Текст книги "Шахматы с Машиной Страшного суда"

В ответ на эту реплику Амира Гасем рассмеялся.

– Согласен! Два дня, что мы будем уменьшать минометные окопы, ты с твоим напарником ищите, может, найдете. Хотя разве известно, как он выглядит?

Гасем был прав. Мы даже силуэт радарной установки не знали. Может, он похож на другие радары, с крутящейся тарелкой. Я попытался представить себе эту тарелку, замаскированную на том берегу в переломанных пальмах и тростниках, и как я ее ищу с какой-то высокой точки наблюдения.

«Может, пристань и эти одноэтажные строения?»

Нет, нужна другая точка.

Я повернул голову в сторону нефтекомбината. Взорванные хранилища сильно дымили, и дым их северо-западным ветром несло над пограничной рекой на ту сторону.

«Может, одна из высоких точек на нефтезаводе?»

Но дым там застилал видимость. Нужно было искать что-то другое: высокое здание, наверху которого можно оставаться долго и в бинокль исследовать пальмовые рощи и уходящую в бесконечность пустыню позади их.

– План мой таков! – продолжал Гасем. – В течение двух дней – не более чем двух! – вы двое находите радар. Если нет, мы вынуждены будем вновь начать огонь, но уже с новой целью…

– Здание инженера! – воскликнул я.

Все повернулись ко мне, а Мухаммад прямо осветил мое лицо фонариком. Мухаммад! Он был единственным здесь, кто всегда в полном молчании слушал других – о нем же самом я ничего не знал. По большей части он сидел в одиночестве где-нибудь в уголке и чуть слышно бормотал айаты Корана. На губах его, как правило, все видели спокойную улыбку, что само по себе в наших условиях граничило с чудом.

Свет фонаря резал мне глаза.

– Убери свет, дорогой! – попросил я его. – Я говорю о том месте, где можно сделать наблюдательный пункт. Один из сумасшедших дружков Парвиза живет в этом обгорелом семиэтажном здании. Я завтра с раннего утра займу там позицию.

Асадолла выглядел каким-то растерянным. Он чувствовал, что всё, что говорится, представляет некую угрозу для него и его парней. Гасем встал на ноги и, взяв фонарь из рук Мухаммада, небольшой щепочкой на ровном участке земли сделал ямку.

– Допустим, это наш миномет!

Затем он прочертил две параллельные линии и объявил:

– Это река, отделяющая нас от наших, так сказать, оппонентов.

Еще одна ямка на той стороне реки: радар; и два крестика.

– Это их пункт управления, куда радар передает свои сведения, а этот второй крестик – их батарея, которая стреляет в соответствии с указаниями радара.

После этого Гасем направил луч на меня и Амира.

– Если вы двое не найдете их установку… – тут он перевел луч на лицо Асадоллы. – Тогда господин Асадолла должен будет определенным образом обмануть радар!

– Каким образом? – Асадолла спросил это со своей обычной угрожающей ухмылкой, которая в свете фонарика стала еще более зловещей.

– А вот слушай. До сих пор мы говорили только о сильных сторонах их установки. Этого они и ждут от нас. Но я всё думаю об этих пяти метрах ошибки. А тем более, если установка не прямо напротив нас… Тогда мы каким-то образом должны убедить врага, что погрешность их системы гораздо больше пяти метров. Так, чтобы они сами засомневались в своем радаре – это нам и требуется. Пусть считают, что его погрешность превышает сто метров! А коли так, то это не отличается от точности работы тренированного наблюдателя, использующего только глаза и бинокль. Раз так, то мы квиты, и установка не будет казаться им надежной.

– Это всё хорошо! – откликнулся Асадолла. – Но вопрос-то был задан: каким образом?

– Точно таким же, как в первые дни мы, выходя на причалы, отвлекали на себя огонь от города.

И лучом фонарика Гасем обежал по брустверу минометного котлована.

– Этот окоп надо сделать гораздо меньше – узкой щелью. Из нее стреляем и молимся, чтобы сработала погрешность пять метров. Но на каждый их выстрел отвечаем своим.

– А как же минометчики?

– Для них сделать надежный блиндаж, связанный с минометным окопом. И после каждого выстрела – бегом в блиндаж!

Гасем сел на свое прежнее место и отбросил щепочку. Благодаря ее белизне было видно, как щепка, упавшая на край зарядного ящика, какое-то время держалась на нем, потом пропала во тьме.

Некоторое время царило полное молчание. У нас было только два дня. Если не сумеем найти, тогда, по этому плану, Асадолла и еще кто-то из минометчиков должны будут сидеть в этом окопе и ждать себе на голову сорок два фунта в тротиловом эквиваленте – снаряд вражеского 130-миллиметрового орудия. В случае попадания была вероятность, что не сможем найти даже малейшего кусочка их тел.

– Лучше новый окоп вырыть на новом месте.

– Согласен, лучше. И еще одно! Никто, кроме самих минометчиков, ничего не должен об этом знать. Это очень важно!

При этих словах Гасем взглянул на меня, и я его понял. Молчание продолжалось. Шутки шутками, но всё принимало серьезный оборот. Начиналась смертельная игра с субъектом, который является неодушевленным, но который вот в этот самый момент внимательно разглядывает весь наш город. И достаточно нам чихнуть, как сработает автоматика и захлопнется пасть.

– Если они потеряют уверенность в этом аппарате и чувство безопасности, которое он им дает, а вместо этого получат сомнения, то мы, возможно, вернемся на первоначальную позицию. А именно: ответ выстрелом на выстрел. Но раньше всего этого вы двое должны сделать свою работу!

Наши с Амиром взгляды встретились. Если нам удастся отыскать замаскированный радар, то этот самоубийственный план окажется не нужен.

В глазах Амира я заметил искру упорства. План Гасема был куда рискованнее обычных боевых действий. Раньше, как только враг открывал огонь, все кидались прочь от вероятных секторов поражения. На этот раз основной прием состоял в том, чтобы остаться в секторе попадания! Почему? Потому что времени добежать до безопасной зоны уже не было. В том и заключалось всё дело. Остаться в зоне поражения снарядом врага, да еще при том, что окоп полон боеприпасов! Такого безжалостного способа ведения войны мы еще не применяли – причем теперь мы это делали по собственной воле.

Еще миг – и всё погрузилось в полный мрак. Гасем выключил фонарик. У меня на уме теперь было только одно: многоэтажное здание инженера! Инженера, который с обеда остается голодным…

Глава 7

Визг плохих тормозов фургона разорвал тишину вокруг семиэтажного здания инженера. Я ломал голову над тем, как мне выйти из неловкой ситуации: опоздал с доставкой еды…

Дверь фургона открылась с обычным своим скрежетом. Приподняв сиденье, я достал «калашников» и закинул его за плечо. Доверия к инженеру у меня не было. Полусумасшедший старик с этими странными вопросами, темная ночь…

Забрав из кузова лаваш с котлетами, лежавшими отдельно от порций берегового отряда, я поднял голову. И увидел, что окно третьего этажа освещено бледным светом фонаря или свечи и на этом фоне чернеет голова мужчины, рядом – черные силуэты кактусов. И опять тысячи вопросов взвихрились в мозгу:

«Зачем старику жить именно в этом здании? Почему он не уехал из города?»

Пока я шел к зданию, хоть что-то было видно вокруг благодаря слабому свету звезд. Но в вестибюле я погрузился в полную тьму. Постоял, надеясь, что глаза привыкнут к мраку…

– Поднимайся! Поднимайся наверх!

Это был голос инженера – старчески дребезжащий. Наверху забрезжил свет фонаря. Я половчее закинул за спину автомат, поправил бинокль на груди и полез вверх по деревянной лестнице. Лаваш с котлетами я держал в правой руке на отлете.

Первая лесенка, за ней вторая… Когда голова моя поднялась вровень с третьим этажом, в глаза брызнул свет, от которого я невольно зажмурился. А когда открыл глаза, прямо передо мной сидел на корточках инженер…

И вот я уже присел на пружинную кровать и наблюдаю, как он торопливо ужинает. Он сделал из лаваша и котлет нечто вроде сэндвича, и видно, как он сильно проголодался.

– А ты сыт?

Вообще-то я не ел, но и голодным себя не чувствовал. Мною владело невероятное нервное напряжение. Я очень устал и хотел как можно скорее лечь отдохнуть. Я ждал лишь, пока он закончит есть.

Всё то время, что он ужинал, он на меня даже не взглянул. Не спросил, почему я опоздал – может, не разрешал себе это спрашивать.

Прикончив свои самодельные сэндвичи, он налил в чашку воды из контейнера и залпом выпил. Опустив чашку, вытер рот тыльной стороной ладони.

Я посматривал на сваленные кучей книги в декоративной нише. Инженер подошел к кровати, на которой я сидел, и сел рядом со мной. Кровать от этого спружинила. Я понимал, что мой приезд его удивил. О ранении Парвиза он наверняка ничего не знал, но ни сил, ни охоты рассказывать об этом у меня не было. Единственное мое дело к этому старику состояло в том, что я собирался два полных дня провести на крыше здания – но не просить же мне его разрешения на это? Шла война, и потом, он сам не имел никаких прав на этот дом…

– Ну что, а где же твой друг?

Я не счел нужным отвечать. Тогда он встал, прошелся по комнате, затем, повернувшись ко мне, сделал мне знак рукой встать.

– Юноша! Во-первых, встань, пожалуйста, а во-вторых, отвечай! Что такое what?

Почему-то мне вспомнился крик Гити: «Мать твоя – ханум…»

Теперь этот… Случай номер два.

– Побыстрее отвечай! Что такое what?

Я, конечно, предпочел бы, чтобы в нынешнем ворохе проблем хотя бы инженер не был еще одной. Но похоже было, что он набил желудок и теперь, как сытый котик, ищет, с чем бы поиграть. Однако я был очень опасной игрушкой!

– Я последний раз спрашиваю. Если не ответишь, то выгоню тебя вон. Что такое what?

Я неторопливо достал из-за спины автомат Калашникова. Снял его с предохранителя и передернул затвор. Указал стволом на окно и вгляделся в изумленные глаза старика.

– Хочешь знать, что такое what? Член в рот! Черта в ступе! Ты меня утомил!!

И я, не помня себя, нажал на курок. Очередь грянула как удар грома. Послышался удар пули обо что-то. Старик подбежал к окошку.

– Мой кактус в горшке!

Я посмотрел: одного из горшков на подоконнике уже не было. При этом я сам удивился своему хладнокровию. Безумный старик! Нашел время цветы разводить. Кактусы, видите ли.

– Вернись и подойди сюда! Быстро! – приказал я, и старик быстро подошел ко мне. Его била нервная дрожь.

– Зачем ты выстрелил в мой горшок?

– Не надоело ерунду молоть? Что такое what? Что такое what! Это и весь вопрос? Я не знаю, что приводило сюда моего друга, но у меня здесь есть работа – на два ближайших дня, там, наверху. А клоунадой заниматься нет ни времени, ни сил.

У меня был автомат, и у меня была инициатива. И я очень устал. Мне нужно было готовиться к завтрашней серьезной работе.

– На этом разговор заканчиваю. Я возьму одеяло и пойду спать наверх.

Инженер никак не отреагировал. Тем лучше! Мне нужно успеть выспаться…

…Какие-то звуки разбудили меня. Непонятый шум… Я открыл глаза. Еще было темно. С берега реки слышалась перестрелка. Резкий холод – вот что меня мучило. Я попытался поплотнее завернуться в одеяло. Согреться бы… Но нет, нужно было вставать, пора было читать утренний намаз…

– Ас-салям алейкум, ва рахмат Аллах, ва баракат…

Инженер громко храпел на своей постели. В конце намаза я трижды повернул голову направо и налево, затем прижал лоб к куску камня, который использовал как мохр[10]10
  Мохр — кружок или небольшая плитка прессованной, обычно чистой, глины, взятой из почвы святых мест, например, Кербелы; шииты прикладываются к нему лбом при совершении намаза.


[Закрыть], и поцеловал его. Храп инженера был неритмичным, разлаженным. И таким громким, что вражеский дозор – слухачи – могли бы его засечь метров с пятисот; слава Богу, что этот инженер не у нас на передовой!

Я подобрал кусочек камня и, проходя мимо окна, выбросил его на улицу. В обычной жизни он мог упасть на голову кого-то из прохожих, но сейчас город был пуст из-за войны…

Я выглянул в окно. Внизу, на тротуаре, недалеко от фургона, валялись осколки горшка из-под кактуса – это чем-то напоминало воронку от взрыва. Голова моя чесалась – не помешало бы душ принять…

Со вчерашнего дня у меня осталось немного лаваша – я нашел эту лепешку и приступил к завтраку. Аппетит был зверским – а с его утолением приходило спокойствие. Я чувствовал, что выспался, и курьезными казались и вчерашняя моя автоматная очередь, и разбитый горшок с кактусом, но вот Парвиз в госпитале… Интересно, эвакуировали его уже? А может, в результате потери крови…

Но не следовало с утра предаваться мрачным мыслям. Мне предстояла важная работа, очень важная. Нужно будет напрячь зрение и во что бы то ни стало отыскать сегодня радар. Эта мысль сверлила мне мозг, в то время как я проглатывал последний кусок лепешки. Здесь мне больше делать было нечего, пора наверх. До полудня буду дежурить на крыше, потом успею вовремя доставить обед.

Старик всё так же громко храпел. Я потихоньку подошел к нему. Он лежал на спине на своей кровати. Если бы не этот оглушительный храп, можно было бы сложить ему руки на груди, вместо букета цветов сунуть горшок с кактусом, и был бы вылитый покойник. Тут я заметил одну странность. Кошки куда-то исчезли. Какая вообще польза животным жить с этим несчастным? Впрочем, пора было наверх…

Я поднялся на крышу и поглядел на небо. Оно было еще темным – лишь слегка разбавлено предрассветной серостью. И вот мои шаги по этой неизведанной земле, первооткрывателем которой был Парвиз. Под ногами были ничем не покрытые кирпичи межэтажного перекрытия. А вообще, это было как минное поле, только если от взрыва мины взлетают вверх, то здесь я запросто мог куда-нибудь провалиться.

Тут и там из этой крыши вздымались вверх мощные стальные опоры – иными словами, это не было крышей: предполагалось не семь этажей, а больше. Интересно, почему прекратили стройку? Может, из-за сильного пожара внизу теперь вообще нельзя будет добавлять новые этажи – даже после снятия блокады и конца войны?

Из подручных материалов я соорудил деревянную подставку для своего бинокля. Придется очень долго разглядывать ту сторону реки, и нужно было, чтобы не дрожали руки и не уставали глаза. Затем настройку правого окуляра я изменил с нуля на «5». Правый глаз Амира видит острее моего правого глаза, и потому всякий раз, как мы передавали друг другу бинокль, приходилось менять настройку. Теперь всё было готово, и обеими глазами я приник к окулярам…

Первые секунды, как всегда, глаза приспосабливались к новым масштабам. Но вот уже смутное зеленое месиво приобрело строгие формы и смысл. В поле моего зрения были пальмы и высоченный тростник, который давно никто не срезал. Я чуть опустил бинокль: кусочек реки терялся между домами и портовыми кранами.

Вскоре за моей спиной взошло солнце. Вдоль того берега реки тянулась стенка из мешков с песком, кое-где в ней были выступы с отверстиями или как бы прорезями. Неопытный наблюдатель не сразу и поймет, что это – замаскированные окопы.

Я повел биноклем вправо: ряд мешков тянулся вплоть до начала острова. Вместо слышавшейся еще несколько минут назад перестрелки, которую можно было считать дружеским прощанием после страшной ночи, теперь воцарилась полная тишина.

Впрочем, разглядывая берег, я терял время. Ни один человек в здравом уме не притащит радар к самой реке. Следовало осматривать пальмовые рощи, а потом пустыню позади них.

Перенацеливая бинокль, я вдруг заметил мелькнувший в нем черный силуэт. Один из них! Черная голова с торчащими всклокоченными волосами, затылком к реке. Видна она была не больше пары секунд и опять скрылась где-то между окопами и стенкой из мешков. Если бы у меня была рация, а солдат этот подольше бы замешкался, я мог бы связаться с минометчиками. Но сегодня нельзя было тратить время на охоту за вражескими бойцами на передовой. Для меня существовал только радар.

Я решил начать справа, с крайней правой пальмы, и так и сделал. Сначала видны были только тростники. Может, они его замаскировали тростниками? Я вглядывался с крайним напряжением. Но либо маскировка была непревзойденной, либо ничего постороннего в этих тростниках действительно не было.

Как же выглядит эта чертова установка? С тем немногим, что нам о ней сообщили, и за это короткое время – 48 часов – сумеют ли два человека ее обнаружить?

Я знал, что Амир в это самое время делает то же, что я, с одной из высоких башен нефтезавода. Нашел ли он что-то? С разных углов мы исследовали одну и туже местность, и для меня было совершенно неважно, кто из нас найдет радар первым. Однако стоило лишь вспомнить о плане Гасема, становилось страшно. Два человека стреляют из узкого окопа, радар с точностью их засекает, а потом… Какой жестокий план!

Кстати, так и не прозвучал вопрос: а будут ли добровольцы на это дело? И кто это будет поименно? Может, не спросили потому, что понятно было и так: одним из них будет Асадолла. Он никому другому не уступит эту задачу. Но нужен еще один человек, радист… Кто это будет?

Я шеей почувствовал его приближение. Затем милость его тени, уменьшившей жар утреннего солнца, уже напекавшего мой затылок. Не отрывая глаз от бинокля, я громко спросил:

– Чего еще нужно?

Ответа не последовало. Наверняка пришел вынюхивать, что я здесь делаю… Раньше у меня над душой стоял Парвиз, теперь эту роль взял на себя сумасшедший старик? Но почему он молчит?

«А ну как пришел отомстить мне за вчерашнее? Допустим, с такой же клюкой, как была у Гити… И сейчас мне сзади по голове…»

Словно уже почувствовав удар по затылку, я резко обернулся.

Старик даже отшатнулся. В руках он держал стакан с узкой талией, полный дымящегося чая. От его резкого движения чай пролился. А если чаем плеснет?..

– Что вы, молодой человек? Сразу ругаться… Чаю я вам принес.

И старик, не отрывая от меня взгляда, медленно нагнулся и поставил стакан на кирпичный пол. Как видно, он понял, что я – это не Парвиз. Но как мне себя вести с ним? Я понятия не имел! А он широко распахнутыми глазами оглядывался по сторонам, смотрел вдаль.

– Знаете, уважаемый… А я ведь до сих пор сюда не решался подняться. А какая красота, и как далеко видно – бесконечные перспективы!

Сегодня он был на удивление велеречив. Совсем иной тон, чем вчерашние безумные речи. Значит, мой вчерашний урок пошел ему впрок!

Я с трудом встал на ноги: от долгого сидения по-турецки они затекли. Но я не подал вида.

– Чай каким образом завариваете? – я спросил это, поднося стакан к губам.

– Если не будете стрелять, то отвечу: завариваю на огне!

Произнеся этот комичный ответ, он улыбнулся до ушей. А я отхлебнул из стакана, а потом выпил чай залпом. И от горечи меня всего передернуло.

– Подождите! Вот же сахар!

И старик достал из кармана бесформенный пожелтевший кусок сахара. Я поднял руку отрицательным жестом. Это было бы вкусно, если бы сразу пить с сахаром: подождать, пока сахар растает во рту, и проглотить вместе с чаем. А сейчас только дразнить себя. Идти же за новым стаканом чая на семь этажей вниз? Увольте.

…Но оставался открытым вопрос: что же мне делать с господином инженером? Наверняка и его занимал тот же вопрос в отношении меня – вдруг нарушившего его уединение.

– А вы очень упрямы, молодой человек! – сказал он.

Я не стал отвечать. Вернулся к биноклю и сел в прежней позе. И опять два окуляра и мои два глаза слились.

– А что вы делаете?

Старик решил присесть рядом со мной. Я повернулся к нему.

– Уважаемый является автоинспектором?

Я сунул руку в карман и достал листок белой чистой бумаги, показал ему:

– Пожалуйста! Вот мое удостоверение категории «А». А теперь будьте добры, позвольте мне работать!

Ясно было, что он меня не понял. Он сжал губы. Я заметил на левой его щеке зарубцевавшуюся рану, более светлую, чем остальная кожа. Его тощую шею перерезали странные и причудливые морщины и складки. Меня передернуло. Неужели и у меня, когда постарею, вся кожа станет такой же?

– Я слишком любопытен, на ваш взгляд?

– Да нет. Но мне предстоит большая работа. Я сюда не воздухом дышать пришел. Я другое ищу.

Он сел на корточки и руками обхватил колени. Прямо внимательный слушатель!

– А что вы ищете?

Вот я уже и сболтнул лишнего! Какое ему дело, что я ищу? Я почувствовал, что он мало-помалу берет ситуацию под свой контроль.

– Вы мне дадите работать?.. Договорились?

В моем тоне проскользнула просительность. Время уходило быстро. «Помоги Аллах Амиру, может, он раньше меня найдет его с вышки нефтезавода».

Я вновь прильнул к биноклю. Опять появились тростники и пальмы, с которых не снимали финики, и те висели сухими гроздьями. Так я и не узнал: будут ли на следующий год плодоносить эти пальмы, если на них вот так остались прошлогодние плоды? Я однажды спросил об этом у Казема, и он ответил:

– Тебе голову напекло солнцем! Столько горя свалилось на город, а тебе другой заботы нет, как о прошлогодних финиках думать?

И вечером он пересказал мой вопрос ребятам, и все надо мной потешались. Все, за исключением Гасема, который мне сказал:

– Замечательно! Великолепно, парень! Вдумывайся во всё, что ты видишь! Постепенно ты становишься мужчиной!

Я так живо заново всё это пережил, что на миг забыл и старика, и радар, и семиэтажное здание. Но заставил себя вернуться к наблюдению.

– Вы сказали: вы что-то ищете. Значит, вы что-то потеряли?

Я ответил ему спокойно и размеренно:

– Нет, я ничего не потерял. Но я должен кое-что найти!

– И в этом вся ваша работа? Искать что-то в бинокль?

Я опять отвлекся от того берега, и в отвлечениях этих и был главный вред нашей беседы.

– Да, в этом вся работа!

– А после того, как найдете —?…

Он ждал ответа.

– Найдем, и конец! Уничтожим!

Я почувствовал необыкновенную гордость военной силой. Наверняка теперь он спросит: «Каким образом уничтожите? Какими средствами?» – И я в ответ брошу: «Артиллерийским и минометным огнем!»

– Ну хорошо, а после того, как уничтожите, что будет?

Это был неожиданный вопрос. Он как бы всё вынес за скобки. Перескочил в самый конец!

«Старче! Ты должен был спросить: что именно вы собираетесь уничтожить? Какими средствами? А ты: что будет после того, как уничтожите?»

Я всё еще недоумевал по поводу его вопроса, а он продолжал ораторствовать.

– Вот после того, как вы уничтожите это что-то, мне неизвестное, что будет потом?

И улыбка на его лице стала постепенно превращаться в какую-то гримасу. Я стал догадываться, что он надо мной издевается, но в то же время усилился гул и свист у меня в ушах. Он заметил мое состояние, и улыбка застыла на его лице.

– Нет, нет, я ничего такого не имел в виду. Но посмотрите туда!

И он указал рукой на нефтезавод. Там, куда он указывал, еще горели большие резервуары, подожженные позапрошлой ночью. Виднелись языки пламени, дым, и слышалось странное свистящее шипение, точно змеиное…

Я не понял его:

– Смотрю, и что?

– Не понимаете?

– Нет, не понимаю.

– А ведь этот нефтезавод я построил!

Мне стало смешно. Не зря, видно, Парвиз присвоил кличку «инженер» этому бедняге. Вопросики «что такое what», теперь вот это…

– Хаджи! – сказал я. – Твое безумие, оно как часто проявляется: раз в два, три часа?

Я даже сам себе удивился: как смело я взял быка за рога! И хотел было вернуться к биноклю.

– Нет-нет, молодой человек! Я просто неудачно выразился. Но я больше сорока лет проработал на этом предприятии, которое сейчас превращено в ничто. Мне каждый метр известен на этом заводе! Я каждый агрегат знаю, да и тех, кто им управлял. Рабочих там было немало…

Его глаза округлились, и говорил он, уже не глядя на меня.

– А что сейчас?!.. Сорок с лишним лет каторжного труда, спину гнул перед мастером-англичанином, каждый день по гудку на работу и с работы, а теперь взяли – и всё сожгли. Во имя Аллаха, поверни ты свой бинокль от этих арабов босоногих, взгляни на это чудо техники, пусть бывшее! Горит! И так повсюду. Если бы мне кто-то в молодости сказал: «Не суетись ты так – всё напрасно», – я либо рассмеялся бы ему в лицо, либо, как и вы сейчас, разозлился бы. Тогда; а теперь…

Он качал головой вправо и влево. Совсем расчувствовался.

– Юноша! Милый юноша! Мой вопрос остается в силе: что потом? Я не знаю, какой дьявольский объект вы ищете, но после того, как вы его найдете и, по вашему точному выражению, уничтожите – потом что?

– Уважаемый мой собеседник! – ответил я. – Ведь я ищу именно те орудия, которые и уничтожили тот прекрасный нефтезавод.

– Для того чтобы их уничтожить?

– Правильно.

Хорошо, что я все-таки удержался от упоминания радара. А вообще какое-то объяснение я ему должен был дать.

– Господин молодой военный! Именно к этому я и клоню. Может, вы найдете эту пушку, откуда мне знать. Уничтожите ее, но затем – что? Затем они привезут другую пушку, еще шикарнее этой! Правильно я говорю? Правильно или нет?

Я непроизвольно утвердительно кивнул. Он сделал длинный выдох. Словно у него с плеч сняли тяжкий груз. Я не понимал пока его логики.

– Земля вечно будет крутиться вокруг этой оси, – продолжал он. – Мы строим – они уничтожают. Они используют орудия, и вы, глубокоуважаемый, их уничтожаете. Так прекратите же, наконец, эту глупую игру!

И старик взял пустой стакан из-под чая и, не добавив к сказанному ни одного жеста, ушел в сторону лестницы. И скрип его резиновых подошв на этой лестнице делался тише и вскоре перестал быть слышен. Я вздохнул с облегчением, а потом, хотя и понимал, что машу после драки кулаками, крикнул ему вслед:

– Эй, дядюшка! А ведь ты мне не сказал, что такое what!