Текст книги "Выжившие"

– Ничего. Пришлось снять перчатки, когда забирался на бак, а из меня плохой альпинист.

Она заботливо, как мать, накрыла девочку полиэтиленом и пододвинула стул ко мне:

– Дай-ка посмотрю.

– Да заживут они и так.

– Теперь мы не можем позволить себе роскошь отмахиваться. Антибиотиков мало, нам только инфекции не хватало. – Взяв мои руки в свои, она перевернула их, оглядела ободранные костяшки и ладони, обкусанные ногти. – Руки надо держать в чистоте, Бог знает, какие бактерии на этих баках. Неудивительно, что люди болеют.

Я поморщился.

Она прошла в санузел и остановилась в нерешительности:

– Мы ведь уже не получаем воду из той цистерны, да?

– Не получаем, Дилан отключил ее.

– Хорошо. Иди сюда. Придется обработать спиртом, будет больно. – Пожав плечами, она прислонилась боком к раковине и развела мелкую лужицу из мыльной воды.

По привычке я хотел включить свет, но удержался. Неизвестно, на сколько нам хватит электричества. В основном энергия поступала в отель от гидроэлектростанции, но как долго она еще проработает? Когда она отключится, можно еще что-то выжать из резервного генератора, но и у него есть свой предел. Нельзя тратить электричество на мои руки и прочие пустяки. Оно необходимо для работы холодильников с продуктами.

Вода была ледяной. Трудно выразить словами, как тяжело, когда все всегда холодное. Уже два месяца я не знаю ничего, кроме холода. Дважды вымыв руки, я снова вернулся на свой стул рядом с мертвой девочкой. Таня взяла мою правую руку и принялась обрабатывать ватным тампоном, смоченным в чистом спирте.

– Значит, ты приехал сюда на конференцию? – привычно заговорила она, отвлекая меня. – А кем ты работал?

– Историком. Преподавал в Стэнфорде.

– Тогда откуда у тебя акцент?

– С юга. Долго жил в Сан-Франциско.

– А чем занималась твоя жена? – Она кивнула на мое обручальное кольцо.

– Она… Надя была журналисткой. Нелегко пришлось, особенно когда появились дети. Мы оба много работали, а арендная плата была такой высокой. – Я вдруг улыбнулся. – Странно сейчас говорить об аренде.

Таня рассмеялась:

– По-моему, все мои прежние разговоры были только об аренде.

– Или выборах.

– О протестах населения.

– Я участвовала во многих из них.

– И я, ближе к концу. – По руке пробежала судорога, белое, обжигающее ощущение, и я чуть не отдернул ее. – Ты не шутила, сказав, что будет больно. Никогда бы не подумал.

– Это вы, ребята, все испортили, – произнесла она невозмутимо, будто в наказание мне. – Здесь, в Европе, было просто замечательно. Мы молились, чтобы вы там не наделали глупостей. Хотя, если честно, весь мир повел себя довольно глупо. А мы-то надеялись, что конец света будет не таким глупым.

Я поморщился и убрал руку. Некоторое время, пока алкоголь впитывался в костяшки моих пальцев, мы оба сидели молча. Мир, о котором мы сейчас говорили, казался – прошу прощения за избитую фразу – похожим на сон. Этот – сегодняшний – выглядел более реальным, чем все, что было раньше. У меня было ощущение, что я словно проснулся, болезненно проснулся, по сравнению с тем, как жил всего два месяца назад.

– Давай другую руку, – прервала Таня наше молчание.

– Сейчас, дай мне секунду.

– Хочешь послушать музыку?

На ее предложение я грустно вздохнул, поскольку мой собственный ноутбук умер еще несколько недель назад, и мне не удалось никого уговорить разрешить мне зарядить его внизу.

– У тебя есть музыка?

– Да, я бережно расходую батарею. Слушаю по одной песне, когда чувствую… чувствую, что сойду с ума, если не услышу музыку.

– Конечно! С удовольствием, если ты уверена, что хочешь тратить батарею на меня.

– Это не пустая трата.

В последний раз я слушал музыку неделю назад, когда застал Натана за стойкой бара: скрытый из виду, он сидел на полу и что-то слушал. Он сразу перестал, как только заметил меня, стыдясь, что его застукали за такой легкомысленной тратой заряда телефона. Но он дал мне послушать песню. В стиле кантри. Не помню какую. Раньше я не любил кантри, но сейчас мне не хватало музыки. Теперь мои запросы не так уж и высоки.

Зря Натан чувствовал себя виноватым; люди, у кого еще работают телефоны, понимают, пусть даже отказываясь признать и произнести это вслух, что они не собираются никому звонить. А у меня больше нет телефона исключительно из-за моей собственной глупости.

Таня вернулась на свой стул с MP3-плеером, одной из тех старых вещиц, тяжелых и прямоугольных, и дала мне наушник. Я наклонился вперед, наши головы почти соприкасались, а она тем временем положила мою другую руку себе на колени и принялась обрабатывать ее ватными палочками.

Чувство, которое я переживал, было самым теплым за последние недели. К моему смущению, от натянутых до предела нервов на глаза навернулись слезы.

– Я понимаю, эта музыка обволакивает, – произнесла Таня. – Могу помолчать, если хочешь просто прочувствовать ее.

– Конфиденциальность разговора врача и пациента в силе?

– Конечно, почему бы и нет.

– Она прекрасна, как… – Опять боль, острая, но я был готов к ней. – Как вальс. Это что-то из старого?

– Это ты старый. А это Рианна.

– Рианна?

– Да.

– Не знал, что Рианна может так звучать.

– А ты вообще ее слушал?

– Я бы сказал так: слушал ее меньше, чем никогда. – Мне удалось не отдернуть руку, и Таня начала бинтовать ее. – Мне скоро исполнится тридцать восемь. Может, уже исполнилось.

– А мне – сорок, и я спокойно отношусь к этому. Возраст – не оправдание.

Она закончила бинтовать, и мы ждали окончания песни. У меня по плечам бегали мурашки, но не от холода. Мне было хорошо. Песня закончилась, и Таня забрала наушник.

– Дай мне знать, если тебе понадобится помощь при вскрытии, – предложил я.

– В самом деле?

– Да.

– Спасибо, пожалуй, воспользуюсь твоим предложением. Попробую сделать его сегодня. Теперь, когда труп вытащили из воды, негигиенично держать его тут, надо быстрее хоронить. – Таня встала и приподняла край полиэтилена, чтобы еще раз взглянуть на девочку. – Давай перенесем ее в другую комнату, где проходят мои утренние приемы. А то как-то боевой дух падает.

– Конечно.

Она посмотрела на меня в упор, что происходило не часто:

– Знаешь, ты один из самых полезных людей в отеле. Ты готов помочь с чем угодно. Жаль, не все такие.

Я пожал плечами:

– А что остается делать?

– У тебя ведь больше ничего не случилось? Какие-нибудь симптомы?

– Нет.

Окинув меня взглядом с ног до головы, она не стала давить. Вот уже пару дней у меня немного болели зубы, в основном справа. Но я не стал говорить об этом. Таня стала бы опять хлопотать вокруг меня. А вдруг она предложит удалить зуб, а мне не хотелось так быстро переходить к еще большей боли.

Выйдя из ее номера, я отправился вздремнуть. Со временем я постараюсь узнать об этой девочке больше.

История – это всего лишь сумма ее людей, и, насколько я знаю, вполне возможно, что мы – последние.

День пятидесятый (3)

Расскажу вам немного об отеле. В «Сизьеме» тринадцать этажей. Два или три верхних этажа закрыты на ремонт, которому теперь, похоже, не суждено закончиться. Когда-то снаружи была золотая отделка, и величественная надпись над входом тоже была золотой. В восьмидесятые и девяностые годы она привлекала множество богатых клиентов. В последнее десятилетие золото исчезло, да и клиентов стало немного. Несколько лет назад, во время очередной реконструкции, появилась пожарная лестница. Примерно в то же время половину номеров модернизировали, и в них стали использоваться ключ-карты. В прочих номерах остались старомодные замки с ключами.

Когда на верхних этажах отключили электричество, мы – сначала нас было почти тридцать человек, сейчас чуть меньше, около двадцати, – перебрались из модернизированных комнат в обычные, с ключами и засовами для безопасности. Двери с ключ-картами запирались на магнитный замок, поэтому сейчас запереть их было невозможно.

Я заметил, что Дилан ведет журнал, куда записаны все люди, проживающие в отеле. Наверное, чтобы каждого можно было отследить, и по утрам он отмечает всех пришедших в ресторан на завтрак. Я скопировал его список в свои записки для справки, добавив национальность и род занятий у тех, кого знал. В списке Дилана не значилось только его имя, и я добавил его в конце.

Натан Чепмен Адлер – австралиец, бармен (сотрудник)

Таня Иканде – англичанка-швейцарка, врач

Лорен Брет – француженка, род занятий неизвестен

Алекса Траверс – француженка, род занятий неизвестен

Питер Френе – француз, род занятий неизвестен

Николас Ван Шейк – голландец, род занятий неизвестен

Юка Иобари – японка, род занятий неизвестен

Хару Иобари – японец, род занятий неизвестен

Рёко Иобари – японка, ребенок

Акио Иобари – японец, ребенок

Джен (бывшая Хлоя) Лавелл – француженка, ребенок

Патрик Бернардо – француз, стоматолог

Корали Бернардо – француженка, стоматолог

Джон Келлер – американец, историк

Томисен Харкуэй – американка, докторант

Арран Уоррен – англичанин, род занятий неизвестен

Роб Кармье – англичанин, род занятий неизвестен

Миа Маркин – русская швейцарка, администратор (сотрудник)

Саша Маркин – русский швейцарец, официант (сотрудник)

София Абелли – швейцарка, шеф-повар (сотрудник)

Дилан Уик – швейцарец, начальник службы безопасности отеля (сотрудник)

Томи, американка, проходившая обучение в докторантуре в Лейдене, рассказала мне, что пишет об этом отеле диссертацию. Она жила здесь последний месяц перед концом света, брала интервью у персонала, фотографировала. Высокая, загорелая, спортивная, красивая, но агрессивная и жесткая, она вызывала у меня чувство дискомфорта. По-моему, она намеренно старается вызвать у других это чувство – так она держит все под контролем.

А может, я просто пытаюсь обосновать свою собственную реакцию на нее, предполагая, что и у других она такая же. Не верьте мне на слово.

Перед тем как мы похоронили девочку, я подошел к Томи, чтобы расспросить об отеле. Она знает его историю лучше, чем я, а мне хотелось бы придать запискам ощущение места. Если кто-нибудь прочтет их, я хочу, чтобы вы знали, что мы жили здесь.

Мы немного поговорили в баре. Я заметил, что ее зубы до сих пор в идеальном порядке.

– Я видела, вы тоже пишите, – сказала Томи, держа в руках папку со своими записями. – Поддерживаете ощущение нормальности, да?

– В будущем эти записки могут сыграть важную роль.

– Их некому будет читать, – возразила она.

– Никто не знает.

– Но мы-то сами знаем. – Она скрестила ноги. – Откуда у вас акцент, Миссисипи?

– Я вырос в Миссисипи, но жил в Сан-Франциско.

– Понятно. Я из Северной Дакоты. И, по-моему, я слышала о вас. Вы читали лекции в Калифорнии?

Она была права. Я читал там лекции.

– Я работал в Стэнфорде. Так что вполне возможно.

– Я так и знала! Я училась на последнем курсе в Беркли.

– Наверное, я что-нибудь рассказывал… о неудачном полете «U-2».

Меня почему-то раздражало, что она меня помнит.

– Да, вроде именно о нем. – Она смеялась надо мной. – Многие говорили тогда, какой вы милый, но насколько помню, в уме вам тоже не откажешь.

Я не стал отвечать на это.

Она рассмеялась:

– Ладно уж, успокойтесь. Задавайте свои вопросы. Не сидите просто так, излучая научное неодобрение.

– Что вас заинтересовало в истории отеля?

– Вы, вероятно, знаете, этот отель прославился чередой самоубийств и необъяснимых смертей. В восьмидесятых и девяностых произошла даже пара убийств. Последние владельцы довольно подозрительные, о них почти ничего не известно. Из-за плохой репутации отель много раз продавался и перепродавался. А еще однажды здесь останавливался знаменитый серийный убийца. Моя работа, гм… то, что я планировала делать в отеле, в основном заключалась в написании биографий людей, которые умерли здесь.

– В отеле останавливался серийный убийца?

– Вообще-то здесь он никого не убил. Но поймали его именно в отеле.

Она говорила быстро, автоматически поддерживая зрительный контакт. Из нее получилась бы отличная ведущая новостей, а под конец карьеры она, возможно, стала бы успешным историком телевидения.

Я машинально потянулся за стаканом, которого на стойке не было, и тут же отдернул забинтованную руку.

– Что с рукой? – спросила она.

– Помогал Дилану кое с чем.

– С бойцовским клубом что ли?

– А кто сейчас владеет отелем?

Она слегка закатила глаза:

– Их было двое, Балош Браун и Эрик Грожан. Браун выкупил долю Грожана и какое-то время пытался продать отель, но покупателей не нашлось. О Грожане почти ничего не удалось разузнать, да и о Брауне тоже. Хотя выяснилось, что деньги у Брауна от старого нефтяного бизнеса, он сын важной шишки, но большинство его предприятий тихо разорились еще до того, как он купил отель.

– Необъяснимые смерти и убийства, – произнес я. – Как они происходили? Я имею в виду, как умерли эти люди?

– Было много утоплений: люди умирали в ваннах в своих номерах, уходили купаться на озеро, и больше их никогда не видели. Много всяких странностей, я бы сказала, удивительно много, есть даже несколько несчастных случаев на охоте. Нередко мужья и бойфренды в один прекрасный день срывались и убивали своих жен и подруг, хотя в то время такие случаи редко удостаивались упоминания в новостях.

Я снова потянулся за стаканом и снова обнаружил пустое место. В баре мы были одни, сидели в плюшевых зеленых креслах, окруженные роскошью красного дерева и позолотой, немного потертой по краям. В течение дня большинство людей предпочитали оставаться в своих комнатах. Так было теплее. И только те из нас, кто все еще занимался организацией нашей жизни, бродили по отелю или собирались в баре или ресторане. Мне очень хотелось выпить, но Натан спрятал спиртное.

– У меня, пожалуй, есть то, чего вам так не хватает. – Томи достала плоскую флягу и поставила ее на стол между нами.

– Что это?

– А вам не все равно?

Я отвинтил крышку и понюхал ее. Виски.

– Украли?

– Когда весь мир пошел прахом, я поняла, что останусь в отеле до конца. Я не дурочка, несмотря на внешность. – Она указала на свои длинные светлые волосы и лицо. – Поэтому, пока все вокруг бегали, пытаясь связаться с близкими и успеть на самолеты, которые никогда не взлетят, я собирала нужные, на мой взгляд, вещи.

Я догадался, что у нее могли быть и антибиотики.

– У вас весьма спокойная реакция на конец света.

– Люди совершают глупости от потрясения. Я не была потрясена. И к тому же, по-моему, это еще не конец света. Наше поведение остается все еще довольно цивилизованным, не замечали?

– Вы ни с кем не пытались связаться?

Она вскинула брови:

– Я уже сказала, я не дурочка. Возможно, наступит момент, когда работающий телефон станет для меня жизненной необходимостью, вопросом выживания. Если ваши близкие находились в больших городах или даже в их окрестностях, они уже умерли.

У меня перехватило дыхание, и я сделал глоток из фляги, чтобы не отвечать. Я даже не распробовал тот первый глоток.

Не сомневаюсь, она голосовала за нашего президента.

Томи снова скрестила ноги:

– Извините. Я понимаю, некоторым людям требуется время, чтобы принять это.

Я опустил фляжку, понимая, что ее извинение неискреннее.

– У вас с женой были дети? – спросила она, бросив взгляд на мое кольцо.

– Да, – ответил я.

– Еще раз извините.

Мне захотелось перевернуть этот чертов стол и придушить ее. Такого приступа ярости я не испытывал уже несколько месяцев, и я ненавидел ту низменную часть себя, из которой она вырвалась. Томи тоже это понимала. С ледяным спокойствием она наблюдала, как искажается мое лицо. Тогда я снова приложился к фляге и выпил порядочную порцию виски.

Жжение, опускавшееся по задней стенке горла в пустой желудок, успокаивало. Я на секунду прикрыл глаза, и раздражение утихло.

Мне хотелось спросить ее, отрывается ли она по полной, когда провоцирует людей, или причина ее нежелания звонить заключается в том, что в ней нет любви, но я не хотел, чтобы она заметила, как напугала меня.

– Тот, кто из нас двоих умрет позже, – сказала она, – должен взять записки другого и объединить со своими.

– А мне это зачем?

– Ух ты, откуда такая уверенность, что я умру первой?!

Я никогда не думал о записках в таком ключе. Вопрос вырвался как-то сам.

– Исходя из того, что оба хроникера так себе, мы могли бы составить один отчет, хотя бы наполовину соответствующий действительности, – пояснила она.

– Я не считаю себя так себе хроникером. Мой профессиональный долг – быть максимально объективным.

– Мужчины всегда уверены, что только они объективны, а у остальных какой-то свой интерес. С удовольствием почитала бы ваши записи, чтобы просто посмотреть, как сильно вы стараетесь убедить будущих читателей в том, что вы отличный парень. – Она пожала плечами. – В любом случае, я всего лишь предложила.

Но я уже заглотил наживку:

– А вы, значит, не стараетесь?

– Стараюсь что?

– Убедить будущих читателей, что вы хороший человек?

– Когда я умру, меня еще меньше будет волновать, что обо мне думают. Хотите угадаю, как вы опишите меня, когда будете излагать наш с вами сегодняшний разговор: блондинка, голубоглазая и горячая, потому что мужчина просто не может написать иначе по закону жанра. Затем признаетесь в вашей иррациональной неприязни ко мне и решите, что именно поэтому я вам не нравлюсь, а закончится все попыткой выставить эту реакцию универсальной, ссылаясь на ваше предвзятое отношение. Следуя вашей логике, все сразу должны понять: вы просветленный и заслуживаете доверия. У вас же на лбу написано большими буквами: «Вот он, мой звездный шанс».

Признаюсь, ее слова вызвали у меня улыбку, и я поинтересовался:

– Хорошо, для сравнения, а как вы описали меня?

Она заглянула в свои записи.

– «До тошноты моральный. В стиле молодого Харрисона Форда, но послабее. Из тех, кто не трахался в средней школе, потому что был ботаном, или религиозным, и/или, возможно, толстым». Этот абзац я напишу чуть позже. Ну как, прищучила я вас?

– Даже близко нет, – солгал я.

Я извинился, сославшись на то, что мне надо идти: я хотел помочь Тане со вскрытием. Оглянувшись, я увидел, что Томи сидит, закинув нога на ногу, и уже что-то строчит. Мне пришло в голову, что в какой-то момент у нас могут закончиться авторучки, и, похоже, она уже позаботилась об этом. Наверняка у нее есть заначка.

На вскрытии меня хватило меньше чем на полторы минуты, затем начались приступы рвоты, и мне пришлось уйти. Не самый блистательный момент моей жизни. Склонившись над раковиной, опираясь на дрожащие руки, я слышал, как посмеивалась Таня. У меня нет слов для описания того ужасного запаха, который распространился по комнате, когда Таня пропилила дыру в середине грудной клетки. Она разрезала тело прямо до пупка, а затем откинула в стороны два больших лоскута кожи. Я никогда не видел, чтобы человеческое тело так походило на отходы.

Стараясь дышать глубоко, я взял стул и сел в другой комнате. Дилан и Натан ждали внизу, чтобы помочь похоронить девочку, когда мы закончим.

Примерно через час появилась раскрасневшаяся Таня. Вид у нее был усталый. Ее перчатки покрывали грязь и свернувшаяся кровь.

– В легких воды нет, – произнесла она, вытирая лоб тыльной стороной запястья. – Не могу установить причину смерти, но она не утонула. Анализ на токсины сделать нельзя, так что, вероятно, ее накачали наркотиками. Может, остановка сердца, вызванная химическими веществами, трудно сказать. Извини.

– Не извиняйся, ты сделала все возможное, и раз в легких нет воды, значит, скорее всего, она попала в бак мертвой. А это уже кое-что.

Таня улыбнулась, снимая перчатки:

– Ты же не собираешься выяснять, кто это сделал? Его давно и след простыл.

– Может быть. А может быть, и нет. – Я встал. – Можно забирать?

– Да, я зашила ее.

– Спасибо, конечно. Но не стоило. Тебе и с живыми возни хватает.

– Это моя работа. Поверь, я не пытаюсь быть героем. – Она сняла с себя пончо и, осмотрев, выбросила его в мусорный мешок.

Я взглянул через открытую дверь на тельце на столе и старался вспомнить хоть что-нибудь из Библии, чтобы не думать о бессмысленности этих маленьких безжизненных ручек. Хотелось взять их в свои, потому что мысль о том, как она, наверное, испугалась, была невыносима. Вместо этого на ум пришла цитата из Грэма Грина: «В конце концов, почему мы должны ожидать, что Бог накажет этих невинных продолжением жизни»?

– Ты в порядке? – Таня вернулась к двери и с беспокойством посмотрела на меня. – Ты скрипишь зубами. Болят, да?

– Нет, я в полном порядке, – солгал я, потирая челюсть в том месте, где болел зуб. – Стресс.

Придется выведать у Томи, куда она припрятала зубную пасту. Моя выжата до последней капли, и я пользовался ею только через день. Такая перспектива напрягала меня, потому что снова придется говорить с ней, а она, с моей точки зрения, была безжалостным торговцем.

Со своим описанием меня она попала прямо в яблочко. И это тоже напрягало.

Мы отнесли девочку вниз и похоронили ее перед отелем вместе с остальными. Каждая могила отмечена небольшим деревянным крестом из связанных вместе кусков дерева. Ничего особенного. На них несмываемым маркером написаны имена.

Цветы, оставленные на могилах, искусственные, из наших комнат. Они перевиты белыми лентами с надписью: «Приятного пребывания у нас!»