Текст книги "Выжившие"

День пятьдесят третий

Мне необходимо написать о Дне Первом, прежде чем пройдет слишком много времени и мои воспоминания о нем будут вытеснены в подсознание. Так сознание поступает с травмой – стирает ее, заставляя время от времени переживать ее в воспоминаниях и снах, ощущениях головокружения, учащенном дыхании и панике. Но сама память становится художественным произведением.

В некотором смысле, я посвятил всю свою жизнь времени, хотя вряд ли кто-то может с уверенностью сказать, что есть время. Социальный конструкт? Иллюзия? Циклично ли оно? Или параллельно? Я ощущаю время как линейное, потому что должен верить в процесс развития, чтобы понимать свой объект изучения – людей. Но сейчас, когда я размышляю о времени, оно кажется более эластичным, протянутой рукой, которая помогает двигаться дальше, прежде чем какое-либо важное событие резко не расставит все по своим местам.

Поэтому мне придется вернуться к тому самому событию. И попробовать записать все за один раз, чтобы никогда больше не вспоминать о нем. Мы все стараемся отстраниться от него, тешим себя иллюзией прогресса, пытаясь остаться в здравом уме, но здравомыслие не спасает, и нет никакого прогресса между днем, когда все случилось, и днем, когда я заставляю себя описать это событие.

Все произошло во время завтрака. Крик. Женщина смотрит в свой телефон.

– Они бомбят Вашингтон!

Проще было бы написать, что с того момента все вокруг стало размытым из-за того, что это произошло. Но на самом деле то, что произошло дальше, является моим самым ясным воспоминанием.

Я вскочил на ноги, и первым моим инстинктивным желанием было схватить телефон этой женщины. Еще пара мужчин тоже вскочили.

Женщина плакала, глядела на свой телефон широко распахнутыми глазами и плакала.

Я встретился с ними взглядом через весь ресторан – с теми, другими мужчинами, которые встали, – и снова сел, вспомнив про свой собственный телефон на столе. Одно сообщение все-таки дошло.

Мне было интересно, по большому счету, жалеет ли пославший это сообщение о том, что, похоже, оно самое последнее в жизни.

Кто-то вскрикнул: «О боже!», но я не видел кто именно.

Выйдя из-за стола, с телефоном в руке, я буквально побежал в вестибюль. У стойки образовалась очередь, человека три длиной. Я смотрел то на телефон, то на стойку, то на дверь. Не знаю, как долго я так стоял, но некоторое время точно. Я понятия не имел, что делать – уезжать, или попробовать дозвониться до кого-нибудь, или требовать разъяснения от персонала. Поэтому я просто стоял, пока кто-то не врезался мне в плечо, почти бегом направляясь к выходу.

Я вздрогнул и снова обрел способность двигаться. Я пытался дозвониться до Нади, но линия была мертва. Не было соединения, не было даже гудков. Затем я зачем-то стал дозваниваться до своего докторанта, Люка, приславшего мне эсэмэску. Наверное, потому что его номер находился в моем журнале вызовов среди самых недавних, но и в этом случае соединения не было.

Меня начала охватывать паника, но я сказал себе «нет». И продолжал дальше твердить «нет». Возможно, это теракт, такое случалось и раньше. Эгоистично, конечно, но я напомнил себе, что в Вашингтоне у меня никого – ни семьи, ни друзей. Да, плохо, но все, кого я знаю, в безопасности. Может, это еще одно 11 сентября, но моя семья и знакомые не пострадали.

Отойдя от стойки регистрации, где люди громко спорили на непонятных мне языках, я открыл в телефоне соцсети и прислонился к стене. Даже промелькнула мысль, не вернуться ли за свой столик. А потом я увидел заголовок:

«ГЛАВНЫЕ НОВОСТИ: ядерная атака на Вашингтон продолжается. СЛЕДИТЕ ЗА РАЗВИТИЕМ СОБЫТИЙ».

Будто ледяная рука схватила меня за горло. У меня онемела челюсть. Дрожь пробежала по всему телу, от живота до плеч и вдоль спины. Руки тряслись. Я не мог читать. Перед глазами стояло одно-единственное слово – ядерная.

Я поймал себя на мысли, что оно не могло относиться к ядерной бомбе. Не в этом смысле. Иначе ЯДЕРНАЯ означало бы «конец». Вероятно, СМИ использовали это слово просто для приманки.

Восстановив контроль над телефоном, я прокрутил ленту новостей.

ГЛАВНЫЕ НОВОСТИ: над Вашингтоном взорвана ядерная бомба. СЛЕДИТЕ ЗА РАЗВИТИЕМ СОБЫТИЙ.

НОВОСТЬ ДНЯ: ядерная атака на США.

СРОЧНАЯ НОВОСТЬ: по оценкам экспертов, число погибших достигло 200 тысяч человек.

СРОЧНАЯ НОВОСТЬ: ПОДТВЕРЖДЕНО: президент и его администрация в числе погибших в результате ядерного взрыва. ждем дополнительной информации.

Были и другие заголовки – о радиомолчании Великобритании и еще одном ударе по Альбукерке.

Я вспомнил, что в моем номере есть телевизор.

Но внезапно я перестал видеть. Мое зрение отключилось, как свет. Все потемнело, и я уронил телефон. Кажется, меня вырвало, но точно не помню. Обратно в ресторан мне пришлось пробираться по коридору на ощупь, но вскоре я понял, что это бесполезно, поэтому уселся на пол, привалившись спиной к стене.

Некоторое время мне казалось, я попал в книгу «День Триффидов»[2]2
  Научно-фантастический роман Дж. Уиндема.


[Закрыть]. Я думал, что действительно ослеп. Слышал, как люди вокруг бегали, плакали, кричали. Никто не остановился, чтобы заговорить со мной.

Постепенно зрение вернулось через, казалось, несколько часов, но на самом деле прошло, вероятно, не более получаса. Я нащупал на полу свой телефон и, подняв, прижал его к груди. Так и сидел, пока не восстановилась способность видеть.

Пока я моргал, пытаясь прояснить зрение, кто-то остановился рядом. И я понял, что надо мной стоит женщина. Теперь я знаю, это была Таня. Но тогда мы не были знакомы.

Она спросила:

– С вами все в порядке? Помощь нужна?

Какой-то мужчина велел ей поторопиться, иначе они не успеют добраться до машины.

Я ничего не сказал, а что я мог сказать, кроме как «все в порядке»? Не знаю. Простите, что описание такое сумбурное.

Потом я снова оказался в ресторане. По крайней мере, помню, как стоял у двери, уставившись на свою книгу, кофе и стол. А у двери в бар стояли, держась за руки, по-моему, Миа и Саша, сестра и брат. Все остальные ушли.

До меня дошло, что они смотрят телевизор, установленный в верхнем углу зала, и я побежал к ним. Конечно, я не понимал, о чем говорят, но короткая запись повторялась снова и снова. Диктор запинался, произнося текст, и его голос дрожал.

Кто-то что-то снимал, один из их друзей, прежде чем ослепительный свет окутал весь экран и видео прервалось. Белый шум.

– Что он говорит? – Я чуть не набросился на них.

Молодой человек, Саша, сказал:

– Это просто свет. Город уже умер.

Еще в одном ролике из Твиттера было заснято, как гаснут огни знаменитых очертаний Нью-Йорка; здания исчезают в темноте, или она уничтожает их, а в левой части кадра – гигантская колонна пульсирующих, поднимающихся облаков. Больше ничего не видно. Ослепляющая вспышка света, облако – самое большое облако, которое я когда-либо видел, – и огни города гаснут.

– Сколько американских городов? – спросил я.

– Пока говорят о трех.

– О трех?

– Да, третий где-то в Техасе, – сквозь слезы отвечает Миа.

Она с отчаянием что-то говорит Саше на языке, которого я не знаю.

У меня подкашивались ноги, и, отшатнувшись, я столкнулся с женщиной, чуть не сбив ее с ног.

– Извините, извините… – бормотал я, продолжая бежать.

Она кричала, но, по-моему, не на меня.

Я поднялся наверх, в свой номер, и принялся собирать вещи. Включив телевизор, я обнаружил, что все основные американские каналы не работают, а показывают только швейцарские, и чуть не сошел с ума, пытаясь разобраться, как добавить субтитры, в то время как на экране снова и снова повторялись одни и те же кадры. Подключив субтитры, я снова пробовал дозвониться до Нади, но соединения по-прежнему не было. Предположив, что не работает только сотовая связь, я пробовал дозвониться по стационарному, но и так ничего не получилось.

Мне хотелось разбить телефон, но меня остановила странная мысль: ущерб, причиненный номеру, включат в мой счет. От потрясения я чуть не ослеп, но у меня хватало практичности побеспокоиться о своем счете.

Не закончив паковать вещи, поскольку, если честно, просто не знал, что делать дальше, я вышел из номера и стал бродить по коридорам, пытаясь отыскать кого-нибудь из коллег по конференции. Я полагал, что хоть один из них справится с потрясением лучше меня и скажет, что делать дальше. А я так отчаянно хотел, чтобы мне сказали, что делать дальше. Словно я снова стал школьником и ждал, что ответственное решение примет кто-то из взрослых.

Пролистывая в телефоне ленты новостей, я, как одержимый, искал заголовки на английском, постоянно натыкаясь на слово ЯДЕРНЫЙ. И все думал – может, я как-то неправильно читаю. По логике вещей ядерного удара по Вашингтону быть не могло, поскольку никогда раньше такого не случалось. Если бы произошла ядерная война, наступил бы всему конец, а мир, который мы знали, все еще не закончился. Хотя бы потому, что никогда раньше такого не случалось.

СРОЧНАЯ НОВОСТЬ: ядерное оружие взрывается над Вашингтоном, сотни тысяч человек погибли.

ГЛАВНАЯ НОВОСТЬ: премьер-министр Канады призывает к спокойствию, так как ядерный удар направлен на США.

СРОЧНАЯ НОВОСТЬ: США без правительства, поскольку ядерная бомба уничтожила Вашингтон.

Единственное доступное фото Вашингтона кто-то сделал на камеру телефона. На нем темнота и облако. Вот и все.

Я не был готов к такому. Мне было необходимо, чтобы кто-то задал направление. На моем этаже открывались и закрывались двери. Я видел людей, бегущих к лестнице. Из одного номера вышел мужчина и, оглянувшись, посмотрел на меня. Я знал, кто он, но на мгновение забыл его имя.

Джо Фишер, профессор из штата Пенсильвания. Теперь я вспомнил, как его звали. Мы были знакомы семь лет.

Поправляя очки на носу, он сказал:

– Джон, нам нужно вызвать такси. Шотландии больше нет.

– Шотландии… нет?

– Да, и нам нужно вызвать такси. У тебя есть номер?

Потребовалось некоторое время, чтобы до меня дошел смысл его слов. Ни у кого из нас не было машин. Мы все приехали из аэропорта на такси.

Я начал смеяться. Как будто сошел с ума. Он определенно так и подумал. Он посмотрел на меня как на сумасшедшего, а затем просто оставил в коридоре. Я не мог перестать смеяться. Мне пришлось сесть, обхватив голову руками, и так я сидел, уставившись в телефон, а новости все поступали и поступали. Для меня абсурд заключался в том, что, когда весь мир рухнул, он мог думать только о том, чтобы вызвать такси. Шотландии больше нет, и, разумеется, нам нужно вызвать такси!

Через некоторое время смех прекратился. Он не перерос в слезы или что-то еще. Он просто вылинял, оставив меня в замешательстве от собственной реакции.

Я встал, пошел за своим наполовину упакованным чемоданом и на лифте спустился в вестибюль. Там было не протолкнуться. Все кричали, причем на разных языках. Одна из администраторов пыталась сделать объявление, но никто не слушал. Тогда она и молодой человек взобрались на стойку регистрации, и, возвышаясь над толпой, эта женщина закричала:

– Тихо! Тихо! Замолчите!

Молодой человек стоял рядом с ней и, дрожа, переводил на английский все, что она говорила. На мгновение все затихли.

– Самолеты больше не летают нигде в мире! И другие виды общественного транспорта вряд ли будут сегодня работать! Пожалуйста, постарайтесь сохранять спокойствие, и мы вам поможем! Мы рекомендуем не уезжать в такое время на машине!

Но люди покидали отель, словно из подъезда вытекала человеческая река. Я наблюдал за ними, прислонившись спиной к стене, частично скрытый пальмой в кадке. До меня постепенно доходило, что никто не собирается говорить мне, как поступить. Моя страна осталась без правительства. Шотландии больше нет. Сотни тысяч людей мертвы, а остальные ждут, что больше не существующее правительство скажет нам, как следует поступать в ситуации, которая никогда раньше не возникала.

Я снова попробовал дозвониться до Нади, но соединения по-прежнему не было.

Они непременно должны находиться дома. Там сейчас полночь.

Я думал о вспышке света, гигантском облаке, создающем искусственный дневной свет, а затем о гаснущих огнях большого города.

Я набрал номер домашнего телефона, и он зазвонил.

Мое сердце…

Нет, я не могу просто взять и написать об этом.

Я полагал, что, если бы удалось поговорить с Надей или с детьми, мой мир пришел бы в норму, поэтому все, кроме гудков в трубке, отодвинулось на второй план. Телефон звонил, и я мысленно видел аппарат в коридоре в моем доме. Я услышу голос Нади, и все будет хорошо. Вот сейчас она скажет, что она и дети в безопасности, и мы решим, как поступить дальше. Поговорив друг с другом, мы бы согласовали свои действия.

Телефон продолжал звонить, но трубку никто не брал. Мои размышления прервал автоответчик, попросив оставить сообщение. И он говорил не голосом Нади, или Марион, или Рут, он говорил моим собственным голосом.

Именно в тот момент время для меня остановилось. Не имеет значения, сколько дней прошло. Каждый раз, когда я вспоминаю тот момент, все останавливается и земля уходит из под ног.

Потеряв самообладание, я отшвырнул телефон, и он ударился о стену слева от второго лифта. Я слышал, как разбился дисплей, и это был конец. Я закрыл лицо руками и заплакал прямо там, в вестибюле, на глазах у всех, хотя никто не обращал на меня никакого внимания. Только через некоторое время я услышал, как люди говорят о новых ядерных ударах – по Китаю и еще одном – по Мюнхену или где-то там в Германии. Точно уже не помню.

Получать новости из разных уголков мира стало труднее. Оставались только соцсети, большинство телеканалов не работало. Позже я слышал подобные истории о бомбардировках России и более-менее подробный рассказ об ударе по Иерусалиму. У меня где-то есть список, который я успел набросать перед тем, как Интернет отключился. Не знаю, зачем я пытаюсь припомнить точный порядок ударов. Какая теперь разница? Я услышал: «Они бомбят Вашингтон!» – и до сих пор не знаю, кто эти «они».

Вот что случилось в День первый.

День пятьдесят четвертый

Пара из номера 27 покончила с собой сегодня утром. Или, по крайней мере, все выглядело как самоубийство.

Я проснулся рано. Теперь встаю сразу после пробуждения. Больше никаких «поваляться еще пять минут». «Поваляться» значит вынужденное бездействие, и я неизбежно начинаю думать о Наде, Рут и Марион. Фантазия сменялась фантазией, и я представлял, как они едут вдоль побережья, возможно, объединяясь с дружелюбными автостопщиками, которые тоже спасаются со своими детьми. Затем в воображении интуитивно возникали сцены, в которых Надя отбивается от целых банд угонщиков автомобилей.

Я ненавидел себя за такие мучительные фантазии, но еще больше за то, что мне нравилось жить в этом вымышленном мире, сбегая в него от повседневной реальности.

Заметив, что эта супружеская пара не пришла на завтрак, я поднялся наверх, чтобы проверить, как они там.

Дилан и Натан опередили меня, поэтому, добравшись до нужного этажа, я сразу догадался, что произошло. В течение месяца, начиная с Дня Первого, по отелю прокатилась целая волна самоубийств. Лестничный колодец, всегда темный и уже дурно пахнущий, оставался самым доступным местом для сведения счетов с жизнью. За последние несколько недель никто больше не покончил с собой. Но первые три недели настолько врезались в память, что каждый раз, поднимаясь по лестнице, я ожидал обнаружить еще один труп.

– Джей, не входи сюда, – предупредил Дилан. – Выглядит непривлекательно.

– А что теперь привлекательно? – задал я встречный вопрос, входя в номер.

Натан, скрестив руки на груди, не сводил глаз с ванной комнаты:

– Похоже, он убил ее, а потом покончил с собой.

Он был прав.

Патрик лежал лицом вниз, без рубашки, перегнувшись через край ванны; его руки были выброшены вперед, и под ними собралась неглубокая лужа крови. Мускулистый мужчина лет сорока пяти, в хорошей физической форме. Я часто встречал его во время прогулок по отелю. Иногда он бегал босиком с тринадцатого этажа на первый и обратно, а иногда – только взад и вперед по нашему коридору. Он бегал босиком – и никогда снаружи, как Таня или Дилан, – потому что не хотел износить последнюю пару ботинок.

Позади Патрика, на полу, лежала его жена Корали. Ее лицо с распахнутыми от шока глазами было повернуто к двери, к нам, и на шее уже проступил черный венок синяков. Трудно сказать, была ли добровольной для нее эта смерть. Вполне возможно, идея принадлежала ей, но она не доверяла себе в том, что доведет задуманное до конца.

– По-моему, никакого злого умысла… или что-то не так? – на всякий случай спросил я, проверив и убедившись, что никто из присутствующих не видит ничего такого, что упустил я.

– Нет, никакого, – отозвался Дилан.

Патрик и Корали были дантистами из Лиона. Держались особняком. Хотя Корали несколько раз заговаривала со мной в ресторане. Английский у нее был не блестящий, но вполне понятный. С Патриком мы никогда не разговаривали по-настоящему долго, за исключением одного нетипично откровенного разговора в самом начале, когда он как-то вернулся с охоты, организованной Диланом. Он рассказал мне о лете, которое провел в Румынии, на ферме своего дяди. Тогда ему было четырнадцать. Дядя взял его на охоту. Но они охотились не для еды или отдыха. Они шли по кровавым следам, чтобы пристрелить жертв бешеного медведя, и провели в лесу семь часов, избавляя изувеченных оленей и более мелких медведей от страдания. Патрик говорил, что последние два месяца он постоянно вспоминает ту охоту.

У меня сложилось впечатление, что он рассказал мне эту историю только потому, что знал о моих записках. По этой же причине другие люди в отеле заговаривали со мной и рассказывали свои истории.

У Патрика и Корали было трое взрослых детей, а у их старшей дочери уже были свои дети. К сожалению, я не помню их имен.

– Вы тоже заметили, что они не пришли на завтрак? – спросил я.

Дилан кивнул:

– Я для того и веду журнал. Дело не только в безопасности.

– Твои знакомые? – поинтересовался Натан.

– Они были дантистами, – ответил я единственное, что знал о них наверняка.

– А вы в курсе, что среди дантистов безумно высокий уровень самоубийств?

Мы с Диланом уставились на него.

Он пожал плечами:

– Ну что? Если так и есть. У дантистов, типа, самый высокий уровень самоубийств среди всех профессий, загуглите.

– Загуглите? – Дилан приподнял брови.

– Точно, сейчас никак… но вы же поняли, что я имел в виду. Это правда.

– Загуглите, – фыркнув, повторил Дилан.

– Ладно, я пошутил, чтобы справиться с бездной. Так подай на меня в суд!

– Когда смотришь в бездну[3]3
  И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя (искаж. Ф. Ницше.


[Закрыть]…

Натан развел руками:

– Я смеюсь. Ха-ха-ха.

Меня поразило, что они оба могут смеяться. Пока они подкалывали друг друга, мой взгляд то и дело возвращался к Корали Бернардо. Я застыл от безнадежности и страдания, которые исходили от нее. Словно опять наступил День первый, или Второй, или Третий.

– Может, похороним их? – произнес я.

– Давай не сейчас, внизу много народу. – Дилан встретился со мной взглядом. – Боюсь, как бы не сработал эффект домино.

Он был прав.

– Ладно, позовешь. Я помогу вынести их.

Натан и Дилан вышли из номера. Ни один из них не казался испуганным. Может, им довелось многое повидать в жизни, а причина моего отчаяния крылась в том, что я еще недостаточно видел?

Я вошел в ванную и присел на корточки, чтобы закрыть Корали глаза. Она была холодная. Что бы там не произошло, но это случилось ночью. Я попробовал припомнить, не слышал ли чего-нибудь вроде борьбы или криков. Но я беспробудно проспал всю ночь.

Однажды Корали предложила мне проверить зубы. Мы сидели в ресторане, и я запрокинул голову на спинку стула, а она, щурясь от нехватки света, заглянула в рот и принялась орудовать зубочисткой у меня в зубах. Когда у меня во рту находились ее пальцы, я чувствовал себя гораздо комфортнее, чем во время ее попыток завязать разговор. В тот раз ей на глаза постоянно падали волосы.

Она произнесла:

– Вы пьете слишком много кофе.

В ответ я, фыркнув, рассмеялся.

Она помолчала, едва заметно улыбнувшись.

– На мой взгляд, серьезных проблем пока нет. Но кофе здесь ужасный.

На тот момент, когда мы все начали экономить зубную пасту, проблем с зубами у меня не было.

– Джон, ты идешь?

Дилан легонько стукнул костяшками пальцев по двери.

Я поднялся и громко произнес:

– Паршиво все это.

– Понимаю, приятель.

– Да я серьезно. Полное дерьмо.

– Я понял.

– Может, им там лучше, – сказал Натан. – Мы этого не знаем.

Покачав головой, я вышел вслед за ними, и Дилан запер дверь.

В таком большом здании чета Бернардо могла бы лежать вечно. Их комнату никогда больше не открыли бы, и никто не собирался туда заселяться. Но, следуя обычаю и принципам гуманности, а может, просто из гигиенических соображений мы хоронили трупы. Каждый раз надо было сказать несколько слов над могилой, и эта доля всегда выпадала мне. Похоже, я единственный, кто еще что-то помнил из Библии.

Предоставленные самим себе, мы мало можем контролировать свою память. Я забываю лица и имена, как зовут одноклассников моих детей, их учителей, коллег Нади. Даже воспоминания о собственном отце кажутся какими-то размытыми. Но я все еще цитирую Библию. Наверное, Библия у меня находится на уровне мышечной памяти.

После похорон Натан вернулся в ресторан, а я задержался. Я открывал и закрывал ящики комода и шкафов в их номере, попутно заметив, что у них не так уж и много вещей.

– Что-то ищешь? – спросил Дилан.

– Да… зубную пасту, обезболивающие таблетки… да что угодно.

Заглянув в шкаф, я увидел чемодан. В застегнутом на «молнию» переднем кармане я нашел паспорта. Подтвердив их личности, я старался не выглядеть так, будто придаю этому слишком большое значение.

К моему удивлению, из интересного еще попалась небольшая пачка сигарилл.

– Иди поешь! – сказал Дилан.

– Да как-то не хочется.

Он кивнул:

– Оно и понятно. У нас сейчас чуть драка не приключилась, пришлось вмешаться. Николас – ну, ты знаешь, голландец – стал докапываться до Натана, не сиделось ему спокойно.

– Почему?

– Кто знает? Злится, наверное, и хочет подраться. Я не доверяю этим парням, Петеру и Николасу. А вот англичане, Арран и Роб, вроде нормальные. Да и Петер был тихим, пока… Я не доверяю ни ему, ни этому голландцу. Иногда я наблюдаю за ними, но на это, знаешь, уходит много сил.

– Арран, да, нормальный, – согласился я. – А с Робом я только несколько раз здоровался. Петер и Ван Шайк… Никогда не приходилось разговаривать с ними.

– Ну, они-то уж точно не хотят разговаривать с американцами. – Он улыбнулся. – Пойду повожусь с баками и покурю. Пойдешь со мной?

Он еще не договорил свой вопрос, а я уже шел рядом с ним.

День пятьдесят четвертый (2)

Большую часть дня мы с Диланом провели на крыше. Утром нам помогали несколько молодых людей, но к вечеру стало холоднее, и мы остались одни. Нам удалось частично срезать верх одного из баков, и на крыше повсюду валялся металлолом. И у меня, и у Дилана руки снова были сбиты в кровь.

Он предложил сделать перекур. До этого я уже решил, что буду продолжать вести свои записки, и вот подвернулся удобный случай более откровенно поговорить с Диланом.

Он заметил, что к вечеру на крыше стало спокойно, и он был прав. Похолодало, но вид на лес создавал иллюзию, будто мы на настоящем курорте, где нежный шепот ветра в деревьях не наполнен именами погибших и пропавших без вести родных и друзей, а также утраченными отношениями. В какой-то момент мне даже показалось, что я все еще на конференции.

Дилан рассказывал о своей работе в отеле, о номерах, которые раньше сдавались под наркопритоны, и о некоторых самых печально известных обитателях отеля:

– Обычно у нас были свободные номера. Парень, который раньше здесь всем заправлял, за несколько лет до того, как меня повысили, провернул небольшую схему. В результате денег стало побольше и часть прибыли делили между сотрудниками. За работу нам платили немного, зато на многое закрывали глаза при условии, что клиенты приличные. Не важно, что они употребляли наркотики, главное, чтобы у них водились деньги.

– Разве вы не рисковали?

– Бывало, и передозы случались, и «скорые» приезжали сюда, по мнению руководства, слишком часто. Моего бывшего босса по-тихому уволили. Тогда я стал осторожнее. А может, повзрослел, больше думал о перспективах, о своей семье, а не просто жрал отличные стейки под хорошее пивко. В жизни есть дела и поважнее. Вернее, были.

Он вернул мне косяк, и я глубоко затянулся.

Мы сидели бок о бок, свесив ноги с края здания. Сперва кажется, что опасно, но чуть ниже, прямо под нами, начинался серпантин железной пожарной лестницы. Закат отсюда, наверное, невероятно красив, но у меня не всегда были дубликаты ключей, да и закатов, скорее всего, больше не предвиделось.

Ветерок стал почти теплым, а может, разыгралось мое воображение. Я был уже под кайфом.

– Тебе доводилось встречать убийц? – спросил я. – Томи говорила, что здесь и знаменитые останавливались.

– Только одного. Эрика Ру… Хотя скорее ему довелось встретить меня.

– В смысле?

– Я познакомился с ним почти так же, как с тобой. Он тоже бродил по коридорам, правда, в основном по ночам. В то время я не придавал этому значения. Многие гости отеля находят, что собраться с мыслями легче, когда гуляешь в тишине по коридору, если не хочется идти в лес. Как-то раз мы с Эриком даже разделили косяк, прямо как с тобой сейчас, под дверью в кухню. Обаятельный мужик, пользовался успехом у женщин, да ты, наверное, и сам все знаешь, раз спрашиваешь меня о нем.

– Я мало что знаю. Это же Томи, а не я, пишет историю отеля. А ты видел, чтоб он клеился к женщинам?

– Я не люблю пить в баре внизу. А он ходил туда, смотрел музыкальное шоу, иногда уходил с женщиной, всегда с разными. Однажды он рассказал мне, как по молодости участвовал в реалити-шоу. Сейчас уже не помню в каком… Но этот эпизод так и не вышел в эфир.

– Да ну? Эрик Ру участвовал в шоу?

– Да, где мужчины соревнуются за свидание с женщиной и никто не говорит так, как на настоящем свидании. Так вот, он выиграл такое свидание, во всяком случае, он так сказал. Но этот эпизод так и не попал в эфир.

– Не сказал почему?

– Сказал, женщина подняла шум: пожаловалась, что он жуткий, и отказалась от свидания с ним. А призом были выходные в Греции или как-то так. Похоже, она правда очень не хотела встречаться с ним. И если так поразмыслить, в этом что-то есть. Вероятно, интуиция той женщины спасла ее.

– В то время он, наверное, молодой еще был? Он уже начал убивать тогда?

– Да кто ж знает, когда он начал.

У меня по рукам побежали мурашки, и я вернул ему косяк. Я бы дорого заплатил, чтоб увидеть тот эпизод. Конечно, теперь мы вряд ли уже сможем посмотреть телевизор. Осознание этого было настолько суровым, что мне стало невыносимо грустно.

– Ты видел его с Натали дю Морель? – поинтересовался я.

Дилан вскинул брови, и на секунду на его лице появилось недовольство.

– Однажды. Она мне сразу понравилась – выделялась среди других. Такая очень маленькая, даже крошечная, леди с коротко стриженными волосами. У нее не было шансов справиться с ним. Он был рослым, даже выше, чем выглядел на снимках в газетах. И не по-человечески сильным.

– А в тот вечер ты видел его?

– Я его поймал.

– Ого!

Он кивнул, яростно втягивая воздух:

– Так и было. Мой босс подоспел минуты через три после меня. Но принял удар на себя. Другой босс, не тот мужик, которого уволили. Да я многих боссов повидал – приходили и уходили, прежде чем меня самого повысили.

– Что значит «принял удар на себя»? Ты имеешь в виду, что он приписал себе все заслуги?

– Беспокоился, если газеты узнают, что чернокожий избил белого, меня могут привлечь – скажут, виноват я. Во всех этих убийствах, да во всем. Никто не стал бы искажать историю, если герой – белый человек, а со мной все могло обернуться плохо. Тогда многое было по-другому. Несильно отличалось от теперешнего, но достаточно, чтобы у меня не возникло желание прославиться тем, что чуть не убил человека.

– Обалдеть! Так что произошло-то на самом деле?

Еще одна затяжка, и он махнул рукой, показывая, что возвращается к началу рассказа. Той же рукой он потянулся к голове, будто по привычке с тех пор, когда у него были волосы, затем он стремительно уронил ее на живот, словно зажимая кровоточащую рану.

– Она ненадолго исчезла из поля зрения, Натали, женщина, которую он… Мы думали, уехала к друзьям и остановилась где-то в городе. Потом, примерно на следующий день, кто-то услышал крик на пятом этаже, где жил Эрик. Мне сообщили на пост, и я побежал туда. Я не боялся. Не знал, что происходит. Иногда случались заварушки, ну, драки там, поэтому поначалу я не боялся. А потом я столкнулся с ними.

Две птицы, пронзительно перекликиваясь друг с другом, пролетели на уровне наших лиц, и я вздрогнул, стукнув каблуками по стене здания.

– Птицы! – воскликнул я. – Ни фига себе!

– Ага! – согласился он, и мы смотрели, как они кружились вокруг друг друга, пока не исчезли где-то в лесу.

– Извини, и что было дальше?

Он передал мне косяк:

– Знаешь, когда я думаю о том случае, мне всегда вспоминается одна песня. Звонят на пост, а я только вернулся с перерыва и слушал Билли Оушена на своем стареньком кассетном плеере. На «Волкмане», помнишь такой?

– Ну, конечно! «Волкман» – мой первый CD-плеер. Отец воспитывал меня на пластинках. И мне было уже за двадцать, когда я начал слушать плеер.

Упоминание об отце остановило меня. Улыбка сползла с лица, и горло сжалось. По ряду причин я не слишком часто вспоминал отца и его жену Барбару. Они вполне могли оказаться вне зоны ядерного удара. Я пытался припомнить, работал ли отец в тот день в Мемфисе, хотя какое это теперь имело значение: у меня не было способа узнать что-либо наверняка.

А думать о близких было выше моих сил.

– Так вот, прямо перед этим я слушал «Любовь причиняет боль, когда рядом нет тебя», и, пока я бежал, песня все еще крутилась у меня в голове. Хотя и после она не выходила у меня из головы несколько дней. До сих пор, как услышу ее, меня трясет и начинает выворачивать. Но как бы там ни было, тогда я поднялся по лестнице на пятый этаж и, услышав крики еще по пути к номеру, понял, что это она. И тут же до меня дошло, что я не видел ее уже вечер или два. Эрик выскочил из своего номера вдогонку за ней, с огромным, словно мачете, ножом. Ее рука была почти отрублена, только обрывки кожи и кровь повсюду. Извини за такие подробности.

– Все нормально, продолжай.

– Он повалил ее на пол, ударив этим жутким, длиною с фут, ножом. Если бы он не был так взбешен, то, наверное, отрезал ей голову, но он плохо целился. Она прикрыла лицо рукой, и он эту руку тут же просто… искромсал.