Текст книги "Затерянные во льдах. Роковая экспедиция"

– Примите штурвал, мисс Сомерс, – предложил я девушке. – Держите курс прямо против ветра.

Как только она сменила Дика, я позвал Картера, и мы подняли грот. Парус похрустывал в такт раскачивающейся мачте в зловещем красно-зеленом свечении ходовых фонарей по обе стороны рубки. Как только парус полностью развернулся и мы закрепили его, я приказал заглушить двигатель, а Джилл Сомерс поручил взять курс на северо-восток. Грот наполнился ветром, и яхта накренилась, набирая скорость. Вода вскипела под подветренным бортом. К тому времени как мы поставили кливер и бизань, старое судно мчалось со скоростью поезда, раскачиваясь на крутых волнах.

Я отправил Дика и его напарников по вахте вниз. Они должны были сменить нас в полночь. Уилсон укладывал такелаж внизу. Я остался наедине с девушкой. Ее руки сжимали штурвал, и она уверенно держала яхту на курсе, с легкостью преодолевая вырастающие перед нами волны. Свет от нактоуза озарял ее профиль, четко выделявшийся на фоне ревущей черноты моря. Светлые волосы развевались вокруг ее головы. Она была одета в свитер с высоким воротом и непромокаемую ветровку.

– Я вижу, что на судне вы в своей стихии, – заметил я.

Она рассмеялась. И, слушая этот звонкий смех, я понял, что и ветер, и качающаяся под ногами палуба доставляют ей удовольствие.

– Я давно не управляла яхтой, – ответила она. – Почти десять лет, – с едва заметной грустью в голосе добавила она.

– Десять лет? Где же вы этому научились?

– В Норвегии, – откликнулась она. – Моя мать норвежка. Мы жили в Осло. Папа был директором одной из китобойных компаний в Сандефьорде.

– Вы там познакомились с Фарнеллом? – спросил я.

Она быстро вскинула на меня глаза.

– Нет, – ответила она. – Я вам уже говорила. Я познакомилась с ним, когда работала на роту Линге. – Немного поколебавшись, она добавила: – Как вам кажется, почему бедный мистер Дахлер сомневается в обстоятельствах смерти Джорджа?

– Я не знаю, – ответил я. Меня это тоже озадачило. – Почему вы называете его бедным мистером Дахлером?

Она наклонилась вперед, присмотрелась к нактоузу, а затем немного перехватила штурвал.

– Он так много страдал. Эта рука… мне было больно увидеть его таким.

– Вы знали его прежде? – спросил я.

– Да. Очень давно. Он бывал у нас дома. – Она снова посмотрела на меня и улыбнулась. – Он меня не помнит. Я тогда была маленькой девочкой с косичками.

– Он вел какие-то дела с вашим отцом?

Когда она кивнула, я поинтересовался, каким бизнесом тогда занимался Дахлер.

– Судоходством и грузоперевозками, – ответила она. – У него был целый флот каботажных пароходов и несколько нефтяных танкеров. Его компания снабжала нас топливом. Поэтому он и приходил к моему отцу. У него также была доля в одной из наших китобойных баз, и им нравилось беседовать об этом. О китобойном бизнесе отец был готов говорить бесконечно.

– Почему Дахлер боится возвращаться в Норвегию? – спросил я. – Почему Йоргенсен сказал, что ему угрожает арест?

– Я не знаю. – Она нахмурилась, как будто пытаясь решить эту задачу. – Он всегда был очень мил. Постоянно привозил мне что-нибудь из Южной Америки. Он так и говорил, что танкеры нужны ему только для того, чтобы доставлять мои подарки. – Она рассмеялась. – Однажды он взял меня с собой кататься на лыжах. Сейчас по нему не скажешь, но когда-то он был отличным лыжником.

После этого мы надолго замолчали. Я пытался представить себе Дахлера таким, каким он был когда-то. Она тоже, видимо, погрузилась мыслями в прошлое. Внезапно она произнесла:

– Почему майор Райт до сих пор не передал радиограммы? – Похоже, ответа от меня она не ожидала, потому что тут же продолжила: – Все эти люди на борту вашего судна хотят взглянуть на его могилу? Это… не знаю почему, но меня это немного пугает.

– Вы хорошо его знали? – спросил я.

Она посмотрела на меня.

– Джорджа? Да, я знала его достаточно хорошо.

Немного поколебавшись, я спросил:

– Вам это о чем-нибудь говорит: «Коль я погибну, думай лишь о том…»?

Я не ожидал, что мой простой вопрос так ее потрясет. На несколько мгновений она замерла, как будто оцепенев. Затем, как и полагается человеку, находящемуся в трансе, она пробормотала оставшиеся две строчки: «…что стал навек английским уголок».

Она подняла на меня широко раскрытые от удивления глаза.

– Где вы это услышали? – спросила она. – Как вы узнали… – Она замолчала и сосредоточенно уставилась на компас. – Простите, я сбилась с курса.

Шум ветра и моря почти полностью заглушали ее голос. Она повернула штурвал, и яхта накренилась. Зашипела вода, и я ощутил, как ветер всей тяжестью навалился на полотнище паруса.

– Почему вы цитируете мне Руперта Брука? – Ее голос звучал твердо, и я чувствовал, каких усилий ей стоит его контролировать. Затем она снова подняла на меня глаза. – Эти слова были в записке?

– Да, – кивнул я.

Она повернула голову, глядя в темноту.

– Значит, он знал о том, что умрет. – Эти произнесенные шепотом слова я услышал только благодаря отнесшему их в мою сторону ветру. – Почему он прислал это сообщение вам? – спросила она, неожиданно оборачиваясь ко мне и испытующе вглядываясь в мое лицо.

– Он прислал его не мне, – отозвался я. – Я не знаю, кому оно предназначалось. – Она промолчала, и я поинтересовался: – Когда вы видели его в последний раз?

– Я вам уже говорила, – пробормотала она. – Я познакомилась с ним, когда он служил в роте Линге. А потом он отправился на штурм Молёя. Он… он не вернулся.

– И вы его больше никогда не видели?

Она рассмеялась.

– Столько вопросов. – Ее смех затих. – Давайте больше не будем об этом говорить.

– Вы к нему привязались, не так ли? – не унимался я.

– Прошу вас, – произнесла она. – Он умер. Говорить больше не о чем.

– Если вы так в этом уверены, – возразил я, – почему вы явились ко мне сегодня утром уже с вещами и полностью готовая к отъезду в Норвегию? Неужели это объясняется всего лишь сентиментальным желанием увидеть его могилу?

– Я этого не хочу! – с неожиданной горячностью воскликнула она. – Глаза бы мои ее не видели.

– В таком случае почему вы здесь? – повторил я свой вопрос.

Похоже, она собиралась бросить мне в ответ какую-то резкость, но внезапно передумала и отвернулась.

– Я не знаю, – прошептала она.

Она произнесла это так тихо, что ветер успел отнести ее слова прежде, чем я убедился в том, что не ослышался.

– Вы не встанете к штурвалу? – внезапно попросила она меня. – Я на минуту спущусь вниз.

На этом наша беседа оборвалась. Снова поднявшись на палубу, она остановилась немного поодаль. Свет ходового фонаря выхватывал из темноты ее высокую грациозную фигуру, которую не скрывала даже мешковатая куртка. Я видел, как ветер трепал ее волосы, а сама она ритмично покачивалась в такт качке. Я сидел у штурвала, беседовал с находящимся в рубке Уилсоном и спрашивал себя, что ей известно и кем был для нее Фарнелл.

Мы приблизились к затонувшему плавучему маяку. Я изменил курс на плавучий маяк Смитс-Нолл. Час спустя мы позвали вахту правого борта. Я также сделал запись в судовом журнале и отметил наш курс на карте. С того момента как мы подняли паруса, мы делали не меньше восьми с половиной узлов в час.

– Курс на северо-восток, – произнес я, передавая штурвал Дику.

Он рассеянно кивнул. Он всегда бывал таким в первый день плавания. За шесть лет, которые он прослужил на королевском флоте, он так и не сумел побороть морскую болезнь. Райт тоже чувствовал себя неважно. Его позеленевшее лицо покрывала испарина, и на фоне его бледности рыжая шевелюра полыхала огнем в тусклом освещении рубки. Йоргенсен, облаченный в позаимствованные у нас свитера и непромокаемую куртку, казалось, не замечает качки, так же как и Картер, который столько лет провел в кочегарках и машинных отделениях престарелых пароходов, что ему все было нипочем.

Мою вахту вызвали наверх в четыре часа утра. Ветер усилился до пяти баллов, но яхта теперь шла даже легче. Я обратил внимание на то, что часть парусов убрана. Тем не менее качка оставалась достаточно сильной. Волны были такими высокими, что «Дивайнер» вонзал в них бушприт, как матадор шпагу. Весь день ветер дул с юго-востока, позволяя нам пересекать Северное море с приличной скоростью в семь, а то и восемь узлов. К заходу солнца мы преодолели сто пятьдесят пять миль из того расстояния, которое отделяло нас от побережья Норвегии. Яхта мчалась вперед так уверенно, как будто участвовала в океанских гонках. Это стремительное скольжение под парусами настолько меня захватило, что я почти забыл, зачем мы идем в Норвегию. Прогноз погоды беспрестанно угрожал штормом, и незадолго до полуночи нам снова пришлось сократить площадь парусов. К следующему утру ветер немного стих и задул с северо-востока. Мы ушли в крутой бейдевинд, что позволило нам продолжить свой путь против ветра.

За прошедшие два дня я сумел довольно близко познакомиться с Джилл Сомерс. Этой высокой и стройной девушке было двадцать шесть лет, и, несмотря на всю свою деятельную натуру, в критической ситуации она умела сохранять ледяное спокойствие. Она не была красивой в общепринятом смысле этого слова, но мальчишеская легкость ее движений и жажда жизни наделяли весь ее облик своеобразной красотой. Ее обаяние заключалось в ее манерах, а также в том, как легко ее довольно полные губы расплывались в улыбке, которая всегда была слегка кривоватой. И когда она улыбалась, улыбались и ее глаза. Она обожала ходить под парусом, и мы оба настолько наслаждались ощущением ветра, стремительно увлекающего нас вперед, что напрочь забыли о Джордже Фарнелле. Его имя было упомянуто лишь однажды. Она рассказывала мне о том, как они с отцом выбирались из Норвегии перед самым немецким вторжением и как, проведя всего несколько месяцев в Англии, она через норвежские военные власти в Лондоне связалась с ротой Линге и начала работать на Сопротивление.

– Я просто должна была что-то делать, – рассказывала она. – Я хотела участвовать в этом вместе со всеми. Папа все устроил. Он работал в норвежской судоходной и торговой миссии в Лондоне. Я отправилась на север, в Шотландию, и сразу же приступила к работе в их штаб-квартире. Я и еще пять девушек круглые сутки по очереди дежурили в радиоэфире. Именно там я и познакомилась с Бернтом Ольсеном.

– Вы знали, что его настоящее имя Джордж Фарнелл? – спросил я.

– Тогда еще нет. Но он был темноволосым и невысоким, и однажды я спросила у него, действительно ли он норвежец. Тогда он и назвал мне свое настоящее имя.

– Сообщил ли он вам о том, что является беглым заключенным? – спросил я.

– Да, – ответила она, улыбаясь собственным мыслям. – Тогда он поведал мне о себе все, что только можно было рассказать.

– И вас это нисколько не обеспокоило? – поинтересовался я.

– Конечно нет, – откликнулась она. – Мы были на войне. И он готовился к участию в одном из наших первых и самых отчаянных штурмов того, что на тот момент являлось вражеской территорией. Три месяца спустя он отправился в Норвегию, на штурм Молёя.

– Он очень много для вас значил, верно, Джилл? – спросил я.

Она кивнула и, немного помолчав, добавила:

– Да, он очень много для меня значил. Он был более серьезным и более сдержанным, чем все остальные, и очень сильно от них отличался. Казалось, у него в этой жизни есть какая-то миссия. Вы понимаете, о чем я говорю? Он носил военную форму и упорно тренировался, готовясь к опасному заданию. И тем не менее он не имел ко всему этому никакого отношения. Мыслями он был где-то очень далеко.

Именно это описание Фарнелла накануне штурма Молёя заинтриговало меня больше всего. Фарнелла интересовали только металлы. В отношении металлов он был таким же творцом, как живописец или музыкант. Война и его собственная жизнь весили очень мало на этих весах, на второй чаше которых лежал восторг от обнаружения новых залежей. Описание Бернта Ольсена во время штурма Молёя, предоставленное Кертисом Райтом, и рассказ Джилл о его поведении накануне высадки окончательно убедили меня в том, что Фарнелл напал на след новых металлов в горах Норвегии.

Больше о Фарнелле мы не говорили. Во время вахты мы были всецело поглощены управлением яхтой. Если вы никогда не ходили под парусами, вам трудно понять, сколько внимания и усилий требует этот процесс. Постоянно необходимо что-то делать, особенно капитану. Когда я не стоял у штурвала, я заносил в судовой журнал данные о нашем местоположении, которое прежде нужно было рассчитать. Я также должен был в определенное время выходить в радиоэфир, слушать прогноз погоды, проверять паруса. И над всем этим нависал тяжкий груз сонливости, особенно во время вахт, приходящихся на раннее утро.

Возможности поближе познакомиться с Йоргенсеном или Райтом у меня не было, как и поговорить с ними о Фарнелле. Пока дул ветер, вахты беспрестанно сменяли друг друга. Вахта, освободившаяся от дежурства на палубе, тут же спускалась в каюты. Днем работы тоже хватало, начиная от приготовления еды и заканчивая мелкими хозяйственными хлопотами. Время от времени отдыхающую вахту приходилось будить и звать на помощь, чтобы переставить паруса. Все, что я успел заметить за эти первые два дня, так это то, что Йоргенсен – первоклассный моряк и, похоже, в буквальном смысле слова наслаждается нашим плаванием. Что касается Кертиса Райта, то он тоже довольно быстро освоился на яхте.

На третий день ветер снова сменил направление и снова стал юго-восточным. Нам довелось отпустить последний риф и поставить главный топсель. Крутые волны сменились длинными и плавными. К этому времени мы прошли уже четыреста миль. Светило яркое солнце, и нам начали встречаться траулеры Абердинского флота. Над ними кружили чайки, время от времени над встрепанными волнами проносился буревестник, почти касаясь крыльями воды и напоминая летучую рыбу.

Именно в это утро все и началось. Нам удалось расслабиться и подумать о чем-то, кроме парусов. В полдень я передал штурвал Йоргенсену. Дик заявил, что будет дежурить две вахты подряд, желая воспользоваться этим временем для того, чтобы снять главный топсель и заменить заклинивший вертлюг. Впервые за все время с момента выхода из Лондона я остался с норвежцем наедине.

– Курс двадцать пять градусов северной широты, – сообщил я ему, на негнущихся ногах выбираясь из кресла.

Он кивнул и встал к штурвалу, присматриваясь к компасу. Затем он поднял глаза на группу людей, которые возились с гарделями возле грот-мачты. Наконец его взгляд остановился на мне.

– Можно вас на минутку, мистер Гансерт? – произнес он, потому что я уже шел к мачте, чтобы тоже приняться за гардели. Я остановился, а он продолжал: – Это путешествие идет на пользу моему здоровью. Но я не думаю, что то же самое можно сказать о моем бизнесе. Если только нам не удастся с вами договориться.

– Вы о чем? – спросил я.

Он откинулся на спинку сиденья, легко удерживая штурвал своими сильными пальцами.

– Должен признаться, что я был не вполне честен с вами, когда говорил, что меня не интересует Фарнелл. Интересует. И особенно сейчас, когда мне стало известно, что недавно вы получили от него некое послание. Полагаю, он сообщил вам о том, что в Норвегии было сделано важное открытие? Там обнаружили какие-то ценные минералы?

Смысла отрицать это не было.

– Послание это подразумевало, – ответил я.

– Он вам сообщил, какой именно минерал обнаружил? – спросил он.

Я кивнул.

– Да, – ответил я. – И прислал образцы.

– Полагаю, по почте? – прищурился Йоргенсен, не сводя с меня внимательного взгляда.

Я улыбнулся.

– Его метод передачи информации оказался гораздо менее традиционным, – покачал головой я. – Впрочем, я думаю, вам важно знать главное – образцы благополучно попали ко мне.

– И вы знаете места залежей этого минерала?

Я не видел оснований разубеждать его в том, что выглядело вполне логично.

– Без этой информации толку от этих образцов было бы не много, – хмыкнул я.

– Полагаю, мы могли бы прийти к некоему соглашению, – немного поколебавшись, продолжал норвежец. – Что, если мы направимся прямиком в Берген? Там я смог бы сделать вам конкретные предложения. А вы смогли бы привлечь сэра Клинтона…

Он замолчал, глядя куда-то поверх моего плеча. Я обернулся. У люка трапа, ведущего в кают-компанию, стоял Дахлер. Я не видел его с того момента, как мы вышли из Темзы, не считая одного случая, когда я столкнулся с ним в сумерках на палубе. Все это время за ним ухаживала Джилл. Солнце вышло из-за тучи, и в ярком свете солнечных лучей его изборожденное морщинами лицо показалось серым. Он был одет в свитер Дика, который был ему слишком велик, и старые серые брюки с подвернутыми штанинами. Он смотрел на Йоргенсена. Я в очередной раз ощутил вражду, вспыхивающую при встрече этих людей. Дахлер неуклюже зашагал по раскачивающейся палубе. Должно быть, он услышал слова Йоргенсена, потому что произнес:

– Так значит, уже дошло до стадии конкретных предложений?

– А вам какое дело? – резко ответил Йоргенсен.

– Никакого, – ответил калека, улыбаясь своей кривоватой улыбкой. – Просто интересно. Вы похожи на собаку, которая защищает свою кость. Вы ее закопали, но все равно боитесь, что придет другая собака и откопает. Вы расспрашивали даже мисс Сомерс.

Йоргенсен ничего не ответил. Он смотрел на собеседника со странной сосредоточенностью, и его щека нервно подергивалась.

– Я сказал ей, чтобы она ничего вам не говорила, – продолжал Дахлер.

– С каких это пор вы стали ее опекуном? – презрительно усмехнулся Йоргенсен.

– Я был другом ее отца, – ответил калека. – К счастью, вам ничего не удалось из нее выудить. Как и из майора Райта. – Он улыбнулся. – Да, вы не знали, что дверь моей каюты закрыта неплотно. – Он обернулся ко мне. – Мистер Гансерт, прежде чем вы будете обсуждать с ним конкретные предложения, было бы неплохо, если бы вы выяснили у него, что он знает о Джордже Фарнелле.

Йоргенсен с такой силой стиснул штурвал, что у него даже костяшки пальцев побелели.

– Почему вас так интересует Фарнелл? – спросил он у Дахлера.

Сильная качка заставила калеку опереться на крышу рубки.

– Бернт Ольсен вывел нас из Финсе. – Внезапно он наклонился вперед. – Он также сообщил мне о том, кто поручил немцам совершить в ту ночь налет на мой дом. Вы не знали, что мне об этом известно?

– В ваш дом пришли потому, что вы слишком много болтали о своей мифической деятельности.

– Насколько я понимаю, Мюеллер, ваш представитель в Бергене, не имел к этому никакого отношения?

– Если и имел, то он расплачивается за это шестилетним сроком в тюрьме по обвинению в сотрудничестве с немцами.

– Он всего лишь сделал то, что ему приказали сделать вы.

– Det er logn, – от волнения Йоргенсен перешел на норвежский.

Его лицо раскраснелось от гнева.

– Это не ложь, – возразил Дахлер.

– Тогда докажите это.

– Доказать? – Дахлер улыбнулся. – Для этого я здесь, Кнут. Я собираюсь это доказать. Я собираюсь доказать, что вы должны отбывать срок вместо Мюеллера. Когда я найду Фарнелла…

– Фарнелл мертв, – резко оборвал его Йоргенсен, совладав с волнением.

Дахлер молчал. Это краткое напоминание о том, что Фарнелл умер, похоже, потрясло его до глубины души. Он повернулся и побрел обратно к трапу. Вдруг он остановился и снова развернулся к нам.

– Мистер Гансерт, – обратился он ко мне, – прежде чем вы начнете обсуждать его предложения, вспомните, что до определенного момента он работал на немцев, причем делал это так же усердно, как позднее сотрудничал с британцами.

С этими словами он скрылся в люке.

Вдруг раздался окрик Дика:

– Следите за курсом!

Яхта развернулась носом к ветру, и все паруса неистово хлопали у нас над головой. Йоргенсен немедленно вернул судно на курс. Затем он вздохнул.

– Вот что происходит, мистер Гансерт, – тихо произнес он, – в стране, которая была оккупирована.

Я промолчал, и спустя мгновение он продолжил:

– До войны мы с Яном Дахлером вместе занимались бизнесом. Его танкеры снабжали мой металлургический завод. Но теперь… – Он пожал плечами. – Он вел себя глупо. Он помог кое-каким британским агентам, а затем принялся об этом болтать. Мюеллер на него донес, и теперь он во всем винит меня. Что касается его побега из Финсе… – Он поднял голову и посмотрел на меня. – Один немецкий офицер признался в том, что ценой его побега стала определенная информация, в которой они нуждались. Эта информация касалась новых видов морских двигателей, разработанных моими инженерами. Эти чертежи были «утеряны», когда Норвегию оккупировали немцы. Но Дахлеру было о них известно, потому что я пообещал оснастить этими двигателями его танкеры, прежде чем принимать другие заказы. И… в общем, произошла утечка информации, и чертежи у нас изъяли.

– И это была работа Дахлера? – спросил я.

– Доказательств этого нет, не считая слов немецкого офицера, которого наша разведка расколола во время перекрестного допроса. Но чертежи у нас потребовали сразу после побега Дахлера из Финсе. Именно поэтому власти и не хотят снова видеть его в Норвегии.

– Что он делал в Финсе? – спросил я.

– Принудительные работы, – ответил Йоргенсен. – Немцам взбрело в голову, что они сумеют построить на Йокулене аэродром. – Он вытащил сигарету и закурил. – Теперь, мистер Гансерт, вы понимаете, как обстоят дела? Чтобы прикрыть свою собственную вину, он вынужден сам выдвигать обвинения. Кроме того… – он заколебался, – проблема также заключается в том, что во время оккупации человек моего положения неизбежно попадает в неловкое положение. Я должен был изображать дружбу с немцами для того, чтобы иметь возможность продолжать работать на освобождение моей страны. Если бы они перестали мне доверять, от меня не было бы никакого толка. Многие из тех, кто не знает, чем я занимался на самом деле, готовы поверить в то, что я поддерживал немцев. Вот почему я теряю самообладание, когда слышу, как такие люди, как Дахлер, выдвигают против меня совершенно необоснованные обвинения. Я знаю, в каком уязвимом положении я оказался из-за своей работы. – Он грустно улыбнулся. – Я подумал, что будет лучше, если вы об этом узнаете. – Немного помолчав, он добавил: – Ну, а теперь как насчет того, чтобы отправиться непосредственно в Берген и уладить там все дела?

Я колебался. Мне не давали покоя два факта. Один заключался в том, что во время войны Фарнелл какое-то время находился в Финсе. Второй касался того, что Йоргенсен больше не диктовал условия «Би Эм энд Ай», а выпрашивал их. Я посмотрел вперед в поисках предлога прервать этот разговор. Дик пытался поднять топсель, но парус за что-то зацепился.

– Держи его, – крикнул я. – Ты не освободил топенант. Мы поговорим об этом позже, – сказал я Йоргенсену и поспешил на выручку Дику и его вахте.

Как только топсель благополучно подняли, закрепив все снасти надлежащим образом, я спустился в кают-компанию, чтобы поесть. Мне было необходимо время, чтобы обдумать причины таких внезапных перемен в намерениях Йоргенсена. Когда я вошел, там был только Дахлер. Джилл выглянула из-за двери камбуза.

– Уже четыре? – спросила она.

Я кивнул, не сводя глаз с Дахлера. Он покачивался взад-вперед в такт движениям яхты.

– Вам не показалось, что с Йоргенсеном это было немного чересчур? – поинтересовался я.

– Чересчур? – Он усмехнулся. – Кнут Йоргенсен – это такой человек… – Он поколебался, но затем все же добавил: – Он бизнесмен. – Он наклонился ко мне через раскачивающийся стол. – Вот что я вам скажу, мистер Гансерт. Норвежец может быть опасен, только если этот норвежец бизнесмен. Я норвежец и бизнесмен. Так что я знаю. Мы открытые и приветливые люди… пока не доходит до бизнеса.

– И что тогда? – спросил я.

Здоровой рукой он вцепился в рукав моей куртки.

– И тогда возможно все, – ответил он.

То, как он это произнес, заставило меня похолодеть. Тут вошла Джилл, и сразу же все снова вернулось в рамки нормальности. Но после еды, когда я ушел в свою каюту спать, передо мной снова всплыла сцена, разыгравшаяся между Дахлером и Йоргенсеном. Я лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к качке, ощущая неистовую вражду двух норвежцев и задаваясь вопросом, что можно с этим сделать. Держать их подальше друг от друга на таком маленьком судне не было никакой возможности. Позволить им контактировать… Придется постоянно за ними следить, вот и все. Я вскочил с койки и, поднявшись на палубу, обнаружил Йоргенсена за штурвалом, а Дахлера в рубке, из которой он пристально наблюдал за своим недругом. Похожая на пергамент кожа Йоргенсена казалась бледнее обычного. Он переводил взгляд с нактоуза на вымпел на мачте и обратно, стараясь не смотреть на Дахлера. Даже здесь, на палубе, несмотря на сильный ветер, заставлявший «Дивайнер» то взлетать на гребни волн, то скатываться с них вниз, напряжение между двумя мужчинами казалось физически ощутимым.

– Мистер Дахлер, – обратился я к калеке. – Теперь, когда вы поправились, возможно, вы сможете присоединиться к моей вахте?

– Хорошо, – отозвался он.

– Моя вахта сейчас внизу, – напомнил ему я.

Он только улыбнулся.

– Мне и наверху хорошо, – ответил он. – А моему животу уж точно намного лучше.

Поэтому я тоже остался на палубе. Впрочем, я понимал, что это бесполезно. Если Дахлер захочет сидеть и смотреть на Йоргенсена, он сможет делать это в любое время, когда вахта правого борта будет дежурить наверху. Я смог бы присматривать за ними только в том случае, если бы они оба были в моей вахте. Должен же я был когда-то спать.

В ту ночь моя вахта сменилась с дежурства в двенадцать часов. Прогноз передавал штормовое предупреждение практически для всего побережья Британских островов. Ветер теперь дул с юго-запада, и во время нашей вахты мы перекинули паруса. Впервые с того времени, как мы вышли из устья Темзы, яхта кренилась на правый борт. Я закрепил бизань-парус, чтобы он не лег на грот.

– Следи за ветром, – напутствовал я Дика. – Я не думаю, что ветер снова поменяется, но если это произойдет, тебе придется быстро перекинуть паруса обратно.

Когда я спустился вниз, Дахлер уже ушел в свою каюту. Под его дверью виднелась полоска света. Джилл и Уилсон пили чай, сдобренный ромом. Девушка налила кружку чая и для меня.

– Рома? – спросила она и долила напиток в кружку, не дожидаясь моего ответа.

Ее лицо было очень бледным, а глаза лихорадочно блестели.

Я взял из ее рук кружку и приподнял ее в приветствии.

– Ваше здоровье! – произнес я, наблюдая за ней поверх ободка кружки.

Как только Уилсон вышел из каюты, она произнесла срывающимся и неестественно высоким голосом:

– Вы собираетесь заключить сделку с мистером Йоргенсеном, Билл?

– Что вы имеете в виду? – вместо ответа поинтересовался я.

– Так мне сказал мистер Дахлер, – ответила она. – Он сказал, что вы с Йоргенсеном объединяетесь против Джорджа Фарнелла.

– Против Джорджа Фарнелла… – Я уже ничего не понимал. – Джордж Фарнелл умер, – напомнил я ей.

Она кивнула.

– Я так и сказала мистеру Дахлеру. Но он только добавил: «Не потеряй Гансерта – вот и все».

– Он попросил вас поговорить со мной?

– Не то чтобы попросил, но… – Она заколебалась. Затем она шагнула ко мне и взяла меня за локоть. – Билл, мне страшно. Не знаю почему. На яхте сегодня что-то происходит. Все на взводе. Все задают вопросы.

– Кто задает вам вопросы? – спросил я.

– Утром это был Йоргенсен. А днем Кертис. Вы чуть ли не единственный, кто ни о чем меня не спрашивает. – Неожиданно она засмеялась. – Вместо этого я расспрашиваю вас. Так как насчет Йоргенсена?

– Я приму решение, когда доберусь до Норвегии, – ответил ей я. – А сейчас вам лучше лечь и поспать.

Она кивнула и одним глотком допила чай. Я подождал, пока у нее в каюте не вспыхнет свет, после чего выключил освещение в кают-компании и направился к себе.

Я мертвецки устал и уснул не раздеваясь, едва лег на койку. Яхту качало на волнах, как колыбель, и я осознавал это даже во сне, что усиливало ощущение полного комфорта и спокойствия. Мне снилось что-то мягкое, темно-пурпурное и бархатное, а еще раскачивающиеся на ветру верхушки деревьев. Потом покачивание изменилось. Оно замедлилось и стало более тяжелым. Яхта сотрясалась с каждым натиском волн. Она кренилась все сильнее и ужаснее. При каждом крене я цеплялся за одеяла и за край койки. Внезапно я проснулся и понял, что должен подняться на палубу. Я ощущал это даже внизу, у себя в каюте. Ветер вдавливал яхту в море. На ней было слишком много парусов. Я сунул ноги в морские ботинки. Море приподнимало яхту и снова ее опускало, и я ощущал ее нежелание подниматься на гребень очередной волны.

Я открыл дверь своей каюты. В кают-компании горел свет. У трапа я остановился и прислушался. Из-за спины доносились громкие голоса людей, которые по очереди кричали друг на друга. Я обернулся и заглянул в щелку приотворенной двери. Йоргенсен и Дахлер стояли напротив друг друга, разделенные обеденным столом.

– Sa det er det De tenker a gjore, hva? – угрожающе низким голосом произнес Йоргенсен.

Судно качнуло, и он схватился за опору. У него за спиной распахнулась дверь каюты Джилл. Она была полностью одета. Видимо, ее разбудила их ссора.

– De far ikke anledning, – по-прежнему по-норвежски продолжал Йоргенсен. – Sa fort vi kommer til Bergen skal jeg fa Dem arrestert.

– Арестовать его?! – воскликнула Джилл. – Почему вы хотите, чтобы его арестовали? Что он сделал?

– Во время войны продавал врагу секреты, – ответил ей Йоргенсен.

– Я вам не верю, – запальчиво воскликнула она.

Я распахнул дверь кают-компании.

– Мистер Йоргенсен, попрошу вас подняться на палубу, – окликнул я норвежца. – Необходимо убавить парусов.

Я не стал дожидаться его ответа, быстро взбежав по трапу. Оказавшись наверху, я увидел, что ночь превратилась в бушующую и завывающую водную бездну. Хватаясь за поручни, я добрался до сгрудившейся в рубке горстки людей. Было ясно, что еще немного – и штормовой ветер окончательно превратится в бурю. Я ощущал, как с каждой секундой его вес все сильнее налегал на яхту и всех, кто на ней находился.

– Дик! Пора опускать паруса. Этот кливер явно лишний.

– Я как раз собирался это сделать, – отозвался он.

Дрогнувший голос выдал его тревогу. Он понимал, что должен был сделать это раньше. На палубе появился Йоргенсен, а вслед за ним и Джилл. Поднялся по трапу и Дахлер. Я мысленно выругался. Калеке на палубе было точно не место. Но беспокоиться о нем у меня не было времени. Сам будет виноват, если его смоет за борт, решил я. Кертис стоял у штурвала.

– Держите ее на фордевинде, – приказал я ему. – Дик, бери Картера и бегом на бушприт. Йоргенсен, вы со мной.

Мы начали пробираться вперед. Волны и ветер неистово раскачивали судно. Дик и Картер уже были на бушприте. Джилл возилась с креплением кливера. Мы начали поспешно опускать паруса, но их было слишком много, и я чувствовал, как ветер относит нас в море.