Текст книги "Подземка"

Линия Маруноути
(до Огикубо)
Поезд А777

На линии Маруноути в поезде, отправлявшемся со станции Икэбукуро до Огикубо, теракт осуществляла команда Кэнъити Хиросэ и Коити Китамура. Хиросэ – 1964 года рождения. На день происшествия ему было 30 лет. Он поступил на факультет естественных наук университета Васэда, окончив старшую школу при том же университете, специализировался на прикладной физике и выпустился в первой сотне лучших сокурсников. Он был отличным студентом, после окончания в 1989 году аспирантуры отказался от распределения и просто так покинул альма-матер. В организации был причислен к Министерству науки и техники и считался одним из главных специалистов в области химии. Вместе с Масато Ёкояма стоял во главе секретного плана создания автоматического пистолета. Высокий, на вид серьезный и спокойный молодой человек. Несмотря на свои 32 года, казался юнцом. На суде говорил спокойно, тщательно подбирая слова.

18 марта он получил приказ от старшего начальника из Министерства науки и техники Хидэо Мураи «распылить зарин в метро». Услышав это, очень удивился. Стало страшно от одной мысли, что будут жертвы. Но с другой стороны, говоря о своем тогдашнем настроении, Хиросэ понимал, что учение пустило в нем корни еще недостаточно. Он был поражен всей серьезностью этого дела, и, как человек, интуитивно чувствовал сильный внутренний протест, но при этом держался за верность исповедуемой им религии. Сейчас он признает ошибочность своего решения, но в тот момент у него не было ни запаса прочности, ни сил перечить приказу сверху – видимо, самого Асахары, как считает он сам.

Перед ним стояла задача – сесть во второй вагон следующего с Икэбукуро до Огикубо поезда и где-то в районе станции Отяно-Мидзу проколоть два пакета с зарином. Перед станцией его ожидала машина с Китамурой. Поезд прибывал на Отяно-Мидзу в 7:59. Номер состава по расписанию – А777. Подробные наставления давал «старший брат» Ясуо Хаяси.

Накануне 20-го числа на тренировке в деревне Камикуйсики Хиросэ не рассчитал силы и погнул кончик зонтика.

20-го в шесть утра Хиросэ и Китамура вышли из конспиративной квартиры на Сибуя и доехали на машине до станции Йоцуя. Хиросэ по линии Маруноути доехал до Синдзюку, пересел там на линию Сайкё и добрался до Икэбукуро. В киоске купил спортивную газету и завернул в нее полиэтиленовый мешок с зарином. Убив немного времени, он сел в нужный поезд и встал около средней двери второго вагона. Но когда попытался вынуть пакет из сумки, газета громко зашелестела, что привлекло внимание – по крайней мере, так показалось ему самому – находившейся рядом школьницы средних классов.

Хиросэ, не в силах справиться с напряжением, вышел на станции Мёгадани или Коракуэн. А когда оказался на платформе, вновь почувствовал страх от серьезности собственных действий. Его разбирало острое желание просто покинуть станцию. Он сам признавался, что завидовал выходившим из поезда людям. Если подумать сейчас, то был важный поворот его судьбы. Выйди он там – и судьбы многих людей сложились бы совсем иначе.

Однако Кэнъити Хиросэ стиснул зубы и остановился. Вопрос решен, сказал он самому себе. Это важное дело необходимо выполнить. Не только я – другие делают то же самое. Не могу же только я один, струсив, сбежать.

Он решился и сел обратно в поезд. Но поскольку он, быть может, привлек внимание школьницы, то на этот раз поменял вагон. Сел на один дальше, в третий. На подъезде к Очяно-Мидзу вынул из сумки пакет с зарином и незаметно поставил его на пол. На этот раз газеты не было, только пакет, но он не беспокоился. У него не было времени для беспокойства. Чтобы убедить себя, он раз за разом повторял про себя мантры учения. Когда прибывший на Отяно-Мидзу поезд собирался распахнуть двери, он, не задумываясь, проткнул концом зонтика пакет.

Уже в машине Китамуры промыл водой из бутылки испачканный кончик и швырнул зонт в багажник. Старался быть осторожным, однако спустя какое-то время и у него появились симптомы отравления зарином. Язык не двигался, дыхание сперло, икры правой ноги сводило судорогой.

Хиросэ спешно вколол в ногу полученный от Икуо Хаяси сульфат атропина. Знакомый с наукой не понаслышке, Хиросэ с самого начала прекрасно понимал весь ужас зарина. Он в очередной раз обомлел от превышающей воображение силы яда. Пожалуй, в том вагоне сейчас творится нечто страшное. В сознании мелькнула мысль: «Глядишь, я тоже возьму и умру». Вспомнив, что Икуо Хаяси приказал в случае ухудшения состояния ехать к врачу в больницу «Аум Синрикё» в районе Накано, Китамура повел машину туда, но врача никто не известил о происшествии, и он был не в курсе дела. Зря прокатившаяся в Накано парочка вернулась в квартиру на Сибуя, где Хаяси оказал им срочную помощь.

Вернувшись в Камикуйсики, Хиросэ вместе с другими исполнителями отправился на доклад о выполнении задания к Сёко Асахаре. Тот довольно произнес: «Чтобы получить результат, достаточно доверить дело людям из Министерства науки и техники». Хиросэ сообщил в своем докладе, что по ходу, видимо, привлек внимание пассажиров и был вынужден перейти в другой вагон. На что Асахара, соглашаясь, ответил: «Я следил за астралом всех вас, но астрал Сандзяя[33]33
  Культовое имя Хиросэ в секте. – Прим. автора.


[Закрыть]был мрачным. Подумал: что-то там случилось, – оказывается, вот что».

«Согласно учению, людские чувства считаются причиной ошибочного видения предметов, поэтому необходимо, чтобы они нас не захлестывали», – говорит Хиросэ.

Хиросэ проткнул оба пакета, после чего на пол вытекло 900 мл зарина. В результате один пассажир погиб, 358 получили увечья той или иной степени тяжести.

На станции Накано-Сакауэ от пассажиров поступил сигнал о людях без сознания. Двоих тяжелых вынесли: одного уже мертвым, второй была – Сидзуко Акаси[34]34
  Имя вымышленное. – Прим. автора.


[Закрыть], о которой речь пойдет ниже. Зарин собирал и ликвидировал работник станции Сумио Нисимура – его интервью также впереди. Однако поезд с разлитым зарином продолжал двигаться дальше. Доехав в 8:38 до Огикубо, он отправился в обратную сторону. На свое состояние жаловались даже те, кто ехал с Огикубо. Там же в вагон село несколько работников станции. Они вытирали швабрами пол, после чего почувствовали недомогание и были доставлены в больницу. Двумя станциями позже, на Син-Коэндзи, поезд наконец сняли с маршрута[35]35
  В июле 2003 г. Токийский верховный суд отклонил апелляцию об отмене смертной казни для Кэнъити Хиросэ. Коити Китамура в ноябре 1999 г. был приговорен к пожизненным каторжным работам. – Прим. ред.


[Закрыть].

Разве можно оставаться безучастными наблюдателями этого шоу?

Мицуо Арима (41 год)

Живет в Йокогаме. Приятное на вид лицо, аккуратно одет, хорошие манеры. Поэтому выглядит он моложе собственных лет. Сам считает себя оптимистом, человеком азартным. Речь весьма живая. С первого взгляда производит впечатление человека, не имеющего ничего общего с ожиревшей серьезностью. Однако пообщавшись с ним некоторое время, начинаешь понимать, что он одной ногой уже стоит на территории старости. Сорок лет – веха в жизни, возраст, когда пора задуматься о главном.

Работает в косметической фирме, вместе с приятелями играет в группе на гитаре. Женат, линией Маруноути на работу не ездит, но иногда пользуется ею, когда ездит по служебным делам. Там, к своему несчастью, и оказался вовлечен в инцидент. Посмотрим, как повлияла эта случайность на его жизнь и сознание.

Неделей раньше я переболел сильной простудой. С начала работы в фирме это был мой первый пропуск по болезни. До этого ничем не болел.

Поэтому в тот день, 20 марта, ехал на работу после перерыва и, видимо, хотел приехать пораньше (смеется). Вышел из дома на 20 минут раньше обычного.

Как правило, я спокойно располагался на сиденье и, почитывая газету, ехал до офиса на Хатиодзи. Но в тот день мне нужно было в офис на Синдзюку. Туда я езжу раз в месяц. И именно в этот день проводилось внеплановое совещание менеджеров района. В таком случае я до обеда сижу на совещании, после чего еду в офис на Хатиодзи.

Совещание начинается в полдесятого. Из дома я вышел раньше семи. Доехав по линии Йокосука до станции Симбаси, пересел на Акасака-Мицукэ с линии Гиндза на Маруноути до станции Синдзюку-Гёэн. Офис рядом со станцией, время на дорогу – примерно часа полтора. На Акасака-Мицукэ поезд пустеет, и всегда можно сесть. Но в тот день, сев в поезд, я сразу почувствовал запах кислоты. Что поделаешь, поезд – место разных запахов. Потом запомнилось, что женщина напротив зажимала платком нос. Но не было ничего подозрительного.

Уверенности, был ли тот запах зарином, нет. Я узнал об этом со слов других и лишь подумал: «Вот оно что».

Доехав до Синдзюку-Гёэн, я направился в офис. Но когда вышел из вагона, в глазах потемнело. Даже подумал: свет выключили, что ли? С утра было ясно, а поднимаюсь по лестнице – окрестности как в дымке. Может, погода внезапно испортилась? Смотрю на небо – ни облачка.

В ту пору я употреблял лекарство от аллергии на пыльцу и подумал, что это из-за него. Я буквально на днях начал пить новый вид лекарства и подумал, что это – его побочное действие.

Добрался до фирмы, но вокруг все по-прежнему темно, и тело до невозможности вялое. Сел за стол, и оцепенел, глядя в окно. Закончилось совещание, пошел вместе с другими пообедать. Аппетита нет, ни с кем разговаривать не хочется. Молча поел, но при этом сильно вспотел. В ресторанчике «рамэн» по телевизору беспрерывно показывали новости инцидента с зарином. Сидевшие рядом коллеги подшучивали: может, ты тоже того? Но я тогда грешил на лекарство от пыльцы и только отшучивался.

После обеда совещание возобновилось, но состояние мое не улучшалось. Нисколько. Я решил показаться специалисту по аллергии от пыльцы. Тот поставил диагноз: «состояние неудовлетворительное» – и в два часа отправил меня домой. Лишь тогда я впервые подумал, что это действительно из-за зарина.

Но в ближайшую больницу я не пошел. Решил сходить в больницу рядом с домом, где мне прописали новое лекарство. Сам я не был уверен, в чем причина нынешнего состояния: лекарство от пыльцы или зарин. Так я вернулся домой в Йокогаму. На приеме признался, что в то время ехал в метро, и вот теперь такое состояние. Мне проверили зрачки и посоветовали немедля лечь в больницу.

На неотложке меня отвезли в Университетскую больницу нашего города. Тогда еще со мной все было в порядке – настолько, что, выйдя из машины, хотелось идти пешком.

Но к ночи заболела голова. Время за полночь, а у меня голова раскалывается. Позвал медсестру, та сделала мне укол. Острой боли не почувствовал, но вокруг места укола все как будто затвердело. Лекарство действовало час. В тот момент я подумал, что добром это не кончится. Но стоило боли ослабеть, в голове промелькнуло: «Ну, это еще куда ни шло».

А тут еще одна напасть: передозировали капли для глаз, и зрачки расширились, будто от удивления. Просыпаюсь на следующее утро – яркий ослепляющий свет… И только вокруг меня развешана бумага, чтобы прямые лучи солнца не попадали. Пока глаза не сузились до нормального состояния, пришлось провести в больнице еще один день. Хотя можно было и не оставаться.

Утром домашние принесли газеты. Знаки я пока не разбирал, но узнал, насколько все оказалось серьезным. Были жертвы, и немало. Ошибись окружающие – глядишь, погиб бы я сам. Но на удивление, ощущения опасности в тот момент у меня не возникало. В голове лишь крутилось: «Со мной все в порядке». Несмотря на то, что меня вовлекло в водоворот события, сообщение о жертвах совершенно не потрясло, наоборот – я смотрел новости посторонним взглядом, как одно из телевизионных шоу. И никакого чувства надвигающейся опасности. Нисколько.

Уже после я начал понимать, что так думать нехорошо. Нужно хоть немного злиться, взрываться. Когда это было? Осенью того же года. С течением времени во мне наконец-то начало проявляться такое настроение.

Не могли бы вы пояснить конкретней, что значит «думать так – нехорошо»?

Например, упади на глазах человек, я бы его спас. В случае, если не пострадаю сам. Но будь он на расстоянии, допустим, метров пятидесяти, уже задумаешься, а стоит ли. Посчитаешь, что это – не твое дело, и закроешь глаза. Ввяжешься, опоздаешь на работу, возникнут проблемы… Вполне мог подумать и так.

Минуло несколько десятилетий после окончания войны, стремительно развивалась экономика, пропало чувство опасности, значение придается одним лишь вещам. Постепенно ослабло сознание, удерживающее людей от того, чтобы причинять боль окружающим. Слышать обо всем этом мне приходилось и раньше, но теперь меня одолевали реальные ощущения. Можно ли с таким настроением воспитывать детей? Думаю, нельзя.

Странное дело: пока в больнице вокруг меня устроили шумиху, сам я был совершенно спокоен. Даже чересчур. Например, когда окружающие, как бы шутя, говорили о зарине, я не обращал на это внимания. Таким было мое отношение к этому происшествию. А к лету я о нем забыл напрочь. Когда в газетах мелькали статьи об исках пострадавших, я вспоминал: да, было такое дело, – но считал, что ко мне оно не имеет никакого отношения.

Однако осенью я вскользь подумал, что так просто выкинуть из головы это происшествие нельзя. Это не значит, что я тут же изменил стиль поведения, но стал почаще задумываться на эту тему.

Как результат, я считаю, что личность должна занимать более жесткую позицию в японском обществе. В своей фирме я проработал двенадцать лет и как-то странно успокоился. В молодые годы, замечая что-то странное, мог сказать вслух об этих странностях. Но со временем все стало совсем не так.

В «Аум Синрикё» собралось немало выдающихся людей, но они в конечном итоге скатились до группового терроризма. Видимо, это говорит о слабости личности.

Однако спросите меня: ну а ты что, сильный? Боюсь, ответа не дам. Стараешься не потерять самого себя, но временами устаешь, начинаешь беспокоиться. Хорошо, если в такие минуты есть на что уповать, это успокаивает. К тому же в той или иной степени тем же занимаются другие. Но стоит нарушить баланс, перебрать с упованием – и окружение начнет тебя жалеть. И чтобы не потерять эту грань, требуется персональная сила. Конечно, и мне тоже.

В этом смысле я не могу считать себя «истинной жертвой».

Автобус пришел на две минуты раньше, и с этого все началось.

Кэндзи Оохаси (41 год)

Г-н Оохаси 22 года работает в крупной автодилерской фирме. Сейчас трудится в сервисном центре района Оота, занимает пост начальника коммерческого отдела.

На момент инцидента этот большой центр еще не построили, и он ежедневно ездил на работу во временный офис, расположенный в квартале Хонан района Сугинами, откуда велась подготовка к открытию центра. До этого он выполнял обязанности начальника технического центра в Огу, но с 1 января 1995 года его направили на подготовку центра. В поезде линии Маруноути, уносившем г-на Оохаси на работу в офис Хонан, и произошла его злосчастная встреча с зарином.

Г-н Оохаси специализировался на контактах с клиентами по поводу ремонта автомобилей, попавших в аварию. Считает, что это похоже на работу портье в гостинице. До корней волос – технарь, выходец с рабочей площадки. Он может и не упоминать о таких вехах собственной биографии – они становятся понятны сами по себе. Волосы короткие, тело крепко сбитое; он и производит впечатление работяги. Ответственности за выполняемую работу – за двоих. Нисколько не красноречив. Работает вдумчиво.

Живет в районе Эдогава. Десять лет как женат, трое детей, старший ходит в четвертый класс начальной школы. За год до происшествия они переехали в новый дом. Год выдался лихим на события: переезд, смена работы, отравление зарином, как он сам говорит с горькой улыбкой.

Но, конечно, 1995 год не может закончиться для г-на Оохаси одной лишь горькой улыбкой по поводу всего, что выпало на его долю 20 марта. Банальные слова, но маленькая и счастливая семья после этого превышающего воображение акта насилия вступила на нелегкий путь. Просто автобус до станции Коива пришел на две минуты раньше, и в силу этой шалости судьбы г-н Оохаси попал в зариновый вагон.

Сейчас он преодолевает последствия газовой атаки и вместе с тем, присоединившись к группе пострадавших истцов, активно ведет общественную деятельность. Мечта г-на Оохаси – создание сети для оказания помощи страдающим в одиночку, как и он сам, жертвам теракта. И если у всех после часа интервью начинает сильно болеть голова, он отвечал на вопросы полтора часа. За что наша ему благодарность.

Первое интервью

До Накано я ездил со станции Коива. А до Коива – либо на автобусе, либо на велосипеде. Чаще на автобусе.

Около семи утра линия «Джей-ар» еще не битком набита. О сидячем месте можно не мечтать, но люди пока не набиваются как селедки. Для поездки на работу вполне сносно. Я 20 лет проработал поблизости – в отделении Сумида, поэтому первое время долгие поездки переносил с трудом.

20 марта я, как обычно, вышел из дома в начале восьмого. Однако автобус пришел на две минуты раньше расписания. Часто он опаздывает, но именно в тот день поторопился. Я попытался сесть в него, но не успел. Следующий пришел в полвосьмого. Когда я прибыл на станцию Йоцуя, ушло два поезда. Уже потом я понял, автобус пришел на две минуты раньше, и с этого все началось, стало поводом, что ли. Так выбиться из графика – первый случай в моей жизни. Прежде я такого себе не позволял, ежедневно добирался на работу в одно и то же время.

На линии Маруноути я всегда сажусь в третий вагон. В тот день тоже. На платформе Йоцуя в том месте хороший вид. Заканчивается крыша станции, и видна площадка университета Дзёти. Настроение – прекрасное, дышится легко. Но в тот день третий вагон оказался на удивление пустым. Обычно такого не бывает. В районе Йоцуя поезд еще полный, и сесть не удается. Места освобождаются намного дальше. Не знаю, почему, но в тот день в вагоне ехало всего десять человек. Я уселся, но при этом почувствовал что-то неладное. Почти сразу бросилось в глаза, что двое пассажиров сидят в каких-то странных позах. Мужчина завалился на сиденье, будто ему плохо. Женщина сидела на корточках. Она свернулась калачиком, уткнувшись взглядом в пол. Чувствовался необычный запах. Сначала я подумал, что кто-то из пассажиров просто пьян. Пьян, и его стошнило. Оттого и запах. Не резкий, а несколько сладковатый, будто что-то прокисло. Но не ацетон. Нам приходится использовать в ремонте ацетон, и я знаю, как он бьет в нос. Здесь – нечто иное. Но я смог сесть, а запах – запах можно потерпеть. Стоило мне сесть, как сразу попытался уснуть. Обычно, заполучив место, я открывал книгу, но в тот день был понедельник, хотелось спать, и читать настроения не возникало. Конечно, глубоко уснуть невозможно. Закрываешь глаза и подремываешь. Но при этом слышишь все окружающие звуки. Вдруг раздалось объявление о прибытии на станцию Накано-Сакауэ. Я поперхнулся, встал и вышел из вагона. Просто рефлекторно.

Вокруг все – как в дымке. Смотрю на лампы платформы – они тоже бледные. Обратил внимание на сухость в горле, закашлялся. Причем очень сильно. На платформе рядом со скамейкой был краник с холодной водой. Решил первым делом прополоскать горло. В этот момент послышался громкий голос: «Человеку плохо!» Кричал крупный молодой человек, по виду – служащий. Поворачиваюсь и вижу: тот мужчина в вагоне лежит, не шевелясь. Так, на боку, параллельно сиденьям. Я чувствовал себя немногим лучше и направился к крану прополоскать горло. Не прекращался насморк, ноги подкашивались, дышалось с трудом. Я обмяк на той скамейке. Минут через пять вынесли на носилках пострадавших. Поезд уехал.

Ко мне подошел работник станции и спросил, с кем из моих знакомых можно связаться. Я передал ему визитку и попросил позвонить этому человеку. Затем меня отвели вверх по лестнице в какой-то станционный кабинет, где предложили посидеть и подождать.

Я даже не мог предположить, что произошло. Только темно перед глазами. Нигде не болит, но сопли ручьем и дыхание – будто я бегун-марафонец. Ноги еле плетутся, нижняя часть тела зябнет, и ее крутит в судорогах. Помимо меня, в офис привели еще 4–5 пассажиров. Были и двое на носилках. Похоже, работники станции тоже не понимали, что произошло. Первыми нас расспросили о случившемся работники станции. Минут через 20–30 подъехала полиция, и нам опять стали задавать разные вопросы. Было тяжко, но я старался говорить как можно связней. Кто-то из сидевших рядом потерял сознание. Я боялся умереть, случись со мной то же самое. Я старался разговаривать с разными людьми. Держался и разговаривал.

Тем временем стало худо теперь уже работнику станции. У него тоже все потемнело перед глазами. Мы провели в офисе минут сорок. Работники надышались тем же воздухом, вот им и поплохело. Нам бы следовало поскорее подняться наверх, на воздух.

Наконец мы выбрались на поверхность. Приехали пожарники, соорудили нечто вроде временного лагеря беженцев, куда нас и отправили подождать. Однако меня пробирал холод, и сидеть в таком месте никак не хотелось. На земле расстелили одно тонкое покрывало, ляг на бок – станет только холодней. Шутка ли – на улице март месяц. Поблизости стоял чей-то велосипед, и я на него оперся. «Сознание терять нельзя», – повторял я самому себе. Двое лежали, остальные, так же, как и я, стояли, к чему-нибудь прислонясь. Тело дрожит от холода. Простояли мы так минут двадцать. В офисе провели около сорока минут, здесь еще двадцать. Выходит, целый час мы были оставлены на произвол судьбы, не получали никакой помощи.

В машину «скорой помощи» я не поместился, и добирался до больницы Накано в полицейском автобусе. Там меня положили на кушетку и обследовали. Я лишь понял, что хорошего мало, и почувствовал укол – мне в руку вставили капельницу. Пока я ехал в полицейской машине, по радиосвязи поступала самая разная информация. «Видимо, обладает отравляющим действием». Вот я и подумал, что отравился каким-нибудь ядовитым лекарством. Тогда даже в больнице еще не знали, что это зарин. Но мы-то как были, так и оставались в одежде, пропитанной этим газом. Теперь пожаловались на боль в глазах врачи.

Всю первую половину дня было жутко зябко. Меня закутали в электрическое одеяло, но даже при этом зуб на зуб не попадал. Давление подпрыгнуло до ста восьмидесяти. Обычно, как бы оно ни скакало, выше ста пятидесяти не забиралось. А тут такое высокое. Но я почему-то не беспокоился. О чем беспокоиться, когда я не понимал, что к чему.

В конечном итоге я пролежал там двенадцать дней. Все это время ужасно болела голова. Три дня и три вечера мне клали на голову пузырь с холодной водой. Обезболивающее не действовало, и это ужаснее всего. Однажды целые сутки продолжала то сильно, то слабо болеть голова, словно волны то нахлынут на берег, то откатятся. Была температура. Всего два дня, но под сорок.

Первые три-четыре дня сводило ноги судорогой, было трудно дышать. Будто бы горло внутри чем-то забито. Перед глазами пелена, и сколько ни смотри на улицу, выглядело все, как в потемках. Нарушилась фокусировка, и отдаленные предметы расплывались.

Капельницу ставили пять дней. Пока не восстановились показатели холинэстеразы в крови. Зрачки постепенно вернулись в прежнее состояние, но теперь стоило им сфокусироваться, как в глубине глаз сквозила острая боль, словно от удара током. Словно меня протыкали шилом.

Наконец-то выписавшись 31 марта, я взял отпуск и весь последующий месяц восстанавливался дома. Головная боль не покидала. К тому же у меня подгибались ноги – упади где-нибудь по дороге на работу, будет двойное увечье.

Утром просыпаешься, и первой приходит головная боль. Будто с похмелья. Такая острая головная боль, будто пульсирует, надрываясь. И так все время. Но я не выпил ни одной таблетки – терпел боль. В организм попала доза яда, и я боялся: вдруг выпью что-нибудь не то и станет еще хуже. Игнорировал даже таблетки от головной боли.

Каждую неделю по средам ходил на прием в больницу Накано. Делал анализы мозга, глаз. Глаза по-прежнему болели, стоило сфокусировать зрение. Почему, не знал даже врач. Как и причину, почему никак не унимается головная боль. Я задавал всевозможные вопросы, но ответа по сути так и не получил. В больнице не было прецедентов с зарином, и они сами не знали, что делать. Посмотрят состояние глаз, померяют давление и говорят: приходите на следующей неделе. И так каждый раз.

Весь апрель я не работал, и вышел только после майских праздников – поехал в новый центр в районе Сёвадзима. Расставлял столы, настраивал компьютеры, каждый день допоздна. Если честно, так перерабатывать не следовало. Голова по-прежнему болела. А в период «сливовых дождей» в июне просто раскалывалась. Такое ощущение, будто надо мной нависала массивная глыба. Хочу что-нибудь разглядеть – и глаза поражает острая боль. Но даже эта боль в процессе работы постепенно ослабла. Работаешь себя не помня – и забываешь о ней. Поэтому пока на работе, даже не обращаешь внимания. Но стоит вернуться домой, расслабиться – и опять охватывает тупая боль. Вспоминаешь: ах да, у меня ведь болит голова. Хуже всего приходилось в электричках по дороге на работу и обратно.

Страшно было садиться в поезд. Войдешь в вагон, двери перед глазами закроются, и в тот же момент голову словно в тисках зажали. Доедешь до нужной станции, пройдешь турникет, выйдешь на улицу, и кажется, что полегчало, но тяжесть остается. Сосредоточиться и подумать о работе не удается. Стоит поговорить больше часа, и голова начинает болеть. И так до сих пор. В середине апреля мы давали полиции свидетельские показания – так я выбился из сил, пока дописал. На все, включая заявление о регистрации инвалида, ушло около пяти часов. Но в августе я взял недельный отпуск, после которого сам почувствовал, что боль ослабла. Спокойно ездил в электричках, боль в голове не беспокоила. Скорее всего, вдали от работы лопнула нить напряжения. Но отпуск закончился, начались будни. Два-три дня все было хорошо, а через неделю по дороге на работу боль устроила повторный налет. Голова разболелась опять.

18 августа, чтобы добраться до работы, потребовалось целых три часа. По пути вышел и около часа пришлось отдыхать. Дождался, пока боль ослабнет, опять сел в электричку, снова заболела голова, и я опять вышел на платформу – и так несколько раз. На работу приехал в половине одиннадцатого. Я и сам понимал, что так никуда не годится. И вот один человек посоветовал мне обратиться в больницу Сэйрока – к психиатру Накано. Впервые я встретился с ним 30 августа.

Рассказал ему все, что со мной происходило, описал состояние, а он: это никуда не годится, сам факт работы для вас – самоубийство. Спрашивает, пил ли какие лекарства, говорю – нет. Оказывается, в этом был обратный эффект. С тех пор еженедельно хожу на консультации. Рассказываю, что произошло за неделю, как живу, что чувствую в электричках. Иногда в зависимости от состояния получаю другие лекарства. Когда болит голова, пью баффарин[36]36
  Японское торговое название аспиринсодержащего болеутоляющего препарата.


[Закрыть]. Кроме того – успокаивающее и снотворное, благодаря которому стал спать спокойно.

В конечном итоге, я не работал три месяца. Все это время продолжал ходить на консультации и пить лекарства. Оказалось, что у меня посттравматический синдром. Похожее состояние наблюдалось у пострадавших от землетрясения в Кобэ и вернувшихся из Вьетнама солдат. Вызвано оно внезапным страхом. После тех событий я четыре месяца подряд изнурял себя работой допоздна. Разумеется, накопился стресс. Но благодаря летнему недельному отпуску все напряжение словно вырвалось наружу.

Врач Накано первое время сердился: почему я так с собой поступал? Говорил, что все намного проще, и не нужно забираться в дебри, чувствуй себя спокойно. Я слышал, что полностью избавиться от ПТС невозможно. Душевная рана будет оставаться, пока свежа память. Изжить одни симптомы болезни невозможно. Была бы моя воля, вычеркнул бы память. Но сделать это не так-то и просто. А раз так, остается лишь терпеливо выносить эту болезнь. Не перетруждаться, не позволять накапливаться стрессу.

Ну вот, отдохнув три месяца, с сентября по ноябрь, с начала декабря я опять вышел на работу. Но тяжесть утренних переездов сказывалась, и я понимал, что на весь день меня не хватит. Сейчас я работаю полдня. С утра еду, а после обеда возвращаюсь. И в два часа уже дома. Так и привыкаю. Спрашиваю у врача Накано, можно ли с января увеличить время работы, а он отвечает: подожди, не торопись. Таким образом, как минимум до конца января я буду продолжать работать по полдня и отдыхать по средам. Среда – поход к врачу, выходной в этот день покрывается по статье несчастного случая на производстве.

Поездка на работу по-прежнему сказывается. Час езды от Коива, далее пересадка на Ханамацу на монорельс, где постепенно голова начинает тяжелеть. Приехав на фирму, первым делом выпиваю лежащий там баффарин, минут через тридцать успокаиваюсь, и все повторяется.

Глядя со стороны, я ничем не отличаюсь от других. Это невидимое людям страдание, и оттого бывает горше вдвойне. На счастье, мой начальник меня хорошо понимает. Говорит: «Одним поездом бы позже», – или: «Сам бы мог попасть в такой переплет». Поставили мне в больнице диагноз, объяснил я все начальнику, а он лишь говорит: «Нужно – ложись в больницу, только поскорее выздоравливай».

Вскоре после происшествия, уже в больнице, я видел мрачные кошмары. Вот наиболее запомнившийся. Кто-то пытается меня волочить. Окно прямо рядом с кроватью, и вот меня увлекают за собой. Оборачиваюсь – а там стоят покойники. Да, я часто встречался с призраками.

С давних пор видел сон, будто я птица и лечу по небу. А в те дни снилось, как меня подбивают в таком полете. Не знаю, стрелой или ядром. Подбитый, я падаю на землю, где меня запинывают до смерти. Вот такой сон. Раньше это был приятный сон, а сейчас превратился в кошмар.

Злость и ненависть к преступникам? Все это я уже пережил. Ненависть, естественно, есть. Скорее бы с ними расправились. Сейчас я могу сказать только это.

Второе интервью

Впервые мы встретились с г-ном Оохаси в начале января 1996 года. Во второй раз – в конце октября. С момента первой встречи прошло десять месяцев. Как за это время проходила реабилитация после осложнения – такова тема нашей нынешней встречи. По словам самого г-на Оохаси, состояние то улучшается, то ухудшается. Он и сейчас по-прежнему страдает от головных болей и бессилия. Но от головной боли – больше всего.

Вместе с тем, главной личной проблемой г-на Оохаси стало отлучение от прежней работы. За неделю до нынешнего интервью ему сообщил об этом старший начальник. «Некоторое время поработаешь на более простой, не требующей напряжения работе, и побыстрее выздоравливай». Произошел разговор, и на нынешней должности руководителя направления коммерческого отдела г-на Оохаси заменил его старший коллега.