Текст книги "Зорге, которого мы не знали. Жизнь и гибель великого разведчика в Японии"

Главный источник сомневается

Зорге вошел в фойе гостиницы «Империал». На его левой щеке был наложен пластырь, а левая рука висела на перевязи. Он слегка прихрамывал.

После падения с мотоцикла он пролежал пять дней в больнице, после чего устроил себе неделю отдыха, который провел в своем домике, читая книги и слушая патефонные пластинки. Никого из посетителей не принимал. Даже Мияги не переступал его порога. Посланцев же любвеобильной Мартины Шварц он просто выгнал, не приняв трех ее писем.

Работу, однако, забросить не мог. До сих пор она была важным, теперь же стала решающим фактором в его жизни. Ее требовалось ускорить, еще более тщательнее просеивая поступающую информацию. В соответствии с указаниями Алекса он решил сконцентрировать свои усилия на трех проблемах, но для этого ему был нужен Одзаки.

Зорге позвонил своему главному источнику и назначил встречу в баре отеля «Империал». Здесь обычно устраивали рандеву все видные политики, журналисты, деловые люди. Послеобеденное время было наиболее благоприятным, так как посетителей становилось больше, но имелись еще свободные столики, за которыми можно было побеседовать без помех.

Войдя в бар, Зорге изобразил улыбку. Лицо бармена расплылось в ответ, и он сказал:

– Вам здорово досталось, господин доктор. Но самое страшное, видимо, позади.

– Важные части тела не пострадали, – ответил Рихард. – И главное – я снова могу выпить.

– Что вам подать, господин доктор?

– Стакан вермута.

Бармен посмотрел на него с участием. Если уж Зорге пил вермут, значит, дела у него были не слишком хороши.

Но Зорге заказал вермут сознательно, чтобы иметь ясную голову, беседуя с Одзаки. Тот не годился в собутыльники, но, по сути дела, был единственным человеком, которого Зорге уважал.

Посмотрев в висевшее на стене бара зеркало, Рихард заметил, что никого из близких знакомых еще не было. Немногие посетители разговаривали вполголоса. Кроме Зорге, у стойки находился коммерсант из Гамбурга, собиравшийся продать японцам стиральные машины. Он поближе подвинулся к Зорге и с любопытством спросил:

– Что это с вами?

– Выпал из чужой кровати, – ответил Зорге.

Гамбургскому торгашу, состоявшему с Рихардом в шапочном знакомстве, его ответ очень понравился. Что за отчаянный парень этот Зорге! И земляк предложил выпить за скорейшее выздоровление.

– К сожалению, не могу, – сказал Зорге. – Ожидаю супруга этой самой дамы.

Гамбуржец опять рассмеялся и поднял свой бокал. Рихард махнул здоровой рукой и взглянул в зеркало. Он увидел идущего между столиками Одзаки, погруженного в раздумья и не обращавшего внимания на присутствующих. Маленького роста, коренастый, похожий на бычка, японец с круглым бледным лицом шел опустив голову. Не дойдя до стойки, он заказал стакан сельтерской воды с коньяком. И только тогда заметил Рихарда.

– А, господин Зорге, – произнес он вежливо и слегка поклонился. – Видя вас в таком состоянии, можно подумать, что вы возвратились с войны в Польше.

– Я получаю свои ранения на других театрах военных действий, – парировал Зорге.

Одзаки усмехнулся и поинтересовался, есть ли у Зорге хороший врач. Зорге ответил, что есть такой эскулап, который обещал привести его в порядок через несколько дней.

– Не присесть ли нам за столик? – спросил любезно Одзаки. – Вы должны рассказать мне о своем докторе.

– С удовольствием, – согласился Зорге. – Стоять в таком состоянии не доставляет мне никакого удовольствия.

Купец из Гамбурга отвернулся, так как его этот разговор не интересовал. Бармен занимался бокалами, протирая их до блеска.

Зорге в сопровождении Одзаки проковылял к угловому столику. Все меры предосторожности были приняты. Со стороны их встреча выглядела чисто случайной.

Сев за столик с соблюдением принятых японцами приличий, Одзаки, изобразив на своем лице безразличие, сказал:

– Вы очень неосторожны, господин Зорге. В вашем положении нельзя попадать в дорожные происшествия.

– Но я никого, кроме себя, не подвергал опасности.

– Я не это имел в виду и хотел сказать: так вы не принесете пользы общему делу.

Зорге проглотил упрек молча. Одзаки мог сделать ему подобное замечание, так как резидент очень дорожил своим лучшим сотрудником и считался с ним.

– Я хотел попросить вас взять одного человека в качестве преподавателя живописи для вашей дочери, который стал бы давать ей частные уроки. Мне скоро понадобится прямая, но незаметная связь с вами.

– Что это за человек?

– Мияги, мой переводчик. Он специалист по резьбе по дереву.

– Хорошо, – ответил Одзаки после долгой паузы. – Если вы считаете это целесообразным, пришлите его ко мне.

– Здесь надо быть осторожным, – продолжил Зорге. – Его появление должно выглядеть случайным, что вы, в случае чего, могли бы доказать. Используем простой прием. Дайте объявление, скажем, в «Осака асаби симбун», на следующей неделе. И из числа тех, кто предложит свои услуги, остановитесь на Мияги.

– Согласен, – сказал Одзаки. – А надежен ли этот человек? Я имею в виду: будет ли он только связником от вас ко мне или же и от меня?

– Можете доверить ему любой материал, в том числе секретные документы. В случае необходимости он обязательно вернет их вам через несколько часов.

Одзаки задумался, а потом сказал:

– Это намного облегчит дело. Ваш план хорош, господин Зорге. Возникает лишь вопрос: почему вы не сделали этого раньше?

– Только сейчас, – ответил Зорге, – пришло время задействовать все резервы.

Хотя Одзаки ничего не сказал, Зорге почувствовал, что он согласен. Резидент был доволен: решен вопрос об установлении оперативной связи с ценным источником. Ведь Одзаки – один из влиятельных людей в Японии, лучший знаток Китая, советник премьер-министра принца Коноэ.

Одзаки словно прочитал мысли Зорге и заметил:

– Агнес Смедли[17]17
  Агнес Смедли (1894–1950) – прогрессивная американская журналистка, много лет проработавшая в Китае корреспондентом газет США и Великобритании. В начале 30-х гг. поддерживала в Шанхае контакт с Рихардом Зорге.


[Закрыть] прислала мне письмо.

Зорге скрыл как свое удивление, так и неприязнь и хрипло спросил:

– О чем же пишет эта баба?

– Она необычная женщина, – ответил японец с улыбкой.

Конечно, Смедли была необычной женщиной и даже более того: она походила на мужчину, ее глаза широко смотрели на мир, а перо относилось к числу блестящих. Это была Эгон Эрвин Киш[18]18
  Киш Эгон Эрвин (1885–1948) – прогрессивный чешско-австрийский писатель, антифашист. В 1937–1938 гг. сражался в Интернациональной бригаде в Испании.


[Закрыть] в юбке! И хотя никто не собирался спорить, женщина ли она в действительности, а тем более проверить это, каждый, кто мог читать, понимал, под каким флагом она маршировала. В тридцатом году Смедли познакомила в Китае Зорге с Одзаки. А чего она лезет сейчас?

– Сообщила ли она свой обратный адрес?

– Нет, на конверте ничего не было.

– А что вы сделали с ее посланием?

– Я сжег письмо.

– Вот это правильно, – засмеялся Зорге с облегчением. – Вы знаете, дорогой Одзаки, мой принцип: никаких связей с лицами, которые известны как коммунисты.

Рамзай решил в следующей радиограмме в Москву сделать подножку этой особе, стремившейся установить дружеские связи с сотрудниками его резидентуры, что было опасно для дела. Там ей дадут взбучку: Москва обычно прислушивалась к его мнению.

– Вероятно, ваши меры безопасности, которые мне иногда кажутся преувеличенными, на самом деле вполне оправданны, – произнес Одзаки. – Наша тайная полиция буквально лезет вон из кожи. Только за последнюю неделю она выявила работу трех коротковолновых приемников.

– Таких в Токио гораздо больше, – безразлично прокомментировал Зорге. – Коротковолновый приемник еще ничего не значит. Передатчик куда более интересен.

Он сделал вид, что его это не касается, но на самом деле сообщение Одзаки его обеспокоило.

– Немецкий посол утверждает, – продолжил Рихард, – что ничего не знает о дополнительном секретном военном соглашении к антикоминтерновскому пакту.

– Оно существует, – произнес Одзаки спокойно. – Вас интересует его текст?

– Передо мной не ставили задачу получить этот документ. Вероятно, он уже есть в Москве от источников в Берлине. – Говоря так, Рихард промолчал о замечании Алекса о том, что соглашение не представляет интереса.

– Почему же со мной завели разговор об этом документе? – спросил Одзаки, не скрывая любопытства.

– По личным причинам, – признался Зорге, даже не думая, что говорит.

Одзаки был надежным человеком, с ним можно не осторожничать, как с другими.

– Мне надо знать, обманывает ли меня посол.

– Не исключено. Но он старается, как говорится, сохранить свое лицо перед вами. Вы же с ним в дружеских отношениях, не так ли?

– Если посол в действительности знает о секретном соглашении, – задумчиво проговорил Зорге, – то он больше мне не друг. Он тогда такой же поджигатель войны, как и все там, наверху, в Берлине.

– Мне кажется, что вам не хочется верить в то, что посол обманщик. Тогда не думайте об этом, – сказал Одзаки. – Есть еще одна версия, которая может вас успокоить. Вполне вероятно, что посол и не участвовал в принятии соглашения. А то, что он будто бы вообще не имеет о соглашении никакого представления, другой вопрос. Надо полагать, он просто не хочет ничего об этом знать и пытается успокоить свою совесть, пряча, как страус, голову в песок.

– Ну и ладно, – ответил Зорге и попытался сменить тему разговора.

– Иногда у меня возникает вопрос, – сказал Одзаки, мягко улыбаясь, словно просил прощения за свои слова, – являетесь ли вы на самом деле тем, за кого себя выдаете? Вы ведь индивидуалист, личность с большим самомнением, может быть, даже человек, так сказать, вне общества и в то же время коммунист.

– Вы во мне сомневаетесь? – удивленно спросил Зорге.

Он не мог понять, что Одзаки имел в виду, и вдруг потерял обычную самоуверенность.

– Это что же, вы мне не доверяете? – как-то робко прозвучал второй вопрос.

– Да нет же, – отозвался Одзаки. – Пожалуйста, не делайте такого вывода. Я никому не доверяю так, как вам, и вы это прекрасно знаете. Но вы подобны вулкану, вот что меня беспокоит. И я боюсь не за себя – моя песенка спета, – а за вас, Рихард Зорге.

– Я выполню свою задачу в Японии до конца, если даже придется сложить голову! – воскликнул Зорге, а затем требовательно спросил: – Вы верите мне?

– Верю, – ответил Одзаки. – Об этом нам нужно будет поговорить подробнее и в другом месте, где нам никто не помешает и когда у нас будет больше времени. А сейчас, пожалуй, нам пора расстаться: мы чересчур засиделись.

– Тогда еще несколько вопросов, – сказал Зорге, чувствуя, что Одзаки, этот тихий, улыбающийся, кажущийся кротким человек, затронул его самое больное место. Почему и для чего он это сделал?

– Так что вы хотели спросить?

У Зорге появилось желание выпить, но он быстро подавил его, так как не мог в присутствии Одзаки поглощать литрами спиртное, хотя и привык поступать обычно так, как ему хотелось, не признавая никаких приличий.

Одзаки – идеал. У него была жена, которую он любил, дочь, которую обожал, и друзья, которые ему доверяли. За ним не водилось никаких грехов, никаких дурных привычек. Он никогда не испытывал похмелья или дурмана от наркотиков. Коммунизм он выбрал так же, как другие выбирают религию, поэтому ничто иное не имело для него никакого значения.

Отбросив подобные мысли, Зорге сконцентрировался на том, что его интересовало:

– Во-первых, намеревается ли Япония напасть на Советский Союз? Во-вторых, что Япония намерена предпринять в Китае, учитывая реальные возможности и политические цели правительства? В-третьих, какая роль отведена армии во внешней политике страны?

– Политика нации, – стал осторожно излагать свое мнение Одзаки, – дело не одного дня. Она подобна идущему на всех парах поезду, который трудно остановить и еще труднее направить в другом направлении. Поэтому случайности и неожиданные повороты вряд ли возможны…

– Мне не нужны рассуждения, господин Одзаки, – прервал Зорге. – Предоставьте, пожалуйста, документы. Когда я смогу их получить?

– Через десять дней, – ответил японец.

– Это, пожалуй, все, – сказал Зорге, поднимаясь.

– И вот что еще, господин Зорге. Вы наверняка знаете немецкого полицейского атташе Бранца?

– Ну и?

– Он старается установить тесные связи с нашей тайной полицией – кэмпэйтай, предлагает обмен информацией и совместную оценку результатов наблюдения за иностранцами. Кэмпэйтай готова пойти на это. Полагал бы целесообразным обратить на него пристальное внимание.

– Я уже внес его в свой список. Думаю, что долго активничать ему не придется. Тем не менее благодарю за подсказку.

Зорге ушел, не пожав руки Одзаки, лишь слегка поклонившись ему. Конспирация превыше всего. Резидент не исключал, что за встречей мог кто-нибудь наблюдать.

Одзаки в ответ кивнул и улыбнулся. А Зорге подошел к стойке бара, шумно приветствуя знакомых поднятием здоровой руки, как бы отдавая так называемое «немецкое приветствие». Одзаки продолжал улыбаться, но в его глазах мелькнули озабоченность и тревога.

Благодарность отечества была всегда делом довольно неопределенным – в особенности для шпиона. Нет ни одного правительства, которое бы само официально призналось бы, что использует секретных агентов в других странах, будь с ними враждебные или дружественные отношения.

Шпионы редко попадают в поле зрения общественности. Лишь бывшие лазутчики иногда пишут мемуары, восполняя неуемной фантазией недостаток истинных фактов и точных сведений…

Крупный шпион, а именно таким и был Зорге, стремится оставить свой след в истории, хотя понимает, что вряд ли его желание исполнится. Рихард всегда мечтал стать исключением, но трезво полагал, что ему не выбраться из мрака конспирации. Свою опасную игру он вел в одиночестве – без одобрения, без признания и аплодисментов.

Настоящие шпионы подобны существам, обитающим на больших морских глубинах: если они выбираются на поверхность, на свет, то погибают.

Контрразведка сжимает кольцо

Рихард Зорге вошел в салон магазина Макса Клаузена. Хозяин сидел в кресле и читал газету.

– Добрый день, доктор! – воскликнул он и приветливо махнул рукой.

Зорге взял стул и сел напротив Клаузена. Оба они довольно улыбнулись друг другу. В комнате стояла дорогая, но безвкусная мебель европейского производства.

Дела у Клаузена, по всей видимости, шли хорошо, о чем говорили тяжелые шелковые гардины, новый ковер и дорогая сигара, которую он курил. Галстук, сбившийся набок, был тоже новым и кричащим. Мясистое лицо излучало благодушие.

– Как идут дела, Макс?

– Все путем, – ответил Клаузен и сделал широкий жест руками. – У меня появился новый покупатель – Мицуи, завод по производству боеприпасов. На чертежах это было отчетливо видно.

– А ты догадался их сфотографировать?

– Естественно. Они у Вукелича на пленке. Всего семь кадров, – ответил Макс и, наклонившись вперед, вдруг спросил: – А ты уверен, что этот Вукелич действительно надежный парень?

– Почему ты спрашиваешь, Клаузен?

– Да он слишком ветреный.

– Признаю, что он так и выглядит. Но это еще ничего не значит. Маскировка у него отличная.

– Если ты так считаешь, – протянул Клаузен, сказавший открыто то, что думал: решать-то должен был Зорге, он отвечает за все.

– Ты заметил за ним что-нибудь подозрительное?

– У него новая подруга.

– Так и должно быть.

– Но тащить ее в свою спальню он не должен.

– Это почему же?

– Потому что там стоит мой передатчик.

Зорге достал сигарету и закурил. Затем подошел к окну и выглянул наружу. Маленький, хорошо ухоженный садик был пуст.

– За дверью тоже никого нет, – сказал Клаузен. – Моя жена следит за этим.

Казалось, Зорге внимательно рассматривал кусты, посыпанные гравием дорожки и изящную скамейку. Но в действительности напряженно размышлял, снова и снова возвращаясь к одному и тому же вопросу: не проглядеть бы опасности разоблачения резидентуры. Она, эта опасность, была везде – поджидала его на каждой улице и любом перекрестке, дома и в посольстве, сидела в каждом ресторане за соседним столиком.

– Я разберусь с Вукеличем, – пообещал Рихард. – А пока возьми передатчик к себе домой.

– Это обязательно?

– Тебе трудно это сделать?

– Ты сам сказал, доктор, что мы теперь должны действовать особенно осторожно. Так что каждый неосмотрительный шаг…

– Сегодня нужно выйти на связь с Центром: есть важная информация.

– Длинная радиограмма?

– Что-то около ста шестидесяти групп.

– Твои сообщения становятся все длиннее. Нужно больше использовать курьеров.

– Что тебя бы вполне устроило, – насмешливо заметил Зорге.

Он бесцеремонно разглядывал Клаузена. Тот за последние годы сильно раздобрел. Лицо его стало одутловатым, а когда он садился, под ним трещал стул.

Макс Клаузен был лучшим радистом военной разведслужбы Советского Союза. Родился он в 1899 году на немецком острове Фемарн в Балтийском море, солдат и радист в Первую мировую войну, затем стал членом КПГ в Гамбурге, прошел подготовку в Москве. С 1929 года вместе с Зорге находился на Дальнем Востоке, сначала в Шанхае, а затем в Токио – с небольшими перерывами. В технических вопросах был просто гением, в жизни – хорошим собутыльником.

– Каков основной капитал твоей фирмы, Клаузен? – спросил вдруг Зорге.

Клаузен неторопливо вынул сигару изо рта и прищурил заплывшие жиром глазки.

– Около ста тысяч иен, что составляет примерно семьдесят тысяч марок.

– А твоего филиала в Мукдене?

– Двадцать тысяч, – нехотя ответил Клаузен.

– В будущем, – спокойно продолжил Зорге, – тебе надо будет уменьшить основной капитал. Начни уже с первого числа следующего месяца.

– Но я же не могу…

– Ты все можешь, Клаузен! – возразил Зорге и резко ткнул недокуренной сигаретой в пепельницу. – Ты ведь вложил в фирму деньги, доставленные нам курьерами.

– Разве фирма Макс Клаузен – Сёкаи «Светокопии и оборудование» не стоит дорогого? Лучше прикрытия не придумаешь! – взволнованно воскликнул Клаузен.

– Не забывай, – произнес холодно Зорге, дав понять, что не потерпит возражений, – что фирма лишь маскировка.

– Во всяком случае, я хорошо поработал с полученным капиталом и почти удвоил его. А это уже моя заслуга.

– А для кого ты это сделал, Клаузен? Для себя лично? Я думаю, что ты коммунист.

– Естественно, – поспешил заверить Макс, но в голосе его звучало недовольство.

В глазах у Зорге мелькнула насмешка.

– Приятно видеть тебя увлеченным работой.

Клаузен переменил положение, – кресло под ним скрипнуло, – и с мрачным видом пробормотал что-то непонятное.

Зорге наклонился к нему и хлопнул ладонью по его руке:

– Поторопись, старина, стать опять нормальным человеком. Мне сейчас нужны все резервы, так как мы начинаем последний и решающий раунд. Итак, первого же числа снимешь со счета своей фирмы такую сумму, которая потребуется тебе и Вукеличу.

– А как быть с деньгами, которые поступят?

– Их будет немного, ибо война не способствует деловым операциям. И все, что поступит, пойдет другим членам группы. У нас много задач, которые потребуют увеличения расходов: одно тянет за собой другое.

– Хорошо, – ответил недовольно Клаузен, – делай, как считаешь нужным. Ты же за все в ответе.

Клаузен сунул новую сигару в рот, зажал ее толстыми губами, откусил кончик и сплюнул прямо на ковер. Попытался прикурить, но спичка сломалась. Только с третьей попытки ему удалось затянуться.

«Зорге за последние годы сильно изменился, – подумал он. – Улыбка, с которой он обычно смотрел на мир, исчезла, как и радость по поводу удавшихся дел. Сейчас он напряжен, как натянутая тетива лука, и постоянно готов к прыжку, как тигр, почуявший охотника».

– У меня появился новый приятель, – сообщил Клаузен. – Это полицейский с рыбной гавани.

Зорге, казалось, не обратил внимания на эти слова, но на его скулах обозначились желваки.

– Мой новый японский друг, – продолжил Клаузен, – несколько недель назад познакомился со мною. Я как раз возвращался с прогулки на лодке, а в портфеле лежал передатчик. Так вот он заинтересовался моей персоной, и я дал ему свою визитную карточку. А когда полицейский спросил, что в портфеле, я сказал: «Образцы товара».

Зорге, который внимательно рассматривал свои руки, опустил их: ему показалось, что они слегка задрожали. «Видимо, много пью», – сказал он себе.

– И вот с того времени, – докладывал Клаузен, – я постепенно подружился с полицаем. Его зовут Саито. Я захожу иногда в его будку, ставлю портфель с передатчиком на его стол, и мы выпиваем по единой.

Зорге достал сигарету, закурил и жадно затянулся.

– А недавно, – рассказывал Клаузен, – этот орангутанг поднес портфель с передатчиком до моего дома, словно заправский кули, так как закончил свое дежурство. Представляешь: японский полицейский несет советский передатчик! Что ты скажешь?

– Идиот! – прошипел Зорге.

– Еще какой идиот этот парень, – радостно подхватил Макс.

– Да нет, это ты идиот.

Макс Клаузен открыл от удивления рот: Зорге никогда так не обижал его.

– Странно, что ты разозлился, ведь еще несколько лет назад ты бы просто посмеялся.

– Боже мой! – воскликнул Зорге и вскочил. – Времена сильно изменились, к тому же идет война. Если пару лет назад нам грозили бы несколько месяцев отсидки, то теперь мы рискуем головой.

– Ты боишься? – хрипло спросил Клаузен.

– Я стараюсь быть осторожным, – быстро ответил Рихард, – но вы, мои помощники, ведете себя легкомысленно.

Подойдя к окну, Рихард снова посмотрел, что делается в саду. Затем повернулся и подошел к Клаузену.

– Когда наконец ты поймешь, – молвил он проникновенно, – что здесь происходит. Сейчас на карту поставлено все! До сих пор были игрушки, теперь же речь идет о жизни и смерти, о том, сможем ли мы заткнуть этих япошек за пояс или нет. А чем занимаетесь вы? Один вспомнил о бывшей любовнице, которую представил мне как свою тетку. Другой тащит посторонних баб в свою квартиру и укладывает их на постель, под которой лежит передатчик. Ты же упиваешься тем, что обвел вокруг пальца полицая.

– А ты?

– У меня на шее немецкий полицейский атташе.

– Хорошенькие перспективы, – буркнул Клаузен и сплюнул на пол. Его обычно темно-коричневое лицо приняло желтоватый оттенок.

– Достаточно одной небольшой ошибки со стороны кого-нибудь из нас, и всем нам болтаться на виселице.

– Послушай-ка, ты здорово преувеличиваешь! – воскликнул Клаузен. Он встал, подошел к шкафу, вынул оттуда бутылку и налил две стопки.

– Мне не надо, – отказался Зорге. Его манил запах спиртного, но он, собрав волю, сдержал себя.

Клаузен забыл от удивления выпить. «Если доктор отказался от водки, – подумал он, – значит, дела действительно плохи. А может, все же нет? Конечно же нет. Когда Зорге чувствует непосредственную опасность, то начинает пить, и изрядно, вливая в себя алкоголь литрами».

Клаузен потянулся за стопкой. «Может, теперь все иначе? – прикидывал он. – Ведь прежний Зорге, ни о чем никогда не задумывавшийся сорвиголова, сильно изменился. Понимал ли он ныне шутки? Или ему было уже не до них?» Макс поставил стопку обратно на стол, так и не выпив.

– Послезавтра, – прервал паузу Зорге, – пойдешь с женой в театр «Кабуки».

– Это меня очень радует, – насмешливо откликнулся Клаузен. – Правда, я никогда не питал слабость к театру.

Зорге, не обращая внимания на неудавшуюся попытку Макса сострить, вынул бумажник и протянул ему два билета.

– Кресло под четным номером для жены. Рядом с ней сядет связник. Ему твоя благоверная должна передать все фотопленки, которые у нас готовы.

– Их, кажется, тридцать шесть.

– Тридцать восемь, – уточнил Рихард. – Кроме того, к ним добавятся копии документов, которые завтра Мияги принесет Вукеличу.

Клаузен неохотно взял билеты и кивнул.

– И еще очень важный момент, – продолжил Зорге. – Речь идет о нашем первом личном контакте в Японии со связником из Центра. Мне очень хотелось бы знать, что это за человек. Присмотрись к нему, Макс, но незаметно. Может быть, ты его знаешь.

– Ты чего-нибудь опасаешься, доктор?

– Ничего определенного. Но вдруг Москва подходит к делу несколько упрощенно? А это небезопасно.

– Тебе видятся привидения, доктор!

– Если бы так! Понимаешь, они могут прислать кого-нибудь из членов партии или сотрудников советского посольства. Тогда я передам в Москву нечто такое, что доставит им неприятность.

– За это надо выпить, – оживившись, предложил Клаузен. Он вновь увидел прежнего Зорге, решительного, энергичного, идущего напролом.

На этот раз Рихард не отказался. Выпив, он спросил:

– Стало быть, все ясно?

Взяв из газеты, торчавшей в кармане пиджака, листок бумаги, передал его Клаузену:

– Радиограмму отправь сегодня. Завтра к трем часам после обеда Вукелич должен подготовить пленки. И держи ухо востро, когда пойдешь послезавтра в театр. Я хочу знать, не держат ли нас в Москве за идиотов?