Текст книги "Побег из лагеря смерти"

Мне же в момент, когда состоялась эта памятная встреча, было 56. Будучи корреспондентом «Washington Post», я уже больше года искал историю, способную объяснить, как северокорейские власти используют репрессии в попытках спасти свою страну от полного краха.

«Коллапс» политических систем стало моей журналистской специальностью. Почти три десятилетия я работал на «Washington Post» и «New York Times», рассказывая о «несостоятельных государствах» Африки, крушении коммунистического блока в Восточной Европе, распаде Югославии и мучительно медленной стагнации находящейся под властью генералов Бирмы. Любому находящемуся в свободном мире наблюдателю кажется, что Северная Корея уже созрела (а в действительности давно перезрела) для такого же коллапса. В регионе, где буквально все вокруг становились богаче, народ этой страны становился все беднее, голоднее и оказывался во все более глухой изоляции от мира.

Тем не менее Ким Чен Ир не ослаблял своей железной хватки. Тоталитаризм и репрессии помогали ему удерживать на плаву свое полумертвое государство.

Для меня главной проблемой, мешавшей продемонстрировать, как правительству Ким Чен Ира это удается, была полная закрытость страны. В остальных частях мира жестоким тоталитарным режимам не всегда удается наглухо запечатать свои границы. У меня была возможность открыто работать в Эфиопии Менгисту Хайле Мариама, Конго Жозефа-Дезире Мобуту и Сербии Слободана Милошевича. Написать про Бирму мне удалось, пробравшись туда под видом туриста.

Но северокорейский режим ведет себя гораздо осторожнее. Иностранных репортеров, особенно американцев, на территорию страны пускают очень редко. Я смог побывать в Северной Корее всего раз. Там я увидел только то, что мне хотели показать мои «опекуны» из госбезопасности, а о реальной жизни страны я практически ничего не узнал. Журналисты, пытающиеся проникнуть в Северную Корею нелегально, рискуют на месяцы или даже годы угодить в тюрьму за шпионаж. Для освобождения этих людей, бывало, требовалось вмешательство бывших американских президентов. (6)

Из-за этих ограничений журналистские материалы о Северной Корее в большинстве своем пусты и пресны. Такие репортажи, как правило, пишутся где-нибудь в Сеуле, Токио или Пекине и начинаются с рассказа об очередной провокации Пхеньяна, например, застреленной мирной туристке или потопленном военном корабле. Затем следует давно набивший оскомину набор журналистских штампов: американские и южнокорейские официальные лица выразили крайнее возмущение, китайские официальные лица призвали к сдержанности, ведущие аналитики предположили, как дальше будут развиваться события и т. д. Я и сам таких заметок написал предостаточно.

Но с появлением Шина все эти репортерские стандарты рухнули. История его жизни стала ключом, открывшим ранее наглухо запертые двери и позволившим любому аутсайдеру увидеть, как клан Кимов использует детский рабский труд и убивает граждан своей страны ради сохранения власти. Через несколько дней после нашей встречи миловидное лицо Шина и материал о пережитых им ужасах появились на первой полосе «Washington Post».

«Ого!» – электронное сообщение с одним-единственным этим словом пришло мне от председателя совета директоров «Washington Post Company» Доналда Е. Грэма в утро публикации материала. Немецкий кинорежиссер, приехавший в вашингтонский Музей Холокоста, в день выхода статьи решил снять документальный фильм о жизни Шина (7). «Washington Post» опубликовала редакционную статью, в которой говорилось, что, как бы ни было ужасно все то, что пришлось пережить Шину, еще больший ужас вызывает равнодушие, с которым мир относится к факту существования трудовых лагерей в Северной Корее.

«Сейчас американские школьники спорят о том, почему президент Франклин Д. Рузвельт не стал бомбить железные дороги, ведущие в гитлеровские лагеря смерти, – говорилось в последних строках этой статьи, – но буквально через поколение уже их дети могут спросить, почему страны Запада бездействовали, смотря на предельно четкие и понятные спутниковые снимки лагерей Ким Чен Ира».

История Шина вроде бы задела за живое и обычных читателей. Люди присылали бумажные и электронные письма, предлагая помочь ему деньгами или жильем, стараясь поддержать его молитвами.

Супруги из Коламбуса, штат Огайо, прочитали статью, связались с Шином и оплатили его переезд в США. Лоуэлл и Линда Дай сказали Шину, что хотели бы стать для него родителями, которых у него никогда не было.

У прочитавшей мою статью американки корейского происхождения Харим Ли появилась мечта встретиться с Шином. Позднее они встретились в южной Калифорнии и полюбили друг друга.

Моя статья была всего лишь очень поверхностным рассказом о жизни Шина, и я в какой-то момент подумал, что более глубокое исследование его истории поможет нам сорвать покровы тайны с механизмов тоталитарного режима Северной Кореи. Конкретное же изучение подробностей невероятного побега Шина может также продемонстрировать, что некоторые детали этой машины уже пришли в полную негодность, в результате чего совершенно не ориентирующийся в большом мире молодой беглец смог незамеченным пройти через почти всю территорию полицейского государства и перебраться в Китай. Не менее важным будет и еще один результат: никто из прочитавших книгу о мальчике, родившемся в Северной Корее только для того, чтобы погибнуть от непосильного труда, не сможет больше игнорировать факт существования лагерей.

Я спросил у Шина, не заинтересует ли его этот проект. Он размышлял целых девять месяцев. Все это время активисты правозащитных движений из Южной Кореи, Японии и США убеждали его согласиться на сотрудничество, говоря, что изданная на английском языке книга поможет людям всего мира понять, что происходит в Северной Корее, даст возможность оказывать на ее власти серьезное международное давление, а также, вероятно, позволит лично ему решить свои финансовые проблемы. Когда Шин дал согласие, мы с ним договорились провести семь серий интервью: сначала в Сеуле, затем в калифорнийском Торренсе и, наконец, в Сиэтле, штат Вашингтон. Доходы с книги мы договорились поделить пополам. Но я получил полный контроль над ее содержанием.

Шин начал вести дневник в начале 2006 года, т. е. приблизительно через год после побега из Северной Кореи. Он продолжал писать и оказавшись в одной из сеульских больниц с тяжелейшей депрессией. Именно эти дневниковые записи легли в основу его книги воспоминаний «Побег в большой мир», изданной в 2007 году на корейском языке Центром сбора данных о нарушениях прав человека на территории Северной Кореи.

Содержание этой книги стало отправной точкой для нашей совместной работы. И вот что интересно: Мне постоянно казалось, что Шину страшно со мной разговаривать. Нередко я чувствовал себя дантистом, взявшимся без анестезии сверлить ему зубы. Эта мучительная для Шина процедура затянулась на два с лишним года. Он изо всех сил старался заставить себя доверять мне. Вообще он охотно признавался, что ему стоит большого труда заставить себя доверять не только мне, а и любому другому человеку. Это недоверие было неизбежным следствием полученного в детстве воспитания. Надзиратели научили его предавать и продавать своих родителей и друзей, и он до сих пор не может избавиться от уверенности, что все прочие люди будут поступать с ним точно так же.

Во время работы над этой книгой и мне тоже приходилось бороться с чувством недоверия. Шин ввел меня в заблуждение, рассказывая о своей роли в гибели матери, еще в самом первом интервью, а потом продолжал делать то же самое в последующих беседах. В результате, когда он вдруг начал рассказывать об этом совсем иначе, я задался вопросом, а не являются ли плодом фантазии и какие-то другие эпизоды его истории.

Проверить факты случившегося в Северной Корее невозможно. Ни одному иностранцу никогда не удавалось побывать в северокорейских лагерях для политзаключенных. Рассказам о том, что происходит внутри этих лагерей, нельзя найти подтверждения из независимых источников. Спутниковые фотографии помогли лучше понять, что из себя представляют эти лагеря, однако главным источником информации о них все равно остаются перебежчики, мотивации и правдивость которых нередко вызывают определенные сомнения. Зачастую, оказываясь в Южной Корее или других странах, эти люди стремятся любыми способами заработать денег и, соответственно, охотно подтверждают тенденциозные заявления и слухи, распространяемые активистами-правозащитниками, воинствующими антикоммунистами и идеологами правого толка. Некоторые беглецы вообще отказываются говорить, если им не заплатить вперед. Другие повторяют одни и те же сенсационные истории, услышанные от других, но не пережитые на собственном опыте.

Хоть Шин и продолжал относиться ко мне с определенным недоверием, он ответил на все вопросы о своем прошлом, какие я только смог для него придумать. Обстоятельства его жизни могут казаться совершенно неправдоподобными, но они оказались вполне созвучными тому, что рассказывали о пережитом другие бывшие узники и охранники лагерей.

– В рассказанном Шином нет расхождений с тем, что я слышал о лагерях из других источников, – сказал эксперт по правам человека Дэвид Хок, беседовавший с Шином и шестьюдесятью другими бывшими заключенными трудовых лагерей во время работы над докладом «Спрятанный ГУЛАГ», в которой рассказы беглецов сопоставлялись с аннотированными спутниковыми снимками лагерей.

Впервые он был опубликован в 2003 году американским Комитетом борьбы за права человека в Северной Корее, а позднее не раз дополнялся и обновлялся по мере появления новых свидетельств и более качественных спутниковых фотографий. Хок сказал мне, что Шин знает какие-то вещи, о которых никогда не говорили другие беглецы, потому что в отличие от них родился и вырос в лагере. Кроме того, рассказы Шина прошли проверку в Коллегии адвокатов Южной Кореи и были включены в «Белую книгу о состоянии прав человека в Северной Корее» 2008 года. Юристы провели многочисленные длительные беседы с Шином и другими беглецами, согласившимися на эти интервью. Как написал Хок, власти Северной Кореи могут «опровергнуть, поставить под сомнение или доказать несостоятельность» изложенных Шином фактов только одним способом – открыв доступ в лагеря зарубежным экспертам. Пока этого не произойдет, заявляет Хок, его свидетельства буду считаться достоверными.

Шин, вероятно, не ошибается, предполагая, что в случае коллапса Северной Кореи ее правители, опасаясь обвинений в преступлениях против человечности, поторопятся уничтожить лагеря еще до того, как до них доберутся инспекторы и следователи.

– Чтобы враги ничего не могли узнать о нашей жизни, – как-то сказал Ким Чен Ир, – мы должны окутать ее густым и непроглядным туманом. (8)

Пытаясь получить максимально полное представление о том, чего я не имел возможности увидеть своими глазами, я почти три года посвятил изучению и освещению в прессе состояния северокорейской армии, власти, экономики, рассказывал о нехватке продуктов питания и нарушениях прав человека в стране. Я взял интервью у десятков перебежчиков из Северной Кореи, среди которых были три бывших заключенных Лагеря 15, а также бывший надзиратель, работавший в четырех разных лагерях. Я беседовал с южнокорейскими учеными и специалистами, имеющими возможность бывать в Северной Корее, а также прочитывал все новые исследования и свидетельства очевидцев о лагерях. В США я провел серии длительных интервью с американцами корейского происхождения, ставшими ближайшими друзьями Шина.

Оценивая то, что рассказал Шин, читатель должен помнить, что многим другим заключенным лагерей пришлось пережить точно такие же, а то и, по словам бывшего военного водителя и лагерного охранника Ан Мён Чоля, еще более тяжелые лишения.

– В сравнении со многими другими находящимися в лагерях детьми жизнь Шина можно назвать относительно комфортной, – сказал Ан.

Проводя испытания ядерного оружия, периодически атакуя Южную Корею и культивируя репутацию страны с чрезвычайно взрывным и непредсказуемым темпераментом, правительство Северной Кореи успешно поддерживает на Корейском полуострове режим почти перманентного чрезвычайного положения.

Если Северная Корея и снисходит до участия в международном дипломатическом процессе, то ей всегда удается исключить вопрос прав человека из повестки дня любых переговоров. В итоге суть всех эпизодов дипломатического общения Америки с ней почти всегда сводится к разрешению очередного кризиса. А о трудовых лагерях вспоминают в самую последнюю очередь.

– Говорить с ними о лагерях было просто невозможно, – сказал мне Дэвид Страуб, бывший чиновник Госдепартамента, отвечавший во времена Клинтона и Буша за политические связи с Северной Кореей. – У них просто крышу срывало, если мы о них заговаривали.

Вопрос северокорейских лагерей почти не беспокоит коллективную совесть человечества. Большинству людей в США ничего не известно о существовании этих лагерей, даже несмотря на публиковавшиеся в СМИ материалы. Несколько лет подряд немногочисленные группы северокорейских перебежчиков и бывших узников трудовых лагерей устраивали митинги и шествия по Национальной аллее в Вашингтоне. Журналистское сообщество Вашингтона не обращало на это практически никакого внимания. Отчасти причиной тому был языковой барьер, ведь большинство таких беглецов владеет только корейским языком. Немаловажно и то, что в современной медийной культуре, в которой царит культ знаменитостей, ни одна кинозвезда, ни один поп-идол, ни один нобелевский лауреат не взялся привлекать внимание общественности к проблемам далекой страны, не подкрепленным хорошим и ярким видеоматериалом.

– У тибетцев есть далай-лама и Ричард Гир, у бирманцев – Аун Сан Су Чжи, у дарфурцев – Миа Фэрроу и Джордж Клуни, – сказала мне Сюзанн Шолте, активистка, помогающая выжившим в лагерях узникам проводить эти акции в Вашингтоне, – а у выходцев из Северной Кореи никого…

Шин сказал мне, что не считает себя вправе говорить от имени десятков тысяч остающихся в лагерях людей. Он до сих пор стыдится того, что ему пришлось сделать, чтобы выжить и совершить побег. Он с неохотой изучает английский, отчасти потому что не хочет, чтобы его заставляли вновь и вновь рассказывать историю своей жизни на английском и в результате казаться соотечественникам выскочкой. Тем не менее он отчаянно хочет рассказать миру о том, что с таким тщанием скрывают власти Северной Кореи. И это очень тяжелая ноша. Ведь до него никому из родившихся и выросших в лагерях людей не удавалось выбраться на свободу и рассказать о том, что там творилось… о том, что там творится и сегодня.

Глава 1. Он съел обед своей матери

Шин с матерью жили в самом лучшем районе Лагеря 14 – «образцовой деревне», расположенной рядом с садом и прямо против того поля, где позднее ее повесят.

В каждом из 40 одноэтажных зданий деревни размещалось по четыре семьи. У Шина с матерью была отдельная комната. Спать они ложились рядом на бетонном полу. На каждые четыре семьи имелась общая кухня, освещенная одинокой голой лампочкой. Электричество давали на два часа в день, с 4 до 5 утра и с 10 до 11 вечера. В окна вместо стекол вставлялись мутные листы виниловой пленки, через которую ничего не было видно. Топили по традиционной для Кореи схеме: на кухне зажигали угольный очаг, и тепло поступало в комнаты через расположенные под полом каналы. В лагере работала своя шахта, и в угле для отопления жилищ недостатка не было.

В домах не было ни мебели, ни водопровода, ни ванных ни душевых комнат. В летнее время желающие помыться заключенные тайком спускались на берег реки. Приблизительно на каждые 30 семей приходился один колодец с питьевой водой и одна общая уборная, разделенная на женское и мужское отделение. Ходить все были обязаны только в такие уборные, так как потом человеческие испражнения использовались в качестве удобрений на лагерной ферме.

Когда мать Шина выполняла дневную норму, она могла принести домой еды на этот вечер и следующий день. В четыре утра она готовила завтрак и обед для себя и сына: кукурузную кашу, квашеную капусту и капустный же суп. 23 года (за исключением тех дней, когда его за что-нибудь наказывали голодом) Шин каждый день питался только этими продуктами.

Пока он не подрос, мать оставляла его одного и только в середине дня приходила с полевых работ пообедать. Шин был вечно голоден и съедал свой обед утром, сразу же после ухода матери.

Кроме того, он часто съедал и порцию матери.

Приходя днем на обед и обнаруживая, что в доме нечего есть, мать впадала в бешенство и избивала сына мотыгой, лопатой или любыми другими попавшимися под руку предметами. Иногда она била его не менее жестоко, чем впоследствии лагерные охранники.

Тем не менее Шин при любой возможности старался стащить у нее побольше еды. Ему даже не приходило в голову, что, лишая ее обеда, он обрекает ее на голодный день. Через много лет после ее смерти, уже живя в США, он скажет мне, что любил свою мать. Но это было, так сказать, задним числом. Он начал так говорить уже после того, как узнал, что в цивилизованном обществе дети относятся к матери с любовью. Но в лагере, воруя у нее пищу и становясь жертвой ее насилия, он видел в ней всего лишь соперника в битве за выживание.

Ее звали Чан Хе Гён. Это была невысокая коренастая женщина с очень сильными руками. Короткие, как и у всех остальных женщин в лагере, волосы она прикрывала «форменным» белым платком. Для этого платок складывался по диагонали в треугольник и завязывался сзади на шее. Во время одного из допросов в подземной тюрьме лагеря Шину удалось подсмотреть в документах дату ее рождения – 1 октября 1950 года.

Она никогда не заговаривала о своем прошлом, не вспоминала родных, не рассказывала, почему оказалась в лагере, а он обо всем этом не спрашивал. Матерью Шина она стала по решению надзирателей. Они выбрали ее и мужчину, ставшего впоследствии отцом Шина, и вознаградили их друг другом, позволив вступить в «поощрительный» брак.

Холостые мужчины и незамужние женщины в лагере спали в отдельных мужских и женских общежитиях. Восьмое правило Лагеря 14, которое Шин должен был заучить со всеми прочими, гласило: «Вступившие в физическую сексуальную связь без предварительного на то разрешения расстреливаются немедленно». Во всех трудовых лагерях действуют одни и те же правила. По словам бывшего охранника лагеря и нескольких бывших заключенных, у которых я брал интервью, в тех случаях, когда самовольные сексуальные связи приводили к беременности и рождению ребенка, мать убивали вместе с младенцем. Женщины, спавшие с охранниками в надежде получить дополнительную пайку еды или добиться перевода на более легкую работу, знали, что сильно рискуют. Забеременев, они просто исчезали.

Поощрительный брак был единственным способом обойти полный запрет на сексуальные связи. Разрешение на брак сулили заключенным в качестве высшей награды за неустанный труд и постоянное стукачество. Мужчины получали право на это вознаграждение с 25 лет, женщины – с 23. Надзиратели провозглашали такие браки 3–4 раза в год, как правило, по большим праздниками и в особо торжественные даты, например, под Новый год или в день рождения Ким Чен Ира. Выбрать себе пару по сердцу ни невеста, ни жених права не имеют. Если один из партнеров находит назначенную ему «половину» старой, грубой или непривлекательной, охранники могут отменить свадьбу. В этом случае и мужчина, и женщина навсегда лишались права на повторный брак.

Отец Шина, Шин Гён Соп, сказал сыну, что надзиратели подарили ему Чан в качестве награды за ударный труд на токарном станке в лагерной мастерской. Мать Шина так и не сказала, за что она удостоилась этого поощрения.

Но для нее, как и для многих других живущих в лагере девушек, брак был своеобразным повышением в статусе. Поощрительному браку сопутствовало некоторое улучшение условий труда и жизни, в частности, перемещение в образцовую деревню, где работала школа и поликлиника. Вскоре после «свадьбы» ее переселили туда из перенаселенного женского общежития при лагерной швейной фабрике. Еще Чан получила вожделенную работу на ферме, откуда можно было приворовывать кукурузу, рис и свежие овощи.

Сразу после свадьбы молодоженам разрешили целых пять ночей подряд спать вместе. После этого отцу Шина, который продолжал жить в своем заводском общежитии, позволяли приходить к Чан всего несколько раз в год. Плодом этого союза стали два сына. Старший, Хе Гын, родился в 1974. Через восемь лет после него родился Шин.

Братья почти не знали друг друга. Когда родился Шин, его старший брат по 10 часов в сутки проводил в начальной школе. Когда Шину исполнилось 4 года, брата переселили из их дома в общежитие (так происходило со всеми по достижении 12 лет).

Что же до отца, то Шин помнит, что он иногда появлялся у них дома поздно вечером и уходил ранним утром. Отец относился к мальчику почти с полным безразличием, да и сам Шин привык не обращать особого внимания на отцовские визиты.

За годы, прожитые после побега, Шин узнал, что слова «мать», «отец» и «брат» у великого множества людей ассоциируются с понятиями тепла, спокойствия и любви. Но у него в жизни ничего этого не было. Охранники говорили малолетним узникам, что они находятся в лагере за «грехи» своих родителей. Детей учили, что они должны до конца жизни стыдиться того, что в их жилах течет кровь предателей Родины, но тем не менее обязаны изо всех сил стараться «смыть» с себя это врожденное позорное пятно ударным трудом, беспрекословным выполнением всех требований надзирателей и доносами на своих родителей. Десятое правило Лагеря 14 гласило, что заключенный должен «искренне» считать каждого надзирателя своим учителем и наставником. И для Шина в этом не было ничего удивительного, ведь измотанные непосильным трудом родители все его детство и отрочество практически не общались с ним и не уделяли ему почти никакого внимания.

У вечно недоедающего, тощего Шина не было ни интересов, ни друзей. Единственным источником уверенности в завтрашнем дне были для него лекции надзирателей об искуплении путем стукачества. Тем не менее ему несколько раз пришлось наблюдать сцены с участием матери и охранников, которые ставили под сомнение правильность его представлений о добре и зле.

Однажды вечером 10-летний Шин отправился на поиски матери. Он был очень голоден, а матери давно было пора быть дома и готовить ужин. Шин подошел к ближайшему рисовому полю, где она работала, и спросил одну из женщин, не видела ли она ее.

– Она убирает комнату повичидовона, – ответила ему женщина, имея в виду кабинет начальника охраны этого поля.

Шин подошел к дежурке и, обнаружив, что дверь заперта, заглянул в окошко. Мать стояла на коленях и мыла пол. Как раз в этот момент в комнате появился и сам повичидовон. Он подошел к женщине сзади и принялся ее лапать, не встречая сопротивления. Потом они оба сняли с себя одежду и занялись сексом.

Шин никогда не спрашивал мать о случившемся и не рассказал об увиденном отцу.

В том же году Шина и его одноклассников отправили помогать родителям. Как-то утром он пошел с матерью высаживать рис. Она, казалось, была не очень здорова и сильно отстала от других. Незадолго до обеда ее медлительность привлекла внимание надзирателя.

– Эй ты, сука! – крикнул он ей.

Суками охранники называли всех женщин. Шина и других мужчин, как правило, звали сукиными детьми.

– За что тебя кормят, если ты даже не умеешь сажать рис? – спросил охранник.

Она извинилась перед ним, но надзиратель разозлился еще больше.

– Так дело не пойдет, сука! – крикнул он.

Шин стоял рядом с матерью, пока охранник придумывал ей подходящее наказание.

– Иди встань на меже на колени и подними вверх руки. Стой так, пока я не вернусь с обеда.

Мать полтора часа простояла на коленях с вытянутыми к небу руками. Шин стоял неподалеку от нее. Он не знал, что ей сказать, и просто промолчал.

Вернувшись, надзиратель приказал матери Шина вернуться к работе. В середине дня она потеряла сознание. Шин побежал к охраннику и начал упрашивать его помочь. Другие работницы оттащили его мать в тень, где она постепенно пришла в себя.

Вечером того же дня Шин с матерью явились на «идеологическую проработку», обязательное собрание, посвященное критике и самокритике. Мать Шина снова упала на колени, а четыре десятка других работниц фермы принялись поносить ее за невыполнение дневной нормы.

Летними ночами Шин с другими мальчишками пробирался в сады, на южной границе которых стояли железобетонные строения, составлявшие «образцовую деревню» и служившие им всем домом. Они собирали еще незрелые груши и огурцы и старались как можно скорее съесть их на месте. Если мальчишки попадались охранникам, те избивали их своими дубинками, а потом на несколько дней лишали обеда в школе.

Тем не менее надзиратели не возражали, когда видели, что дети едят крыс, лягушек, змей и насекомых. Этой живности в гигантском лагере, где практически не применялись пестициды, где поля удобряли фекалиями и люди не имели возможности регулярно принимать ванны и мыть туалеты в силу отсутствия водопровода, было предостаточно.

Поедая крыс, дети не только набивали пустые животы, но и повышали свои шансы на выживание. В крысином мясе содержатся вещества, способные предотвратить пеллагру, широко распространенное (особенно в зимний период) в лагерях заболевание, нередко приводящее к смертельному исходу. Болезнь поражала заключенных в результате нехватки белков и никотиновой кислоты. Человек чувствует огромную слабость, на коже появляются язвы, начинается понос – в конечном итоге болезнь часто приводит к потере рассудка либо к смерти. Охота на крыс превратилась в главное увлечение Шина, а сами крысы стали его любимым блюдом. Он ловил их дома, в полях и в уборной. Вечером они с одноклассниками жарили крыс на огне во дворе школы. Шин обдирал с крыс шкуру, вынимал потроха, а затем солил и съедал все остальное – мясо, кости и крошечные лапки.

Кроме того, он научился делать из стеблей лугового лисохвоста гарпунчики для охоты на кузнечиков, цикад и стрекоз. Ими он лакомился, поджаривая на огне, в конце лета и осенью. В горных лесах, куда учеников нередко отправляли по дрова, Шин собирал и горстями пожирал дикий виноград, крыжовник и корейскую малину.

Зимой, весной и в начале лета еды было гораздо меньше. Голод вынуждал Шина и его приятелей пробовать хитрости, которые, по словам лагерных старожилов, должны были помочь утолить голод. Услышав, что жидкости ускоряют процессы пищеварения, дети во время еды стали отказываться от воды и супа в надежде оттянуть новые приступы голода. Они старались как можно реже ходить в туалет, чтобы не чувствовать пустоты в животе и меньше думать о еде. Альтернативной технологией борьбы с голодом были попытки подражать коровам, т. е. отрыгивать только что принятую пищу и съедать ее снова. Шин несколько раз попробовал этот способ, но понял, что это не помогает…

Летом, когда детей отправляли на прополку, шла охота на крыс и полевых мышей. Шин помнит, что целыми днями питался только ими. Самыми счастливыми и радостными мгновениями детства были у него те, когда ему удавалось набить живот.

«Временные трудности с продуктами питания», как эту проблему часто называют в Северной Корее, существуют не только в трудовых лагерях. Миллионы людей по всей стране страдают от постоянного недоедания и даже во взрослом возрасте по комплекции остаются похожими на детей. Подростки и молодые люди, которым в последние десятилетия удавалось выбраться с Севера, оказываются в среднем сантиметров на 12–13 ниже и килограмм на 11–12 легче своих сверстников из Южной Кореи. (1)

По сведениям Национального совета по разведке, исследовательской организации, входящей в систему внешней разведки США, почти четверть потенциальных призывников в Северной Корее признаются негодными к армейской службе по причине слабоумия, развившегося в результате недоедания в раннем детстве. В том же отчете содержалось предположение, что широко распространенные среди молодежи интеллектуальные недостатки, вероятно, не дадут стране успешно развиваться в экономическом плане, даже если она откроет свои границы или объединится с Южной Кореей.

Начиная с 1990-х Северной Корее не удается выращивать, закупать и даже доставлять на места достаточные для населения количества пищевых продуктов. По некоторым данным, голод, охвативший страну в середине 1990-х, стал причиной смерти миллиона человек. При аналогичном уровне смертности США потеряли бы около 12 млн жизней.

Ближе к концу 1990-ых Северной Корее удалось немного облегчить эту почти катастрофическую ситуацию, согласившись принимать международную продовольственную помощь. США стали самым крупным поставщиком гуманитарной помощи в Северную Корею, оставаясь при этом самым демонизируемым ее врагом.

Чтобы прокормить 23 млн своих жителей, Северной Корее необходимо ежегодно производить больше 5 млн. тонн риса и зерновых культур. Почти каждый год она недобирает до этого количества приблизительно 1 млн. тонн. Низкими урожаями она обязана длинным зимам, обилию высоких гор, сокращающих количество земель, подходящих для сельского хозяйства, отсутствию материальных стимулов у крестьянства и нехватке средств на топливо и модернизацию оборудования и техники.

Долгие годы избегать продовольственной катастрофы Северной Корее удавалось благодаря субсидиям Москвы. Но после развала СССР вливания в централизованную плановую экономику Севера прекратились, и она просто перестала функционировать без дармового топлива для безнадежно устаревших заводов, гарантированного рынка сбыта для чаще всего низкокачественных товаров и дешевых советских химических удобрений, без которых уже не могли обходиться государственные сельхозпредприятия.

Несколько лет недостачу пыталась покрывать Южная Корея. В рамках «Политики солнечного тепла», направленной на улучшение отношений между Севером и Югом, она ежегодно поставляла Пхеньяну по полмиллиона тонн сельскохозяйственных удобрений.

Однако, когда в 2008 году новое сеульское руководство прекратило бесплатные поставки удобрений, Северная Корея попыталась распространить на всю страну методику, десятилетиями использовавшуюся в трудовых лагерях. Людей призвали повсеместно заняться изготовлением тоиби, т. е. удобрения, получаемого в результате смешивания золы с человеческими экскрементами. В последние зимы люди по всей стране вырубали мотыгами содержимое общественных уборных городов и поселков. По данным буддистской благотворительной организации «Добрые друзья», обладающей источниками информации в Северной Корее, рабочим коллективам фабрик и государственных организаций, жителям деревень и городских кварталов было приказано произвести по две тонны тоиби. По наступлении весны эти удобрения высушиваются на солнце и затем перевозятся на государственные сельхозпредприятия. Но по своей эффективности органические удобрения не идут ни в какое сравнение с химикатами, от которых эти предприятия полностью зависели на протяжении долгих десятилетий.