корея. Но в стране до сих пор установлена максимальная доля иностранного участия и требования местного компонента, которые предписывают иностранным фирмам приобретать какую-то часть сырья у китайских поставщиков.

Последние экономические успехи Индии защитники глобализма часто связывают с либерализацией в области торговли и финансов в начале 1990-х годов. Однако одно из недавних исследований показывает, что рост Индии стал ускоряться в 1980-х годах, а это дискредитирует всю концепцию того, как «повышение открытости ведет к ускорению роста»[41]41
  См., например: D. Rodrik and A. Subramaniam (2004), ‘From “Hindu Growth” to Growth Acceleration: The Mystery of Indian Growth Transition’, mimeo., Kennedy School of Government, Harvard University, March 2004; http://ksghome.harvard.edu/~drodrik/IndiapaperdraftMarch2.pdf.


[Закрыть]. Более того, даже после либерализации торговли в начале 1990-х тарифы на промышленные изделия составляли более 30 %. Сейчас они остаются на уровне 25 %. Протекционизм Индии до 1990-х годов в некоторых секторах заходил даже слишком далеко. Но на основании этого нельзя говорить, что Индия была бы еще успешнее, если бы вместе с независимостью в 1947 году получила еще и свободу торговли. Индия также наложила жесткие ограничения на прямые зарубежные инвестиции – ограничения на ввоз, на собственность, на производство (например, требования о содержании местных компонентов).

Единственная страна, которая, видимо, действительно преуспела в послевоенный период глобализации благодаря неолиберальной стратегии, – это Чили. Более того, здесь ее приняли на вооружение раньше всех остальных, в том числе США и Великобритании, в результате захвата власти генералом Аугусто Пиночетом в 1973 году. С тех пор Чили демонстрирует вполне уверенный рост, который, впрочем, нельзя сравнить по темпам с «экономическим чудом» стран Юго-Восточной Азии[42]42
  Ежегодный рост ВВП на душу населения в период с 1975 по 2003 год составлял в Чили 4 %, в Сингапуре 4,9 %, в Корее – 6,1 %. См.: UNDP (2005), Human Development Report 2005 (United Nations Development Program, New York).


[Закрыть]. Эту страну действительно часто приводят в пример как неолиберальную историю успеха. Но даже этот случай более сложен, чем хотелось бы ортодоксальным экономистам.

Первый неолиберальный опыт, который осуществляли так называемые «чикагские мальчики» (группа чилийских экономистов, получивших образование в Чикагском университете – одном из центров неолиберальной экономики), обернулся катастрофой. Дело кончилось жутким финансовым кризисом 1982 года, когда государству пришлось национализировать весь банковский сектор. Из-за такого краха страна вернулась к уровню дохода, который был до Пиночета, только в конце 1980-х годов[43]43
  Доход на душу населения в Чили (в долларах по курсу 1990 года, как и все остальные цифры из данного примечания) в 1970 году, когда к власти пришел левый президент Альенде Сальвадор, впоследствии смещенный Пиночетом, составлял 5293 доллара. Несмотря на плохое мнение о нем, сложившееся в официальной истории капитализма, во время его президентства доход на душу населения довольно существенно вырос: в 1971 году он равнялся 5663 доллара, а в 1972 году – 5492 доллара. После переворота среднедушевой доход в Чили стал сокращаться, продемонстрировав минимальное значение в 1975 году – 4323 доллара. С 1976 года он вновь стал расти и достиг своего пика в 1981 году, во многом благодаря образованию финансового пузыря. После его краха доход снова стал падать (4898 долларов в 1983 году) и достиг уровня до переворота лишь в 1987 году (5590 долларов). Maddison (2003), таблица 4c.


[Закрыть]. Только после того, как неолиберализм в Чили стал более прагматичным, дела в государстве пошли на лад. В частности, правительство оказывало серьезную помощь экспортерам в международном маркетинге и научных исследованиях[44]44
  Public Citizen’s Global Trade Watch (2006), ‘The Uses of Chile: How Politics Trumped Truth in the Neo-liberal Revision of Chile’s Development’, Discussion Paper, September 2006; http://www.citizen.org/documents/chilealternatives.pdf.


[Закрыть]. В 1990-е годы оно также контролировало капитал, что позволило успешно пресечь приток спекулятивных средств. И это несмотря на то, что соглашение о свободной торговле в США обязывало Чили никогда не прибегать к таким мерам. Еще важнее то, что существуют серьезные сомнения в жизнеспособности развития Чили. За три последних десятилетия у страны выработалось серьезное отставание в обрабатывающей промышленности, и теперь она все больше зависит от экспорта природных ресурсов. Не имея технологических возможностей перейти на более продуктивную деятельность, Чили вскоре столкнется с препятствиями на пути к процветанию.

Подводя итоги, можно сказать, что настоящая история глобализации после 1945 года практически полностью противоположна официальной версии. За время контролируемой глобализации 1950–1970-х годов, в основе которой лежали принципы поддержки национальных интересов, мировая экономика, особенно в развивающихся странах, росла быстрее, была стабильнее, доходы распределялись более справедливо, чем в последние 25 лет – время расцвета неолиберализма. Тем не менее этот период в официальной истории рисуется как время полной катастрофы экономики национальных интересов, особенно в развивающихся странах. Такое искажение исторической правды имеет своей целью затушевывание провала самого неолиберализма.

Кто управляет мировой экономикой

Многое из того, что происходит в мировой экономике, безусловно, определяется богатыми странами. На них приходится 80 % мирового производства, они ведут 70 % международной торговли и совершают 70–90 % (в зависимости от конкретного года) всех прямых зарубежных инвестиций[45]45
  Данные по выпуску продукции – отчет Всемирного банка за 2006 год. Данные по торговле – из материала ВТО (2005), World Trade 2004, ‘Prospects for 2005: Developing countries’ goods trade share surges to 50-year peak’ (Press Release), вышедшего 14 апреля 2005 года. Данные по прямым иностранным инвестициям взяты из различных источников ЮНКТАД, World Investment Report.


[Закрыть]. Это означает, что их государственная политика может оказать серьезное влияние на мировую экономику. Но более значимым является их стремление использовать свой вес для формирования правил глобальной экономики и попытки перекраивать их под себя. Например, развитые страны требуют от более бедных внедрять у себя определенные политические меры и делают такие требования одним из непременных условий финансовой поддержки или предлагают им выгодные торговые соглашения в обмен на «хорошее поведение» (то есть сохранение верности неолиберализму). Однако в навязывании своих принципов развивающимся странам еще более важную роль играют международные организации, которые я называю «Несвятой Троицей»: МВФ, Всемирный банк и ВТО. Хотя это не прямые марионетки богатых стран, они в основном контролируются ими и поэтому разрабатывают и внедряют принципы злых самаритян, выгодные влиятельным государствам.

МВФ и Всемирный банк были учреждены в 1944 году на конференции союзников (главными из которых были США и Великобритания), где обсуждались способы послевоенного международного управления. Конференция проходила в штате Нью-Гемпшир, курорте Бреттон-Вудс, поэтому иногда эти организации называют бреттон-вудскими. МВФ был учрежден, чтобы ссужать деньгами страны, столкнувшиеся с цепной реакцией неплатежей, чтобы получившие кредит могли покрыть дефицит бюджета, не прибегая к дефляции. Всемирный банк был призван помогать восстановлению изможденных войной европейских стран и экономическому развитию постколониальных обществ, которым еще только предстояло зародиться. Поэтому официально он называется Международным банком реконструкции и развития. Предполагалось, что помощь будет осуществляться посредством финансовых проектов и развития инфраструктуры (дорог, мостов, плотин).

После долгового кризиса третьего мира, случившегося в 1982 году, произошло серьезное изменение ролей МВФ и Всемирного банка. Они стали оказывать гораздо более сильное политическое влияние на развивающиеся страны благодаря совместному осуществлению так называемых программ структурных реформ, охватывавших гораздо более широкий круг проблем, чем изначально предполагалось. Сейчас бреттон-вудские организации тесно связаны почти со всеми сферами экономической политики развивающегося мира. Они внедрены в такие отрасли, как правительственный бюджет, регулирование промышленности, рынка труда, ценообразование в сельском хозяйстве, приватизация и т. д. В 1990-е годы последовало дальнейшее расширение деятельности международных финансовых организаций, поскольку к кредитам стали прилагаться определенные условия их получения. Это вызвало немыслимое прежде вторжение в такие сферы, как демократия, децентрализация управления, независимость центрального банка и управление обществом.

Такое расширение полномочий ставит серьезные вопросы. Изначально у Всемирного банка и МВФ были довольно ограниченные права. Впоследствии они стали доказывать, что их деятельность предполагает вторжение в новые сферы, поскольку они оказывают влияние на экономическую производительность, неудача в которой как раз и приводит к необходимости одалживания денег. Однако, следуя такой логике, не существует сферы деятельности, которая может остаться закрытой для бреттон-вудских организаций. Все, что происходит в любой стране, оказывает влияние на ее экономику. Поэтому МВФ и Всемирный банк могут ставить условия для всего, в том числе контролировать решения по поводу беременности, этнической интеграции, гендерного равенства, культурных ценностей.

Не поймите меня неправильно. Я не из тех людей, которые в принципе возражают против любых условий кредитования. Вполне разумно, когда ссуда выдается на определенных условиях. Но они должны касаться только тех аспектов, которые непосредственно связаны с возвращением долга. Иначе кредитор может вторгнуться во все сферы жизни заемщика.

Представьте, что я – мелкий предприниматель и хочу взять кредит в банке на расширение производства. Вполне естественно, если сотрудник банковской организации поставит односторонние условия правил выплаты. Разумно будет даже, если он сам решит, какие строительные материалы мне использовать и какие станки покупать для расширения производства. Но если он потребует, например, чтобы я сократил потребление жира на том (вовсе не абсурдном) основании, что жирная пища вредит здоровью и тем самым сокращает мои шансы вернуть долг, то такое условие я посчитаю неразумным вмешательством в личную жизнь. Конечно, если я при этом буду в совершенно отчаянном положении, могу поступиться гордостью и согласиться даже на такой странный договор. Но уж если он потребует, чтобы я проводил дома меньше часа (на том основании, что чем меньше я буду проводить времени с семьей, тем больше буду заниматься бизнесом, а это повысит шансы на возвращение кредита), наверное, дам ему по морде и пулей выскочу из банка. При этом нельзя сказать, чтобы диета и личная жизнь вообще не имели никакого отношения к моей способности вести дела. По мнению моего менеджера, они имеют это отношение, но косвенное и малозначительное.

Изначально МВФ ставил только те условия, которые были тесно связаны с управлением внешним платежным балансом страны-заемщика, например девальвацией валюты. Но затем фонд стал распространять свои требования и на бюджет лишь на том основании, что бюджетный дефицит – основная причина проблем с внешним платежным балансом. Это в свою очередь привело к постановке таких условий, как приватизация государственных предприятий, поскольку было решено, что именно эти убытки во многих развивающихся странах стали причиной бюджетного дефицита. Стоило допустить это расширение логики – и дальше уже нельзя остановиться. Поскольку все взаимосвязано, правила можно установить любые. Так, в 1997 году МВФ в Корее выдвинул условие относительно размера долга, который могут иметь компании частного сектора, руководствуясь тем, что чрезмерные долговые обязательства этих фирм спровоцировали финансовый кризис.

Еще хуже то, что богатые нации, выступающие в роли злых самаритян, в качестве необходимого условия для продолжения спонсирования МВФ требуют, чтобы заемщика заставили принять на вооружение такие методы, которые вовсе не призваны помочь ему оздоровить экономику, но прямо обслуживают интересы стран, ссужающих деньги. Например, один возмущенный комментатор заметил по поводу договора Кореи с МВФ 1997 года: «Отдельные черты плана МВФ очень напоминают те принципы, которые Япония и США долго навязывали Корее. Среди них… устранение торговых барьеров для определенных японских продуктов и открытие рынков капитала, чтобы зарубежные инвесторы могли получать большинство в корейских фирмах, заниматься враждебными поглощениями… И распространить свое прямое участие на банковскую сферу и другие отрасли финансового сектора. Хотя повышение конкуренции со стороны импортных товаров и повышение доли иностранного участия и могло… помочь корейской экономике, корейцы и другие рассматривали такие меры… как навязывание в минуту слабости таких принципов торговли и инвестиций, которые были отвергнуты ранее»[46]46
  M. Feldstein (1998), ‘Refocusing the IMF’, Foreign Affairs, March/April 1998, vol. 77, no. 2.


[Закрыть]. И сказал это не какой-то антикапиталист и анархист, а Мартин Фельдстейн, консервативный экономист из Гарварда, главный экономический советник Рональда Рейгана в 1980-е.

Расширение полномочий МВФ и Всемирного банка в сочетании с некорректными требованиями наций – злых самаритян особенно неприемлемо в том случае, когда принципы бреттон-вудских организаций ведут к более медленному росту, повышению неравенства в распределении доходов и нестабильности в большинстве развивающихся стран, что я и показал ранее.

Почему же тогда МВФ и Всемирный банк так долго упорствуют в своих заблуждениях, внедряя неправильные методы, которые приводят к таким неудачным результатам? Дело в том, что структура управления подталкивает их к защите интересов богатых стран. Их решения выносятся по большей части в соответствии с долевым участием страны в капитале организации (иными словами, это практически принцип «один доллар – один голос»). Таким образом, богатые страны, которые все вместе контролируют 60 % голосующих акций, полностью контролируют политику бреттон-вудских организаций, а у США фактически есть право вето в отношении решений по 18 важнейшим вопросам[47]47
  Для принятия решений в 18 важнейших сферах деятельности МВФ необходимо 85 %-ное большинство. При этом США владеет 17,35 % голосов. Таким образом, эта страна может в одностороннем порядке заблокировать любое предложение, которое ей не понравится. Что же до других, то из четырех следующих крупнейших акционеров для блокирования предложения требуются объединенные усилия по меньшей мере трех из них (Япония – 6,22 %, Германия – 6,08 %, Британия и Франция – 5,02 %). 21 проблема требует решения 70 %-ного большинства. Это значит, что любые предложения по этим вопросам не пройдут, если пять вышеуказанных крупнейших акционеров объединятся вместе. См.: A. Buira (2004), ‘The Governance of the IMF in a Global Economy’, G24 Research Paper; http://g24.org/buiragva.pdf.


[Закрыть].

Один из результатов такой структуры управления и состоит в том, что Всемирный банк и МВФ требуют от развивающихся стран применения стандартных методов, которые богатые государства считают универсально действенными, вместо того чтобы заниматься тщательной разработкой своих методов для каждой страны в отдельности. Итог предсказуемый, и он не блестящий. Еще один результат таков: даже если эти методы вполне подходят для отдельной страны, они часто не работают, потому что местные жители и власти противятся им как навязанным извне.

В ответ на рост критики Всемирный банк и МВФ недавно отреагировали несколькими способами. С одной стороны, последовала показуха. Так, теперь МВФ переименовал Программу структурных реформ в Программу Фонда развития и снижения бедности, чтобы показать, что борется с бедностью, хотя ее суть почти не изменилась. С другой стороны, предпринимаются и какие-то серьезные усилия для ведения диалога с более широкой аудиторией. В особенности это касается связей Всемирного банка с различными неправительственными организациями. Но результаты подобных консультаций в лучшем случае носят маргинальный характер. Более того, поскольку в развивающихся странах все больше неправительственных организаций косвенно финансируются Всемирным банком, ценность подобных действий становится все более сомнительной.

МВФ и Всемирный банк пытаются также повысить участие местных жителей в своих программах, привлекая их к работе в соответствующих странах. Однако и это пока не дает особых результатов. У многих не хватает интеллектуальных ресурсов для спора с мощными международными организациями, с их полчищами прекрасно образованных экономистов и серьезными финансовыми ресурсами. Более того, Всемирный банк и МВФ взяли на вооружение то, что я называю «подходом Генри Форда к разнообразию» (известна его фраза о том, что покупатели могут получить «машину любого цвета при условии, что он черный»). Спектр местных вариаций экономических принципов, которые они находят приемлемым, очень узок. Кроме того, поскольку набирает силу тенденция, при которой в развивающихся странах бывшие сотрудники Всемирного банка или МВФ назначаются либо избираются на ключевые экономические посты, «местные» решения все чаще напоминают те, что рекомендованы бреттон-вудскими организациями.

Появившаяся в 1995 году в результате так называемого Уругвайского раунда переговоров ГАТТ ВТО дополнила «Несвятую Троицу». Более подробно о ее деятельности расскажу позже, а пока хотел бы сосредоточиться на структуре управления.

Всемирная торговая организация подвергается критике по ряду причин. Многие считают, что это не более чем инструмент, с помощью которого развитые страны открывают для себя развивающиеся рынки. Другие отмечают, что организация стала средством продвижения интересов транснациональных корпораций. И в обоих этих мнениях есть доля правды, что я и продемонстрирую.

Однако, несмотря на все критические стрелы, в управлении ВТО развивающиеся страны имеют наибольший вес. В отличие от МВФ или Всемирного банка, она «демократична» в том смысле, что одна страна имеет там один голос (конечно, тут можно поставить вопрос о том, насколько «демократично» предоставлять один голос и Китаю с 1,3 миллиарда населения, и Люксембургу, где живет менее полумиллиона человек). Кроме того, в отличие от ООН, где пять постоянных членов Совета безопасности обладают правом вето, в ВТО такого нет ни у кого. Поскольку развивающиеся страны имеют численное преимущество, в этой организации их вес гораздо больше, чем в МВФ или Всемирном банке.

К сожалению, на практике голосования практически не случаются, и ВТО управляет олигархическая кучка богатых стран. Сообщается, что на различных министерских конференциях (Женева-1998, Сиэтл-1999, Доха-2001, Канкун-2003) все важные переговоры происходили в так называемых «зеленых комнатах», вход в которые осуществлялся по приглашениям. А приглашались только богатые страны и несколько больших развивающихся государств, которые невозможно игнорировать (Индия и Бразилия, например). Особенно возмутительной была ситуация на конференции 1999 года в Сиэтле: сообщалось, что делегатов от некоторых развивающихся стран, пытавшихся проникнуть в «зеленые комнаты» без приглашения, попросту вышвырнули вон.

Но даже без таких экстремальных мер решения чаще всего принимаются в пользу богатых государств. Они могут запугивать и покупать развивающиеся страны либо за счет собственного бюджета на международную помощь, либо используя влияние на решения по кредитам, выносимые МВФ, Всемирным банком и «региональными» многосторонними финансовыми организациями[48]48
  К ним относятся Азиатский банк развития (АБР), Межамериканский банк развития (МБР), Африканский банк развития (АфБР) и Европейский банк реконструкции и развития, который занимается экономиками бывших стран соцлагеря.


[Закрыть].

Помимо этого, между двумя группами существует огромный разрыв в интеллектуальных и дипломатических ресурсах. Один мой бывший студент, который недавно покинул дипломатическую службу в своей родной африканской стране, как-то сказал мне, что от его государства на все совещания ВТО в Женеве ходили три человека, включая его. Совещаний было по десятку в день, так что они с коллегами какие-то полностью пропускали, а остальные делили между собой. Таким образом, на каждое совещание они могли потратить всего по два-три часа. Иногда им удавалось попасть в нужный момент и внести какой-то важный вклад в обсуждение. В других же случаях им не так везло и все самое важное проходило без них. Напротив, в США (возьмем сразу другую крайность) десятки специалистов работают в ВТО только в сфере обсуждения прав на интеллектуальную собственность. Мой бывший студент отмечал, что его стране еще повезло: более 20 развивающихся стран не могут прислать в Женеву ни одного дипломата, а некоторые другие обходятся одним или двумя. Можно рассказать много других историй, подобных этой, но все они доказывают, что международные торговые переговоры – дело крайне асимметричное: они напоминают войну, в которой одна сторона сражается старинными пистолетами, а другая бомбардирует ее с воздуха.