Текст книги "Волчье время. Германия и немцы: 1945–1955"

Освобожденные «рабы» и узники концлагерей, навсегда лишенные родины

Основная масса людей на дорогах бывшего рейха состояла из двух диаметрально противоположных по своему характеру групп: displaced persons и переселенцев, изгнанных с бывших немецких территорий. «Перемещенными лицами» (displaced persons, DP) западные союзники называли людей, угнанных нацистами на работы в Германию, которые после освобождения из своих лагерей еще оставались в Германии и за дальнейшую судьбу которых отвечали оккупационные власти. Displaced несколько неуклюже, но, в сущности, очень точно переводилось на немецкий словом entheimatet, «лишенный родины». Оно верно отражало суть явления, потому что вина за произошедшее возлагалась не на угнанных, а на тех, кто угнал их в неволю. Впрочем, более распространенным было выражение heimatlos, «безродный», к которому часто присовокуплялось существительное Gesindel, «сброд»; большинство же немцев называло DP просто Ausländer, «иностранцами».[57]57
  Согласно широко распространенному определению Вольфганга Якобмайера, автора фундаментального труда о displaced persons, сохранившего свою актуальность до сегодняшнего дня, речь идет «об этно– и трудополитическом наследии национал-социалистической диктатуры во время Второй мировой войны, об огромных массах подневольных рабочих и иностранных граждан, угнанных на работы в Германию, преимущественно из Восточной Европы». См.: Jacobmeyer W. Vom Zwangsarbeiter zum Heimatlosen Ausländer. Die Displaced Persons in Westdeutschland 1945–1951. Göttingen, 1985. S. 15.


[Закрыть]

За годы войны Германия депортировала в рейх около семи миллионов иностранцев, чтобы восполнить нехватку рабочих рук в тылу, вызванную мобилизацией. Эти рабы в полной мере испытали ужасы последних дней войны. С ними обращались еще более жестоко, чем раньше. Они, как и немцы, становились жертвами бомбардировок, только в отличие от своих хозяев не имели возможности укрыться хотя бы в бомбоубежищах. Многим из них удалось бежать, воспользовавшись хаосом во время авианалетов, и теперь они кочевали по стране – вне закона, абсолютно беззащитные и бесправные. В поисках пищи они бродили по лесам или пытались раствориться в сутолоке городов. Их более или менее ощутимое присутствие у многих немцев подпитывало паранойю. А на тех, что пока еще продолжали работать до упада на фабриках, нацисты смотрели с растущей тревогой. Чем труднее становилось положение, тем больше местные власти опасались восстания рабов. Эта опасная перспектива всегда беспокоила нацистов даже больше, чем сопротивление немцев; теперь же их страх стал паническим. А в конце войны, убедившись в невозможности извлечь хоть еще какую-то пользу из иностранных рабочих, нацисты стали просто целенаправленно уничтожать их в промышленных масштабах. Эта бойня объяснялась отчасти страхом перед возмездием, отчасти общими апокалиптическими настроениями. Нацистам хотелось забрать с собой в могилу как можно больше «врагов», даже если те были безоружны и беззащитны.[58]58
  Ср. у Ульриха Херберта: «Повсюду в Германии в марте и апреле прокатилась волна массовых убийств иностранцев. Часто это были финальные акции гестапо или полиции, которые, прежде чем выбросить свои мундиры, спешили уничтожить группы иностранных рабочих, ждавших где-нибудь на окраинах городов, в лесах или среди развалин прихода союзников антигитлеровской коалиции» (Herbert U. Geschichte Deutschlands im 20. Jahrhundert. München, 2014. S. 540).


[Закрыть][59]59
  Ibid. S. 541.


[Закрыть]

Опасение, что депортированные рабочие могут поднять восстание, было далеко не беспочвенным, если учесть то, что им пришлось пережить. Поляки и французы начали готовить сопротивление еще за несколько недель до конца войны: они тайно изготавливали простейшее оружие – дубинки и ножи – и кое-где уже даже пускали его в ход. И жертвами их становились не только те, кто был непосредственно причастен к их порабощению. Жестокость лагерной жизни ожесточила и самих узников. Массовые убийства их товарищей по несчастью породили в них ненависть и жажду мести. После освобождения нередко целые группы иностранных рабочих нападали на деревни или хутора, грабили и убивали. Схваченные солдатами оккупационных войск, они искренне удивлялись тому, что их привлекают к ответственности. На допросах они – чаще всего русские, поляки или венгры – выражали убежденность в том, что не нарушали никаких законов, что немцы теперь вне закона и такие же бесправные существа, какими под их властью были они сами. Многие из них в свое время были схвачены у себя на родине во время облав прямо на улице и угнаны в Германию. Причем немецкие оккупанты не считали нужным даже сообщить причину ареста, не говоря уже о том, чтобы сообщить родным или близким задержанных, куда и надолго ли их увезли.[60]60
  «Для послевоенной преступности характерны прежде всего убийства, совершаемые вооруженными бандами. В 1945–1946 гг. этот вид преступлений был доминирующим. Жертвами таких нападений чаще всего становились отдаленные хутора и поместья, например Мюлен… Совершали их главным образом иностранцы, объединявшиеся в группы для воровства, грабежа и разбоя». Так оценивал ситуацию юрист Карл С. Бадер, противник нацизма, которого французская военная администрация назначила главным прокурором Фрайбурга. То, что значительную часть преступников составляли displaced persons, Бадер считал положительным моментом, поскольку как местное население, так и правоохранительные органы могли исходить из того, что по мере репатриации иностранных рабочих проблема скоро решится сама по себе. Гораздо большую тревогу вызывали преступления, совершавшиеся немцами. См.: Bader K. S. Soziologie der deutschen Nachkriegskriminalität. Tübingen, 1949. S. 28.


[Закрыть][61]61
  Ср.: Jacobmeyer. Loc. cit. S. 47: «Очень характерно для глубокой десоциализации DP во время их жизни в Германии в качестве подневольных рабочих то, что после их освобождения не наступает автоматический возврат к правовым нормам, как, например, присущий любому цивилизованному обществу абсолютный запрет на убийство».


[Закрыть]

Союзные войска никак не ожидали, что DP станут для них настоящим стихийным бедствием и настолько затруднят их попытки поддержать элементарный общественный порядок. Они оказались совершенно не готовы решить эту проблему, поскольку все их силы были направлены на военные действия и дальнейшее продвижение вперед. Один штабной офицер американской армии даже принял «орды» DP за новое вундерваффе, направленное на деморализацию противника. Когда американцы взяли Франкфурт, они сформировали команду в количестве двадцати одного солдата, которая должна была заниматься 45 тысячами военнопленных. Они то и дело сталкивались с огромными толпами растерянных узников, охранники которых разбежались. Так, например, перед военной фабрикой, производившей детали для самолетов, их вдруг встретили три тысячи французских рабочих, ни слова не понимавших по-английски. А из американцев никто не говорил по-французски. Кого и куда надо было отправлять, кто и где должен был добывать продовольствие для этих французов, никто не знал. Никто не мог распутать этот гордиев узел. Часть рабочих добровольно осталась в своих ненавистных бараках, другие разбрелись куда глаза глядят.[62]62
  От нем. Wunderwaffe, «чудо-оружие».


[Закрыть][63]63
  Ibid. S. 262.


[Закрыть][64]64
  Ibid. S. 39.


[Закрыть]

Пригород Берлина, май 1945 года

На дорогах скапливалось все больше бродяг, которые спасались от голода грабежом и насилием. Один англичанин писал, что «за считанные дни рабство превратилось в бродяжничество»: «На дорогах можно наблюдать толпы бродяг, кочующих в одиночку или небольшими группами, с ручными тележками, гружеными незамысловатым скарбом. Одни в лохмотьях, другие в старых солдатских мундирах разных армий».[65]65
  Forrest W. «You will standfast and not move» // London News Chronicle. 11.04.1945. Цит. по: Jakobmeyer. Loc. cit. S. 37.


[Закрыть]

Особенно кровавый инцидент случился 20 ноября 1945 года под Бременом. Группа польских DP из относительно благополучного лагеря Тирпиц ночью ворвалась на отдаленный хутор, где находились тринадцать человек, в том числе дети. Отняв у них все продукты питания и более или менее ценные вещи, поляки расстреляли их всех в подвале. Выжил только один человек, который притворился мертвым, – 43-летний Вильгельм Хамельманн. Эта трагедия вызвала большой резонанс, потому что Хамельманн публично простил злоумышленников и добивался их помилования, несмотря на то что они отняли у него жену и детей.

Прошло немало времени, прежде чем союзники смогли сориентироваться в хаосе, предшествовавшем капитуляции и разразившемся с еще большей силой после окончания войны, и разместили DP в относительно приемлемых условиях. Но и после этого проблем и жестоких стычек было предостаточно. Поведение военных по отношению к освобожденным иностранным рабочим постепенно менялось. Сначала DP как жертвы нацистского режима повсеместно пользовались широкой поддержкой оккупационных властей. В магазинах они по особому распоряжению администрации обслуживались в первую очередь и пользовались привилегиями, из-за чего их вскоре возненавидели местные жители, поскольку продуктов было крайне мало и они были строго рационированы. Росту недовольства немцев способствовали и претензии иностранцев получить более или менее достойное жилье. Поскольку эти огромные массы людей можно было обеспечить жильем лишь с помощью радикальных мер, оккупационные власти реквизировали не только фабричные цеха и госпитали, но зачастую и целые рабочие поселки с благоустроенными домами, причем без предупреждения: иногда жителям приходилось немедленно покидать свои квартиры, чтобы освободить место для «иностранцев». Когда DP спустя несколько месяцев по распоряжению военной администрации отправляли в новые, специально подготовленные для них лагеря, они нередко устраивали скандалы и в ярости громили покидаемые жилища, а иногда даже поджигали их.

Многолетнее рабство и лагерная жизнь привели многих DP к серьезным поведенческим расстройствам. Они стали вспыльчивыми и агрессивными даже в общении с доброжелательными людьми, тем более что работавшие с ними солдаты оккупационных войск далеко не всегда проявляли деликатность и терпение. Сталкиваясь с деструктивным поведением своих подопечных, они часто теряли уважение и сочувствие к ним. Шокирующий случай, наглядно иллюстрирующий масштабы огрубления нравов, произошел в освобожденной Франции. Там в начале 1945 года в лагере Шалон-сюр-Марн находились 3500 советских DP. Когда американцы решили перенести лагерь в другое место, в одном из задействованных поездов дело неоднократно доходило до эксцессов. Русские DP еще до отправки разгромили и сожгли лагерь, а в поезде продолжили бесчинства. Во время многократных остановок, которые они сами устраивали с помощью стоп-крана, они грабили окрестные поселения и вступали в стычки с французами. В конце концов об этом доложили представителю советского главнокомандующего при главной ставке объединенных союзных войск в Париже, генералу Драгуну. Тот прибыл на место, произвольно выбрал десять DP и приказал их расстрелять. Он поступил с ними так же, как с ними много лет обращались нацисты. Логика «расчеловечивания», царившая в нацистских концентрационных лагерях, продолжала действовать и после войны – в поведении как жертв нацизма, так и не готовых к такой ситуации, растерянных победителей.[66]66
  Jacobmeyer. Loc. cit. S. 29.


[Закрыть][67]67
  Своими мыслями о «расчеловечивании» и огрублении в лагере делился французский писатель и педагог Жорж Иверно. Он пять лет провел в немецком плену и мог из своего лагеря наблюдать за русскими военнопленными в соседнем лагере, с которыми обращались намного хуже, чем с французами. В своей опубликованной в 1949 году книге «Кожа и кости» он писал: «Русский лагерь расположен в трехстах метрах от нашего. В то лето мы коротали время, наблюдая, как русские хоронят своих солагерников. Необыкновенно монотонная работа: прикатить тележку с трупами к широкой траншее, сгрузить трупы на землю, сбросить их в ров – потом все сначала. И так целый день. Целый день возиться с мертвецами. На этой песчаной равнине, залитой солнцем. Целый день таскаться туда-сюда с дребезжащей тележкой – от лагеря ко рву и обратно. Хоронившие своих товарищей по несчастью были сами ненамного живее трупов: в них оставалось ровно столько жизни, сколько требовалось, чтобы ходить, возить тележки, нагружать и разгружать их. Люди с потухшими глазами, обтянутые кожей скелеты, отрешенные от внешнего мира. И два лениво насвистывающих какие-то песенки солдата, охраняющих этих живых скелетов. Два мужлана, которым на все наплевать… Время от времени они грозно облаивали своих подопечных. Дубасили прикладами тех, кто подворачивался под руку. Не от злости, а просто потому, что это была их работа. И потому что жили как у Христа за пазухой. Кстати, удары и оскорбления отскакивают от русских как от стенки горох. Да, они такие. Иногда поневоле задаешь себе вопрос: чем их вообще можно пронять? Они монотонно переставляют ноги, шагают, выполняют какие-то манипуляции. Но они уже давно по ту сторону вещей» (Hyvernaud G. Haut und Knochen. Berlin, 2010. S. 95).


[Закрыть]

После войны союзники антигитлеровской коалиции столкнулись с логистической задачей невообразимого масштаба – отправить обратно на родину от 8 до 10 миллионов иностранных рабочих. В условиях массового переселения отдельные люди уподоблялись песчинке, до которой никому нет дела. Были длинные товарные поезда, в которых освобожденные узники и рабы радостно, с песнями ехали домой, но были и такие, в которых люди подавленно молчали, прекрасно понимая, что той родины, с которой их угнали на чужбину, больше не существует. Число репатриантов было таким огромным, что исчислялось суточными нормами перевозки. В «лучшие времена», в мае 1945 года, союзным войскам удавалось отправлять домой по 107 тысяч человек в день. Этот результат кажется тем более поразительным, что он достигался в условиях разрухи и хаоса, несмотря на разрушенные мосты, взорванные железнодорожные пути и острую нехватку транспортных средств. На запад транспортировка осуществлялась и самолетами, и грузовиками, на восток – чаще всего в железнодорожных вагонах, мало отличавшихся от тех, в которых возили людей в Освенцим. Война нанесла тяжелый ущерб железнодорожным сетям. Часто поезда неожиданно останавливались, потому что бастовали машинисты или были повреждены рельсы, и тогда более тысячи пассажиров приходилось как-то обеспечивать едой вдали от населенных пунктов. Поездка в таких условиях могла длиться до шести дней – в поездах без отопления и санитарно-технического оборудования.

В сентябре 1945 года число репатриантов сократилось на 90 %, в том числе и потому, что многие DP не желали возвращаться на родину. Замедление темпов репатриации стало для военной администрации и ЮННРА (Администрации Объединенных Наций по вопросам помощи и восстановления) серьезной проблемой, поскольку в Германии в лагерях до сих пор находилось более миллиона DP, и приближение зимы грозило еще сильнее ухудшить ситуацию.

Тем временем в лагерях отношение солдат к DP стало гораздо более суровым. Из «социальных работников» солдаты постепенно превращались в охранников. Заборы – нередко из колючей проволоки – стали выше, ворота запирались и охранялись часовыми. Покинуть лагерь можно было лишь по «уважительной причине». Дисциплинированные, послушные – чтобы не сказать подобострастные и угодливые – немцы были для солдат оккупационных войск самыми удобными «клиентами», зато их вчерашние жертвы – угнанные в Германию на работы иностранцы – отличались анархизмом и своеволием. Это привело к довольно зловещему альянсу: облавы и обыски в лагерях с целью изъятия оружия, краденых вещей и нелегальных товаров солдаты союзных войск часто проводили совместно с немецкими правоохранителями, что, естественно, воспринималось DP как чудовищная провокация. В полицейских и солдат летели камни, в ход шли дубинки; злость и ожесточение росли с обеих сторон.

Обращение с DP улучшилось только после так называемого отчета Харрисона. По поручению американского президента Трумэна представитель США в Межправительственной комиссии по делам беженцев Эрл Г. Харрисон в июле 1945 года отправился в Германию, чтобы изучить ситуацию с перемещенными лицами, прежде всего с евреями, поскольку они, получив свободу, пока что не могли ею воспользоваться и вынуждены были оставаться в лагерях: одним просто некуда было идти, физическое и психическое здоровье других исключало их транспортировку. Некоторым из них повезло: их временно разместили в домах их бывших охранников. 24 августа Харрисон вместе с другими инспекторами международной организации по правам человека отослал президенту свой отчет, который шокировал жителей Нью-Йорка, Флориды и Айдахо. Они совершенно иначе представляли победу своих войск.

«Многие евреи из числа displaced persons живут под охраной за колючей проволокой, в разного рода лагерях, в том числе и в самых страшных концентрационных лагерях, часто в ужасных, нечеловеческих, антисанитарных условиях, в полной апатии, не имея никакой законной возможности сообщаться с внешним миром, в ожидании помощи или хотя бы слов ободрения… Многие евреи-DP на конец июля не имели из одежды ничего, кроме своей лагерной робы – отвратительной полосатой пижамы, – а кому-то даже пришлось надевать ненавистную эсэсовскую форму… Во многих лагерях причитающиеся людям 2 тысячи калорий выдаются в виде черного, сырого и чрезвычайно неаппетитного хлеба. У меня сложилось твердое впечатление, что значительная часть немецкого населения получает более вкусную и разнообразную пищу, нежели displaced persons».[68]68
  В виде факсимиле доступно на сайте: https://www.eisenhower.archives.gov/research/online_documents/holocaust/Report_Harrison.pdf.


[Закрыть]

В своем отчете Харрисон пришел к выводу, что его соотечественники вели себя ненамного лучше, чем немцы: «Похоже, мы обращаемся с евреями точно так же, как с ними обращались нацисты. Разница заключается лишь в том, что мы их не уничтожаем. Они по-прежнему содержатся в концентрационных лагерях, только охраняют их теперь не эсэсовцы, а наши солдаты. Напрашивается вопрос: не думают ли немцы, наблюдая все это, что мы продолжаем нацистскую политику или по крайней мере одобряем ее?»[69]69
  Ibid.


[Закрыть]

Доклад Харрисона принес некоторые положительные результаты. Самым важным из них, пожалуй, было то, что спасшихся от уничтожения евреев разместили в особых лагерях, отделив их от поляков и украинцев. Харрисон долго не решался удовлетворить это требование еврейских DP: ему было не по себе при мысли о новой сепарации евреев, но, поскольку многие из них в обычных, этнически смешанных, лагерях подвергались антисемитским нападкам со стороны представителей восточноевропейских народов, он все же добился принятия решения о создании чисто еврейских лагерей. Поскольку «евреи как таковые (а не как граждане своих стран) гораздо больше пострадали [от нацистов], чем нееврейские представители германской или других национальностей», теперь они заслуживают привилегированного положения, считал Харрисон.

И без того напряженная ситуация в лагерях осложнилась еще и в связи с тем, что, начиная с лета 1946 года, когда военная администрация изо всех сил старалась отправить на родину как можно больше DP, в Германию хлынул поток еврейских беженцев из Восточной Европы, особенно из Польши. Их было свыше 100 тысяч человек – к таким масштабам миграции никто не был готов. И по горькой иронии судьбы именно Мюнхен, столица национал-социалистического движения, стал промежуточной станцией массового исхода евреев из Восточной Европы. Нет, они не хотели остаться в Германии, их конечной целью была Америка или Палестина. Но занятая американцами Бавария казалась им своего рода американским эксклавом в Европе, откуда было легче добраться до Земли обетованной. А если этот план и оказался бы утопией, все равно они чувствовали себя в контролируемой американцами Германии в гораздо большей безопасности, чем в Польше, где летом 1945 года, всего через два месяца после окончания войны, им пришлось пережить сразу несколько погромов. Те немногие уцелевшие польские евреи, что испытали на себе все ужасы нацизма, снова подверглись жестокому преследованию, на этот раз со стороны поляков. Некоторые из них, избежав ареста и немецкого плена, скрывались в польских лесах, а кое-кто и в России или на Украине, подвергаясь не меньшей опасности и живя на нелегальном положении. Других освободила из концентрационных лагерей стремительно наступавшая Красная армия, и они вернулись в Галицию или Литву, в свои родные места. Однако родиной эти места называть было трудно: их семьи и друзей уничтожили немцы, их города и села лежали в руинах. Поляки нередко встречали их враждебно и даже агрессивно. Эту агрессию питала жестоко униженная во время немецко-фашистской оккупации национальная гордость, которая теперь снова расцвела пышным цветом.

В Кельце, в 180 километрах от Варшавы, через год после окончания войны произошла ужасная трагедия. Из 25 тысяч евреев, проживавших в этом городе до войны, назад вернулось всего 200, то есть лишь сотая часть. Но и этого оказалось достаточно, чтобы спровоцировать взрыв злобы их бывших сограждан. В июле 1946 года местные антисемиты принудили десятилетнего мальчика заявить, что он был похищен евреями и стал жертвой сексуального насилия. В результате разъяренная толпа убила сорок и тяжело ранила восемьдесят евреев. Это окончательно убедило большинство уцелевших во время войны польских евреев в том, что здесь у них нет будущего. Треть из них бежали в оккупированную Германию и – отчасти самостоятельно, на свой страх и риск, отчасти при поддержке агентов еврейских благотворительных организаций – окольными путями пробивались в Баварию.

Таким образом, когда миллионы польских DP еще только возвращались на родину, навстречу им устремились потоки их еврейских соотечественников, которые заняли только что освободившиеся места в лагерях. Исход польских евреев активно поощряло находившееся в Лондоне польское правительство в изгнании, а также еврейская организация «Бриха» («Бегство»), занимавшаяся переправкой евреев из Восточной Европы в подмандатную Палестину. Целью этой организации было побудить как можно больше евреев-DP переехать в Израиль, чтобы оказать серьезное давление на американцев и заставить их добиться у британцев снятия запрета на переселение евреев в Палестину.[70]70
  Ср.: Wetzel J. «Mir szeinen doh». München und Umgebung als Zuflucht von Überlebenden des Holocaust 1945–1948 // Broszat M., Henke K.-D., Woller H. (Hg.). Von Stalingrad zur Währungsreform. Zur Sozialgeschichte des Umbruchs in Deutschland. München, 1988. S. 341.


[Закрыть]

Бегство польских евреев в Германию относится к числу самых потрясающих миграций в то сложное время, прошедшее под знаком изгнаний и депортаций. Искать прибежища не где-нибудь, а в стране нацистов было для многих евреев еще и тяжелым моральным испытанием, на которое они решались лишь потому, что оккупированная Бавария была в их глазах уже не немецкой, а американской. И все же восточноевропейские евреи на удивление быстро сориентировались и адаптировались в стране своих поверженных врагов. Свой главный лагерь они устроили в мюнхенском районе Богенхаузен. Там, рядом с улицей Мёльштрассе, неподалеку от черного рынка, возник маленький торговый центр из сотни дощатых ларьков, многим напоминавший канувший в Лету базар на улице Налевки в Варшаве. В этих ларьках можно было приобрести шоколад, кофе, дамские чулки, морфий и любые консервы – почти все это из запасов оккупационных войск. Мюнхенцы были и рады этому явлению, и в то же время неприятно поражены: они в меру сил участвовали в этой торговле, старались извлечь максимум выгоды и все же постоянно чувствовали себя обделенными, как это бывает на любом черном рынке.[71]71
  Ср.: Lewinsky T. Jüdische Displaced Persons im Nachkriegsmünchen // Münchner Beiträge zur jüdischen Geschichte und Kultur. Heft 1. 2010. S. 19.
  Варшавская улица Налевки в коллективной памяти евреев осталась объектом ностальгии. И не только потому, что с некоторых крыш этой улицы раздались первые выстрелы восстания Варшавского гетто. Улица Налевки была культурным и экономическим центром повседневной еврейской жизни. «Такие авторы, как Моше Цонсцайн, Авраам Тайтельбаум, Бернхард Зингер и многие другие, запечатлели картины повседневной жизни на Налевки, шум и толкотню, воров-карманников и мелких жуликов, школьные дни, торговлю и обмен, «построенные на своих собственных правилах, которых нет в школьных учебниках», – пишет Катрин Штеффен в книге «Энциклопедия еврейской истории и культуры» (Enzyklopädie jüdischer Geschichte und Kultur. Hrsg. von Dan Diner, Band 4. Stuttgart, 2013. S. 307).


[Закрыть]

На Мёльштрассе бок о бок с немецкими спекулянтами торговали греки, венгры и чехи, но главную скрипку в этом оркестре играли польские евреи. Их обвиняли во всех смертных грехах. Людей в кафтанах и с пейсами мюнхенцы раньше видели только на нацистских карикатурах, и их реакция на этих «персонажей» была весьма далека от искреннего радушия. Один современник воспоминал: «Довоенные евреи, которые здесь жили, были очень умными, вежливыми, необыкновенно приветливыми и благородными людьми. Те же, что приехали сюда после войны, не имели с ними ничего общего; среди них было полно разного рода проходимцев». «Довоенные» евреи стали теперь «хорошими» евреями, которым многие были бы рады, а новые – «плохими», которые всех только раздражали. Это были, как писал один мюнхенец, вовсе не те, что подвергались преследованиям, а, скорее, «отбросы общества, подонки, выродки и оборванцы, которых никто никуда не угонял, которые сами, просто не желая трудиться, притащились сюда из Восточной Европы – многие даже нелегально – и хозяйничают как у себя дома».[72]72
  Цит. по каталогу выставки Еврейского музея Хоэнемса: Displaced Persons. Jüdische Flüchtlinge nach 1945 in Hohenems und Bregenz / Hrsg. von Esther Haber. Innsbruck, 1998. S. 66.


[Закрыть][73]73
  Цит. по: Lewinsky. Loc. cit. S. 20.


[Закрыть]

Газета Landsberger Lager-Cajtung издавалась на идише, но набиралась латиницей, поскольку ивритских печатных литер в Германии больше не было

Но на этот раз еврейские беженцы и DP не дали себя в обиду. После публикации очередного расистского письма в Süddeutsche Zeitung в августе 1949 года несколько сотен человек двинулись в направлении редакции газеты. Это письмо, правда, не отражало мнения редакции, но такие мелочи уже никого не волновали. Когда полиция попыталась разогнать демонстрантов, дело дошло до ожесточенных уличных боев, в которых двадцать полицейских получили травмы, нанесенные дубинками и камнями, а трое DP были госпитализированы с огнестрельными ранениями.

Многим из уцелевших во время войны немецких евреев тоже было не по душе поведение их восточноевропейских собратьев. Писатель Вольфганг Хильдесхаймер писал своим родителям в связи с упомянутым инцидентом: «Здесь, без сомнения, еще много антисемитизма, но его, к сожалению, кроме того, то и дело провоцируют своим поведением сами DP. Тут ничего не поделаешь». Мюнхенские евреи относились к восточноевропейским с растущим недоверием – и наоборот.[74]74
  Ibid. S. 21.


[Закрыть]

Из 11 тысяч членов, которые мюнхенская еврейская община насчитывала до 1933 года, выжило менее 400 человек. Большинство из них – крещеные или жившие в смешанных браках евреи, часть которых избежала депортации. Сюда же относятся 160 мюнхенских евреев, вернувшихся из концентрационного лагеря Терезиенштадт. Большинство членов этой маленькой общины составляли евреи, «которые еще до 1933 года имели чисто формальное отношение к иудаизму» и причисляли себя к современному, секуляризованному миру. Им эти хлынувшие в Баварию потоки еврейских DP из Восточной Европы с их традиционным местечковым поведением были так же чужды, как и нееврейским мюнхенцам, и они опасались, что окажутся у них под пятой. Им внушало серьезную тревогу не только их численное превосходство, но и их религиозный фанатизм. Ведь восточноевропейские евреи отличались от них более ортодоксальным иудаизмом и твердой решимостью выехать в Землю обетованную, что поднимало их в глазах многих, в том числе в глазах международной еврейской общественности, в ранг евреев «лучшего сорта».[75]75
  Ibid. S. 335.


[Закрыть]

Восточноевропейские ортодоксы презирали мюнхенских евреев за их «светскость» и «немецкость», которые делали их неотличимыми от баварцев. Они считали их «неправильными евреями», упрекали их в предательстве еврейства за то, что те хотели остаться в стране убийц. Этот конфликт был особенно опасен для мюнхенских евреев потому, что он затрагивал и их притязания на возмещение ущерба: по мнению восточноевропейских евреев – совпадавшему с позицией международных еврейских организаций, – права на так называемое выморочное имущество, отнятое нацистами, то есть совместное имущество уничтоженных еврейских общин, должны были перейти не к выжившим в Германии евреям, а ко всему еврейскому народу, рассеянному по миру. [76]76
  Дан Динер говорит о «в конечном счете драматических вопросах еврейской принадлежности», за которыми стоит конфликт, связанный с притязаниями на собственность убитых, после которых не осталось наследников. «Так, наряду с бойкотом желающих остаться в Германии евреев, напоминающим проклятие, возникло противоречие с инстанцией „еврейского суда“ как правопреемника убитых, с коллективом, частью которого они сами были и принадлежать к которому стремились при любых условиях» (Diner D. Skizze zu einer jüdischen Geschichte der Juden in Deutschland nach ’45 // Münchner Beiträge zur jüdischen Geschichte und Kultur. Heft 1. 2010. S. 13).


[Закрыть]

Большое значение придавалось миллионам исторических книг, отнятых национал-социалистами у еврейских общин Европы и переданных в немецкие библиотеки и музеи. Были основаны (чаще всего при поддержке США) различные еврейские организации с целью идентифицировать остатки разрушенной еврейской культуры и добиться от Германии возвращения их законным владельцам. С такой миссией, затрагивающей библиотеки и музеи, например, отправилась в Германию философ Ханна Арендт, директор фонда Jewish Cultural Reconstruction. Там она оказалась в эпицентре глубоких драматических раздоров между еврейскими общинами, касавшихся вопросов идентичности и интеграции. Мюнхенские евреи хотели, чтобы восточноевропейские ортодоксы поскорее отправились в Палестину – несмотря на то, что в определенном смысле получали от них немалую пользу.

Лагерь Фёренвальд в Верхней Баварии для перемещенных лиц еврейского происхождения. Все 15 улиц в нем назывались по имени какого-нибудь штата – Кентукки-, Висконсин-, Нью-Йорк– или Миссури-штрассе. Последние жители покинули лагерь в 1957 году

Американские власти тоже были заинтересованы в том, чтобы как можно скорее избавиться от еврейских DP из Польши, оказавшихся на их попечении. Их содержание и размещение обходилось слишком дорого. Однако британцы были против эмиграции на их подмандатную территорию на Ближнем Востоке, опасаясь еще большего обострения этнических противоречий, возникших там после окончания Первой мировой войны и падения Османской империи. Политика быстрой репатриации в данном случае тоже была исключена, поскольку родины у восточноевропейских евреев при трезвом взгляде на проблему уже не было. Будучи отправленными на свою историческую родину, эти люди все равно остались бы DP, а в Польше – и в буквальном смысле этого слова. Ведь на Тегеранской конференции в 1943 года и на последовавших за ней Ялтинской и Потсдамской конференциях западные союзники и Советский Союз решили вернуть Польше суверенитет, но сдвинуть ее границы на запад. Восточная Польша стала частью СССР; зато на западе к польской территории отошли бывшие немецкие земли восточнее границы по Одеру-Нейсе. Немецкое население вынуждено было покинуть эту территорию – это было переселение гигантских масштабов, затронувшее как немцев, так и поляков. После этого раздела часть Польши, из которой происходит значительная часть евреев, отошла к Советскому Союзу. Теперь они навсегда потеряли родину. И чем больше нарастала напряженность между западными союзниками и Советским Союзом в ходе холодной войны, тем меньше американцы склонялись к тому, чтобы отправить евреев-DP на восток. Так многие из этих DP застряли в Германии на несколько лет. Они сидели в построенных по решению ООН лагерях и грезили о новой родине, на которой уже никто не станет покушаться на их жизнь.

Отгороженные высокими заборами или стенами, часто на значительном отдалении от населенных пунктов или на окраине города, они постепенно превращались в эксклавы восточноевропейской еврейской жизни в Германии. Самым известным из них был лагерь Фёренвальд, рабочий поселок компании I. G. Farbenindustrie в Вольфратсхаузене под Мюнхеном. Там во время войны проживало 3200 рабочих оружейных заводов, половину из которых составляли немцы, половину – иностранные рабочие. Заселенный после окончания войны DP разных национальностей, лагерь в сентябре 1945 года был очищен от всех нееврейских обитателей и объявлен лагерем исключительно еврейских DP. В Фёренвальде было пятнадцать улиц, в том числе Кентукки-штрассе, Нью-Йорк-штрассе, Миссури-штрассе. В безликих домах-коробках, стоявших стройными рядами, как шеренги солдат, имелись центральное отопление и сантехника. За двухметровым забором «возникла типичная местечковая еврейская жизнь с собственными администрацией, полицией, судебной системой, с собственными партиями, синагогами, миквами, школами, детскими садами, театрами, оркестрами, спортивными клубами, больницами, профессиональными курсами, с кошерной кухней и многим другим».[77]77
  Königseder A., Wetzel J. Lebensmut im Wartesaal. Die jüdischen DPs im Nachkriegsdeutschland. Frankfurt, 1994. S. 101.


[Закрыть]

В Фёренвальде и нескольких других лагерях издавались собственные газеты на идише. Фёренвальдская газета называлась «Бамидбар. Еженедельная газета для освобожденных евреев». Она выходила каждую среду. Главным редактором был Менахем Штайер. Название «Бамидбар» означает «в пустыне» и связано с еврейским мифом о скитании израильтян по пустыне после исхода из Египта. Однако это название символизировало и мучительное ожидание в Баварии, в немецкой пустыне, перед исходом в Землю обетованную, Израиль. На первой странице каждого номера можно было прочесть девиз: «В пустыне. В глуши. На промежуточной станции. Мы выдержим. Мы дождемся. В пустыне. В глуши. Мы не вернемся, не повернем вспять. Есть лишь одна цель: Эрец-Исраэль».[78]78
  Ibid. S. 127.


[Закрыть]

Самой известной еврейской газетой в послевоенной прессе была Landsberger Lager-Cajtung, которую читали не только в Ландсберге и тираж которой одно время достигал 15 тысяч экземпляров. Поскольку в Германии в первый год после освобождения невозможно было достать пишущую машинку с ивритскими буквами, почти все еврейские лагерные газеты первое время печатались латиницей – явление редкое в еврейской журналистике. Шапка газеты Ibergang выглядела следующим образом: «Jewish Newspaper», а под этой строчкой было написано: «Organ fun der Federacje fun Jidn fun Pojln in der amerik. Zone» («Печатный орган Федерации польских евреев в американской зоне»).

В Фёренвальде под руководством Якоба Бибера был основан также первый послевоенный еврейский театр. В нем устраивались вечера с разнообразными программами, давались короткие комедии, ставились пьесы, которые помогали людям справиться со страданиями, пережитыми в концлагерях. Некоторые постановки рисовали зрителям картины лучезарного будущего в Палестине. Труппа из двадцати артистов создала спектакль по роману Шолома Алейхема «Тевье-молочник», трагикомическую историю, действие которой происходит в украинских деревнях Мазеповка, Байберик и Анатевка, нанесенных на карту мировой литературы благодаря опубликованному в 1916 году роману.

Но на первом месте в этом лагере была любовь. Фёренвальд очень скоро прославился самой высокой рождаемостью среди всех еврейских общин в мире. К тому же он был центральным сборным пунктом для еврейских сирот, привезенных в Германию бывшими партизанами или подобранных сердобольными беженцами, так что детей в нем хватало и без того. Уже в ноябре 1945 года в Фёренвальде в начальной школе с гимназическими классами на Мичиган-штрассе, 3, работали 27 учителей. Затем там появилось профессиональное училище, в котором готовили слесарей, портных, плотников, электриков, парикмахеров и часовщиков.[79]79
  Важной фигурой был педагог Якоб Олейски из Литвы, который учился в Халле, а потом руководил профессионально-технической школой в Литве. После освобождения из концентрационного лагеря Дахау он принимал участие в создании системы профтехобразования для всех еврейских лагерей в американской зоне. Творческая работа должна была помочь выжившим во время войны вновь обрести смысл жизни, как только те немного оправятся от перенесенных физических страданий в концентрационных лагерях. Он был убежден, что «люди должны всюду чувствовать пульс активной жизни», чтобы избежать «дальнейшей деморализации и мыслительной и эмоциональной деградации». Но воля к возрождению была ориентирована исключительно на Палестину. В одной речи в Фёренвальде Олейски сказал: «Нам предстоит огромная работа по восстановлению. Эрец-Исраэль ждет телесно и духовно здоровых людей, которые смогут претворить свою мышечную силу в целесообразный и творческий труд» (цит. по: Königseder, Wetzel. Loc. cit. S. 115).


[Закрыть]

В Фёренвальде была довольно высокая «текучесть кадров». С одной стороны, многим обитателям лагеря удавалось выехать в Америку, Палестину или основанное на ее территории в 1948 году государство Израиль, с другой – туда то и дело прибывали новые люди, потому что другие лагеря закрывались и Фёренвальд скоро стал последним прибежищем для еврейских DP. Когда в 1951 году лагерь перешел под контроль немецких властей – с этого момента он назывался «Правительственным лагерем для лишившихся родины иностранцев», что было очень важно для федерального правительства, поскольку в этом названии не упоминались подлинные причины безродности упомянутых «иностранцев», – там оставался еще 2751 DP, проживавший между Огайо-штрассе и Нью-Джерси-штрассе.